Его отчасти смущает то, как часто он начал наведываться в Лютный - но, поразмыслив над вопросом в целом, Лестрейндж приходит к выводу, что все вполне закономерно. О Лютном еще во времена его, Лестрейнджа, детства ходили слухи о том, что там обретаются разыскиваемые авроратом преступники, мошенники и всевозможные нежелательные элементы, так что, технически, теперь ему там самое место. А уж дел там у него и вовсе не мало.
На сей раз он аппарирует чуть ли не к самым дверям лавки и, натягивая повыше растянутый воротник свитера, торчащий из-под куртки, входит, готовый к мрачным взглядом Боргина.
Чем именно партнеру Мелифлуа не угодил лично он, Рабастан, или Пожиратели Смерти в целом, Лестрейндж не знает и, пожалуй, не хочет знать - тот в самом деле неприветлив, мало ли, какие у него могут быть причины. Мало ли, окажется, что Рудольфус убил его обожаемую супругу - или брата, или друга, или любимого клиента. Рабастан не готов разбираться со всеми проблемами между окружающим миром и Рудольфусом одновременно. Он верит в поступательность: сперва решить вопрос со Скримджером. Потом - с поместьем. Потом удалить из Англии брата и свояченицу. Закончить с наследником рода. Посмотреть, что можно сделать с этой недо-войной.
Потом, наконец-то, пожить для себя.
Словом, кислая морда Боргина его ничуть не беспокоит.
- Мадам Мелифлуа меня ожидает, - очень вежливо сообщает он недовольному магу и отворачивается от выходящего из лавки клиента, изображающего полнейшее равнодушие. Не то по Лютному уже прошли слухи, что к Араминте лучше забегать только по делу и не глазеть по сторонам, либо этот невысокий тип, чем-то смутно напоминающий бурундука, вспомнил о неотложном деле, которому требуется уделить внимание.
- Если у вас, конечно, не учет, - мстительно добавляет Лестрейндж, прекрасно помнящий, как встретил его Боргин в конце февраля. Конечно, того оправдывало Оборотное зелье, под которым был Лестрейндж, но кому были нужны эти нелепые оправдания.

Когда вопрос был решен, Рабастан многозначительно оглядел Мелифлуа с ног до головы, не пропуская ни дюйма. в исполнении Рудольфуса подобный взгляд, возможно, мог вызвать учащенное сердцебиение или обвинение в сексуальном домогательстве, но в исполнении Рабастана - только если объекту осмотра очень хотелось поверить в невозможное.
- Интоксикация Оборотным - очень неприятная штука, - так же вежливо предупреждает Лестрейндж Мелифлуа, которая опять в образе старушки-одуванчика - или злобной ведьмы, с какой стороны посмотреть.
Конечно, не его дело, какого драккла Мелифлуа развлекается подобным образом, но, в конце концов, у него скоро свадьба - и не лучшее время менять ритуалиста, если этот скопытится от передозировки.

То, что она не врет ему опять насчет Оборотного, сразу расположило Лестрейнджа к продолжению беседы. То, что это не касалось его видов на размножение - а в последнее время он только об этом и думал за небольшими исключениями - еще лучше.
Итак, Мелифлуа не пользуется оборотным, выглядит в два раза старше, чем пол месяца назад и жмется к камину, как будто в самом деле хочет погреть свои старые кости.
Лестрейндж рассматривает ее снова с еще большим интересом, но кивает на упоминание легиллеменции и садится напротив.
Легиллеменции его учил Долохов и сам Темный Лорд - он гордится своими способностями в этой области, хотя бы по той простой причине, что Рудольфус так и не достиг таких же успехов. Приятно хоть в чем-то быть лучше старшего брата, если это всего лишь школьная программа и ментальная магия.

Взгляд у Мелифлуа даже в этом виде был достаточно вьедливым. Лестрейндж вяло хмыкнул и сцепил руки на животе, откидываясь на спинку стула.
- С Лонгботтомами дело обстояло сложнее и проблема была не в неаккуратной легиллеменции. Точнее, в ней тоже, но в основном, в том, что мы использовали Круцио вместе с легиллеменцией, чтобы сломать окклюментные блоки, - пояснил он, чтобы Мелифлуа не нервничала лишний раз, и даже не стал договаривать очевидное: окклюментные блоки они сломали, конечно, но только вместе с мозгами. - Надеюсь, с вами это не потребуется. Разве что у вас врожденная сопротивляемость к ментальной магии.
Тогда короткий и не слишком сильный Круциатус тоже мог бы помочь мадам Мелифлуа... расслабиться - ну или Империо, чтобы сделать ее желание сотрудничать с легиллементом более искренним. Словом, у Лестрейнджа были в запасе кое-какие ухищрения, переданные ему старшим и более опытным поколением, но Мелифлуа так вспылила после упоминания Лонгботтомов, что он не стал развивать мысль и делиться возможными путями достижения цели. К этому они еще всегда успеют перейти.
На комплимент, который Араминте дался не так чтобы легко, он не торопился отвечать, но все же, слишком соблазненный волшебными словами об  уплате долга и еще более волшебной угрозой, прозвучавшей в обещании не затаить зла, сомневался не долго.
- Сделаю все, что смогу, мадам Мелифлуа. В уплату долга и, разумеется, если дело не касается конфликта интересов - не имеет отношения к моему роду или Темному Лорду, - на последних словах он почти не запнулся, не желая быть заподозренным в неверности Пожирателям Смерти. - У вас же личное дело?
Помощь в личном деле в обмен на помощь в личном деле - идеально. И не придется ломать голову над тем, как выплатить еще и этот свой долг.
- Поясните, в чем проблема. Или сначала Обет? - Об Обете упомянула она и это его немного волнует, но совсем немного: Араминта Мелифлуа туз в колоде Лютного, едва ли не козырной туз, ей совершенно не с руки риск, что Лестрейндж позарится на соблазн и продаст ее секреты кому-то из желающих составить ей конкуренцию.

