Отец хорошо отзывался о США. Стэн, в принципе, понимал почему. Стэн понимал даже, почему он согласился — не только ради денег, хотя ради них — тоже.
Стэн стоял на поляне за Хогсмидом, мусолил фильтр неприкуренной сигареты и ждал. В руках у него была картонная коробка, которую он трижды чуть не уронил.
Ронять коробку было нельзя — США бы его за это и с того света достала.
Когда из пустоты вынырнула голова, Стэн едва не разжал руки. Сдержался, смачно выругался, сплюнул под ноги. Уточнил:
— Рон Уизли, да?
Рыжее дарование сложно было с кем-то спутать. Стэн, больше по привычке, тяжело вздохнув и прихватив зубами потрескавшуюся губу, поинтересовался:
— Летом, когда вы с США играли в квиддич, сколько голов она забила?
Вопрос был с подвохом — других Стэн не держал.
[nick]Stan Davis[/nick][icon]https://pp.vk.me/c636222/v636222808/40642/N-r00OlK4w8.jpg[/icon]

Отредактировано Janis Eaton (2 февраля, 2017г. 22:57)

— Стэн Дэвис, — без труда ответил Стэн на первый вопрос, а затем замолчал.
До него, наконец, дошло.
Язык вдруг стал сухим и твёрдым как щепка, и низкое предгрозовое небо всей тяжестью рухнуло ему на плечи.
"Какого хрена, США?" — воззвал Стэн к ней, посмевшей вот так вот оставить его с её последней волей в руках, и, прихватив зубами щёку изнутри, отвернулся.
— Она... ну, это.
Говорить было тяжело. Думать об этом, понимать это — не легче.
Больше она не заявится к нему на порог ни самоуверенно весёлой, ни трясущейся от страха.
Больше она не будет глушить виски по утру, не выбравшись толком из-под его руки, и, когда неделю назад она сказала, что будет заварушка и она в ней будет в самой жопе, и, если вдруг чего, он должен помнить, что за ним должок, так это был их последний разговор.
Она действительно умерла.
— В общем, я ей за душеприказчика, — смалодушничал Стэн и подковырнул мыском ботинка затвердевшую снежную корку. Наступил, внимательно глядя, как крошится снег под подошвой. — Она просила передать коробку тебе.
[nick]Stan Davis[/nick][icon]https://pp.vk.me/c636222/v636222808/40642/N-r00OlK4w8.jpg[/icon]

Отредактировано Janis Eaton (13 декабря, 2016г. 11:27)

Когда, как, кто — Стэн понятия не имел, да и не особо его это интересовало. Почему, зачем — это другое дело.
Лет через десять, если он доживёт, ему откроется та же простая истина, что стараниями Долохова открылась Дженис Итон много лет назад: люди иногда умирают просто так, а Дженис — не больше, чем человек.
— Хрен её знает, — пожал плечами Стэн. — 4-ого, наверное. Кто-то из Пожирателей.
Вряд ли этот кто-то был один.
Стэн надеялся, она захватила кого-то с собой — это было бы очень в её характере.
Стэн надеялся, она оставалась собой до самой смерти.
Было проще думать о ней хорошо теперь, когда она умерла. О том, как хорошо она знала окружавших её, например.
— Она предупредила, что ты так скажешь, — невесело рассмеялся он и, перехватив коробку свободной рукой, наконец, закурил. — Велела поймать и ткнуть мордой в омут памяти, если будешь упираться. Она сказала, тебе понравится.
Итон умела делать подарки, этого у неё было не отнять.
[nick]Stan Davis[/nick][icon]https://pp.vk.me/c636222/v636222808/40642/N-r00OlK4w8.jpg[/icon]

Отредактировано Janis Eaton (13 декабря, 2016г. 11:27)

