Аппарировав в коттедж, который за почти два прошедших года он привык считать своим, Лестрейндж направился в спальню, потирая саднящую челюсть. Выпить хотелось неимоверно, а последние слова брата до сих пор звучали в ушах.
Его проклятый брат был прав - Рабастан вообще часто оказывался прав, куда чаще, чем хотелось бы, и, несмотря на то, что сегодня Младший явно перегнул палку, у Рудольфуса не поднялась рука, чтобы вогнать эти обвинения обратно ему в глотку.
Не зажигая светильников, он проковылял к высокому комоду, явно видавшему и лучшие времена, Рудольфус плеснул в тяжелый стакан, еще хранящий привкус зелий, что по образцам бастовой полукровки варила Петтигрю, виски, не утруждая себя даже добавлением льда, выпил, наслаждаясь тем, как обжигающая жидкость прокатилась до пищевода, уничтожая горечь непроизнесенных слов.
Позади появился домовик, переданный Лестрейнджам вместе с домом, но услужливый и старающийся не попадаться на глаза без нужды, прошлепал к камину, завозился там, шурша розжигом.
- Пошел к дракклу, - обронил Рудольфус, не оборачиваясь, и домовик тут же исчез, бросив свои занятия. Пахнуло жженой бумагой, Лестрейндж оглянулся через плечо - в камине дотлевал обрывок пергамента.
С глухим стуком опустив стакан на комод, Рудольфус было потянулся налить еще немного, но зло ухмыльнулся, заметив свое отражение в полированном дереве, оттолкнул стакан еще дальше, размазывая пролитый огневиски, покрепче ухватил бутылку и потащился к креслу, стоявшему у так и не разожженного камина. Стащил по пути мантию, небрежно швырнул ее на кровать
Произошедшее на руинах Лестрейндж-Холла разбередило не просто старую рану - это ранение было из числа смертельных, и Лестрейндж был до сих пор жив лишь по причине того, что должен был видеть, как гибнет род, за который он нес ответственность.
Он вовсе не испытывал энтузиазма Рабастана, читающегося даже сквозь маску невозмутимости, которую любил нацепить на себя его брат - амнезия, частичная, но все же амнезия, диагностированная целительницей, не давала, видимо, Рабастану как следует оценить новость, которую преподнесла ему будто на блюде эта рыжая славная девка - а Рудольфус был лишен такой роскоши, потому и аппарировал так быстро прочь, равнодушно давая согласие на брак, которого добивался брат.
Спасать уже было нечего, а если Рабастан не понимал очевидного, Рудольфусу было наплевать.
Опустившись в просевшее старое кресло, Лестрейндж вытянул ногу, вновь напомнившую себе приступом скручивающей боли, отхлебнул виски из горла. Он мог позвать домовика, велеть принести болеутоляющее средство, хранимое где-то в кухне, но сейчас боль не давала ему окончательно потерять связь с реальностью, а огневиски держало ее в выносимых границах.
Куда отправилась Беллатрикс? Что она сделает с Нэльсон?
Эти мысли не слишком занимали Рудольфуса, сосредоточенного на воспоминаниях об осени семьдесят девятого. Слишком многое всколыхнула гордость Рабастана, прорывающаяся сквозь его нарочито равнодушный тон. Слишком неожиданными оказались слова о ребенке.
Снова лето - снова новость внезапная, горчащая поначалу, сочащаяся неожиданностью.
Снова крохотный шанс.
Или окончательное прощание с надеждами.
Сколько он просидел в оцепенении, глядя в холодный камин, Лестрейндж не знает - огневиски укутывает его мягкой и влажной пеленой, принимает в себя будто любящая женщина. Эффект от зелий для прояснения сознания, принятых утром, стирается, гасится лошадиной дозой алкоголя, едва-едва покрывающего дно прежде полной бутылки.
Рудольфус допивает остатки, не обращая внимания на струйки виски, стекающие по подбородку на расстегнутую рубашку, выпускает бутылку из плохо слушающихся пальцев.
