Она смотрит куда-то за него, и Лестрейндж морально готовит себя к отказу - без обид, без сожалений, находя разом несколько аргументов в поддержку этого отказа. Она будет права, если откажет - если скажет, что не имеет ни малейшего желания слышать про Хель, а уж тем более, участвовать в каких-то розысках информации, которые обернуться могут Мерлин знает чем.
Она, в конце концов, беременна и почти замужем за беглым преступником, ей никак нельзя привлекать к себе сейчас совсем ненужное внимание, в том числе и внимание Твари, которая сильна настолько, что Рабастан и представить себе не может, раз ее опасаются - опасаются! - одновременно и Мелифлуа, и Долохов.
Которая с легкостью завладела его братом на родовой земле и едва не убила его при первом же сопротивлении.
Однако отказа - ожидаемого - не следует.
В тишине отчетливо слышен звук маггловской приспособы на юбке, Лестрейндж сглатывает, отводит глаза, чувствуя себя виноватым - самое тягостное, самое мерзкое чувство, быть может, потому что самое непривычное.
От решительности, которая смотрит на него из зрачков Яэль, слова заканчиваются.
Он не благодарит - как-то сразу на язык не легло, а теперь уж и подавно, да и как тут благодарить, чем.
- Сочтемся, - говорит Лестрейдж, которого воспитали в этой системе - за все нужно платить, долг всегда требует оплаты.

Кое-как трансфигурированная из штор - Мерлин послал им эти шторы, не иначе - одежда почему-то все равно отчетливо скрипит солью. Может, за годы на побережье все в этой деревне пропиталось морем, а может, это напоминание о том, что им пора. Рабастан не привередничает, перехватывает собравшуюся невесту под руку и аппарирует их обоих обратно на берег, в пару футов от того места, где даже в темноте тянется по песку уходящий в воду след от оставшейся где-то в волнах лодки.
Их появление не остается незамеченным - пьянчужка протрезвел от ночной прохлады и бросил свое насиженное место. Его глухое бормотание - "где моя девочка, крошка, где ты" - прерывается, когда, фокусируя взгляд, он замечает, что больше не одинок на только что безлюдном берегу.
Он поднимает руку, как будто не верит, что Лестрейндж и Гамп реальны, машет перед собой, и на его оплывшем лице появляется почти комическое выражение сильного удивления.
Лестрейндж снова ругается сквозь зубы, бьет старика Обливиэйтом почти в упор, совсем легко, чтобы не дай Мерлин не взволновать следящие чары - не похоже, что у него с головой было все в порядке, да и если он проводит дни и ночи вот так, на берегу в компании с бутылкой, местные жители не должны особенно прислушиваться к его путанному рассказу о двух незнакомцах, появившихся на пляже прямо перед ним.
- Помоги, - просит он ведьму, желая убраться подальше до того, как краткая рассеянность после Обливиэйта пройдет, и мужик снова начнет воспринимать происходящее. Невербальные акцио гаснут в волнах, в темноте кажущихся чернильно-черными. - Мне нужна куртка - там вторая палочка, кое-что еще, важное.
Амулет, который создала для него Нарцисса, который может спасти ему жизнь.
- И ботинки, - добавляет Лестрейндж после недолгих колебаний. - Они почти новые, очень хорошие.
К тому же, обувь трансфигурировать сложнее всего - и служит она совсем мало, не то что покупная. Обувь ему нужна, потому что даже мужик, в чьем мозгу прямо сейчас кипит Обливиэйт,  разглядывает его босые ноги с отвратительным вниманием.
И, будто чувствуя, насколько ему не терпится оставить море подальше от себя, правый ботинок поднимается из воды крошечным подобием левиафана, украшенный пучком водорослей.

