На этот раз он готов - и заклятья Рудольфуса не застают его врасплох, не причиняют боли: качественные аврорские щиты держат их, и хотя Рабастан не заходит так далеко, чтобы атаковать брата в ответ, эйфория лишь усиливается. Он дает отпор - вот что шепчет ему Розье.
На удивление, Рудольфус быстро теряет вкус к продолжению - и Рабастан, все это время вынужденный отступать, чтобы не дать атаке брата соскользнуть со щитов, также замирает: если Рудольфус прямо сейчас наплюет на его угрозы и швырнет Авадой в Дрейка, все будет кончено.
Ну Рудольфус не делает ничего из этого. Его ухмылка отдает угрозой, и Рабастан знает, что его старший брат не скоро забудет произошедшее и наверняка предъявит счет. Это неприятные мысли - мысли, которые намекают ему, что он сделал одну из самых больших глупостей в своей жизни, и что теперь уж точно придется являться к Темному Лорду - но Лестрейндж лишь сжимает зубы покрепче. Дрейк хотел объективной картины - а это не должно караться смертью.
Будучи рэйвенкловцем - а это звание не теряют даже бывшие ученики - Лестрейндж не может устоять перед чужим стремлением к истине, и только когда брат велит Дрейку писать, чуть опускает палочку.
Слушая, как Рудольфус обещает смерть, Рабастан понимает, как, должно быть, Скримджер смеялся про себя. Он бы смеялся.
Сейчас ему не до смеха, и он разглядывает темнеющий вдали абрис музея.
Вспышка Обливиэйта заставляет его снова дернуться - и одного взгляда на лицо Дрейка достаточно, чтобы Рабастан почувствовал привкус злости: Рудольфус не был ни аккуратен, ни точен. Для Рудольфуса это, должно быть, пустые слова.
Дрейк сам шел на Обливиэйты, но Лестрейндж сомневается, что тот в самом деле был готов и к такому их исполнению.
Он не смотрит вслед уходящему брату - он смотрит в лицо Дрейка, несмотря на яркие мазки крови и ссадины кажущееся выцветшим и пустым. Поднимает было палочку - но сейчас уже ничего не исправишь.
Сглатывает, поднимает выпавший диктофон - тот самый, что он уже видел - вкладывает в карман куртки Ирвинга.
Интересно, готов ли был журналист платить такую цену? Сейчас спрашивать уже бессмысленно.
Отшвыривая с дороги обломки палочки, втоптанные в снег, Лестрейндж шагает ближе, перекидывает странно безвольную руку Ирвинга себе на плечо. Не смотреть на журналиста намного проще: Рабастан собирается, аппарирует неподалеку от отеля, где живет Дрейк, вспоминая тупик поспокойнее.
В нескольких десятках футов от них - ярко-освещенные улицы, где ходят магглы, где гудят их грохочущие автомобили. Мир, от которого Ирвинг Дейк не хочет отказываться, и, быть может, проявляет в этом необыкновенную мудрость.
Лестрейндж отступает, осматривает Дрейка - да, видок у того не лучший, и ему еще предстоит понять, что он потерял палочку и часть вечера.
Снова хлопает того по карману: диктофон на месте. Долго гадать журналисту, что с ним приключилось, не придется.
- Я бы не советовал это публиковать, Ирвинг, - проговаривает Лестрейндж перед тем, как аппарировать прочь, надеясь, что журналист его услышит, запомнит, придаст значение этим словам на краю возвращающейся концентрации.
"Ирвинг" дается с обескураживающей легкостью: эти полчаса или чуть больше перед Ставкой сроднили их.
И, понимая это, Лестрейндж отправляется получить причитающееся.