— Не было, — подтвердил Стэн, не испытывавший по этому поводу, впрочем, никаких угрызений совести. Пожал плечами. — Нахрена мне там?
Итон часто пожимала плечами. Чаще, чем улыбалась.
Гораздо чаще.
Это, впрочем, к лучшему: некоторые из вещей, способных вызвать у неё улыбку, вымораживали даже его, а он вырос в Лютном. В Лютном, в отличие от нормального мира, героев не было. В Лютном знали, что такое инстинкт самосохранения.
— Просто они идиоты, — Стэн фыркнул, стряхнув себе пепел на грудь, протянул рыжему коробку. — Отмороженные. Жить не хотят.
Перехватив сигарету левой рукой, Стэн спрятал правую в карман. Достал маленькую, с песочные часики чашу.
— Это отцовский. Верни потом — Лютный переулок, Стэн Дэвис. Сова найдёт.
[nick]Stan Davis[/nick][icon]https://pp.vk.me/c636222/v636222808/40642/N-r00OlK4w8.jpg[/icon]

Отредактировано Janis Eaton (13 декабря, 2016г. 11:27)

Это уже шестой ребёнок Молли, которого Дженис держит на руках. Она разглядывает его с сосредоточенной улыбкой, раскачивается в кресле и чуть щурит глаза бьющему в окно весеннему солнцу.
Глаза отчего-то слезятся.
Фабиан над старой, магией расширенной коляской дразнит близнецов одной игрушкой на двоих. Гидеон где-то во дворе — пытается оттащить Билла и Чарли от своей метлы. Перси наверху, Дженис знает точно, потому что проверяла пять минут назад. Перси читает книгу, с которой сыпятся страницы, и иногда поправляет воображаемые очки. Очень серьёзный юноша — не чета тому, которого Дженис сейчас держит на руках; тот-то улыбается даже во сне.
Улыбкой он похож на дядю. Фабз, обернувшись, коротко приподнимает уголки губ, и, тяжело сглотнув, Дженис отворачивается. Затем — напрягается, поднимается на ноги, чтобы уложить Рона в колыбель, но расслабленно опускает плечи и садится обратно. Это всего лишь Гидеон.
Минутой спустя Гидеон ногой распахивает дверь, и в каждой руке у него по ребёнку. Дженис улыбается ему тоже. Дженис вообще много улыбается в эти дни — и в этом доме. Молли, кажется, её жалеет.
Через полгода жалеть будет уже Дженис.