Ладно, вперед - так вперед. Рабастан и сам верит в Непреложные Обеты, так что здесь у них проблем не возникает.
Проблемы возникают позже, когда Араминта вываливает на него это свое личное дело.

Он начинает тосковать еще при упоминании имени Долохова - потому что совсем не настроен перебегать ему дорогу, вообще с удовольствием держался бы подальше, пока тот грызется с Рудольфусом и занимается прочими полезными делами. И хотя теперь ему становится понятно, почему Мелифлуа вообще жива - потому что Долохов посчитал, что она не имеет отношения к воскрешению Скримджера - он не может этому обрадоваться так, как должен бы.

А она берет сторицей за свои услуги, как ему и говорили, думает Лестрейндж.

Он морщится на упоминании имени Хель, но ничего не говорит - Долохов поэтичен и метафоричен, возможно, для него Хель - что для самого Лестрейнджа Мерлин и Моргана: срывается с языка между делом и ничего не значит.
Только вот то, что дальше рассказывает Мелифлуа, его уже цепляет посильнее.
- Это вообще не похоже на менталистику, - решительно отрицает он этот момент, но все еще не отказывается. Ему слишком интересно. Слишком волнующе узнать что-то новое - пусть и вот так, на опыте, в уплату. Слишком важно знать, что еще умеет Антонин, что еще можно продать Скримджеру в обмен на амнистию и возможность оставить все это позади. - Ментальная магия никого не приводит из-за грани. Никого не уводит туда. Ментальная магия вообще про другое, - продолжает говорить он, но все медленнее.
Кто вообще сказал, что Долохов использовал только ментальную магию?
Он сам только что твердил, что Лонгботтомы сошли с ума от сочетания разных заклятий, из разных областей магии, а уж для Долохова эта возможность должна быть очевидна.
- Понимаю, - лжет Лестрейндж прямо в лицо Мелифлуа, но исключительно из рациональных побуждений. - Если вы совместно открыли дверь на ту сторону и кого-то - Хель - оттуда пригласили, дверь нужно закрыть, а визитера отправить восвояси.
На словах все - проще некуда, как Люмос. На деле - драккл знает, что. Впрочем, Рабастан цепляется даже за такое жалкое подобие плана. Тем более, звучит оно достаточно логично: ему всего-то и нужно, что обернуть вспять запущенный Долоховым и ритуалисткой Мелифлуа процесс.
А после он пойдет и убьет Темного Лорда, очарует Скримджера и женится на Беллатрисе - почему бы и нет, ему же все по плечу.
- Могу я посмотреть, как все было? - спокойно интересуется Лестрейндж, который все же хочет для начала разобраться с тем, что именно сделал каждый из внесших свою лепту, а затем уже строить планы детально. - Вы позволите?

Он не очень хорошо разбирается том, о чем она толкует ему - во всех этих защитных контурах, оберегах, артефактах - но понимает одно: это не было и ритуалом. Это, наверное, даже хорошо - потому что в ритуалах он тоже не разбирается, если судить строго, так что о ритуалах можно забыть.
- Никаких фокусов, - заверяет Лестрейндж ведьму, и в его руке, будто по - ха-ха - волшебству, появляется волшебная палочка. Росчерк, разворот кисти, невербальный Легиллеменс - и он смотрит прямо в глаза Мелифлуа, наклонившись вперед, уперевшись локтями в колени, не дослушивая про детей.

Впрочем, дети еще всплывают - на сей раз, дети Долохова. У Лестрейнджа появляется ощущение, что он участвует в каком-то гребанном конкурсе-викторине: собери всех детей Ближнего Круга и получи супер-приз. Но супер-приз в его ситуации - это неслыханная, почти невероятная роскошь, и он сбрасывает с себя это удивление и внимательнее следит за происходящим.
Это, очевидно, подвал. Долохов, очевидно, не уверен в виновности Мелифлуа. Та, очевидно, негодует.
И вот только тогда, когда та, прошлая Араминта, еще вполне себе моложавая, оборачивается, и ее лицо изменяется, течет, отсвечивает трупом, Лестрейндж, не слишком сильный в фольклорах, догадывается: Хель.
Эта мысль совершенно точно приходит к нему извне, приходит чужой и безжалостной: в переносице будто раскрывается роза, чьи лепестки - серебряные ледяные лезвия. И там, в сердцевине, угасающим эхом это протяжное Хееееель.

Лестрейнджу дорогого стоит не разорвать сеанс сразу же, он следит за прихотливыми витками разговора, за этой охотой в полной темноте. Волосы на руках встают дыбом, как будто эта волна чистой, неконтролируемой магии все еще здесь, поджидала его и теперь накрывает с головой.
Стон Мелифлуа кажется нестерпимо громким, Лестрейндж дергается в своем кресле, сминает чары, выбрасывает себя из воспоминаний ведьмы.

В голове до сих пор отдается этот враждебный привкус. Он смотрит в пол, избавляясь от ощущения лезвий в лобной доли, и с удивлением видит, как на гладком полу гостиной появляется идеально-круглое алое пятно.
Плюх.
Еще одно.
С опозданием Лестрейндж подносит руку к лицу, вытирает кровь из-под носа, шмыгает, как ребенок, едва справляясь со вкусом собственной крови в глотке.
Кидает на Мелифлуа нечитаемый взгляд.

У той дела еще хуже. Она, раздери ее Фенрир, в слезах.
Вот сейчас, отчетливо понимает Рабастан, самое время откланяться.
Понимает и остается сидеть, откинувшись в кресле и глядя на Араминту.
- Я думал, это сказки, - блекло произносит он вместо ответа. Говорить сейчас, что никого нельзя призвать из-за грани - Хеееееель - язык не поворачивается. - Ну, знаете, страшные сказки. Вы должны знать, у этой сказки французские корни.
Мерлин знает, почему он решил, что она должна знать - вроде, ее муж был из Франции, а может, нет.
На самом деле, срать Лестрейндж хотел на сказки и на то, знает ли их Мелифлуа.
Он говорит, лишь бы вернуть себе привычную невозмутимость, потому что перестал окончательно понимать, что происходит.
- Вроде того, что называют La petite mort, - переходит он на французский, игнорируя маггловское расхожее значение прозвучавших слов - магглы ни драккла не понимают в смерти. - Которую можно увидеть в собственном отражении или своих воспоминания. В зеркала смотритесь? Ничего необычного не замечали?
Ну, кроме очевидного - прибавления нескольких лет, даже десятков лет к своему возрасту, конечно.