Раздается звук аппарации - это либо Рабастан, либо Беллатриса. Хотя кого он обманывает, Рабастан все реже и реже возвращается в коттедж, предпочитая держаться подальше от отравленного воздуха, которым дышат прочие Лестрейнджи.
Значит, жена.
Рудольфус тяжело приподнимается из кресла, снова тащится к комоду, рыщет в поисках очередной бутылки. Приподнимает голову, когда Беллатриса появляется на пороге.
- Где ты была? Какого драккла ты там устроила? - хмуро спрашивает он, облокачиваясь о комод.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2 ноября, 2015г. 19:44)

Она не отвечает, но это сперва не вызывает подозрений. Он отворачивается, тянется к следующей бутылке, придирчиво изучает этикетку, хотя ему уже давно без разницы, что именно в себя заливать, лишь бы отрубало...
Вспышку круциатуса Рудольфус улавливает краем глаза - да в темном бутылочном стекле отражаются чары...
Рудольфус едва успевает дернуться в сторону, повалив низкую скамейку, проклятье задевает его по касательной, но даже этого достаточно, чтобы голова прояснилась - все нервы в его теле на короткий миг оказываются оголены, по ним будто раскаленной рукавицей проходятся, мышцы крутит. Скамейка отлетает в торону, ударяется об стену с грохотом, неожиданным от столь небольшого и древнего предмета, чудом не рассыпающегося в труху от любого прикосновения, а Лестрейндж тяжело валится на пол, судорожно вдыхая - даже слегка задевая его, Круциатус Беллатрикс действует как трезвящие чары. И примерно так же приятен.
Однако спустя секунду он уже возвращает контроль над своим телом, резко перекатывается под защиту кровати, пыльный край покрывала бьет по лицу, Рудольфус прижимается к полу, высматривает перемещения жены в зазор между пологом и полом, сдергивает мантию вниз, к себе.
Палочка, оставшаяся во внутреннем кармане мантии - он не думал, что она ему понадобится сегодня - ложится в ладонь, отзывается теплом и возбужденной дрожью на недоумение хозяина.
- Ты сдурела? - рявкает Рудольфус, приподнимаясь над кроватью - уже полностью протрезвевший, взбешенный - но по большей части не понимающий, что за книззл укусил его дражайшую половину.
Очередное Непростительное он отражает, выставляет мощное Протего, однако не атакует в ответ: ему интересно, что значит все это.
- Лучше объяснись, Белла! Объяснись и мы обсудим всю эту херню с Бастом и его рыжей девкой. Какого драккла ты вообще так завелась из-за этого, Беллатрикс! Полукровка она или нет - мы не в том положении, чтобы разбрасываться шансами.
Рудольфусу даже в голову не приходит, что Беллатрикс может впасть в такую ярость вовсе не из-за Рабастана и его мезальянса - за восемнадцать лет он уверился, что те воспоминания никогда не вернутся к жене.

Слова жены будто Круциатусом врезаются в него и на сей раз  попадают точно в цель,и поднимаясь на ноги, он покачивается, как от удара, удерживая волшебную палочку острием вверх, но не переходя в наступление.
Осмысливая ее горькие фразы, он перестает чувствовать остаточную боль Пыточного. Тело немеет, тяжелеет - именно так он представлял себе смерть, дракклово небытие.
Дернувшись, когда осколок стеклянного плафона рассаживает ему кожу на щеке, Рудольфус даже не может поднять руку, чтобы вытереть кровь с саднящего пореза.
Он мало выпил, проносится мысль. Надо было напиться в хлам, до бессознательности, чтобы этого разговора не было, чтобы не слушать это...
Имя нерожденного сына оказывается заклинанием, которое сбрасывает с Лестрейнджа это странное оцепенение.
Он криво усмехается на это "ненавижу" - губы растягиваются будто чужие, щеке странно горячо, он уже забыл про порез, но все это ерунда.