Лестрейндж увлеченно обшаривает куртку - вытаскивает из кармана промокший насквозь амулет, который сейчас выглядит жалкой дрянью, подтекающей морской водой вперемешку с маслами и грязью, встряхивает, сжимает, чтобы слить лишнюю воду, чувствуя под пальцами края промокшей колдографии, кость фаланги, что-то мягкое...
К чарам он не прибегает, позволяя Яэль заниматься спасенными ботинками и самой курткой, пытается развязать шнурок, стягивающий горловину полотняного мешочка, чтобы спасти содержимое - после купания в пещере инфери Нарцисса помогла ему восстановить амулет, но сейчас-то Нарциссы рядом нет.
И пока он думает, что из содержимого амулета могло испортиться непоправимо, что - поправимо, а что вообще спокойно перенесло утопление, слова ведьмы достигают его сознания с большим опозданием: она уже договаривает, когда он наконец-то понимает, что именно ему пытается втолковать невеста.
- Но Мунго - госпиталь... Почему старые невыразимцы торчат в госпитале?
Это очень странно - по-настоящему странно, и Рабастана эта странность крепко цепляет: зачем тем, кто не болен, доживать свои дни в госпитале, да еще таком как Мунго, известном всем и каждому, открытом для посещения, в котором всегда полно народа? Почему бы не купить домик в пригороде и все такое, вот о чем думает Лестрейндж, чьи представления о старости и тех, кто по возрасту покинул сцену или должность, весьма наивны.
- Развяжи, пожалуйста, - протягивает он Яэль мешочек, чей намокший шнурок никак не может зацепить. - Только без магии... Что за настоящий невыразимец? О чем вообще речь?
Собственные свободные руки его нервируют, и он принимается обуваться - высушенные Яэль ботинки кажутся подарком небес. Время от времени поглядывая на старика, все еще не особо интересующегося происходящим вокруг, убаюканного действием обливиэйта и алкоголя, Лестрейндж продолжает уточнять:
- Ты знаешь кого-то лично? Можешь попасть туда, не привлекая внимания?
Его голова работает на максимуме: ночь выдалась бурной, но весьма бодрящей, и Лестрейндж уже начинает если не строить план, то определенно работает над некоторыми наметками. Если Яэль не может, то, быть может, для посещения Мунго у него есть другой кандидат - Мартелл, конечно, уже не в форме для выхода из подвала, да и с мотивацией у него все стало хуже, чем было в середине марта, но зато в Мунго человека, выглядещего как он, должны пропустить.

- И ты думаешь, от этих слабоумных будет толк? - скептически  интересуется Лестрейндж снизу вверх, завязывая шнурки и поднимая голову. Поначалу-то он вообразил себе крепких стариков лет ста - но теперь, после этих слов Яэль о том, что бывшие невыразимцы, обитатели Мунго, могут не помнить, как колдовать или как застегнуть мантию, он уже представляет себе совсем другое: настоящие человеческие развалины.
Могут ли они в самом деле рассказать что-то дельное, помнят ли - вот вопрос.
Но затем его лицо светлеет, и дело вовсе не в том, что Яэль отдает ему развязанный мешочек.
Вытряхивая на ладонь осколки своего прошлого, собранные Нарциссой в то, что должно крепко защищать его мысли от проникновения в них извне, Рабастану довольно просто прийти к кажущемуся сейчас очевидным решению.
Легиллеменция. Конечно, может быть опасно, если эти старики в самом деле полубезумны - всегда опасно иметь дело с поврежденным разумом - но зато эффективно: можно узнать все, что говорилось, что происходило вокруг Арки, не полагаясь на память обитателей Мунго. Даже если их воспоминания им больше неподвластны, они все равно там, в их головах, никуда не делись - и легиллемент может вытащить все, что нужно.
- Не нужно разговаривать, - медленно отвечает он, формулируя свою мысль. - Тебе не обязательно разговаривать, не обязательно пробуждать в них доверие или заставлять вспоминать. Как у тебя с легиллеменцией?

