Его никогда не мутило ни от запаха, ни от вида, ни от маслянистого ощущения свежей крови на своих руках, но сейчас, когда каждый шаг отзывается болью, не дающей вдохнуть, в груди и спине, а Рабастан кажется невероятно тяжелым, Рудольфус чувствует, как к горлу подкатывает тошнота.
Он весь в крови -  и на сей раз,  от сознания того, что это не его кровь - но и не кровь врага, Рудольфус испытывает неуверенность напополам с яростью. Как мог Рабастан так подставиться, прекрасно зная, чем рискует. Как мог не заметить проклятую тварь в глубине коридора - и что будет, если эта кровь, жирно блестевшая на мантии, означает, что  он ранен серьезно, серьезнее, чем хочет думать Рудольфус?
Лестрейндж аппарирует несколько раз, чувствуя, как с каждой апарацией его собственные силы иссякают. Он уже чувствует себя ненамного лучше, чем сразу же после побега: аппарация дается с трудом, брат смертной тяжестью висит на плече, а когда Рудольфус останавливается, чтобы передохнуть, его сгибает пополам приступ кашля, разрывающего грудь. Когда он выпрямляется, то замечает кровь на нетронутом снегу - в попытке запутать возможное преследование он скачет по Англии будто шальной заяц, и уже не понимает, где он на этот раз - Суинли, пригород, Уэльс?
В последний раз взмахивает палочкой, настраивается, представляя себе крыльцо коттеджа, приютившего Лестрейнджей и Вэнс, поудобнее взваливает Рабастана на плечо, с каждым движением выдыхая ругательства одно другого грязнее.
- Мы крепче меди, тверже стали, - бормочет он рефреном, скалясь в пустоту перед собой, забрасывая безвольную руку брата подальше себе на плечо. А потом его дергает за позвоночник и выбрасывает на крыльцо, где он подсознательно ждет помощи.
Они ушли - удержали коридор сколько смогли и ушли сами, и хотя он не знает, что с остальными, что с Уолденом, он не может прямо сейчас отправиться в Ставку - ему нужно доставить Баста к Вэнс.
- Вэнс! - орет он с порога, захлебываясь кровью - у него, видимо, сломаны ребра, проткнуто легкое, и кровь пеной выступает на губах при каждом вздохе, засыхает на подбородке и вокруг рта. - Вэнс!
А затем другая мысль приходит ему в голову - коттедж слишком тих. Слишком.
- Беллатриса! - этот крик получается намного громче - он не может допустить и вероятности того, что жена осталась в Хогвартсе. Что не аппарировала сюда, как только покончила с Амбридж.
Он сбрасывает Рабастана у входа, шатаясь, тащится через холл, на ходу отшвыривая чарами кресло и узкий облезлый комод, подставку для тростей - все это с грохотом валится, трескается, разлетается по комнате, погруженной в полутьму, едва прорезанную полосами рассвета, проглядывающего сквозь закрытые ставки.

Он вваливается в гостиную, пустую гостиную, и эта пустота оглушает его, сводя с ума. В ушах все еще шумит, и он прислушивается, постоянно озирается, потому что ему кажется, что Беллатриса окликает его - но ему лишь кажется, и Лестрейндж, расшвыряв и обстановку гостиной, как будто жена могла спрятаться под столом (ну пожалуйста, Мерлин, Моргана, пусть она прячется под столом, невыносимая, невозможная, ведь пряталась же она однажды от него в шкафу, сколько лет назад это было, в их первую брачную ночь), застывает неподвижно, сжимает кулаки, останавливая вой, готовый вот-вот сорваться из горла. Обхватывает голову руками, размазывает по лицу кровь брата, шумно выдыхает ругательство за ругательством, сжимая зубы до боли - он не может потерять их обоих сегодня. Их троих.
Если Беллатриса осталась в Хогвартсе, ему нужно за ней вернуться, немедленно.
Лестрейндж не чувствует больше боли - внутри у него та же пустота, что и в гостиной. И ему нужно вернуть Беллатрису, пока  эти суки не отняли ее у него.
Он резко разворачивается на месте, в ушах гремит кровоток. Устремляется на выход из коттеджа, на ходу выбирая куда аппарировать, заблокирован ли уже камин или рискнуть и для начала отправиться к Паркинсонам, или сразу в Хогсмид... Подошвы его сапог оставляют кровавые отпечатки на полу, высунувшегося было эльфа он отшвыривает прочь пинком, но, уже готовый сорваться с места в Хогсмид, вновь замирает, как дурная маггловская игрушка, у которой кончился завод.
Зов Беллатрисы не громче мяуканья кошки, и это чудо, самое настоящее, мать его, чудо, что он расслышал ее голос сквозь грохот в ушах, но он не может ошибиться, он уже знает, что это она, когда несется обратно, в холл коттеджа.
Беллатриса и впрямь там - полулежит на Рабастане, вся покрытая кровью - хоть бы это была кровь его брата - но Лестрейндж замечает окровавленный рукав, неудобно выставленную руку.
И все же она здесь, рядом. Живая.
Его взгляд проходится по темным юбкам платья - в своих кошмарах он видит окровавленные пятна на ее подоле, и сейчас, когда она снова на полу, снова покрыта кровью, снова бледна так, что не похожа на себя, ему приходит в голову самое страшное. Он и не думал, что может бояться потерять ее еще сильнее.
Очень давно, когда Беллатриса только приняла Метку, он был категорически против - и слишком долго не мог смириться с тем, что она обошлась без его позволения, но с каждым разом, с каждым рейдом, что она была рядом, его ярость утихала: она сражалась рядом, дарила смерть, а он брал ее потом, вспоминая каждый миг, каждый ее вскрик, и это было прекрасно. Прекрасно настолько, что выбивало, вымывало из его головы мысли о других женщинах, оставляло только ее одну, прошедшую с ним через чужую смерть, бывшую в шаге от их собственной. Но и они были рядом - рука об руку в лучшие дни и в худшие дни.
Ему не нужно было отпускать ее одну сегодня. Нужно было оставить возле себя, он сумел бы защитить ее...
Даже лежащий на полу брат - которого защитить он не сумел - не отвращает Рудольфуса от уверенности в том, что он ошибся.
Не в силах вымолвить ни слова, он издает какой-то глухой, полузадушенный рык, пересекая холл, вздергивая Беллатрису с пола, поднимая на руки - она же ничего не весит, она должна весить намного больше, она, раздери ее Фенрир, беременна.
- Вэнс! - снова орет он, сорванное в Хогвартсе горло саднит и горит. Лестрейндж вглядывается в лицо жены. - Ты ранена? Нарвалась на патруль? Прибыли авроры?
Но она здесь и она жива - и пока он поднимается по лестнице, и пока торопливо тащит ее по узкому коридору второго этажа, оступаясь и глотая кровь с каждым вздохом, он может видеть ее, держать ее в руках, чувствовать тепло и дрожь ее тела. Вэнс вытащит ее, или умрет - не может не вытащить.
- Ты жива, - бормочет Рудольфус, пинком распахивая дверь первой попавшейся спальни, укладывая Беллатрису на затхлое покрывало, тут же покрывающееся кровавыми пятнами. - Сейчас Вэнс все сделает. Сейчас не будет больно... Тебе больно?
Если она умрет, если потеряет этого ребенка - для него умрет все.