Хотя уже второй месяц в Англии весна, солнца в окне не видно — дождь, заунывный и колкий, тянет уже вторую неделю. Итон лежит в Мунго полторы и всё это время проверяет нервы Сметвика на прочность. Тот должен вот-вот сдаться и выписать её, но пока ещё держится, и Итон скучает.
Итон навещают Прюэтты — почти каждый день, чаще приходит только сам Сметвик. Прюэтты притаскивают шоколад, апельсины и немного коньяка (коньяк лучше всего идёт в больничных стенах, снаружи же они все предпочитают пиво и виски) и пытаются откормить Итон, сильно сбавившую в теле на этом больничном.
Итон охотно пьёт коньяк, особенно по утрам — вот как сейчас, — и также охотно закусывает апельсинами и шоколадом, если тот удаётся отобрать у Фабза; много курит. Итон мало ест и ещё меньше спит, и большую часть того времени, что проводит в одиночестве, бездумно пялится в наколдованное окно. С Прюэттами ей приходится вести себя прилично, и обычно они играют в блэкджек. 
Сдаёт Фабз — оставляет на картах шоколадные отпечатки и нет-нет, да прикладывается к пластиковому стаканчику. Морщится. Гидеон, устроивший голову на коленях Итон, уже набрал двадцать, а потому не особо волнуется за раздачу: лениво косит взглядом на покрывало и курит. Итон подъедает второй апельсин, периодически, точно птичка птенцу, вкладывая в голодно открывающийся рот Гидеона дольку-другую.
— Ещё.
Двадцать три.
— Дурацкая четвёрка, — в сердцах откликается Дженис, и Фабз понимающе усмехается:
— Перебор, США.
— Себе.
У Фабза — блэкджек, а значит — его очередь загадывать. С довольной ухмылкой он тушит сигарету и смотрит на Итон испытующе — та возводит оче горе и устало вздыхает. Она уже предлагала медсестричке порезвиться под одеялом и пыталась продать немного своего ДНК на оборотку, даже спрашивала у Сметвика, не хочет ли он потереть ей спинку, а если нет, то почему. Сметвик, что было почти обидно, обозвал её доской, а братьев Прюэтт — озабоченными идиотами, после чего сыграл с ними два круга и реквизировал колоду. Колоду они, впрочем, минут через десять стянули обратно.
Когда молчание затягивается, Итон не выдерживает:
— Думай быстрее, сатрап.
Она уже знает, что её ждёт что-то необычное — над обычным Фабз долго не думает. Фабз зубами тянет из пачки сигарету, и, наконец, коротко переглянувшись с Гидеоном, лениво сползает по стулу ниже:
— Показывай, чем тебя там наградили.
— Давай я тебе лучше Playboy куплю, — реагирует Итон почти машинально, на что Фабз только шире растягивает ухмылку:
— Там девки фигуристые — а я тощеньких люблю.
Брехня, конечно. Но делать нечего: Итон стряхивает Гидеона с колен; хлопнув коньяка, медленно, неохотно поднимается на ноги и, дурашливо повиляв бёдрами, задирает больничную рубашку по правому боку — там уже затягиваются в шрамы две рваные линии.
— Красота, — всё ещё ухмыляется Фабз, но Итон видит, как проявляется у него во взгляде нездоровая жёсткость. У Гидеона — то же самое, ей даже смотреть не нужно.
Развернувшись к братьям спиной, Итон почти снимает рубашку: сводит локти вместе с рубашкой на груди. Гидеон, приподнявшись, тычет пальцем в пока ещё розовый, чуть припухший отпечаток плёточных чар, и Итон невольно вздрагивает, спешно натягивает рубашку обратно.
Братья как будто не могут на что-то решиться: обмениваются взглядами, оценивают Итон точно на продажу, молчат. Итон начинает нервничать. Итон показывает остатки — поднимает рукав, открывая только начавшие сходить следы ожогов.
— Красота, — наконец, повторяет Фабз, раскуривая сразу две сигареты. Одну из них сразу перехватывает Итон, затягивается. — Пиритс же, да?
— Да.
И Дженис найдёт его за это. Найдёт его — и того, второго.
Гидеон опережает её, принимая решение за всех троих:
— Мы его тебе нашли.
Итон заходится кашлем, едва ли не падает на постель, а, откашлявшись, выдыхает чуть ошарашено:
— У меня что, сегодня день рождения?
Дня рождения, конечно, нет, но она всё равно тут же делает стойку, и Гидеон грозит ей пальцем:
— Одна больше не пойдёшь. Второй раз мы тебя по всей Англии искать не будем.
Взгляд у Дженис едва ли не умоляющий. Фабз тянет руку, треплет Итон по волосам как собаку. Улыбается — с предвкушением хорошей охоты.
— Выписывайся, США. Мы взяли на среду выходной.