Лестрейндж задумывается, снова вытирает ладонью нос, но кровотечение уже унялось, а вот лезвия все еще в мозгу, и он не слишком разговорчив, потому что с каждым произнесенным звуком они погружаются глубже.
Дернул его драккл легиллементить практикующую ритуалистку, да еще повязанную с темной магией.
- Так чего вы хотите от меня? Легиллеменция ничего не меняет в прошлом, это...
Он затыкается. Если он верно понял, прошлое сейчас никакое не прошлое - оно вполне себе настоящее, ну, может быть, параллельное настоящее, в котором существует... Ну, вот это. Хель, чтоб ее. И, видимо, нужно разделить прошлое Мелифлуа и прошлое Хель, чтобы лишить последнюю прибежища по эту сторону.
Озвучивая эти свои догадки и надеясь, что у Мелифлуа прямо сейчас все станет ясно и она найдет решение, он не может не думать о том, чем это чревато лично для него.
- Иногда, - продолжает он после того, как высказал свое предположение, - это делают в медицинских целях. Вроде как блокируют нежелательные воспоминания с помощью окклюменции, причем внешней. В этом я не специалист, поэтому с окклюменцией вы должны будете справиться сами.
А на его долю выпадет удивительный шанс раз за разом вгонять эту розу из лезвий как можно глубже в мозг.
Все, как он любит - но чего не сделаешь ради полезных связей.

Мелифлуа бесится, огрызается, разменивает свою язвительность на откровенную грубость. Грубостью Лестрейнджа не удивить и не смутить, но он делает соответствующие выводы: скорее всего, она скрывает панический, отчаянный страх. Так себе скрывает.
- Прекратите на меня орать, - равнодушно говорит он, запрокинув голову и глядя на Мелифлуа сверху вниз, вдоль носа. - Будьте благоразумны.
Раз уж не смогли сделать это ранее и попали в такой переплет, не добавляет он, но очень отчетливо думает, сдерживаясь и не хмыкая на гордость, прозвучавшую в ее голосе при упоминании профессии. Призвания. Образа жизни.

Долохов, очевидно, в отличие от Мелифлуа придерживается другой политики и другой точки зрения на сочетание ритуалистики и менталистики - не ограничивает себя чем-то одним, но, напоминает себе Лестрейндж, Антонин и не владеет обширнейшей практикой на Острове.
Впрочем, с Долоховым он разберется позже - а если Мерлин будет милостив, то вообще не станет к нему соваться. Его забота - Араминта Мелифлуа.
И налитый чай яснее ясного демонстрирует, что и ведьма это понимает.

Его даже немного берет гордость. Для человека, чье светлое будущее пошло под откос пятнадцать лет назад, прямо сейчас он пьет чай с ведущим британским ритуалистом и беседует на вполне себе научные темы, пусть и не настолько отвлеченные, чтобы вечер в самом деле мог быть удачным.
Лестрейндж Эванеско уничтожает свою кровь на полу - он все же в гостях у ритуалистки, с которой станется подкрепить свою просьбу прямым шантажом - и принимает чашку горячего чая.
- Значит, из-за этого всего у вас проблемы с магией? - уточняет Лестрейндж это "сопротивляемости ноль". Уточняет не из праздного любопытства, а все еще беспокоясь о том, что ему еще жениться, а другого ритуалиста из кармана не вытащить.
Как назло, прямо сейчас в Англии еще аж трое ритуалистов - Нарцисса, Хорезми и пресловутый Долохов - но есть причины, по которым Лестрейндж может обратиться только к Мелифлуа. А ей именно сейчас приспичило загнать себя в какой-то дракклов зад.

-Нет, - он хмурится. - Я не хочу менять ваши воспоминания или подсаживать вам ложные. Это уже произошло, мадам Мелифлуа. Эта - это - живет в них и меняет их этим фактом. Ваши воспоминания - ее настоящее, и с каждым изменением, произошедшим с ней, меняется и ваша реальность. Сперва - медленно, но со временем все быстрее и быстрее. Однажды она выйдет из вас и реальности сольются. В ее реальность, разумеется. Я правда думал, что вы знаете эту сказку.
Дракклову сказку, которая сказкой была ровно настолько же, насколько и не была.

Он отхлебывает чай, отставляет чашку и рассматривает Араминту с живым интересом.
- Ну, может, вы понравились ей больше Долохова. Или больше подходите.
Лично он ставит на третий вариант.
- А может, Долохов все же получше вас управляется с окклюменцией, - не говоря уж о блоках, усиленных Темным Лордом, но об этом неприлично говорить за пределами Ставки, и Лестрейндж не говорит, - и поэтому этой - этому - легче добраться до вас.
А еще его беспокоит что-то в этой невообразимой возможность параллельных временных отрезков:
- Это хроноворот щелкал, да? - спрашивает Рабастан, прокручивая в голове то, что смог увидеть. - Хрономагия вполне могла дать этому существу пространство для маневра. Хроноворот был неисправен? Или был поврежден в процессе?
Незавершенная временная дыра вполне могла дать этой Хель шанс зацепиться здесь.
- Вас нужно с ней разделить, - подтверждает он очевидное, раз уж огораживание окклюментными блоками для Мелифлуа невозможно. - Но я не знаю, как. Я же говорю - встречал описание чего-то похожего только в сказке.

Лестрейндж очень воспитанно прихлебывает чай и не ввязывается в дискуссию о том, что именно подозрения на съезжающую крышу очень помогают вести себя все благоразумнее и благоразумнее. Не потому что считает этот свой личный опыт неприличным для обсуждения, а потому что уверен: его сомнения в собственной адекватности не послужат успокоению Мелифлуа, да еще и войдут в прямое противоречие с его же советом ей быть благоразумнее.