Чтобы слышать ее, ему приходится пристально вглядываться ей в лицо, следить за тем, как движутся ее губы. В голове глухо бухает и время от времени он будто проваливается куда-то, где звуков не существует. Он трясет головой, но от этого только давешняя тошнота подкатывает к горлу, и поэтому Лестрейндж молчит, принимает короткую ласку Беллатрисы - они не мастера прощания, но и встречи тоже не их конек.
Жена садится на кровати, неуклюже заводит руки за спину, что-то говорит ему.
Рудольфус вытирает губы, чувствуя привкус крови, сгребает в ладони вытянутый к нему рукав платья, не дергает даже, но и такого усилия достаточно, чтобы ткань разорвалась с противным треском.
Беллатриса закусывает губу, настолько бледная, что выглядит уже мертвой, и подсыхающая на плече и груди кровь оттеняет эту бледность, будто издеваясь над Рудольфусом.
Он отбрасывает оторванный рукав в стороны - дрянная тряпка! - ищет взглядом графин, что угодно, но тут же оборачивается на ее непривычный тон. Испуганный. Нервный. Дерганный. Не сразу, но до него все же доходит, о ком и о чем говорит Беллатриса. Чуть ли не впервые в жизни ее нагота, когда она берется за корсет, отходит для него на второй план, не выбивает все связные мысли из головы разом.
Он останавливается в изножье кровати, сверлит ее взглядом исподлобья, его рука уже лежит на древке волшебной палочки - эти ноты в ее голосе требуют от него действия, требуют чего-то, как и ее теплое тело рядом, частое дыхание.
Рудольфус гладит жену по спине, поверх развязанного корсета, готового упасть, в пародии на ласку, но обнимает крепко - даже крепче, чем стоит, учитывая ее состояние.
- Жить буду. - Отвечает он мрачно, весь в мыслях о том, проблема ли то, что Беллатриса не убила Амбридж. - Ляг. Тебе не стоит быть на ногах.
Поведение Лорда сейчас непредсказуемо, и кто знает, как сильно его разгневала неудачная атака на Хогвартс.
Рудольфус мрачно садится на край кровати, прогибающийся под их объединенным весом, устраивает Беллатрису на коленях будто ребенка.
Это может быть проблемой. Проблемой, которая может стоить жизни его сына.
Звериная ярость накрывает Лестрейнджа с головой - даже Лорду он не позволит убить его женщину и его сына. Принять это решение оказывается куда проще, чем Рудольфус думал, и он вновь обретает подобие душевного равновесия.
- Баста задел оборотень. Я не знаю пока, насколько серьезно, - коротко говорит он, лишь бы не говорить о другом - о проблеме. Впрочем, если его младший брат умрет или заполучит ликантропию, это тоже принесет новые проблемы - например, с необходимостью кровной жертвы в конце года. Рудольфус перехватывает руку жены, смотрит на ее тощие пальцы - кости, обтянутые кожей. Ему приходит в голову мысль, что эта беременность ее убьет, но он отгоняет эти мысли подальше.
- Нет, сначала она займется тобой, как только я ее найду, - коттедж, который все это время казался ему унизительно-крохотным, сейчас просто громадина, поглотившая Вэнс. - Баст вроде был жив, когда мы уходили из Хогвартса, проживет еще немного.
Он отстраняется, шарит в кармане мантии, достает фляжку и зубами откручивает крышку. По спальне тут же начинает распространяться едкий аромат дешевого пойла.
Отхлебывая, Рудольфус осматривает плечо жены. Рана выглядит отвратно - вспухшая синюшняя кожа, вывороченный наружу кусок мяса - видимо, от того, что Белла пыталась извлечь стрелу.
Лестрейндж мог бы извлечь обломанный кусок древка с наконечником, мог бы просто взрезать плоть на дюйм или чуть больше - но боится, на самом деле боится лишний раз прикасаться к ее телу, и потому только баюкает жену на руках, мысленно прикидывая, на какие кары он обречет Вэнс, когда она все же явится на его крик.
Это лучше, эти мысли не выбивают у него почву из-под ног, как попытки подумать, как Темный Лорд накажет Беллатрису. И как он накажет их всех.

