Время для него пустой звук, когда в пальцах волшебная палочка, а на лице маска, согретая тяжелым дыханием.
Это не рейд, это так, для себя. Для души, как говорят магглы.
Лестрейндж и Макнейр не любят ни магглов, ни магглолюбцев. Лестрейндж и Макнейр не ограничиваются рейдами: Англия должна быть очищена от грязи, зверь внутри Рудольфуса требует крови все чаще и чаще.
Ни ночь, ни день не укроют предателей крови и грязнокровок, не пожелавших занять свое место, от гнева отпрысков чистокровных славных родов: Рудольфус переступает через тело убитого Авадой мужика-маггла, небрежно убирает волшебную палочку в ножны.
У противоположной стены разгромленной гостиной рыдает женщина, полукровная сука. Она жмется в углу, закрывает лицо руками. Уолден неторопливо и сосредоточенно поправляет над домом чары, чтобы ни вечно сующие в чужие дела магглы-соседи, ни авроры не заявились на вечеринку, хотя Рудольфус не был бы против. Рудольфус никогда не против хорошей компании, но сейчас он меняет свое мнение: всхлипы ведьмы, которые она не пытается подавить, льются музыкой, а подходя ближе он слышит, как у нее стучат зубы.
Макнейр посматривает на хронометр - у него важная встреча. У Рудольфуса тоже важная встреча, но он увлекся, как увлекался всегда.
Вздергивая заверещавшую ведьму за волосы с пола, Лестрейндж не сомневается: Араминта Мелифлуа подождет. Займется какой-нибудь очередной своей побрякушкой, накопит для него побольше острых и язвительных замечаний. Может, сделает что-нибудь со своими сиськами - чтобы их было заметно в вырезе платья.
Последняя мысль - о сиськах Араминты Мелифлуа - становится судьбоносной в том числе и для нее: Лестрейндж окончательно решает не торопиться.
Он вытаскивает нож из высокого голенища. Ведьма бьется в его руках, и ему приходится приложить ее о стену, чтобы выбить желание сопротивляться. Силы он не экономит: уродливая маггловская картина срывается со стены, стекло разбивается - чуть позже Рудольфус наступит на него каблуком, случайно, когда потащит уже полузадушенную женщину к столу.
Уолден отворачивается, закуривает. Его не интересуют грязные суки - только их смерть.
От первого, еще достаточно ювелирного разреза, струя крови окатывает светло-бежевые обои, оставляя яркую дугу.
В гостиной повисает знакомый обоим слизеринцам запах.

Разумеется, после пригорода Лондона, в котором вскоре маггловский аврорат обнаружит следы жестокого двойного убийства, Лестрейндж сперва отправляется в Холл. Его мантия пропиталась кровью и потом, сука-полукровка оставила отметины от своих ногтей на шее - ему требуется привести себя в порядок прежде, чем появляться на людях.
И на встречу к Мелифлуа он опаздывает куда больше, чем на недопустимые и так пятнадцать минут. Но Рудольфус - не джентльмен. А Араминта Мелифлуа знает об этом и, судя по всему, не имеет ничего против.
Магазин закрыт. Заперт, за витринами темно и пусто, и все бы ничего - ведь он действительно опоздал - однако Лестрейндж знает Араминту давно, достаточно давно, чтобы знать: та не стала бы психовать по-бабски, закрывать магазин, чтобы проучить его. Мелифлуа не из таких, ей нет нужды набивать себе цену - не для него. И Рудольфус кастует невербальную Алохомору, вытаскивая волшебную палочку, и Редукто, таким же невербальным, распахивает дверь. Ничего не происходит - ему в лицо не вцепляется стая злобных пикси, не выстреливает еще какой-нибудь дрянью. Ничего. И это кажется ему подозрительнее всего: ни Мелифлуа, ни Борджин не оставили бы лавку без защит.