На упоминании оборотня он немного оживляется - снова. И снова едва сдерживает горячее желание сказать, что и его, и его поцарапал, и даже предложить показать свои шрамы, если Мелифлуа покажет свои. Сдерживать сдерживает, но только до тех пор, пока ему не приходит в голову, что волнение Араминты по этому поводу вполне может быть продиктовано не только чисто женской нелюбовью к большим собакам.
- А травма, нанесенная оборотнем, может как-то влиять на магические каналы? - осторожно спрашивает Лестрейндж. Он очень смутно понимает, что такое магические каналы - он, в отличие от Мелифлуа, имеет в анамнезе только Хогвартс и те фамильные библиотеки, до которых мог добраться, но вдруг у него тоже есть эти магические каналы. Вдруг ему тоже нужны браслеты-блокаторы. Вдруг ему тоже нужно осторожничать - и, например, не участвовать в некромантских  развлечениях Нарциссы. Было нужно, конечно - сделанного-то уже не воротишь. И на этой невеселой мысли у него возникает новый и очень важный вопрос. - А если магические каналы не восстановятся естественным путем? Как это вообще определить?
С этими ритуалистами так всегда, думает Лестрейндж. Все время узнаешь что-то неприятное и приходится решать, как теперь жить.
- Потому что еще в начале февраля меня тоже. Слегка поцарапал оборотень.
Вэнс, конечно, раны залатала и вроде как следов укусов не нашла - что сходилось с его воспоминаниями - но с оборотнями же как, хватит и слюны, и капли крови. Словом, уверенности, что он не подхватил этот вирус, у него нет, поэтому пятого они с Эммалайн наметили пикник на природе при полной луне где-то, где предпочитает оборачиваться Стая, когда не занята террором и прочими развлечениями.

Сияющий вид Мелифлуа его немного пугает. Лестрейндж выжидает, наблюдая, как сияние постепенно сходит на нет, и ставит чашку, припечатывая:
- Нет. Скорее всего, этого будет недостаточно. - Он прямо-таки непреклонен, не говоря о том, что вообще не представляет, что означает идея повторить все действия с хроноворотом в обратном порядке. Что она с ним вообще могла делать, кроме очевидного, и как собирается это обращать? - Хроноворот возвращает только в прошлое. А эта сущность - ну, вы видели. Она его меняет. Уверены, что хотите вернуться туда, где у нее есть такие возможности?
Лестрейндж бы ни за что не вернулся - даже если бы эта Хель не выглядела как порядком потрепанная Араминта Мелифлуа.
- И нет, - снова говорит он, но на сей раз подтверждая. - Она не может выбраться из петли. Пока не может.
Он рассеянно барабанит пальцем по краю чашки, но все же договаривает:
- Мне кажется, вы поймали эту штуку, когда создали петлю. И поэтому пока она на шаг позади. Но как только она доберется в этой петли до момента ее создания, она ее разрушит. И окажется прямо здесь и прямо сейчас. А если временной парадокс разрушите вы... Ну, мне кажется, эффект будет таким же. - Он смотрит на Мелифлуа, на ее седые волосы, покрытое морщинами лицо, заострившийся нос. - Мне кажется, вам пока не стоит ничего делать с петлей. Она дает вам время.

Вслед за жестом Мелифлуа он смотрит в пустой дверной проем, почти готовый увидеть там то, что увидел во время легиллеменции. Там, разумеется, пусто, но ему это пустота не кажется успокаивающей. Это пустота, которая чего-то ждет. Может, того, что должно в ней появиться. Проявиться. Без разницы.
- Сказка совсем детская. Однажды некая волшебница - очень сильная и очень, как это сказать, темная, если вас это утешит - решила, что ее власть над расположенной рядом деревней магглов недостаточно полна. Она хотела не просто знать их чаяния и слабости, надежды и страхи, но и управлять этими страхами и надеждами. Простого Империо было недостаточно - и ничего из того, что могла дать магия, было недостаточно. И тогда она обратилась к тому, что жило в маггловских страхах и питало их.
Он пожимает плечами, делает еще глоток.
- Деревня была религиозной или что-то вроде - у них были свои идолы. Идол. И вот этого-то идола избрала волшебница. Каким-то темным колдовством, намешанном на ритуалах - и я подозреваю, что в первых редакциях речь шла и о маггловских жертвоприношениях, потому что магглы плохо переносят ментальное вмешательство на определенном уровне - она дала жизнь этому идолу. Оживила его сущность. Придала внешнее сходство с собой - кажется, идол изначально был женщиной. И, как часто бывает, идол - сущность - взбунтовалась, проникла в память ведьмы и однажды захватила ее. После того уничтожила все в округе, включая и без того переживающую трудные времена деревню. А затем ее убил какой-то заезжий маг - но мне всегда казалось, что это позднейшая вставка, добавленная исключительно из-за склонности к счастливым финалам.
Лестрейндж ненадолго замолкает, но все же заканчивает:
- Сказка нормандская. Связь между Нормандией и скандинавским маггловским фольклором очевидна. Когда я услышал о Хель, я вспомнил ее сразу же. В любом случае, это сказка. И мы не можем ждать, когда с этой сущностью разберется заезжий маг.

- У меня очень хороший целитель. Можно сказать, самый лучший, - уточняет Лестрейндж, беззастенчиво присваивая себе Вэнс, но тему не слишком развивает - во-первых, ему страсть как интересен рассказ мадам Мелифлуа, а во-вторых, какому молодому здоровому мужчине не понравится, когда его сравнивают со Слизерином?
В третьих, не препятствует он речам Араминты и вот по какой причине: лесть лестью, но до чего приятно слышать, что все проблемы начинаются с укуса, а не с простой царапины.
Не останавливайся, мысленно просит Лестрейндж, готовый вечно слушать, как его уверяют две умнейшие ведьмы из всех, кого он знает, что он не станет оборачиваться в полнолуние и горло драть на луну.
- Ну, нет, - поняв, что от него требуется подтверждение  - или опровержение - Лестрейндж откашливается.- Ничего такого с моим восприятием не произошло. Мы в полном порядке.
Настолько в полном, что он почти не беспокоится.
- Просто царапины, - повторяет Рабастан, уже понимая, что счастливо отделался - что все его магические каналы тоже в порядке, хвала Мерлину.
Хоть с этой темой почти покончено. Вот пройдет полнолуние - и он покончит с ней окончательно.