Беллатриса напряжённо смотрит на Рудольфуса, напрягаясь. Она была уверена, что с ним ничего серьёзного ровно до той минуты, когда он мрачно отвечает на её вопрос. Она игнорирует его приказ, потому что он не отпускает её, прижимается к нему сильнее, тревожно проводя рукой по торсу.
Но она не успевает накинуться на него с расспросами, как он сообщает ей, что случилось с деверем.
По коже пробегает толпа мурашек. Для Беллатрисы оборотни всегда были представителями другой расы — чужеродные звери, полукровки, отбросы общества, которыми хорошо пугать предателей крови. Подобное не должно было случиться с Лестрейнджем.
— Оборотни же на нашей стороне? — подробности битвы за Хогвартс становятся всё интереснее. Беллатриса сдерживается, чтобы не начать их выяснять прямо сейчас.
Она не спорит с Рудольфусом о Вэнс, но думает, что райвенкловке хватит мозгов заняться полумёртвым Рабастаном, когда она найдёт его на полу коттеджа, а не бегать и спрашивать разрешение у Рудольфуса.
От запаха пойла Белллатриса вспоминает, что её мутит и морщится, но не торопится закатывать скандал.
— Дай, — требует она, дождавшись, когда Рудольфус делает глоток. Жидкость обжигает горло, она закашливается, чудом не обливая себя и мужа.
— Ну и дрянь, как ты вообще это пьёшь, — она возвращает флягу мужу, устраивается у него на груди. Алкоголь притупляет боль и успокаивает её, как и кольцо крепких рук вокруг.
Беллатрисе не нужно много времени, чтобы прийти в себя — усталость отступает на второй план, тогда как рука наоборот начинает напоминать о себе довольно резкой, пульсирующей болью. Впервые с момента ранения она задумывается, не были ли отравлены стрелы кентавров. Мерзкие животные, с них станется.
От того, чтобы начать ковыряться в ране, Беллатрису удерживает присутствие Эммелины. Вовремя, нужно отметить — Рудольфус не сможет убить её на месте из-за жены на коленях, а значит, у неё будет возможность вылечить всех.
— Эмма! Где ты ходишь, — Беллатриса слезает с колен Рудольфуса, роняя корсет, — посмотри мою ручку. И Бастика. Бастик на полу на первом этаже.

[nick]Emmeline Vance[/nick][status]Плененный целитель[/status][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0014/69/37/176-1479320256.jpg[/icon][sign]И есть кто-то, кто скажет: "Куда ты и что стряслось,
что тебя несет в промозглую темень, в сырость и хмарь?"
На тебя январь
шит по мерке. [/sign]
В Мунго доставляли всяких пациентов и во всяком состоянии. Но пациенты в Мунго редко так упёрто и рьяно спорили с колдомедиками, как семейство Лестрейндж, угодить которым, не нарвавшись на Круцио, было сложнее, чем запомнить их генеалогическое древо. У Эммелины, раз через раз, получалось, всё-таки, но, вбежав в комнату, сбивая отдышку, пытаясь выровнять дыхание, ведьма сдерживалась от того, чтобы вскинуть удивленно брови - увиденное впечатляло.
Беременная Белатрикс с проникающим ранением конечности, значит - минус некоторые особо агрессивные зелья. Раненный, судя по кровавому кашлю - проклятие или же удар в брюшную полость, возможно - повреждения легких и Рабастан... которого бросили где-то внизу. Или он самый невредимый из всех или самый безнадежный...
У Вэнс нет шанса и возможности быстро осмотреть всех пациентов и выбирать по степени необходимости оперативного вмешательства - у нее тут приказной тон Рудольфуса застит всякую деятельность.
Зато его волшебная палочка грубо и недовольно отзывается в руке.

- Леди Лестрейндж, пожалуйста, присядьте и облокотитесь раненной рукой вот сюда. - Ведьма, осторожно сбросив с плеча сумку с зельями на стульчик, перемещает его к кровати. Здесь совсем не Мунго... к этому Эмма давно привыкла, кажется. Хотя сейчас, после тревожного забытья сном, ощущения смазаны.
- Я поняла вашу угрозу, лорд Лестрендж. - Тихим, бесцветным голосом. Ей сейчас даже не страшно - она занята.
А пока - достать флакон с очищающим зельем, неприязненно смотря на торчащие зубья навершия стрелы. Грубая работа. Еще и кожа, мышцы повреждены. Чудо, что силы удара не хватило на то, чтобы повредить кости.
- Сейчас будет щипать. - Извиняющимся тоном, прежде чем накапать тут же начинающее пениться зелье на рану и острие. - Я сейчас достану ланцет и врежу часть кожи. Потом аккуратно все заживлю бадьяном. Даже шрама не останется, не беспокойтесь. - Беременных следует успокаивать, но больше - их бешеных мужей.
Кстати о которых...
- Что у вас, лорд Лестрейндж? Если вы сейчас расскажете, чем получили удар, я быстрее буду действовать, приступая к вашему лечению. - У Вэнс не десять рук, но сейчас, доставая скальпель, она чувствует себя еще и растворяющейся разумом на несколько частей. Еще бы знать, что с Рабастаном.