Лавка встречает его непривычной тишиной. В помещении нет ни Борджина, ни самой Араминты.
Лестрейндж хмуро оглядывается, шагая дальше - он не из тех, кто остановится на пороге, даже почувствовав неладное, он идет до конца, и в свое время это еще станет его роковой ошибкой. Пока же он уверен в своей непобедимости.
Он не смотрит под ноги, двигаясь вдоль витрин, а потому, когда под жесткой подошвой трещат осколки, это становится неожиданностью. На полу раскиданы побрякушки с витрин - те, что по праву занимают свое место для приманки покупателей. Они едва ли составляют сокровище Мелифлуа, но и на полу валяться не должны.
Лестрейндж проходит дальше - он знает, куда идти, знает, где стоит искать хозяйку, и волшебная палочка уже не опущена вдоль тела, а поднята наизготовку.

Спускаясь в подвал, он двигается бесшумно: таким его редко кто видел по эту сторону Метки, таким он является в дома предателей крови. Таким его делает зверь, выпущенный на охоту. Жажда крови на сегодня удовлетворена, но Рудольфус не из тех, кто будет отказываться от добавки, раз уж дело дошло до нее.
Его сильное, тренированное тело квиддичиста - он больше не играет на публике, наследнику Рейналфа Лестрейнджа это не подобает, но они с Макнейром и прочими ребятами из команды время от времени не прочь переброситься бладжерами, а боевка стала только жестче с приездом румына Долохова - подчиняется малейшим рефлексам, и Рудольфус доверяется инстинктам.
Первым он слышит слабый стон: определенно, мужской. Женскими стонами он искушен, его не проведешь. Внизу, за дверью, из-под которой пробивается тусклый свет, стонет мужчина, и стонет от боли, от муки.
Борджин? Незадачливый клиент, расстроивший Араминту настолько, что она решила убить его прямо в лавке? Любовник, рассердивший ее?
Если и так, Лестрейндж примет участие в вечеринке: если у Мелифлуа есть грязные секреты, он не откажется узнать о их побольше. В конце концов, у нее есть кое-что на него, а он предпочел бы равный размен.

Однако эти соображения не мешают ему двигаться по-прежнему предельно тихо, и, оказавшись возле двери, Лестрейндж вновь прибегает к испытанной ранее Алохоморе.
Дверь под собственным весом медленно распахивается.
Картина складывается из нескольких кусков, каждый из которых Лестрейндж замечает по-отдельности. Справа, привалившись к топчану, откуда сброшены какие-то недоделки-артефакты и их части, полусидит тот, чьи стоны насторожили Рудольфуса на лестнице: его лицо, шея, кисти покрыты трупной синевой, кое-где расцарапанной. Из язв и царапин сочится сукровица и кровь, смешанная с гноем. На его жизнь Лестрейндж не ставил бы и сикля, но его товарищам, вроде бы, дела до него нет. Еще один поодаль шарит на рабочем столе, вокруг рассыпанные пергаменты, перевернутые книги - ищет не то деньги, не то профессиональные секреты. И не боится, ублюдок, заполучить то же, что и умирающий справа.
Еще двое в стороне: один, на коленях, прижимает к полу плечи и голову женщины, чья юбка задрана так, что лица не видать, второй копается с нижним бельем пленницы.
Четверо, среди которые одного можно сбросить со счетов.
В отношении личности женщины у Лестрейнджа нет сомнений: он узнает костлявую фигуру Мелифлуа с любого ракурса. И такого тоже.