На кухне накурено так, что хоть топор вешай, не помогает даже настежь распахнутое окно. Итон сидит, вытянув ноги на подоконник и запрокинув голову на спинку стула, пускает вверх дымные кольца и плюёт в потолок.
Лениво.
Им всем — очень лениво. Август выдался на удивление жарким.
Итон, усыпанная веснушками с головы до ног, потягивает пиво, уже едва прохладное, и братья Прюэтт заняты тем же — они прячутся от жары на холодном полу. С пластинки тихо, едва слышно льётся «Sunny afternoon».
— Надо выбраться за город, — наконец, предлагает Фабз, и предложение его встречают неторопливым, слившимся из двух голосов в одно «ага». — Борнмут там. Море. Пляж.
Сил шевелиться у Итон нет, но на ехидство её ещё хватает:
— Аластор будет в восторге. Возьмём его с собой?
— Возьмём, — медленно, очень медленно поднимает голову Гидеон. — План выполнили — можем и отдохнуть.
Аластор, конечно, пошлёт их далеко и надолго, и его любимая опер-группа не увидит отпуска ещё лет пять. Любимая, конечно, не из-за Дженис — Дженис в его глазах всё еще самонадеянная дура, но Прюэтты на неё благотворно влияют.
Ну, или он так считает.
В гостиной аппарирует Том. Дженис знает, что это Том — его смена только закончилась. Дженис даже не пытается подняться от окна, из которого так замечательно тянет сквозняком, нет: она ждёт, пока Том зайдёт поцеловать её, и только потом кивает на холодильник. В холодильнике ещё есть пиво, и Том, сразу взяв себе два, первую бутылку допивает до дна.
— Слышал, ты отпустила Дэвиса, — тонко намекает он, забираясь на подоконник, и стреляет у Итон сигарету.
Курят они с Дженис действительно одинаково.
— Ага, — откликается она.
— Который контрабандист, да? — уточняет Фабз.
— И что, план снова горит?
— Ага, — повторяет Дженис на всё сразу, но под вопросительными взглядами всё же сдаётся:
— У него ребёнок маленький. И натворить он ничего не успел.
Этого не хватает — не на всё. Игла снимается с пластинки, и Дженис переходит в наступление:
— Фабз, между прочим, упрятал на днях по всей строгости вполне безобидного воришку.
— Твой безобидный воришка поколачивал жену и детей, — мигом вскидывается Фабз, но затем мягчает:
— Я решил, им надо отдохнуть. Я его потом ещё на семь суток уберу. И ещё — пока не поумнеет.
Мотивация Фабза была ясна как день. Тот, в котором они сейчас были — с жарким, палящим солнцем.
— Ну а мне всё равно нужен человек в Лютном.
— Нахрена, США?
Вопрос, по сути, был риторическим — все они так или иначе имели свои контакты на той стороне. Все они так или иначе закрывали глаза на мелкие преступления — ради преступлений крупных.
Ради тех, кто действительно был опасен.
Ради Пожирателей Смерти, например.
Том, зажав в зубах сигарету, выбрасывает руку вперёд:
— Брейк, малышня. Сейчас дядя Том расскажет вам, что сегодня натворили волдемортовы парни, и почему вас уже ждут трезвеамус, туалет и аврорат.

— Дерек сказал, ты здесь.
— Липу катаю.
Липовые отчёты в военные годы были бедой всех оперативников — с попустительства Аластора на них изводили бумаги больше, чем на настоящие. За три часа работы Итон изгваздалась в чернилах вся, с головы до ног, и, что самое страшное, до сих пор не приблизилась к созданию недырявой версии якобы произошедшего. Вид у неё был измученный — настолько, что Фабз, скрепя сердце, опустился за стол рядом, подтянул к себе её черновики и наскоро проглядел.
— Вот тут дыра, — ткнул он пальцем в предпоследний абзац, — напиши лучше, что он изначально оказал сопротивление аресту, а не напал на тебя в камере. Заодно и визит в Мунго увяжешь.
Идея была хороша. Вытащив ещё один лист, Итон потёрла щёку чернильной рукой поверх старого развода и взялась за перо.
Дурацкие перья.
— Ты, кстати, какого чёрта не в Мунго?
— А ты?
— Так всё уже.
— Снова мальчик?
— Персиваль.
Дурацкое имя.
— Поздравляю. Передай Молли, что я завтра зайду, ладно?
— Так что ты забыла в Мунго? — вернулся на свою линию Фабз, в такие моменты похожий на вцепившегося в чужие брюки бульдога. Хорошее качество для аврора, но что на это сказать, Итон не знала. — Ну?
Портить праздник не хотелось. Отложив перо, Итон поправила обтянувший костяшки бинт, подпёрла подбородок кулаком и устало вздохнула.
— Скажи мне лучше вот что: что я забыла в аврорате?
— Неожиданно, — признался Фабз, которого Итон всегда умела сбить с толку. — Аластора что ли наслушалась?
— Да нет — действительно перестала понимать.
И вот это было хреново — Итон была верным псом войны, кто бы что ни говорил, что бы она сама ни говорила. Фабз видел её в деле — и видел, что она для этого рождена. У неё был талант калечить людей — не лечить. Потрепав Итон по щеке, Фабз, точно маленькому ребёнку, принялся объяснять:
— Ты в аврорате ради войны — ради того, чтобы её закончить. Ради Тома и ваших возможных детей.
На этом месте Итон ощутимо помрачнела.
— Ради меня и Гидеона, кстати, тоже — нашим племяшам нужна будет хоть одна классная тётка, которая в четырнадцать будет покупать им пиво. Ты здесь ради того, чтобы у всех наших детей, кроме этого самого пива, не было никаких проблем.
— И ни слова о добре и зле, — невесело хмыкнула Дженис, послушно утыкаясь носом обратно в отчёт. — Только пиво. Ты потребитель.
— Нет ничего важнее пива.
И в этом Фабз, конечно, был прав.
— Так что сиди и работай, США. И, кстати: не пиши, что ублюдок сломал о твой ботинок два ребра и нос, даже если тебе очень жаль. Пиши только про нос — для остального в доме наверняка была лестница.