Насчет невыразимцев там Лестрейнджу сказать нечего, кроме очевидного: будь среди них хоть один невыразимец, кроме Руквуда, попавшего в Азкабан сразу, в восемьдесят первом, уж он, Рабастан, придумал бы способ расспросить того об Арке, или даже попросту слил бы всю информацию Долохову через Вэнс и посмотрел бы, что выйдет. Но Яэль ни к чему такие подробности, ни к чему даже так, между прочим, слышать его подтверждение или отрицание в отношении тех, кто еще смог удержаться в Министерстве даже после итонской проверки.
У него нет с этим проблем - подбирать слова, замалчивать кое-что, оставлять при себе. Жизнь с Рудольфусом, да и Беллатриса - хорошие учителя, чтобы отбить охоту лишний раз открывать рот, и, если уж на то пошло, ему было бы сложнее прятать известную интроверсию, если не социопатию, не будь этих естественных ограничителей.
Куда больше, чем обсуждение членов запрещенной на территории магической Британии организации, Лестрейнджа волнует, насколько Гамп умела в легиллеменции - но, к сожалению, ничем порадовать она его не может.
В общем-то, ничего удивительного - он напоминает себе, что она даже до старшего аврора не доработала, если у нее и были курсы менталистики, то самые скромные, не дальше Обливиэйта или базовой окклюменции, которую и то, скорее всего, дали в качестве пассивного навыка, чтобы поддерживать блоки, поставленные спецами.
Он плохо помнит,  как в целом функционирует Аврорат, но вроде как в ее словах ничего удивительного. Хотя, конечно, жаль.
Подсушивая мокрое содержимое мешочка-амулета, Лестрейндж снова все заворачивает в ткань и прячет во внутренний карман - с этим разбираться Нарциссе, никак не ему, и лучше бы поскорее - и разочарованно смотрит на Яэль.
Его разочарование в большей степени относится к нему самому - это он периодически забывает, что у них с Гамп разная история, разные исходные данные и что ей Долохов легиллеменцию не преподавал - так что он всерьез задумывается над ее последними словами:
- Не уверен. Если разум тех, кто торчит в Мунго, поврежден, это только усложнит дело - мне объясняли, что спутанность сознания может помешать и придется прикладывать дополнительные усилия, чтобы разобраться. Чтобы не заблудиться или вроде того.
Его собственный опыт подобного полностью подтверждает этот рассказ, но Лестрейндж усилием воли прогоняет воспоминания о Лонгботтомах - они ему ни к чему.
Не обращая внимания на то, как Яэль неуютно оглядывается, хотя, в общем-то, что их тут держит - и на пляже, и в целом, в этом поселке, если они уже вышли на след, многообещающий след - он думает, есть ли в самом деле смысл в практиковании - или лучше сразу поискать другой вариант, не включающий в себя легиллеменцию в исполнении Гамп.
- Попробуй. Да прямо сейчас, - он, разумеется, не имеет в виду себя - еще чего не хватало, с него достаточно и того, что между ними и так все не слишком гладко, чтобы устраивать сеансы легиллеменции - и кивает на старика, который примолк, копаясь в мокром песке. Что он хочет найти тут, в темноте? - Вот на нем. Он был пьян, когда мы тут появились, и, кажется, не особо в норме. Попробуй с ним. Если никогда не имела дела с поврежденным разумом, поймешь, как это - и подумаем, насколько возможна легиллеменция в Мунго.

- Конечно, - слыша в ее просьбе согласие, Лестрейндж полон энтузиазма - обходит Яэль, встает сзади, пока соленый ветер с моря отбрасывает ему в лицо ее волосы, все еще чуть влажные после их вынужденного купания. - Ничего сложного.
Уж не сложнее анимагии, а с этим она справляется.
- Сначала немного вверх, плавно опускаешь, ведешь вправо, короткий росчерк... И вниз. Смотри еще раз.
Стоя за ней, он несколько раз повторяет движение палочкой, потом несильно толкает ее под локоть.
- Давай вместе со мной, синхронно. Вверх - вниз - вправо - проворот - вниз... Еще раз - и Ле-е-е-гилле-ме-е-енс...
У нее получается, как ему кажется со стороны.
- Чувствуешь что-нибудь? Тепло рукоятки палочки или вроде того? - уточняет Рабастан, отплевываясь. - Это просто легиллеменция.
Для него это в самом деле всего лишь легиллеменция - всего лишь возможность влезть в чужой разум, вторгнуться в личное это маггла.
- Он все равно пьян, когда проспится, все спишет на бутылку, - подбадривает Лестрейндж невесту, отходя.

У нее не выходит. Не выходит с первого раза, ничего страшного, бывает, убеждает себя Рабастан, чтобы не показывать разочарования, но все же разочарован: если у нее не вышло пролегиллементить этого пьяного маггла, едва ли имеющего хотя бы представление о ментальной защите, то что она сможет с бывшими невыразимцами, чья голова, наверное, забита окклюментными министерскими блоками?
И где-то под этим соображением короткой мыслью удовлетворение - она не сможет проникнуть к нему в голову. Его тайны в безопасности.