С тем, что тварь существует вне времени, он не спорит - может и так. По крайней мере, в воспоминаниях о прошлом твари явно весьма комфортно, только где искать дверь, которую нужно закрыть - большой вопрос.
И у Мелифлуа есть на него большой ответ.
- Посмотреть, что делал Антонин Долохов, в надежде, что легиллеменция покажет вам - нам - больше того, что вы помните? - уточняет недоверчиво Лестрейндж. Ему кажется, что легиллеменция так не работает - что она показывает только то, что помнит, видел, знает тот, кого легиллементируют - но он тут же останавливает себя, потому что Араминта-из-воспоминаний совершенно точно оглянулась на него, и настоящая Араминта уверенно заявила, что не делала ничего подобного.
К тому же, его собственная гипотеза гласит, что тварь меняет воспоминания - так почему бы ей не изменить их так, чтобы дать Мелифлуа пару зацепок.
пара зацепок - это всегда пара зацепок, и уж всяко лучше, чем ничего.
- Давайте попробуем, - с деланной небрежностью соглашается он, отодвигая подальше чашку и глядя в лицо Мелифлуа. В голове все еще стоит это неприятное ощущение льда над переносицей, прямо в лобной доле, но Лестрейндж уже и не помнит, когда в последний раз он не чувствовал хотя бы минимального дискомфорта, поэтому просто растирает ладонью лоб, особенно усердствуя над центром, и глубоко вздыхает, сосредотачиваясь на том, куда хочет попасть.
- Не нервничайте.

Его отбрасывает при первой же попытке - отбрасывает с такой силой, что это похоже на удар о стену. С таким же успехом, думает Лестрейндж, он мог бы ломиться в мысли Темного Лорда.
От второй попытки у него опять идет носом кровь.
- Слушайте, я думал, вы не практикуете окклюменцию, - шмыгая, невнятно говорит Лестрейндж, на время останавливаясь и опуская волшебную палочку.
Лучше бы она Долохову так сопротивлялась, думает он в сердцах, запрокидывая повыше голову и перебирая другие варианты, не включающие в себя легиллеменцию напрямую.
- Может, вы постараетесь как-нибудь снять блоки? Выпьете, - предлагает Лестрейндж, - чашку чаю? Покажете мне что-нибудь менее волнующее.
Вообще-то, как он упоминал ранее, еще неплохо помогает Круциатус - существенно ослабляет блоки, хоть осознанные, хоть нет - но предлагать так сразу немного непростительных кажется через край, и Лестрейндж благовоспитанно не предлагает. Пока.

Лестрейндж с тоской смотрит на Мелифлуа в ответ, пока она раскрывает перед ним свои постыдные окклюментные секреты.
- Ну, может, неосознанные блоки? Инстинктивные? Бессознательные? - предлагает он, в ажиотации используя это маггловское словечко, подхваченное из декабрьского загула по маггловской же психологии, психиатрии и психотерапии.
Куда там. Мелифлуа отпирается так, как будто он пытается уличить ее во внебрачной связи с Альбусом Дамблдором - или того хуже, в связи брачной.
Словом, Лестрейндж, который к идее бессознательного со скепсисом - у него в семье не принято скрывать свои желания, какими бы социально неодобряемыми они не выглядели, поэтому он все больше по привычке считает уродом себя, а не умником  - Фрейда - от мыслей о бессознательных окклюментных блоках тоже отказывается.
- Это я уже понял, - мрачно отвечает он на пассаж о здравомыслии и легиллеменции по отношению к ритуалисту, и демонстративно шмыгает носом еще раз, отмалчиваясь дальше. К дракклам здравомыслие: Скримджер наверняка оценит сведения о тайнах правой руки Темного Лорда, и раз уж тайна крестражей не является такой уж тайной, Лестрейндж особенно щепетилен к любым крохам информации.
- Хорошо, - коротко отвечает он садящейся ведьме и залпом выпивает укрепляющее - она права, ему нужно. Она, драккл ее задери, вообще слишком часто права - чаще, чем хотелось бы Рабастану, несмотря на то, что они играют вроде бы на одной стороне.
Ему не слишком нравится идея скользить по ассоциативным связям, потому что этот способ неэкономный и дает много запутанных картинок часто без какой-либо очевидной связи или хронологического порядка, но это, кажется, единственный вариант - в лоб ему не пробиться, он уже пытался.

Заглядывая в глаза Мелифлуа, почти готовый опять столкнуться с преградой, Лестрейндж едва замечает, как минует границу. Переходит... Нет, скользит, уцепившись за свой же голос, рассказывающий по памяти старую детскую сказку, а потом - дальше, к началу разговора, и еще дальше.
Все слишком быстро - он едва успевает разобрать и понять хоть что-то, пропуская половину, теряя смысл, теряясь сам.
Он, верно, сумасшедший - куда он лезет.
И все же лезет - он, на свою беду, не лишен любопытства, и это приносит свои плоды.

Безумная карусель образов - хорошо знакомых и почти не знакомых - походит на карнавал, вот только все в этих картинках немного не так: Лестрейндж не всегда распознает, что именно не так, но, сталкиваясь с теми воспоминаниями Мелифлуа, которые касаются и его, отмечает явные противоречия тому, как все было на самом деле.
Он заставляет себя не думать, что, быть может, ошибается именно он - потому что сейчас даже допущение подобного рода чревато тем, что он перестанет удерживать весь этот дэнс-макабр, и кто знает, сможет ли он покинуть эти воспоминания.