Перед его ногами сейчас распахнул зев сам ад - и он знал, что однажды это случится. Все эти гребаные восемнадцать лет знал, но все равно оказался не готов.
Отражением Беллатрисы он тоже опускает палочку, а затем раскрывает онемевшие пальцы, позволяя деревяшке упасть на кровать, отделяющую его от жены.
Палочка падает почти бесшумно, а Рудольфус медленно подносит пустую ладонь к глазам, будто разглядывает ее, затем делает несколько шагов в сторону, выходя из-за этого импровизированного укрытия. Его тяжелые сапоги оставляют царапины на паркете спальни, но кому из них на это не наплевать?
- Узнала, значит. Вспомнила, - срывается само собой.
Не он стирал ей память - но так ли важно это. События почти двадцатилетней давности возвращаются, густо пропитанные алкогольным мороком - он пил тогда так, будто надеялся утопиться в огневиски - и Рудольфус роняет руку, смотрит на жену так, будто впервые видит.
- Ненавидишь? Ну так убей, - сейчас ему нет дела ни до клятвы Рабастана, ни до войны - он и не видит ничего, кроме глаз жены. Не слышит ничего, кроме этого "ненавижу". В этом весь их брак, весь их проклятый брак - все, что он собирал по осколкам, силой заставляя держаться вместе.
- Никто не может ненавидеть меня сильнее, чем я сам, - слова выворачивают наизнанку, раздирают, ломают - но приносят подобие облегчения. Быть может, Беллатрикс в состоянии дать ему то, в чем он нуждается.
- Давай! - рычит Лестрейндж, сверкая глазами. - Давай, ну!

Изумрудная вспышка отражается в ее темных глазах, напоминая ему лучшее, что было в их прошлом - напоминая о нескольких рейдах, где, подстегнутые, возбужденные чужой пролитой кровью, рука об руку они шли вперед, неся смерть на острие своих волшебных палочек. Та валькирия рядом с ним - единственная женщина в Ближнем Круге - была его, повенчана с ним чужой смертью, их собственной кровью.
Ради такого не жалко умереть - ни тогда, ни сейчас. Быть может, именно для этого Мерлин хранил его все эти годы, чтобы сейчас он окончил свой путь от руки женщины, которая никогда ему не уступала - и платила за это стократ.
Безнадежная, выморочная, извращенная страсть его краеугольный камень, и Рудольфус шагает вперед, усмехаясь широко и бешено.
Авада Кедавра проносится мимо, лишь слегка не задевая его. Осколки стекла разлетаются за его спиной, и Рудольфус непонимающе хмурится, выискивая в лице жены ответ - и получает его.
Впервые за все годы их брака она платит ему сполна - за каждый удар, каждый порез. За каждое насилие. Его долг не поместится ни в одном гроссбухе, и Лестрейндж не стоит за ценой.
Без единого звука он падает на колени - старая травма колена взрывается адской болью, с легкостью теряющейся за воплями боли каждой клетки тела Рудольфуса. На коленях ему удается продержаться недолго - а может, время перестает восприниматься, сбивается, сходит с ума вместе с беснующейся плотью, которую заживо отдирают с костей, обдают кипятком, мелко кромсают тупыми раскаленными ножами. Зелья целительницы, которые он пьет с достаточной регулярностью, мобилизуют все резервы организма - магия в его крови взрывается попытками защитить его от невыносимых мук, но секунда тянется за секундой.
Прокушенная губа вообще не ощущается, эта боль слишком незначительна, чтобы обращать на нее внимание - каждый дюйм его тела представляет из себя извергающийся очаг боли, но едва Рудольфус перестает стискивать зубы, из его горла вырывается слабый стон, смешанный с рычанием, и он вновь вонзает зубы в губу.
Секунда. Еще секунда.