- Чужое - это он, его сознание, - терпеливо поясняет Лестрейндж. - Тебе нужно было наоборот, двигаться вперед...
Перестань, обрывает он сам себя. Она это понимает.
- Ладно, сейчас выйдет. Давай сядем.
Они возвращаются к перевернутой лодке - Лестрейндж ведет старика за собой за рукав, как корову на бойню, толкает слабо и тот, как будто нуждался в этом толчке, понимает, что нужно делать, и садится, продолжая крепко сжимать в руке горлышко драгоценной и почти пустой бутылки.
- Смотри ему в глаза. Прикоснись палочкой к его лбу, если не уверена, что получится дистанционно. Когда заклинание сработает, он сам не сможет отвести взгляд, - кратко инструктируя Яэль, Рабастан на скорую руку проделывает нужные действия, с разбега погружаясь в мозг пьяницы - разрозненное мельтешение картинок явно пропитано алкоголем, некоторые видения мутные, некоторые откровенно испорченные. А в головах сумасшедших или подверженных деменции будет еще хуже, так что пьяный старик - хороший тренажер.
Мельком проглядывая те воспоминания, что кажутся ему почетче - утром старик ел похлебку из собственного улова, и вкус жареного лука, которого в миске было едва ли не больше, чем рыбы, вызывает у вечно-голодного, кажется, Лестрейнджа, приступ непроизвольного слюноотделения - Рабастан заканчивает легиллеменцию, поворачивается к Яэль.
- Попробуй снова. Это чужое - оно безобидное, безопасное. Впустит тебя, если ты надавишь.
Ну, может не такое уж безобидное и безопасное: разум поврежден, а это всегда опасность для менталиста - но он только что убедился, что никаких сюрпризов с порога Яэль не ждет.
- Посмотри, что он ел утром, попробуй сосредоточиться на чем-то конкретном, найти что-то, что нужно тебе.
Интересно, думает Рабастан, впервые, наверное, осознавая эту неприятную вероятность - как у нее обстоит дело с окклюменцией? И действует ли штатная министерская сейчас, когда она уволилась и новых калибровок не проводилось как минимум с февраля?
Не то чтобы Яэль знает все, но Яэль знает очень многое, очень многое из того, что может представлять угрозу - он рассказал ей о своих контактах со Скримджером! - и если она не умеет защищать разум самостоятельно, любой полуслучайной легиллеменции будет достаточно, чтобы некоторые тайны оказались чужим достоянием, а ведь он даже не знает, с кем она проводит время в Хогвартсе или когда его нет рядом.
Воспоминание о Макфейле наводит его на очевидную мысль: нужно выяснить у нее насчет окклюменции.

Для того, чтобы высмотреть луковую похлебку на завтрак, Яэль тратит времени непозволительно много - но Лестрейндж терпеливо ждет, черпая это терпение в звуке беспрестанно накатывающих на каменистый берег волнах - ужасном звуке, выворачивающим из него душу, напоминающем то, что и вспоминать-то нельзя, если хочешь удержаться рассудком по эту сторону. Он ждет, и ждет, и ждет, только глаза прикрывает, только облизывает соленые губы - соль здесь везде, повсюду, и кажется, вытяни он руку в сторону, как наткнется на ледяной камень стены, а в рокоте волн ему уже начинают слышаться хриплый речитатив Долохова, пронзительные выкрики Беллатрисы, грязная ругань брата и мокрый кашель Барти...
Убегая от этого, Лестрейндж открывает глаза, рассаживая свои кошмары по клеткам, приказывая им сидеть тихо, задергивая тонкую занавеску - то, что дает ему самому поверить, что его рассудок на месте.
И к возвращению Яэль из путешествия по сознанию старика Лестрейндж почти в норме - а впрочем, есть ли она для него, эта норма.
- Ритуал? - переспрашивает он, хмурясь под пытливым взглядом невесты, а потом понимает. - А, ритуал!..
Из тренажера старик превращается в источник информации.
Лестрейнж встает пред ним, не обращая внимания на амбре, идущее от старого пьяницы, на его мутный взгляд и беспокойные гримасы.
Старик - Норм, как сказала Яэль - будто угадывая подсознательно, что с ним происходит, поднимает руки, изрезанными морщинами и снастями ладонями закрывает лицо, но Лестрейндж сильнее и без труда отводит руки старика от его глаз, без труда удерживает их, поднимая палочку.
Если старик был свидетелем ритуала, ему должны были подчистить память, как и всем в этой деревне - он ничего не должен был помнить, но раз помнит, то, быть может, измученный алкоголем разум частично сбросил министерские обливиэйты и теперь можно получить больше информации о том, чему рыбак был свидетелем уже после того, как Яэль убралась из Корнуолла?