Вэнс не дура и со слухом у нее все в порядке - берет палочку, зовет к себе Беллатрису.
Лестрейндж немного расслабляется, тяжело ковыляет к подконнику, опирается о него - не хватает еще свалиться с ног, пока его волшебная палочка у этой целительницы.
С трудом подавляет кашель, снова вытирает рот рукой и тупо разглядывает бурую полосу свежей крови на ладони. Дышать трудно, это да, импов оборотень неплохо швырнул его на стену - будто метлы на полной скорости.
Вэнс колдует над Беллатрисой, и Рудольфус, выяснив, что у той все под контролем, обмякает на своем месте, чуть сползая по подоконнику. Фляжка осталась на кровати, и это некстати, ему не помешал бы глоток огневиски, но при мысли, что придется снова тащиться через всю комнату, потребность выпить становится почти терпимой.
Лестрейндж хлопает себя по мантии, морщась при каждом движении, но все-таки находит сигарету и прикусывает, а потом вспоминает, что не может даже прикурить, пока его палочка у целительницы.
Выплевывает в ярости сигарету, топчет ее, размазывая по полу кровь с фильтра, вздергивает голову, чтобы уставиться на Вэнс, больше считывая ее вопрос с губ, чем слыша, все еще оглушенный той маггловской штуковиной в школе:
- Оборотень. Дракклов оборотень и несколько пропущенных заклинаний. Что-то вроде Костелома. Это подождет, делай то, что...
Он не договаривает: Петрификус слетает с палочки его жены с той же легкостью, что и Пыточное.
Рудольфус тяжело валится на пол комнаты, заменяющей им спальню Холла, под чарами не в состоянии ни выставить руки, ни ухватиться за что-нибудь. Удар в первый момент оглушает. Несмотря на необитаемость дома, доски пола тверже черепа Лестрейнджа, и он на какое-то время проваливается в зыбкое полузабытье, где нет ничего, кроме чувства, что за ним кто-то наблюдает. Что-то наблюдает.
Ему не нравится это чувство, он будто в ловушке, но вместо страха привычно приходит ярость, и ярость выдергивает его из обморока, ярость дает ему силы, ярость прогоняет багровый туман, в котором тонула комната.
С неудобного ракурса он видит, как рядом с ним по полу расправляются юбки Беллатрисы, слышит ее голос - она велит Вэнс заняться Рабастаном, а потом обращается к нему.
Из-за невозможности откашляться, проткнутые легкие заполняются кровью - Лестрейндж пытается вдохнуть поглубже, но может лишь рвано захватывать глотки кислорода, пока тонет в собственной крови, поднимающейся по горлу, наполняющей рот, оставляющей потеки на полу под его головой.
И все-таки он дышит и будет дышать столько, сколько потребуется.

Вэнс ещё не вышла, а Беллатрисе уже жаль, что она её отпустила. Сама она не имеет ни малейшего представления, что там с лордом Лестрейнджем, но глядя на то, как по его губам стекает кровь, искренне надеется, что это не последний петрификус в его жизни.
У Рудольфуса много царапин, старых и свежих, все они вместе с мантией сливаются в какое-то непонятное месиво, которое Беллатриса и трогать-то боится. Ему же всегда было плевать на царапины, да?
— Руди, — вкрадчиво спрашивает она, пока он отчаянно хрипит, ловя воздух. Беллатриса колеблется, с одной стороны петрификус сейчас не кажется тем, последствия чего Рудольфус легко перенесёт. с другой стороны, снятие петрификуса грозит не меньшими последствиями и Беллатрисе, и Вэнс. Нужно дать целительнице время в конце концов.
Наспех она оттирает щеку Рудольфуса от красной струйки, догадывается перевернуть его на живот. Догадаться легко, сделать трудно, но мадам Лестрейндж довольно упорная.
Вцепившись супругу в плечо, Беллатриса с силой переворачивает его на бок, шипя от боли в прострелянном плече, напрягаясь из всех сил, чтобы эти драккловы сто килограмм живого веса снова не приложились затылком об пол.
Она устраивает голову мужа у себя на коленях. Теперь кровь из горла Рудольфуса стекает Беллатрисе на юбки. Куда обильнее, чем до того.
— Руди? — переспрашивает Беллатриса, — ты слышал меня? Тебе и Басту колдомедик нужен больше. Не сердись.
Из неё не важная, колдомедсестра, но ведьма всё равно откупоривает пузырёк с тем, что оставила ей Эммелина. Как этим пользоваться вообще.
Она капает субстанцию себе на ладонь, аккуратно оттирает волосы Рудольфуса ото лба, стараясь разглядеть возможные царапины.
Беллатрисе не нравится, что кровотечения Рудольфуса внутри. С теми, что снаружи — всё понятно. Что делать с внутренними?
— Сейчас я тебя расколдую. Не вставай, — просит Беллатриса, собираясь духом и снимая обездвиживающие чары.
— Глотнёшь? — она с сомнением смотрит на зелье. Оно заживит лёгкое, если оно, как сказала Вэнс, проткнуто?

Передвигаться, когда Рудольфус сгребает подол в комок, невозможно, Беллатриса неуклюже подтягивается за мужем к кровати, не рискуя вставить слово против и перебирая руками. Плечо отзывается болью, протестует, когда она опирается на больную руку, но эта боль уже терпимая.
Беллатрикс внимает предупреждению мужа, сдержанно кивая. Она не хотела, да и не хочет бить его исподтишка. Она вообще против насилия в этой семье. Но её никто не спрашивает, поэтому она сделает так ещё раз, если потребуется и примет всё, что за этим последует. Впрочем, она готова принять последствия и сейчас, поэтому в ответ на прощение Рудольфуса нет ни вздоха облегчения, ни неописуемого восторга. Но она всё равно рада.
Беллатриса пододвигается ещё ближе, не вырываясь из хватки Рудольфуса, задевает ступнёй его бедро. Но её готовность пойти мужу навстречу, отплатить покорностью за великодушие, остаётся незамеченной или проигнорированной. Она хмурится, торопливо встаёт вслед за Рудольфусом, тоже используя кровать как опору.
— С ним всё намного лучше, чем когда не было Вэнс, — она обхватывает Рудольфуса за торс, ненавязчиво прижимаясь щекой к плечу. Она не для того обездвиживала Рудольфуса, чтобы он, придя в себя, мешал колдомедичке.
— Если ей понадобится помощь, она скажет. Мы помешаем, — Беллатриса подталкивает Лестрейнджа к кровати, пытаясь найти тот промежуток, когда Рудольфус ощущает её прикосновения, но не болью в переломанных рёбрах или что там у него повреждено.
— Она его поднимает в спальню, когда всё будет нормально, тогда посмотрим, — быть убедительной и сделать так, чтобы Рудольфус не решил, что с ним спорят, почти невозможно. Но выбор был сделан, когда петрификус сорвался с палочки.
— Можно заняться пока твоими царапинами. Или пойти в душ, — жаль, нет шансов уговорить Рудольфуса полежать и поберечь себя.