Лестрейндж видит в воспоминаниях Мелифлуа поврежденный круг, в котором ее рвет кровью у ног Долохова - и то, что защитная вязь прервана, наверняка важно. Этого ему достаточно - он уже понимает, в чем дело: Долохов был проводником. Так или иначе, Тварь - Хель - Морганина сиська, ему без разницы сейчас, как называть это - шла за Антонином, но в последний момент он подсунул ей Араминту.
Ну или, подсунул ее Араминте.
Хитрый, везучий сукин сын.
Ему, Лестрейнджу, о таком везении только мечтать - и о таком умении выживать.

Его кружит все резче, тащит за горло куда-то вглубь, сквозь бормотание Араминтыы, сквозь механический голос Долохова, сквозь леденящий холод, пробуждающий совсем некстати те воспоминания, которые лишают его самообладания даже сейчас, спустя полгода, прошедшие  с побега.
Лестрейндж глубоко и шумно дышит, захлебываясь этим холодом и поднимающейся в нем самом паникой. Это ощущение его еще больше дезориентирует, кидает в стороны, протаскивает через яркие моменты жизни Араминты, убыстряющиеся до такой скорости, что вот-вот сольются в одну мельтешащую ленту.
Итон, Долохов, его брат, Андромеда, он сам, Макнейр, Скримджер, Боргин - и череда незнакомцев, перетасованные будто карты в колоде, молодые и старые, в крови и парадных мантиях, в постелях и темных лабораториях.
Он делает попытку остановить эту сумасшедшую карусель, этот бесконечный бег вышедших из-под контроля ассоциаций, напрягает силы, сосредотачивается на лице - лицах - Долохова.
И снова возвращается к странной пародии на танец.
К тому моменту, как Антонин с поцелуем приникает ко лбу Мелифлуа, чьи губы быстро и четко шевелятся - и как блекнут, выцветают защитные круги и формулы на полу, над входом.
И Тварь оказывается внутри.
А затем все взрывается кровавым фонтаном - и Лестрейндж лишь спустя пару секунд начинает понимать, что это лишь иллюзия,  очень удивленный подобным характером иллюзии.

Но это выносит его из сознания Мелифлуа, и он наконец-то распознает тот звук, что ввинчивался в голову ему последние минуты - или минуту, потому что он не смог бы сказать, сколько прошло времени, даже под угрозой Авады.
Это рыдания Араминты, скорчившейся на полу возле кресла, будто желающей спрятаться за ним.

Лестрейнджа это смущает - он привык видеть Мелифлуа другой - и пугает одновременно. Его способности к эмпатии, и прежде не особенно впечатляющие, остались в Азкабане, но ему нужно понять, насколько она в себе. Насколько она вообще готова решать проблему. Насколько от нее может быть пользы.
Опускаясь на корточки рядом с Мелифлуа, он смотрит ей в лицо - потому что у нее очень странная поза. И очень странная реакция.
- Да, - коротко подтверждает Лестрейндж, настойчиво помогая ведьме сесть - не время глазеть в потолок. - Он дал этой штуке войти. Пропустил через себя, поманив вами. Теперь у него достаточно времени, чтобы закрыть проход и вернуть ее обратно. Я имею в виду, достаточно времени, пока она будет заниматься вами.
Возможно, это пояснение и излишнее, но Лестрейндж хочет донести до Мелифлуа, что это время частично зависит и от нее - насколько сильно она будет сопротивляться.
Интересно, знал ли Долохов, насколько она расклеится, думает Лестрейндж между прочим, и решает, что нет, что Антонин наверняка считал, что сопротивление Араминты выгадает ему не один месяц - а может, у него просто не было возможности особенно выбирать, когда Хель подобралась слишком быстро.
- Во-первых, больше никаких блокаторов. И никакой легиллеменции. Тварь зависима от ментальной магии не меньше, чем от смерти, если ей был нужен катрен и встречная легиллеменция. Во-вторых... Что общего между вами и Долоховым? Мне нужно знать все. Каждую мелочь. Все, что может пояснить, почему он смог откупиться вами, если Тварь шла за ним. Если я пойму, почему она выбрала его, возможно, мы сможем вернуть ее интерес в прежнее русло. Или сделать вас неподходящим откупом. Постарайтесь, Араминта.

Лестрейндж не был бы так горд, ожидай кто-то, что подобная Тварь подавится им - он до сих пор по рэйвенкловской своей дипломатической привычке предпочитает не заводит личных врагов, удовлетворяясь врагами идеологическими - но мадам Мелифлуа - она вообще другая, и он явно сэкономит немало полезного времени, если не будет задумываться над каждой ее фразой.

Она делится информацией о Долохове: Лестрейндж с опозданием понимает, что должен был конкретизировать запрос. Но, к счастью, после воспоминаний о бурной молодости и навыкам метать ножи, с которыми, кажется, Антонин Павлович помог половине аристократии магической Британии, ведьма все же уточняет: она оказывала Долохову ритулистские услуги.
Этого, в общем-то, достаточно, чтобы понять: раз Долохов, умеющий между делом поднять инфери и выследить прячущегося Каркарова, не стал полагаться на себя, а обратился к Мелифлуа, эти детали, о которых Араминта не хочет говорить, явно касались чего-то посерьезнее, чем, к примеру, посмертное проклятие Маккиннон.
И сама же Мелифлуа следом буквально озвучивает его мысли: не так много в Британии магов, которые способны на то, на что способны эти двое - пусть Долохов и занимался лишь узкоспециализированной сферой.
- Придется рассказать, - Лестрейнджу ничуть не весело от этого упрямства ведьмы. - Если он обманул эту... это, то обманул с помощью чего-то, что связывает его и вас. Сомневаюсь, что дело в вашем общем прошлом, хотя и не исключаю, но, чтобы эта... это появилось только сейчас, связь должна быть свежей.