- Axelitus,  - кидает он в того, кто отрывается от книг и пергаментов. В его руке мелькает волшебная палочка, но Рудольфус быстрее: Рудольфус готов убивать просто так, без причины, без вопросов, без денег и приказов, а этот, этот нуждается в мотивации. Маг, неопрятный, длинноволосый, роняет палочку, вцепляясь в собственное горло: темная боевая у Лестрейнджа поставлена так, что у дилетантов нет шансов. Они шли на рунолога, на артефакторшу - они не рассчитывали встретить здесь зверя покрупнее.
Лестрейндж уже ухмыляется широко, из полоборота кастуя Caecitas на того, кто отвлекся от задницы Араминты и дернулся было подняться на ноги. Мужик хватается за лицо, воет: внезапная слепота не только деморализует, но и болезненна поначалу, насколько известно Рудольфусу. Зато второй, до сих пор казавшийся поглощенным созерцанием головы ведьмы, реагирует куда быстрее: явно профессионал, раз ему хватает тех секунд, что Рудольфус тратит на прочих.
Метательный нож вылетает из его пальцев и на два дюйма входит в плечо Рудольфуса, на счастье, в левое.
Лестрейндж звереет мгновенно. Багряное марево накрывает его с головой. То, что мгновение назад еще было развлечением, превращается в бой.
Не обращая внимания на торчащий из плеча клинок, Лестрейндж бьет прямо в лицо напавшему Авадой. Тот валится на Араминту, уже дохлый, и второй нож, извлеченный им молниеносно, со стуком падает на пол подвала.
Вторая Авада затыкает вой ослепленного: он, достав волшебную палочку, пытается наколдовать что-то вроде Ступефая, но успевает лишь разнести высокий стеллаж с заготовками и артефактами, нуждающимися в ремонте.

- Сучьи выродки...
Договорить Рудольфус не успевает. Его швыряет на стену Ступефай от пятого громилы, которого он не засек. Непростительно, и Лестрейндж всегда пренебрегал Щитовыми, и вот теперь получает жестокий урок.
Одного ему достаточно, и, пока пятый кастует второй Ступефай, Лестрейндж откатывается в сторону, укрываясь за телом задушенного Акселитусом. Третий Ступефай подбрасывает тело в воздух, но Рудольфус уже готов к этой атаке и выбрасывает вперед руку с волшебной палочкой:
- Fere Conjiste!
Нападающий ждал Аваду, а потому не выставил щиты, пытаясь уклониться. Огненная струя нашла его, приняв в свои объятия, и он завопил, когда одежда и волосы занялись в один миг.
Лестрейдж поднялся на ноги, провел ладонью по плечу, убеждаясь, что кинжал остался где-то у стены. Ладонь окрасилась алым, запах собственной крови ударил в ноздри, перебивая вонь горящего мяса.
- Аvada Kedavra.
Пятый рухнул в центре подвала. Языки пламени поползли к пергаментам.
Как-то у Рудольфуса не достало сообразительности подумать, что Араминта могла пожелать допросить кого-то, кто не был еще одной ногой в могиле, как тот, что перестал стонать у входа.
- Чего они хотели? - спрашивает он у Араминты, раздевая ее взглядом и убирая волшебную палочку в ножны, убедившись, что на сей раз посчитал верно. Она ему не враг - это Лестрейндж знает.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (13 ноября, 2016г. 20:27)

Рудольфус одобрительно скалится - эта Бёрк, которая теперь Мелифлуа, за словом в карман никогда не лезла. И, как будто услышал приглашение, внимательно скользит взглядом по этим самым безупречным ногам, между которыми он бы тоже отлично провел время. На обеих коленях ссадины, по бедру кровь - совершенством от Бёрк - в смысле, Мелифлуа - сейчас и не пахнет, но Лестрейндж себя знает. Ему так нравится даже больше: когда Араминта выглядит так, как будто только что выползла из его койки.
Он не дает себе труда скрыть это, ему наплевать, если эти его мысли она прочтет у него по глазам или лицу. Рудольфус ухмыляется - не весело, но понимающе. Бёрк - в смысле, Мелифлуа - с боевой магией закончила еще в Хогвартсе или около того, хотя слухи про ее настойчивость в Дуэльном клубе ходили уморительные, зато, вроде, унаследовала семейную склонность ко всей этой ерунде с ритуалами, что для бабы самое то.
Он скользит взглядом по кружевным лоскутам на полу, не обращая внимания на кружащийся в воздухе дым и пепел, заглядывает в декольте сидящей на полу Араминте, наклоняет голову набок, прислушиваясь - адреналин еще блокирует неприятные последствия ранения, зато вот все в нем ниже пояса поет и пляшет от вида на те самые безупречные ноги и сиськи, которые сверху кажутся вполне себе ничего и отвлекают внимание Лестрейнджа от того факта, что один из ублюдков все еще жив.