Невербальный Легиллеменс теперь намного мощнее - обливиэйт как правило надежная защита, и если уж в броне обнаружилась щель, придется постараться, чтобы ее углубить до прохода.
Старик больше не тренажер - теперь он источник информации, а Рабастан Лестрейндж жаден и нетерпелив до информации - настолько, что быстрее пожертвует источником, лишь бы узнать все, чем остановится на полпути.
И он не останавливается - торопливо просматривает в измученном алкоголем, деменцией и чувством вины разуме подробности, отыскивая то, что ему нужно: вот Норм стоит на берегу, выслушивая подробные инструкции от мужчин в пальто не по погоде, вот с другими рыбаками тралит с нескольких лодок, вот они тянут ставшую невероятно тяжелой сеть - настолько тяжелой, что приходится использовать единственный в деревне траулер, а не только рыбацкие лодчонки.
Воспоминания обрывистые, нечеткие - но Лестрейндж перебирает каждую крупицу, запоминая лица тех, кто стоит на берегу рядом с маггловским грузовиком с накрытой брезентом платформой, а вокруг заходится в судорогах чужое сознание, агонизируя и уничтожая самое себя, вспоминая то, чего никогда не происходило.
Он едва успевает разорвать контакт, едва успевает отпрянуть, когда старик вскакивает, размахивая руками перед собой будто слепой и издавая невнятные звуки, почти не складывающиеся в слова. Едва не задевая Лестрейнджа, Норм бросается вперед, по мокрой гальке вперемешку с мусором, но вот ноги его в высоких рыбацких сапогах заплетаются и он тяжело валится на колени, затем набок, а затем - на спину.
На его лице играет широкая кривая улыбка, как будто он хотел улыбнуться лишь половиной рта.
Рабастан подходит ближе, только чтобы удостовериться, что старик мертв - кажется, магглы называют это инсультом.
- Невыразимцы работали по-маггловски, без магии, а значит, артефакт активен, - пересказывает он не увиденное, но свои выводы так, будто они с Яэль занимаются лабораторной работой и только что закончили эксперимент, ложащийся в основу доказательства ранее выдвинутой гипотезы. - Их было двое - одного я знал - не лично, конечно. Его зовут Грегори Флиппери, в то время он был заместителем главы Отдела Тайн, но сейчас среди сотрудников не числится. Второго не помню. Это крупный светловолосый мужчина, больше молчал и улыбался. Если увижу его колдографию - смогу узнать, - оптимистично заканчивает Рабастан, который пока совсем не хочет пускать Яэль в свою голову - даже чтобы показать то, что он увидел. - Найдешь их - узнаешь об арке.

В первый момент он не понимает, о чем она - кивает с готовностью, мол, конечно, спрашивай, уверенный, что вопрос будет касаться невыразимцев или ритуала, или еще чего-то, связанного с Корнуоллом и аркой, но вместо этого Яэль спрашивает совсем о другом.
Фиона Макгрегор - та невыносимая женщина с кладбища, умевшая говорить обо всем и ни о чем одновременно - была подругой Яэль, да еще и лучшей подругой?
Да что их вообще могло связывать, двух этих женщин, таких разных?
Он молча смотрит на Яэль в ответ, не зная, что сказать - я ничего об этом не знаю, забудь об этом, не вздумай в это лезть - и когда молчание затягивается, в самом деле затягивается так, что наверняка становится некомфортным, берет Гамп за руку.
- Вернемся в Лондон, - бросает отрывисто, практически признанием - иначе почему не сказать на берегу, что он понятия не имеет, с чем может быть связана смерть Макгрегор.