Он достаточно читал о том, что связывает его и Нарциссу - так что в теории он разобрался и может строить предположения любой степени абсурдности. Их с миссис Малфой связь - одна из тех, что способны обмануть любую сущность, которая будет воспринимать их как одно целое, а потому особенно удивляться, что Тварь принимает Араминту за того, кто ей нужен на самом деле, Лестрейндж не будет.
- Меня интересовало в вашей памяти два момента - момент, когда Долохов впустил эту Тварь сюда, и момент, когда он привязал ее к вам. Эти моменты почти совпадают, но оба они невозможны сами по себе: Тварь вряд ли годами отиралась на пороге в ожидании призыва - ее должно было что-то привести к Антонину. Поняв, что ее привлекло, мы, возможно, сможем сместить ее интерес обратно или к кому-то другому. Он называет ее Хель - Хель, как владычица мертвых в маггловской мифологии?
Лестрейндж возвращается в свое кресло, не замечая, как жарко становится в лаборатории, смотрит в одну точку, почесывая щеку.
Долохов, который после возвращения из Хогвартса был одной ногой в могиле, но вытащил ее оттуда и теперь так бодро готовится к визиту в Азкабан.
Долохов, который, будто заговоренный, не умрет, кажется, даже от Авады в упор.
- Вы проводили для него ритуалы отсрочки? Уводили у смерти? - прямо спрашивает Лестрейнджу ритуалистку. - Она не получила его из-за вашего вмешательства?

Лестрейндж даже рот приоткрывает - но быстро захлопывает, примерно понимая, что Мелифлуа, во-первых, с радостью запомнит его в образе такого вот грязнокровного дурачка, впервые услыхавшего о ритуалах, а во-вторых, решит, что от него точно не стоит ждать дельной помощи.
А ждать стоит. Еще как стоит -  конце концов, он в самом деле заинтересован немало в том, чтобы Мелифлуа не сожрала эту штука, притащенная ею и Долоховым Мерлин знает откуда.
Старые добрые, мать их, ритуалы.
Он внимательно слушает, по крупицам собирает информацию - значит, момент, скорее всего, был подгадан: Тварь появилась не случайно и приняла Мелифлуа за добровольную жертву, конкурентку или плату за отсрочку. Нет большой разницы на этом этапе, за кого именно - важен сам факт связи, и Лестрейндж принимает все три варианта, собираясь работать по всем трем.
Ну, работать, конечно, сильно сказано - он всего лишь ассистент такой же самоучки, не практиковавший почти пятнадцать лет ассистент, зато он умеет структурировать происходящее. И выдвигать гипотезы - иногда даже работающие.
В его роду это не самые ценные качества, но чем богаты - тем и рады, и Мелифлуа вряд ли рассказала бы ему все это, считай она, что у него мозгов меньше, чем к книззла.
Подбодрив себя таким образом, Лестрейндж делает для себя пометку - хорошо бы поговорить обо всем этом с Нарциссой. Она кстати тоже самоучка - в некотором роде. А в том, где перенимала чужие знания - кое-чему училась у Долохова, насколько помнит Рабастан.
Мало ли, что она знает - не столько даже про саму Тварь, сколько про практики и методы Антонина.
Кивая, как будто что-то понял - кроме того, что ему не найти ритуал, проведенный Долоховым дли призыва Твари или связи ее с Араминтой в секции ритуалистики ближайшей библиотеки - Лестрейндж отмахивается от представившейся ему Морриган: хорошо, персонификация несущественна. Так даже лучше, потому что допускать существование в одной с ним реальности настоящей Хель из маггловских легенд страсть как не хочется. Она жуткая, от нее мороз по коже - она пугает даже Мелифлуа настолько, что та рыдает на полу, будто впервые получившая Слабо на экзамене.
Лестрейндж рассчитывает больше никогда не встретиться с Хель - и понимает, что, если он хочет узнать о ней больше, ему нужно начать не с маггловской мифологии, а с магических контрактов, заключаемых ради силы и распространенных в Средневековье.
Он не скрывает от самого себя, что хочет узнать об этом и ради своих интересов. Нельзя недооценивать Долохова, но Лестрейндж до сих пор слишком верит в свои силы по части формулировок и считает, что сможет заставить Это служить ему.
Хотя бы раз. Хотя бы в том, что касается Метки - или Темного Лорда.
А освободившись от татуировки он приступит к выполнению следующей части плана: тотального исчезновения.
- Мне кажется, это существо не послушает ничьих объяснений, - он не хочет Мелифлуа лгать в столь серьезных вещах, как бы обреченно она на него не смотрела. Конечно, есть риск, что ей придется не по нраву такой ответ - но это лучше, чем если она будет ждать от него заведомо невыполнимых вещей.
- Это не значит, что я не попытаюсь, - быстро договаривает Лестрейндж, потому что ему в самом деле ужасно хочется это сделать - попытаться. - Расскажите мне подробнее про этот контракт, заключаемый со Средневековья. У него есть какая-то конкретная формула или другие условия? Кто-то исследовал его?
Лестрейндж бессовестно хочет список рекомендованного чтения - хотя понятия не имеет, где будет брать книги.
Розье предлагает ему пробраться с помощью МакГонагалл в Запретную секцию хогвартской библиотеки, но Хогвартсом Лестрейндж сыт.
Но, по крайней мере, у него уже есть что-то вроде зацепки. Даже нескольких зацепок: Нарцисса, кое-чему учившаяся у Долохова, магические контракты и возможность обмануть Тварь.
Если она принимает в уплату за жизнь Антонина жизнь Мелифлуа - кто знает, что сгодится еще. Даже родовая магия довольно гибка в вопросах оплаты, так что если у Твари есть условия - нужно узнать о них как можно больше.

Когда Мелифлуа упоминает, что многие седели, расплачиваясь с сущностью, Лестрейндж смотрит на ее волосы, на морщины, появившиеся вокруг рта, у глаз и на шее - смотрит, пожалуй, даже неприлично долго, но ни о чем не спрашивает. Пока не спрашивает, хотя его посещает неприятная мысль, что Араминта его просто-напросто дурит - что Антонин Долохов не имеет ни малейшего отношения к происходящему, и единственной, кто заключил с тварью сделку, была сама Мелифлуа, за что и поплатилась стремительным старением, и чтобы больше не стареть, собирается подсунуть этой сущности его, Лестрейнджа.
Мысленно сделав себе пометку держаться от Твари как можно дальше, пока не будет уверен, что не выступит в роли жертвенного агнца, Лестрейндж отводит взгляд от белоснежных волос собеседницы и возвращает лицу прежнее выражение мрачного внимания.