Араминта издает звук, от которого у Рудольфуса в штанах становится совсем тесно, и он тоже переводит взгляд к дверям, где скорчился выродок, подпавший под что-то из арсенала самой Бёрк. В смысле, Мелифлуа.
Это тоже неплохо, и Лестрейндж самодовольно ухмыляется в лицо поднимающейся на ноги Араминте: могла бы и не благодарить.
Он ловит на лету флакон с зельем автоматически, отточенным движением заядлого квиддичиста, большим пальцем сбивает пробку и принюхивается. Кровеостанавливающее он узнает по запаху, теперь узнает: он манкирует Щитовыми чарами, да и вообще защитой, уклоняется только от мощных проклятий, предпочитая переть вперед, выдавливая противника силой, а потому всевозможные травмы разных степеней серьезности - его постоянные спутники, как и Кровеостанавливающее, закупаемое в аптеках под обороткой.
Рудольфус отпивает, морщится, а затем задирает голову и осушает флакон до дна, как будто это не мерзкое зелье, а выдержанное огневиски.
- Должна будешь, - отзывается он, пока Бёрк - Мелифлуа, в смысле,  - хлопочет вокруг свеженьких трупов и одного почти-трупа.
Даже тугодум Лестрейндж соображает, что Араминта собралась как следует повеселиться и сама - и хотя он бы предпочел веселье иного рода, его захватывает интерес и предвкушение. Ритуалистика не его стихия, он вообще предпочитает не связываться с теми областями магии, где требуется усидчивость, долгие расчеты и заготовки вроде этих ведьминых кругов на полу подвала или количества тел, Рудольфус любит иной размах, азарт схватки, но пока в фокусе его внимания Араминта, и часть этого внимания проливается и на то, что она собирается сделать.
- Зааважу, - ему не сложно, вот правда. Нисколько не сложно, а пока он наблюдает за тем. как мертвые тела начинают кровоточить. Это, драккл его возьми, странно: мертвых тел Рудольфус повидал достаточно и весьма близко, и кровоточить они не должны, но с Араминтой никогда не знаешь, что случится в следующую минуту, а потому Лестрейндж швыряет пустой флакон на ближайшую горизонтальную поверхность, отходит к какому-то топчану и, опираясь на него весь такой опасный и дерзкий, готовится смотреть, будто Бёрк - да, Мелифлуа, да - только для его развлечения все это затеяла.

Его волшебная палочка снова в руке, и когда Араминта останавливается совсем рядом - так близко, что он чует свежую кровь на ее коже и испаряющйся адреналин - он без лишних слов выполняет ее просьбу. Движение не такое экономное, как те, что он кастовал до этого - сейчас Рудольфус не бьется, а откровенно красуется перед Араминтой,  - но такое же смертоносное. Визги и стоны будто отрубает, и Лестрейндж втягивает носом воздух и выдыхает удовлетворенно - век бы торчал здесь, в этом кровавом подвале, если бы жертвы сами сюда приходили.
Он зажмуривается, ругаясь сквозь зубы, а когда промаргивается, пол пуст. Три тела будто испарились, исчезли - и Рудольфус недоверчиво хмурится. Трупы - его трупы - сами собой не исчезают. Это были его трупы. Бёрк - Мелифлуа! - стащила у него из-под носа три трофея.
Он оглядывается, чтобы убедиться, что двое других на месте, никак не отвечая на ее вопрос - сейчас он ей покажет, все это или не все, украла его трупы и еще недовольна!..