Беллатриса обхватывает его обеими руками, плотно прижимаясь, и тепло ее тела лучше слов убеждает его, что все кончено - что, каким бы неудачным не было это нападение, им удалось уйти, вернуться всем вместе, и даже Баст, потерявший столько крови, сейчас подсохшей на руках и одежде Рудольфуса, где-то здесь, в руках Вэнс, которая свое дело знает и не сможет навредить, если хочет жить.
Беллатриса пытается не причинять ему боли - какая ирония, жаль, он не может ее оценить в полной мере, не тот склад характера, да и мозгов маловато - аккуратно размещая ладони на его груди и спине, подталкивает к кровати. Она пытается быть с ним нежной, в ней есть эта нежность, где-то далеко, загнанная туда очень давно его грубостью и побоями, но сейчас он только и может, что с трудом переставлять ноги, чуть ли не с помощью Беллатрисы удерживая себя на ногах.
В ушах шумит, и голос жены то накатывает, то отдаляется, но ее увещевания не проходят даром.
Пять минут, решает Рудольфус. Пять минут он посидит тут, прежде чем пойдет выяснять, как дела у брата. Прежде, чем заставит Вэнс заняться собой. Пять минут - не больше, потому что Темный Лорд не будет ждать, когда к нему явятся виновники, а отправится сам на их поиски, если никто так и не явится.
Сейчас нельзя этого допустить: Беллатриса может не перенести наказания, а Рабастан... Что же, Рудольфус вообще не допускает мысль, что его младший брат может отправиться к праотцам, но она все равно здесь, безвкусная, как пепел, сухая, как песок.
Он обхватывает Беллатрису за талию, прижимается ближе, опускает подбородок ей на затылок. Он знает, что ей его не удержать, поэтому пытается не повиснуть на ней всем своим весом, но с каждой минутой это все сложнее.
Засохшая кровь брата, смешанная с его, стягивает кожу, зудит - ему неприятно это ощущение, потому что это не та кровь, не кровь врагов, не кровь жертв, и слова Беллатрисы о душе отзываются в нем каким-то неясным удовольствием.
Да. Смыть с себя кровь Рабастана, вылить этот флакон, что оставила Вэнс, на себя, залечивая открытые раны.
Это поможет ему. Поможет вернуть силы, чтобы отправиться к Темному Лорду.
- Душ, - коротко командует он, выпрямляясь. - И захвати склянку Вэнс, если там что-нибудь осталось.
Шаги до ванной в конце коридора второго этажа кажутся ему бесконечными. С каждым шагом силы убывают, и это его раздражает и одновременно беспокоит: так не должно быть, у него нет открытых ранений, нет свежей крови кроме той, что остается на ладонях, которыми он беспрестанно отирает рот.
Лестрейндж тащится в ванную, сцепив зубы, опираясь на жену, оставляя на стенах кровавые отпечатки пальцев - коттедж, и в прошлом-то не отличающийся уютом, начинает выглядеть декорацией к пыточной.
Наконец-то отпустив Беллатрису уже в ванной, Рудольфус тяжело наваливается на край ванны, из-за чего вся конструкция, установленная на претенциозных львиных ножках, скрипит и скрежещет. Открывает оба крана, сильнее отворачивая горячую воду - его палочка осталась в спальне, ну и драккл с ней, даже Агуаменти сейчас требует от него сосредоточенности, которой нет и в помине: в голове пусто, в ушах гудит, мысли едва прорываются сквозь завесу белесого облака.
Непослушными пальцами Рудольфус принимается расстегивать мантию, делая долгие паузы. Стоит ему наклониться, как в горле булькает, и кровь выплескивается, пачкая рот, стекая по подбородку, капая в ванную и уносясь в слив бледно-розовым напоминанием о том, что он, Рудольфус Лестрейндж, тоже смертен.
- Помоги, - хрипит он Беллатрисе, цепляясь за раковину рядом, чтобы удержаться на ногах.
С каждым вздохом в груди царапает: заживляющее зелье сращивает ткани, но с каждым движением острые края сломанных ребер протыкают легкие снова и снова, не давая ни дышать, ни отплеваться от крови.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (23 мая, 2017г. 12:43)