Под стаккато, выбиваемое зубами Мелифлуа - не то чтоб ему было слышно, зато очень хорошо видно, как дрожат ее губы, - Лестрейндж дослушивает рассказ, а затем с удивлением получает предложение, которое склонен счесть почти что неприличным.
Мелифлуа что же, напрашивается в крестные его ребенку?
Ребенку, который, напоминает себе Лестрейндж, не проживет и недели. Остановит ли это Тварь, стремящуюся заполучить такой ценный приз, как Араминта Мелифлуа?
- Вам лучше выбрать другого ребенка, - без обиняков говорит Лестрейндж, и его слова кажутся ему самому какими-то глупыми - ну где Мелифлуа возьмет другого ребенка? Вырастит в пробирке, затеяв симпатичный алхимический эксперимент?
Он не горит желанием объяснять Араминте мотивы своего отказа - пусть мягко, но отказа же, однако совершенно не хочет терять ее расположение, если это вообще оно. Впрочем, втянуть другого человека в решение собственных проблем с точки зрения и опыта Рабастана явный показатель расположения и даже симпатии, так что не ему критиковать методы Мелифлуа.
- Поймите меня правильно, - продолжает он, полагая, что стоит все же прояснить кое-что прямо сейчас, пока ведьма не прокляла его как-нибудь особенно затейливо, и здесь, в этой обстановке, еще хранящей отпечаток визита сущности, его казенные, дипломатические слова звучат особенно неуместно, - я бы не возражал, но дело в том, что этому ребенку не понадобится крестная. Ему вообще никто не понадобится.
Лестрейндж сцепляет вместе ладони, опускает их между колен, пожимает плечами - все имеет свою цену, и Мелифлуа своим рассказом только укрепляет его в этой мысли. Чем ценнее желаемое, тем выше цена: сокрытое знание, мастерство, продолжение рода требует плату жизнью, и это не кажется Рабастану чем-то неправильным. Он тоже заплатил пятнадцатью годами - и тоже узнал кое-что.
- Мой брат станет отцом раньше меня. Станьте крестной матерью его ребенка - это привяжет вас к нашему роду и привяжет сильно. Магические контракты такого рода подтверждаются магией, считаются первоочередными.
Не этим ли способом воспользовался Долохов, думает Лестрейндж, которому известно, что связывает его и Нарциссу Малфой. Не потому ли Тварь позволила ему ускользнуть, вцепившись в ту, у кого нет никаких магических обязательств в этом мире?
Если так, то эта информация, безусловно, очень ценна - это слабое место Твари, возможность обойти условия сделки, и неудивительно, что Мелифлуа наткнулась на эту возможность и намерена использовать ее.
- Если это окажется невозможным, - Лестрейндж хмурится, потому что такой вариант все же имеется - его брат непредсказуем в своих решениях, а Беллатриса не выглядит достаточно крепкой, чтобы выносить и родить, - то вернемся к обсуждению моего потомства.
Он чуть спотыкается на этом слове, но все же сохраняет бесстрастность, про себя ужасаясь - он что, в самом деле планирует выводок детей? Сколько? Столько, чтобы хватило на любой случай? На любую жертву, любой Твари?
Есть в этом рассуждении что-то неправильное, но чуждый сентиментальности Лестрейндж эту неправильность игнорирует.
- Сколько у вас времени? - спрашивает он, будто профессиональный делатель детей и готов учесть пожелания клиента и подогнать младенца к указанному сроку.

Рабастан допивает чай, снова поглаживая лоб - боль унялась, однако все еще где-то здесь, поблизости. Ждет, когда он снова сунется в воспоминания Мелифлуа - туда, где подстерегает его Тварь.
Его несколько успокаивают слова ритуалистки и уверенность в ее тоне - если она считает, что три недели у них есть, он склонен поверить ей. В конце концов, он что-то слышал о том, что ритуалисты крайне заинтересованы в завершении своих ритуалов по массе причин, и хорошо бы, чтоб этих причин хватило и в этом случае.
И, не желая больше растравлять душу расспросами о том, будет ли действительна его магическая помолвка, если Мелифлуа сожрет эта штука, обретшая дом в воспоминаниях ведьмы, он ставит чашку на стол, размышляя над следующим вопросом.
- Интересный вопрос, - вынужден признать он. Впрочем, это-то Мелифлуа наверняка знает и без него. - На эту тему нет никаких точных исследований, сами понимаете - временная петля не встречается на каждом шагу, и для ее создания требуется не только артефакт, но и определенные условия. Есть монография на эту тему - но очень старая. Настолько старая, что многие методы, используемые ее автором, теперь кажутся не просто сомнительными, а откровенно опасными - например, создание новой временной петли во время легиллеменции момента создания первой. Не уверен, что это вообще было выполнено, не говоря уж о сложностях с намеренным созданием петли.
Не уверен, что хочет пробовать - но об этом Лестрейндж помалкивает. Не уверен - это не значит, что не хочет.
Он снова замолкает, снова таращится на Мелифлуа.
Кивает сам себе.
- Если наша догадка о том, что Тварь попала в ловушку во временной петле, верна, это означает, что, вторгаясь в ваш разум ментально, я только помогу ей выбраться. Но если мы не найдем, где находится дверь,  -  ему не по душе от выбранного термина, но за неимением лучшего приходится обходиться им,  - то не сможем ее закрыть. Риск налицо - либо я свихнусь, угодив в петлю в вашем разуме, либо вы потеряетесь там и здесь будете больше напоминать овощ, либо эта штука выберется намного быстрее, чем могла бы без нашего вмешательства. Однако, - и здесь Лестрейндж с трудом давит порыв поднять вверх указательный палец будто профессор, призывающий обратить особое внимание на свои слова, - я не представляю, с чего начинать в любом другом случае. Да и чем заканчивать.