Когда Араминту будто кидает на него, он не против - Лестрейндж вообще никогда не бывает против внезапных вспышек страсти, а у него они только такими и бывают, да и за Бёрк - ну вы поняли - такой грешок замечен, - и он подхватывает ее под мышки, а она скользит щекой по его груди, пачкая висок и растрепанные волосы в крови из пореза.
- Какого драккла? - вопрошает он, потому что на вспышку страсти это не похоже - Араминта не из тех, кто будет припадать на грудь, он скорее ожидает, что она запрыгнет на него с ногами или вцепится в плечи, и она поворачивается к нему, смотрит ясно и открыто, без следа этой болезненной мутности в глазах, которая вот только что там была, до этого ритуала.
Она открывает рот и ее голос звучит громко и полнозвучно: не тот полузадушенный стон, с которым она поднималась на ноги или благодарила его за непунктуальность.
Отпускать ее он не торопится, разглядывая внимательно, как разглядывает, наверное, последние модели метел в магазине "Все для квиддича", а для Рудольфуса это высшая степень внимательности.
Она облизывает губы, все сияет ему навстречу, а затем запрокидывает голову и хохочет так, что у него, было отвлекшегося, снова встает.
Вот это ведьма. Чокнутая. Безумная. Совсем поехавшая.

Рудольфус ухмыляется ей в ответ, поднимает ее и сажает на стол, обхватывает руками ее голову, подавляет желание сжать, раздавить, неизбежно напоминающее о себе.
- Мы должны узнать, кто они. Узнать, от кого они. Пойти к тому, кто их послал. И убить его.
В его жизни все просто: он вообще человек простой и усложнять не любит. Араминта Бёрк - да чтоб его, Мелифлуа - сродни с ним еще с Хогвартса, и он не хочет даже про себя называть вещи своими именами, но вс равно понимает, что должен ей. И понимает, что она не стребовала с него ничего за свое вранье, убедившее профессоров в том, что Саманта Джеральд утопилась по собственной воле - а быть должным Рудольфус тоже не любит, даже быть должным Араминте.
К тому же, Рудольфус разошелся, и приятный день перетек в приятный вечер, так почему бы не закончить его еще лучше, разнося какой-нибудь притон и указывая, что с ним шутки плохи.
Он меряет ведьму долгим взглядом. Она, судя по всему, тоже разошлась, но выглядит по-прежнему жертвой дементора, разве что бодрее.
- И вот об этом я готов и помолчать. Ну, ты со мной или останешься здесь отмывать подвал?
Вообще-то, это риск. Он рискует - они с Бёрк - ну конечно, с Мелифлуа, - совсем не сыграны, она вообще ритуалист, что с нее взять, он ее уделал в Дуэльном клубе еще когда, а с тех пор занимался боевой атакующей куда как плотно, и это предложение скорее спонтанный вариант знака внимания в его исполнении - хотя бы потому что он помнит, что она без трусов под этой юбкой, вон, валяются обрывки - но тем не менее чужая смерть влечет его, зовет, и сопротивляться этому он не может.
Опуская руки на бедра Араминты, даже сквозь юбку теплые, Рудольфус снова ухмыляется ей снизу вверх - она высокая, и, сидя, оказывается еще выше.
- Может быть, покажешь мне, на что еще ты способна кроме уничтожения моих трупов.

Она съехавшая. Совсем шальная. Чокнутая Араминта Бёрк, вылизывающая его нёбо, жадно открывающая горячий влажный рот и второй, такой же горячий и влажный, там, ниже.
От ее пальцев на его члене у него дрожь идет по позвоночнику, взрывается где-то в голове - ближе, в нее. Сейчас же.
Ее прикосновение обжигает как ее кожа в том, оставшемся в прошлом хогвартском коридоре.
Это даже не секс - это нечто запредельное, это чистая власть, чистая физика. Магия.
Араминта обрушивается на него как стихия, жадная и пустая, желающая, чтобы он ее заполнил - взывающая к такому пласту в его сознании, которого не существует у большей части добропорядочных волшебников, называющих себя законопослушными тварями.
Ее пальцы в порезе на его плече, вновь начавшем кровоточить, похожи на грязную пародию на их совокупление.
Пахнет кровью и потом, он жадно лижет, широко, как собака, изгиб ее шеи, вколачиваясь в нее с такой силой, что стол содрогается с каждым движением, но она не отступает, в ее стонах нет ничего человеческого - и нет ни малейшего признака недовольства. Она тянет его за волосы, ее руки везде, повсюду, и он цепко держит ее ноги высоко поднятыми, широко разведенными, когда приподнимается, меняя угол, вызывая у нее очередной гортанный стон, хриплый смех, бьющий его в солнечное сплетение, в висок навылет.
Он снова пригибается, кусает - тянет на себя, сжимает зубы, оставляя ей кровоподтеки и ссадины следами своей страсти. Ее кожа на вкус - как сама жизнь, как крепкое огневиски, как смерть врага, как удачная охота.