Широко расставив ноги и уперевшись ладонью в пол позади себя, Итон держит тело на весу и смотрит на нависшего над ней Фабза снизу вверх. Улыбается, то и дело сдувает надоедливую чёлку.
— Правую руку на красное, США.
Пару секунд Итон осмысливает приказ, а затем хохочет: Гидеон, верно, издевается. Красное уже занято, занято почти всё, и единственный свободный кружок — на другом конце поля, точно напротив её руки.
— Давай, Дженни.
Итон жульничает — просит Тома приподняться и опирается левой, незадействованной рукой за полем. Фабз выпрямляется как может, стараясь освободить ей пространство для маневра, и, опрокинув в себя заботливо протянутую стопку текилы, Итон разворачивается лицом вниз, тянется к заветному красному рукой.
— Дже-енис! Дже-енис!
Есть.
Со стороны они похожи на перепутавшихся в корзинке котят. Дерек, мальчишески улыбаясь, тянется за камерой и, не сдержавшись, Дженис показывает ему средний палец.
— Левую руку на зелёное, — объявляет Гидеон, и в этот раз он действительно издевается.
Том тянется левой рукой к другому концу поля, но… вспышка — и все они падают.
Коротко сияет зелёным камин и девушка, ухоженная, объективно красивая, вышедшая аккурат к груде тел, робко оглядывается по сторонам. Фабз спешно поднимается на ноги:
— Итоны, это Рэйчел.
Дженис смотрит на неё с пола и улыбается.
— Теперь она будет жить с нами?
***Завтра у Итон первая экскурсия в Азкабан, поэтому сейчас, вся липкая от пота, под окончание их с Прюэттами тренировки Итон в который по счёту раз пытается вызвать Патронуса.
В который по счёту раз у неё ничего не выходит.
Здоровенный волкодав Фабза трётся у её ног, тычется прозрачным носом под ладонь, затем, наконец, когда она обречённо опускает палочку, укладывает морду ей на колени. Итон чешет его за ухом, погружая пальцы в приятную дымку, а затем спрашивает:
— Вот о чём вы думаете?
Вопрос очень личный. На такие вопросы отвечают редко и далеко не всем, но у Дженис есть право знать и к тому же Дженис очень нужна помощь. Подсказка, зацепка, что угодно; стандартные пути ей совсем не подходили: её мысли о Томе омрачены страхом его потерять, первого её любовника забрали во Вьетнам, когда ей было шестнадцать, а в её доме было слишком холодно, чтобы сейчас память о нём согрела сердце.
— Ну, — первым начинает Фабз. Мнётся, переминается с ноги на ногу, — я думаю о Гидеоне. О Рэйчел там. О мелких Молли — они, ну, забавные. О тебе иногда.
— Ты тоже забавная, — улыбается ей Гидеон и вновь вскидывает палочку. Итон поднимает руку, приглашая серебристого коршуна присесть. — Я вот обычно вспоминаю первое раскрытое дело.
— Он тогда действительно отличился, так что имеет право.
Вопрос действительно очень личный, и Итон уже почти не рада, что спросила.
Итон ищет в себе что-то, что объединило бы в себе способы обоих братьев, и ищет долго, но, когда находит, у её ног появляется, очевидно, сука породы кане-корсо, и тут же тянется носом к волкодаву Фабиана.
— Молодец, США, — довольно кивает Гидеон, и серебристый коршун исчезает с её предплечья. — О чём думала?
— О Скримджере, — признаётся Дженис, силой удерживая в памяти апрель 72-ого, и ведёт палочкой в сторону.
Она почти также счастлива, как тогда, и сука, которой Итон уже дала имя, шутливо тянется зубами к хвосту волкодава. Тот рвётся в сторону, тащит тяжёлой лапой по прозрачной шерсти, и Фабз предупредительно вскидывает палочку:
— Убери свою суку от моего мальчика!
— Ату его, Джил, ату!