Они вновь аппарируют и, появляясь в проулке Хакни-Уик, за мусорными баками, откуда немилосердно воняет рыбой и подтухшей капустой, Лестрейндж почти рад этой вони - все лучше, чем едкий запах моря, сводящий его с ума.
У него есть несколько имен - Голсворт, мисс Лэкдеми, Флиппери и пока неизвестный мордастый блондин из воспоминаний старика на пляже, и Яэль готова отправиться в Мунго, чтобы побеседовать там с теми, кто может иметь какое-то отношение к старой операции невыразимцев - это, конечно, не сама Арка, но это след, ниточка, ведущая к ней, и, учитывая его вечное невезение, все закончилось не так уж плохо: ни выкидышем, ни утоплением, даже ботинки опять при нем.
Лестрейндж благодарен провидению за небольшие радости, и уж тем более знает, что за все нужно платить - и раз Яэль соглашается помочь ему с Аркой, то имеет право задавать вопросы.
Имеет право получить ответы.
- Не забудь проверить охранные чары, - напоминает Рабастан, когда они подходят к крыльцу - хочет посмотреть и убедится, что она все делает верно, а затем, как будто продолжая прерванный разговор, добавляет. - Она была твоей лучшей подругой? Фиона Макгрегор, я имею в виду? Ты знаешь, кто ее отец?
Ему легко дается это "была" - в его реальности люди умирают. Умирают близкие, родственники, друзья - умирают те, кого не хочется терять, и Лестрейндж думает, что и Яэль умеет терять: Клиффорда, Макгрегор, Макфэйла, который, может. не был ей другом и уж точно подозревал ее, пусть и не знал точно, насколько близко подобрался, так что он не смягчает слов.
Куда больше его волнует другое - знает ли Яэль о Фионе Макгрегор то, что знал мало кто.
  - Как она была убита? - наверное, это не то, чего ждала Яэль в ответ на свой вопрос - не его встречных вопросов, но он не хочет делиться кое-какими своими соображениями на этот счет, пока не получит больше информации: даже сейчас в нем достаточно от честолюбивого рэйвенкловца, чтобы стараться избегать ошибок.

Значит, Долохов хотел забрать дочь Макгрегор - свою внучку, так нужно это понимать. Рабастан о кровной магии знает в основном от самого Антонина, с пятого на десятое, считать себя специалистом не может, но подозревает, что из внучки, да еще от нечистокровной Макгрегор, так себе ингредиент. Должно быть, Долохов думал так же - и пришел за дочерью.
Имя, упомянутое Яэль, отзывается в нем сперва непониманием - а затем доходит: Уинстон Гамп, дед Яэль.
Она спрятала - дочь Фионы спрятала у деда.
Лестрейндж хочет, чтобы она никогда этого не говорила. Никогда не говорила при нем, никогда больше ни о чем у него не спрашивала.
Потому что это уже не правильно: то, что она отделяет его от тех, других. От его брата, от Долохова, от Организации.
Если он этого и хотел, то сейчас самое время признать: цена слишком высока, ему не по средствам.

Она говорит, говорит, связывая все в единую картинку, подтверждая его догадки - ей даже не нужен его кивок на вопрос о ритуалисте, она не смотрит на него, зло, отрывисто хозяйничая на кухне.
Обещает, что внучку Долохов не получит - обещает тем тоном, которым дают самые главные клятвы: нет ни пафоса, ни фальши, только констатаия факта - она не позволит.
И под ее внимательным взглядом Рабастан отлепляется от косяка, на который облокачивался.
Вынимает из ее рук чашку с виски, плещущимся на дне, смотрит в чашку - и выливает виски в раковину.
- Присядь, я подам тебе чай.
А то он не знает, где у нее на кухне что - он столько раз пил здесь чай, что уже не посчитать.
- Я не знал, что он ее убил, - говорит Лестрейндж, споласкивая чашку. - Сядь. Пожалуйста, сядь. Я расскажу тебе все, что знаю.
Доставая заварочный чайник, он засыпает чай, заливает листья кипятком, переносит обе чашки на стол.
Коты, сожрав ужин, прислушиваются, не перепадет ли им еще что-то.
- Я думаю, это он. Теперь уверен. У него проблемы - большие проблемы, а родная кровь... Ты знаешь, это имеет значение в многих ритуалах.
Уж ей ли не знать - за последние недели они с Рабастаном перелопатили немало книг, так что в детали он не вдается.
- Он занимается Хель, - с этой проблемой Яэль тоже знакома - удивительно, как мало между ними осталось тайн, и эта мысль Лестрейнджу неприятна. Это опасно - для всех опасно, и это ему не нравится.
- Думаю, он умирает. И жертва дочери - это мог быть его последний козырь. Но я не знаю, какой именно риутал он использовал, и не смогу узнать. И ты тоже не сможешь.
Он садится напротив, пытаясь поймать ее взгляд.
- Эль, если ты думаешь, что отомстишь, то прекрати. Ты не сможешь. Я не стану тебе помогать - не в этом. Не стану совать голову под Аваду, и тебе не дам. Не сейчас.