В голове Рудольфуса пульсирует их ритм, ее стоны - громкие, бессвязные. Он выпрямляется, выходит - выдергивает себя - из нее, тянет ее на себя, пока она не соскальзывает ему в руки, разворачивает спиной к себе, прижимается, разрывая ее юбки - и ощущение собственного члена между ее ягодицами отдается Авадой.
Вместе с Араминтой наваливаясь на стол, он крепко обхватывает ее за бедра, но ей не нужно понуканий - они шли к этой минуте несколько лет. Ее ноги - ее безупречные ноги - широко расставлены, и он кладет ладонь ей на промежность, чувствуя ее дрожь и влагу, горстью сжимает пальцы - и снова вколачивается в нее.
Это почти также хорошо, как чужая смерть.
Лестрейндж запускает руку под нее, широко расставляет пальцы, сжимает ее грудь, снова двигает бедрами, снова возвращается к тому ритму, что заставлял ее стонать - Мерлин, она стонет как шлюха, как его собственная шлюха, стонет так, что ему никак не кончить, несмотря на это восхитительное чувство, с которым она обхватывает его член, двигается на нем.

Ему нужно больше контроля, чтобы кончить - к двадцати пяти у Рудольфуса сложились четкие предпочтения и привычки, и он прижимает Араминту к столу грубо, даже жестко - так, как привык. Он дал ей достаточно времени почувствовать себя ведущей - из того чувства общности, что родилось задолго до этого кровавого подвала, хотя его пьянит это чувство - чувство границы, до которой он позволяет ей заходить. Араминта проявляет инициативу, и хотя для Лестрейнджа это новый и тем более волнующий опыт, в его генокоде нет любви ко всему непознанному, которым грешат рэйвенкловцы - даже такие откровенные в своих желаниях, как Мелифлуа.
Распиная Араминту на столе, он вцепляется ей в волосы свободной рукой, тянет на себя, заставляя прогнуться в пояснице - чтобы тут же пригвоздить ее к столешнице очередным движением бедер. Плотно прижимаясь грудью к ее острым лопаткам, он снова впивается ей в шею, в плечи, до синяком, оставляя следы укусов, будто ставя свою собственную Темную Метку, по которой она сейчас трется голой грудью.
Нет желания быть нежным или аккуратным - и он не заметил бы этого желания в ней, даже если бы оно вцепилось ему в глотку.
Они трахаются в подвале, ставшем последним рубежом для нескольких неудачливых наемников, отдавая смерти ее дань, и в черных волосах Араминты Лестрейндж ясно видит собственную судьбу - и плевать ему, что в Прорицаниях ему никогда не удавалось разглядеть ничего конкретного.

Оргазм неотвратим как Авада, бьет его наотмашь, и он широкой ладонью прижимает голову Араминты к столу, вцепившись зубами в ее шею чуть выше плеча, содрогаясь от каждого толчка, выворачивающего его наизнанку. Такая женщина ему нужна - такая же бешеная, как Мелифлуа. Не то что унылая Цирцея Розье из французской ветви - нет, ему нужна та, что будет отдаваться ему, будет будить в нем страсть одним своим запахом, одним своим присутствием - и он уже присмотрел себе такую. Яблочко недалеко падает - в это Рудольфус верит безоглядно.
-  Ты и правда была рада меня видеть, - он расцепляет зубы на ее шее, большим пальцем разглаживает следы зубов, смачно шлепает по заднице, вдыхая запах ее разгоряченной плоти. Если не поторопиться, у него встанет снова - настолько хорош вид на распластанную в обрывках своих юбок на столе Араминту - но это лишь одна сторона медали: он хочет продолжить начатое с наемниками.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (27 ноября, 2016г. 20:46)