В глазах темнеет, он выставляет руку вперед, потная ладонь проезжается по старому паркету, измученное пыткой тело не выдерживает его веса. Лестрейндж валится навзничь, с трудом перекатывается на бок, стискивает кулаки - каждая мышца его тела натянута, вот-вот лопнет.
И все же он не дает себе провалиться за темную вязкую пелену, всматривается в лицо жены снизу вверх. Это помогает не потеряться, помогает вытерпеть все это до тех пор, пока она не опускает палочку.
Он хрипло и неровно дышит - в звенящей тишине спальни эти звуки кажутся куда громче.
Беллатрикс тоже молчит, отстраненная, будто с этим Круциатусом отдавшая ему парадоксальным образом всю свою энергию.
Рудольфус слабо шевелит рукой, отталкивается, переворачивается на спину, упрямо не закрывая глаз.
Она права, чтоб ее, Авада Кедавра - слишком просто. Он не даровал ей подобной милости, неужели думал, что она окажется более милосердной?
И все  равно, даже сейчас, когда кровь из прокушенной губы заливает ему глотку, а пот - глаза, он не хочет отвести глаз от Беллатрикс. Она убьет его, нет сомнений - убьет после того, как рассчитается за все, но он хочет видеть ее в эти последние минуты.
Всегда хотел.
Ее.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (3 ноября, 2015г. 21:46)

То, чего она просит, невозможно.
То, чего она хочет, невероятно.
Их желания - его, ее, какая разница, - слишком объемны, чтобы вместиться в то, что называется браком.
Любовь, которую  может испытывать старший Лестрейндж, неотделима от привкуса крови на губах, от своей или чужой боли, выворачивающей запястья, заставляющей кричать. И этим он заражает ее. В каком-то смысле, сегодня их совместная жизнь подошла к своему апофеозу - один из них должен был убить другого, вот только Рудольфус всегда был убежден, что это именно он будет стоять с палочкой над распростертой у его ног женой.
А может, так правильнее - в том самом смысле, в котором он подсознательно понимает брак. и тогда вся эта боль, что заставила его вытерпеть Беллатриса, есть ни что иное, как ее страстное признание в ответ на тысячу, сделанную им.
Очередное Круцио вздергивает его как марионетку, заставляет выгибаться на полу, биться затылком о паркет, а ее слова преследуют его в глубинах того болота, которое его засасывает все глубже с каждой секундой.
Прощение?
Она требует этой просьбы, она имеет право на это требование, кому знать лучшее, чем ему, но Рудольфус упрямо сжимает челюсть, не отрывая взгляда от ее лица, от провала ее рта, обрамленного яркими губами, то кривящимися в усмешке, то холодно сжатыми.
Цвета крови, ее крови, которой  он столько раз позволял стекать по ее телу.
С каждой секундой ему кажется, что с него срывают кожу, слой за слоем, пока на поверхность не выступает кто-то, с кем Рудольфус едва ли знаком.
Этот незнакомец ужасается тому, что он сотворил с собой и с женщиной, которой клялся защищать и уважать ее. Ужасается до отвращения, но это придает ему силы.
Он вновь вытягивает руку - пальцы дрожат будто в треморе - обхватывает узкую щиколотку, ногтями царапает кожу туфель, дергает на себя.
- Прости меня, - выдавливает вместе со стоном.
Прекращение проклятья едва заметно - он почти за гранью возможности чувствовать, однако не это главное. Круциатус обнажает перед ним новые возможности, и Лестрейндж торопится их использовать, практически не придавая значения снятым чарам.
- Прости меня, - намного четче выговаривает он, приподнимаясь на руке, а второй продолжая удерживать Беллатрикс за лодыжку. Волосы падают на лицо, липнут ко лбу, как и рубашка к спине, давно заляпанная кровью на груди. Прокушенная губа кажется раздувшейся, чужеродной, но он все равно пробует в третий раз.
- Прости.
Тройка - магическое число. И чего ему еще ждать, если не чуда.