Рука Рудольфуса ложиться ей на талию, и голову пронзает шокирующая мысль, что даже в таком плачевном состоянии, откашливаясь кровью, её супруг способен думать о сексе. Но нет. Он наваливается на Беллатрису всем весом, и на какое то мгновение она так пугается этой вот беспомощности мужа, считая проявление слабости, которое он себе позволяет, едва ли не предвестником смерти, что думает — лучше бы секс, приставания. Лучше бы Рудольфус затащил её в кровать, изнасиловал бы, хотя бы она и сопротивлялась, напоминая ему о беременности и о ранении, чем вот так, когда Беллатриса не уверена наверняка, умирает он или нет.
А ведь он даже втащил её по лестнице.
Беллатриса стискивает зубы, запрещая себе жаловаться даже мысленно, удобнее обхватывает Рудольфуса, чтобы принять на себя больше его веса. Если понадобится, она, пожалуй, даже поднять его сможет, она крепкая. Вот только не унесёт. Тащить волоком?
Вэнс лучше бы поторопиться.
Рудольфус командует, обходясь несколькими словами, и Белатриса с готовностью кивает, бросается одновременно и за ним, и за склянкой, боясь начать беспорядочно метаться по комнате. Она подхватывает зелье, бросается под мужа, подныривая под него, давая навалиться на себя.
Шаги, которые ей приходится делать, бесконечно короткие. Коридор, разделяющий спальню и ванную кажется длиннее, чем коридоры в Лестрейндж-холле.
На пятом или шестом шаге, когда они только вышли из комнаты, молчание становится невыносимым.
— Всё будет хорошо, Руди, — она больше убеждает себя, чем его. Ладони холодеют, от мысли, что раны Рудольфуса могут оказаться серьёзными. То, что она может потерять его никогда не приходило ей в голову, а теперь приходит вместе с мыслью, что с Рабастаном там что-то тоже неясное.
Беллатриса не хочет оставаться одна. Она не может оставаться одна.
— Всё будет хорошо. Сейчас мы смоем кровь, и Вэнс займётся тобой. Там ничего серьёзного. Бывало и похуже. Бывало ведь, Руди?
А дверь ванной становится ближе всего на чуть-чуть.
Когда Рудольфус едва ли не отталкивает её, бросаясь к раковине, Беллатриса замирает, внимательно с и с надеждой смотря на супруга. Но то, как трещит раковина, как опасно шатается Лестрейндж, надежды внушает мало.
Как и чистая кровь, уходящая куда-то в слив. Беллатриса не может даже всхлипнуть.
От просьбы Рудольфуса сердце уходит в пятки. Так не должно быть, её мужу не нужна помощь.
Она подбегает к нему, как только слова доходят до её мозга, а сигнал от него к рукам и ногам — а для Беллатрисы это очень, очень долго.
Беллатриса обхватывает его за плечи, в попытке то ли поддержать, то ли успокоить, ещё не до конца понимая, в чём именно ему нужна помощь.
— Руди, — она выдыхает его имя, растерянно смотря в розоватый водоворот, образовавшийся в раковине, придерживает волосы супруга, сползающие ему на глаза. Вода из-под крана обжигающе горячая, но кран не поворачивается левой рукой, и приходится оставить всё как есть.
— Сядь. На край ванны сядь. Я тебя не подниму. Пожалуйста, сядь, — определить, дрожат ли её руки почти невозможно в этой суматохе, но пуговицы мучительно не поддаются. Беллатриса не сразу вспоминает про палочку, а когда вспоминает, мантия Рудольфуса летит на пол, но далеко не в порыве страсти.
— Залезешь в ванную? Или сможешь наклонить голову? — идея скакать по бортикам, чтобы дотянуться до него, кажется Беллатрисе чертовски плохой. Она отворачивает воду почти на полную, не обращая внимания, что брызги летят ей на грудь и на нижнюю юбку, единственное что осталось у неё из одежды. Обнимая Рудольфуса за шею, она прижимает его голову к себе, чтобы почувствовать его под пальцами — ещё теплого — и, возможно, дать точку опоры.
— Эмма! Вэнс! — Беллатриса кричит в незакрытую дверь ванной. Они больше не могут ждать.

Отредактировано Bellatrix Lestrange (13 июня, 2017г. 21:06)

- Да, Рабастан, лежи спокойно, пожалуйста. Они вернулись. Им тоже оказываю помощь. Всем по очереди. - Эмма считает нужным говорить сейчас успокаивающие вещи. Но лучше работать со спящими пациентами, но чего нет, того нет. Порезы от когтей - рваные лохмотья кожи на плече, у рёбер, предплечье, даже запястье.
- Бадьян налью позже. У тебя ничего не сломано. Всё хорошо. Сейчас. Пей. Ещё пей, да, горькое. - Малый флакон убивающего всякую заразу зелья. Антиликантропного у нее сейчас нет. И это плохо. И месяц ожидания растянется болезненной патокой.
- Пятого марта. Ночь пятого марта будет с полной луной. Теперь бадьян. - Начина обрабатывать рану, вздрагивает от шума и вскрика Беллатрисы рядом. Смотрит на Лестрейнджа.
- Я сейчас, проверю что там. Сможешь сам налить бадьян? Строго по ране? Вторая рука тебя слушается. - Поспешно врезая одежду дальше, оголяя изодранный бок. - Я быстро, не теряй сознание. - Флакончик остается в руках Баста и Эмма подхватывает сумку, поспешно забирая в нее остальные склянки.

И замирает на пороге комнаты, услышав тихий хлопок аппарации внизу.
Слышал ли его Рабастан? Кто это может быть?
Вэнс медлит долгую минуту, прежде чем оглянуться на Лестрейнджа, убеждаясь, что с ним все стабильно, и выйти, замечая сначала край чужой мантии за дверью ванной комнаты.
Но стоит выйти в коридор и прикрыть двери, как голос, который она никогда не слышала так близко, вворачивается в сознание и то голосит ужасом.
Эммелина цепенеет.
Сама не зная зачем, идет туда, неся вперед себя, прижимая к груди, отчетливо слыша как грохочет свое сердце, сумку с лекарственными зельями.
Она обязана подчиниться непреложному Обету, даже вопреки своему ужасу.
Не заходя, не приближаясь к порогу - стоя почти у противоположной стены коридора, отзывается, боясь увидеть зеленый всполох.
- Я... могу помочь.