Он самодовольно хмыкает, отваливаясь от нее, опираясь о стол, который теперь сдвинут на пару дюймов против прежнего положения, несмотря на свою массивность - Рудольфус тоже массивный, и в подвале занимает места немало.
Араминта выглядит довольной. Араминта выглядит так, что он засадил бы ей снова.
Лестрейндж тянется к ней, но ведьма уже отходит от стола и неторопливо идет по подвалу, волоча за собой юбку грудой ткани. Ему нравится, что она не бросается прикрываться и что не смотрит на него умильно, нарываясь на удар. У нее не только ноги, но и задница отличная, и чего он имел против ее сисек. И как славно, что она не станет ждать, что он на ней женится - хотя, Мерлин ему в свидетели, он бы и не прочь, но она вдова, а для будущего главы рода это невозможный выбор.
Пока Араминта скрывается где-то в в дальнем углу подвала, Лестрейндж потягивается всем телом, чувствуя каждый мускул, каждую кость. Секс вовсе не стал для него завершением вечера, и он бодр и весел. Даже, пожалуй, еще более бодр и весел, чем обычно - а это чревато для многих неприятностями.
Судя по времени, которое он не видит Араминты, она приводит себя в порядок куда тщательнее, но это и естественно - он же вытирает платком плечо, удостоверяясь, что чары более-менее действуют, уничтожает платок подсказанным ведьмой способом и неспешно одевается. А потом ждет Араминту, трансфигурируя  трупы то в уродливые кофейники, то в подсвечники, когда убеждается, что не знаком с обоими.
Когда ведьма возвращается, причесанная и одетая, он широко ухмыляется, демонстрируя ей стоящие на столе канделябры, одни из самых уродливых, что он видел, и одновременно похожие на метлу и Араминту, вид сзади.
- Это тебе, - отвечает он на ее готовность продолжать. Пусть выкинет, пусть хранит вечно, ему без разницы. Рудольфус щедрый малый и доволен собой, будто сам Мерлин.
Дальше становится интереснее.
- Тогда идем, - он уже рвется вперед, как спущенный с цепи пес. Латунный браслет холодит кожу, но тут же нагревается от тепла его тела, и хотя ему бы поостеречься и ничего зачарованного лишний раз на себя не навешивать, не убедившись предварительно, что Метка не отреагирует как-нибудь отрицательно, Лестрейндж и осторожность обитают в разных вселенных и он уж точно уверен, что ничего с ним не случится. Никогда. Просто не сможет.
Недавнее возбуждение, даром что утоленное качественно и с размахом, никуда не девается, перетекая из одного состояния в другое, будто по сообщающимся сосудам: он хотел убивать, потом трахаться, теперь опять убивать. Повезло ему с Араминтой.