В боку колет, и сердце бьётся где-то в горле, но Дженис всё равно не останавливается — Дженис бежит, сбиваясь с ног, и на бегу пытается достать бегущих впереди магией. Им с Томом повезло, что сейчас они сняли дом в пригороде — явись похитители к ним в Лондоне, Дженис не застала бы их.
Том в последние две недели работал над каким-то важным проектом, наверное, есть ещё что-то, что знает только он, для чего он нужен живым. Дженис думает об этом, надеется на это, пока разрыв всё увеличивается — она недостаточно вынослива, чтобы бежать так быстро и так долго, и сейчас проклинает себя за это, — и с каждой минутой антиаппарационная граница всё ближе.
Она не успевает. Ублюдки аппарируют вместе с Томом, и мир вокруг неё рассыпается на части.
Она всё равно добегает, не снижая скорости — идея приходит сама. Идея самоубийственная: Дженис смутно помнит формулу, смутно помнит жест, смутно помнит рассказы о тех, кто прыгнул в кроличью нору и не вернулся.
С третьего раза у неё получается. На том конце аппарационного пути нет Страны Чудес — только пыльный, заброшенный дом, который может оказаться лишь перевалочным пунктом, и поэтому первым делом Дженис ищет другие следы. Следов нет.
Дженис задыхается. Её, должно быть, слышно на весь дом — так шумно она пытается перевести дыхание, так неистово, отчаянно у неё бьётся сердце. За дверью в конце коридора слышны голоса — гул голосов.
Пятеро. Может, больше — не разобрать.
На несколько секунд Дженис приваливается плечом к стене, закрывает глаза.
Умирать — так с музыкой.
Она распахивает дверь с ноги, и тени, точно крысы, разбегаются по углам. Потом — зажигается свет, и те пять голосов, что она насчитала, снова сливаются в одно:
— С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!
Первым делом Дженис находит Тома.
…
Дженис ломает ему нос — и только потом выдыхает. Время восстанавливает свой ход, сбивчивые поздравления обрушиваются девятибалльной волной, а Дженис дрожащей рукой нашаривает пачку, с третьего раза прикуривает и, подперев спиной дверной косяк, принимает из рук какого-то парня початую бутылку.
Когда виски начинает проситься наружу, Дженис начинает отпускать. Её втаскивают в центр вечеринки — туда, где двое похитителей латают Тому сломанный нос, — и, прежде чем Дженис успевает вновь схватиться за палочку, один из них с обезоруживающей улыбкой тянет её ладонь к себе.
— Когда-нибудь я вам за это страшно отомщу, — предупреждает его Дженис, и руки у неё трясутся до сих пор. — Вы ещё пожалеете, что согласились в этом участвовать.
— Бери выше, в-будущем-миссис-Итон, — хмыкает тот, который повыше, и с заговорщицким видом вытаскивает наполовину торчавшую из её кармана пачку. Закуривает тоже, выдыхает ей в лицо:
— Мы это придумали.