[nick]Emmeline Vance[/nick]
[status]Плененный целитель[/status]
[icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0014/69/37/176-1479320256.jpg[/icon]
[sign]И есть кто-то, кто скажет: "Куда ты и что стряслось,
что тебя несет в промозглую темень, в сырость и хмарь?"
На тебя январь
шит по мерке. [/sign]
[info]экспериментатор[/info]

Дурак, Мерлин, ой дурак. Беллатриса перехватывает руку мужа, когда от тыкает себя в сломанные, невооружённым глазом видно, что сломанные, рёбра. Ну что за тяга себя калечить. Она закусывает губу, стараясь не жалеть Рудольфуса, потому что когда ему станет лучше, он ей этого не простит.
Беллатриса выдавливает из себя улыбку, понимая, зачем он пытается услать куда подальше её. Вэнс и так прибежит как миленькая, никуда не денется. И если Басту суждено выжить, его состояние сейчас вряд ли хуже, чем состояние Лестрейнджа.
Рудольфус должен понимать, что она не уйдёт. И Беллатриса выдавливает эту улыбку для него, пусть он её и не увидит. В противном случае она разрыдается, а это то, что меньше всего сейчас может помочь. И нет, в ней говорит ни в коем случае не жалость.
— Всё будет хорошо, — неожиданно тихо и хрипло после истошного зова повторяет она ему в макушку, обнимая сильнее, не давая оттолкнуть себя.
Эммелина не торопится. Рудольфус отдал ей палочку, но собственная ещё при Беллатрисе, и если она промедлит ещё хоть немного, ей не поздоровится. Она её закруциатит. Заавадит. А потом снова закруциатит.
А если на непростительные явятся авроры, с ними будет тоже самое.
Лестрейндж осторожно пользуется тем, что Рудольфуса клонит всё ниже, медленно опуская супруга ко дну ванной. Тяжело. Долго. Но сейчас лучше не торопиться — если Беллатриса его уронит, как бы это не стало её последней провинностью перед супругом.
Она так поглощена мужем, что совсем не замечает, кто появляется в пороге ванной. И голос Тёмного Лорда, ожидаемого, но не так скоро, заставляет её подпрыгнуть.
По прежнему не выпуская Рудольфуса, Беллатриса быстро оглядывает Повелителя. Ей не нравится. что он мрачен, и его состояние она не связывает ни с ранениями Лестрейнджей, ни даже с провалом в Хогвартсе. Сразу с тем, что волнует её больше всего — с Амбридж.
— Спасибо, Милорд, — Беллатриса успевает вставить между заклятием лёгкий полупоклон — самое большее, чем она может его поприветствовать, не дав Рудольфусу упасть.
То, что сращивать кости больно, Беллатриса знает не понаслышке. Удержать Лестрейнджа, выгибающегося всем телом, она не в состоянии, поэтому она просто склоняется над ним, просовывая ладонь между его головой и ванной, чтобы он не разбил голову ещё больше, и вцепившись в плечо, чтобы помочь ему пережить эту боль, как не раз помогал ей он.
Тихий голос Вэнс сквозь эту агонию она не слышит, но видит её в глубине коридора, когда самое страшное остаётся позади, и Лестрейндж поднимает голову, ожидая дальнейших указаний.
Это отрезвляет.
Беллатриса, убеждаясь, что Рудольфусу не грозит оказаться распластанным на полу, выпрямляется, расправляя плечи.
— Милорд, прошу меня простить за неподобающий вид, — колдовать в присутствии Тёмного Лорда неловко, но стоять в одной нижней юбке — тоже. Она приманивает чарами с пола мантию Рудольфуса, набрасывая её себе на плечи.
— Позвольте представить Вам нашего колдомедика — Эммелину Вэнс, — Беллатриса с лёгкостью, не свойственной женщинам чуть не оказавшихся вдовами, по-светски кивает на женщину в коридоре, но с ответным представлением не спешит — не ей решать.
К тому же, дураку понятно, что Тёмный Лорд здесь по душу подружки Бастика.
Просить прощения за провал всегда нелегко. Но Беллатриса уже морально приготовилась к последствиям и к тому, чтобы не дать Рудольфусу принять всю кару на себя. Не в таком состоянии.
"Вы уже всё знаете?" — спрашивать напрямую Лестрейндж не осмеливается, ждёт.

Тёмный Лорд не колдомедик и прошло уже немало времени с тех пор, когда ему приходилось собственноручно возвращать раненных с того света, а не оправлять их туда, добивая, поэтому его сращивание костей Рудольфуса не отличается ни сноровкой, ни милосердием.
При появлении Вэнс он поворачивается, среагировав не на голос, а на звук её шагов и направляет на неё палочку. Чары на доме не пропустили бы постороннего, но операция в Хогвартсе, увы, намекает на то, что враг находится внутри – внутри Организации, может быть, и внутри этого дома.
Лицо женщины ничего ему не говорит, но её слова заставляют Волдеморта вспомнить о том, что Лестрейджи похитили колдомедика для своих нужд. И Антонин Павлович упоминал об любопытные исследованиях младшего Лестрейнджа и мисс Вэнс.
Беллатриса, отвлекаясь от заботы о муже, подтверждает догадку Тёмного Лорда, тот опускает палочку и слегка кивает Эммелине в знак приветствия.
- Эммелина Вэнс, - повторяет он задумчиво, - Эммелина Вэнс и её эксперименты.
У пленницы не должно быть палочки и не должно быть возможности послать своим друзьям из Ордена весточку, но она вполне может оказаться той, кого он ищет. Лестрейджи вполне могли проявить беспечность и сказать лишнее в семейном кругу – не то, чтобы они раньше были к этому распложены, но осечки бывают у всех – и тогда сегодняшнее поражение в Хогвартсе закономерно. В глубине души Волдеморт желал бы, чтобы оно было так – чтобы виноват был посторонний, но самообман в этом случае может стоить дорого.
- Займитесь Рудольфусом, мисс Вэнс, - говорит он своим безжизненным голосом и отходит в сторону. Он него не укрывается жалкое состояние Лестрейджей и возможность Эммелины бежать, но, может быть, девчонка слишком самоуверенна и считает, что в качестве шпиона принесёт Ордену больше пользы?
- Не стоит просить прощения, Беллатриса, - Тёмный Лорд мог бы галантно добавить, что миссис Лестрейдж хороша в любом виде, но сейчас не до любезностей, - что с Амбридж? И где Рабастан?
Нехорошо вести такие беседы при колдомедике, но Волдеморт полагает, что легче стереть мисс Вэнс память, если в разговоре будет что-то лишнее, чем утратить контроль над ситуацией. Его присутствие сейчас грозит предателю – кто бы он ни был – разоблачением. Всего можно ожидать.

Он так ждет расплаты за провал, что это вытягивает жилы - раскинув руки, еще совсем недавно царапая окровавленные бортики ванной, Рудольфус в полубессознательном мареве едва может повернуть голову, когда слышит приказ Милорда.
Вэнс выбрала неудачное время, чтобы отойти от Рабастана, и попалась на глаза тому, кому не следовало бы попадаться.
Время застывает - такое не раз случалось в Азкабане.
То, что с минуты на минуту они все могут умереть, случись Темному Лорду признать это самым подходящим решением, осознается Лестрейнджем с ясностью, так редко его посещающей.
Он пытается привстать, снова царапает борта ванной, но пальцы скользят по растрескавшейся эмали. Не может.
Ни выбраться из этой ванны, ни встать на ноги.
Палочка, которую он же сам отдал Вэнс, совсем рядом - он следит за ней взглядом, пока умненькая целительница послушно исполняет волю Милорда.
Его пленница. Добыча Лестрейнджей.
Голос Милорда напоминает Рудольфусу, почему Вэнс так поступает.
Его нельзя ослушаться.
Верность Лестрейнджей неоспорима, все, что принадлежит Лестрейнджам, принадлежит Темному Лорду.

Он опускает веки, чтобы не следить так жадно за палочкой в руках Эммалайн.
Смутные, убийственные мысли, что нужно отнять у нее палочку и встать перед Повелителем, защищая свою женщину и ее еще нерожденного сына, распадаются на гнилые ошметки, исчезают без следа, зверь покорно усмиряет инстинкты, вновь склоняется перед тем, кто принял Рудольфуса и направил его жажду во имя великой цели.
Эммалайн что-то говорит. Рудольфус не разбирает ни слова.
Колдомедик наклоняется над ним, вливает в рот маслянистую жидкость.
Рудольфус не сопротивляется, глотает: ему нужно как можно скорее встать на ноги. Как можно скорее принять вину на себя. Хрипы в его дыхании постепенно становятся тише, боль уходит - погребальная ладья, мягко покачивающая Рудольфуса на волнах ослепительной боли, вынесена на берег последним приливом, со второй склянкой, которую вливает в него Эммалайн, придерживая голову.
Уродливые стены, покрытые кафелем, престают покачиваться, и Рудольфус жадно вздыхает полной грудью, наслаждаясь этим.
Боль - его друг, он выучил себя так думать, это крепко въелось в сознание, но теперь боль уходит, а силы не возвращаются.
Чувствуя себя беспомощным как ребенок, Рудольфус снова вцепляется в борта ванной и садится. О том, чтобы двигаться дальше, не идет и речи, и это могло бы бесить его, не выносящего и малейшего проявления слабости, но он пуст, будто выпитая до дна фляжка.
Пуст и слаб.
- Я отдал палочку ей. Она принесла мне Непреложный обет, еще осенью, она все сделает, я буду жить, - выкашливая сгусток крови, путано говорит Рудольфус, обращаясь к Темному Лорду. - Чтобы вернуться в Хогвартс снова и показать ублюдочным магглолюбцам, этой шайке грязных дамблдоровых выкормышей, скримджеровым выблядкам, что им не уйти от расправы.
С каждым произнесенным словом его голос крепчает. Вэнс свое дело знает, она поставит их на ноги - их всех. Их так просто не сломить. Крепче меди, тверже стали, не так ли?

- Позвольте Вэнс заняться Беллатрикс, Милорд, - просьба, может, и излишняя, но между Темным Лордом и Рудольфусом уже есть кое-какой секрет, и Лестрейндж не в том состоянии, чтобы не упомянуть о том, что его заботит так же, как и триумфальное возвращение в Хогвартс.
- Мы будем на ногах совсем скоро. Я буду на ногах совсем скоро,  - с нажимом повторяет он. - Я отомщу, Милорд. Искуплю свою вину. Амбридж умрет. Скримджер умрет. Все те, кто был там сегодня против нас, Милорд.
Но только не Белла. Не его жена и не его ребенок.
Не его брат.
Ему жарко, несмотря на то, что эмаль бортиков кажется холодной как лед. Рудольфус прерывисто дышит, ожидая вердикта Темного Лорда. Его личное появление ничего хорошего не сулит, провал в Хогвартсе - их же ждали, ждали! накатывает яростью сквозь искусственную пелену относительного спокойствия, созданную исчезновением боли - слишком фатален и отнюдь не случаен.
Рудольфус не спрашивает о том, кто вернулся из Хогвартса - все ли вернулись. Он не знает о Макнейре, не знает о добыче Руквуда и Трэверса, но не продолжает расспрашивать, пока не уверен, зачем Темный Лорд появился здесь. Все эти мысли выбиты прочь страхом, что Беллатриса навлекла на себя гнев Милорда.