Информацию о потенциальном мертвеце Лестрейндж к сведению принял: этому он научился быстро, этого требовали от него обязанности, диктуемые Меткой, но насчет допотопной истории со своим предком пожал плечами. За такими сплетнями лучше к Басту - то интересовался прошлым, и даже сейчас, в свои тринадцать, мог рассказать куда больше Рудольфуса о том, в чем за последние лет триста наследили Лестрейнджи.
- Да будь его учителем сам Годрик Гриффиндор, мне наплевать, - совершенно честно отзывается Рудольфус, который по какому-то неизвестному генетическому выверту лишен страха - а также больше части адекватности, что взаимосвязано. - Я убью его, а яйца отрежу и подарю его жене на сережки.
Зная Рудольфуса, он вполне может так и поступить - если вспомнит о жене мертвеца в разгар веселья. Может. У него и нож с собой.
Они вышагивают по переулку будто парочка в романтическом настрое, спешащая добраться до койки - только Араминта все время вертится и колдует. Рудольфус не возражает: там, у себя в подвале, она сработала под конец весьма неплохо - и он не имеет в виду тот момент, когда она схватилась за его член. До того все тоже было на уровне, стоило ей освободить руки и стряхнуть юбку с головы.
Дверной проем отсвечивает синим, искрит, и Лестрейнджа тянет за Араминтой будто магнитом.
Здесь, в лавке, его повадки меняются и он превращается в выслеживающего дичь охотника, позволяя ведьме вести их и аккуратно ступая ей вслед, хотя это все, конечно, совсем не то, и его терпение на исходе. Он предпочел бы вломиться силой, но в какой-то момент Араминта все же достигает места их назначения.
Рудольфус ухмыляется, отбрасывает со лба волосы - наплевать ему, где они, Мелифлуа могла привести его хоть к Министру Магии - примеривается к двери.
- Локка я оставлю тебе,  - Рудольфус не только щедрый, но еще и галантный.
Он облизывает сухие губы, разминает шею, резкими движениями наклоняя голову поочередно к плечам, встряхивается как собака всем телом. Давно вытащенная из ножен палочка изнывает от нетерпения не меньше, чем он сам. Кто бы мог подумать, что свободный вечер может быть настолько приятным.
На его лице застыла кривая, мерзлая улыбка, больше похожая на оскал. Обычно он следит за собой тщательнее, не выказывая эту сторону своей личности, но сейчас голос рассудка умолк под пением ярости, ожидающей богатой жатвы.

Устроить бойню в центре Лютного, разумеется, идея дурная, а потому-то нравится Рудольфусу сто крат сильнее. Да и в любом случае, он слишком уверен в себе, чтобы усомниться в чудодейственной силе золота и общественного положения: ритуалист-самоучка никто по сравнению с ним, и Министерство, дойди до него вести о сегодняшних приключениях Лестрейнджа, должно будет еще спасибо сказать за то, что он очищает Англию от отбросов, подобных Локку - и не только ему.
Рудольфус выбивает дверь чарами - прицельный Редукто вышибает косяк. Мягко и упруго вступает на повалившуюся перед ним дверь, тут же уходит от возможной атаки вбок плавным, экономным движением.
На него обалдело глядят два мага от дальнего угла комнаты. Лестрейндж с мрачным удовлетворением замечает,что ни один из них не тянется к ножнам или палочкам - а спустя секунду понимает, в чем причина такой на первый взгляд глупой безалаберности.
Чары, наведенные на дверной проем, вспыхивают глубоким терракотом. У Рудольфуса перехватывает дыхание, на него будто небеса обрушиваются, и он разевает рот, глотая обожженными легкими воздух, промаргиваясь сквозь дурноту и низкое гудение в ушах.
Улыбается вновь, криво и хищно - он встретил отпор, и это только подстегивает, обещая врагам долгую смерть.
Резко, наотмашь палочкой на уровне груди, делая шаг вперед - хрустит под сапогом спасший ему жизнь браслет - маги разлетаются в стороны под слишком мощным Ливеракорпусом.
Лестрейндж трясет головой, обезоруживая обоих, помня, что он пришел позабавиться, а не подарить быструю милосердную смерть.
Акселитус затыкает стоны одного, неудачно приземлившегося об старинный шкаф, второй довольствуется тем, что пытается отползти от надвигающегося на него Рудольфуса, нашаривая на ходу волшебную палочку. Невербальный Ласум Бонес превращает его правую руку в волочащееся месиво осколков костей к мешке из кожи и мышц. Лестрейндж, собранный и внимательный, так же невербально ломает ему второй локоть, и маг падает на спину, захлебываясь просьбами пощадить и грязными ругательствами. Его волшебная палочка, благополучно им забытая, откатывается в сторону.
- Где Кайлеб Локк? - гремит Рудольфус.
Задыхающийся елозит спиной в стеклянном крошеве в тщетной попытке вздохнуть хотя бы раз, но тот, что со сломанными руками, кивает куда-то в сторону, в полутемную нишу за длинной портьерой.
Лестрейндж отправляет Петрификус в указанную сторону, двигается неторопливо, готовый отразить атаку, на когда отдергивает в сторону тяжелую пыльную ткань, то видит лишь то, что в начале принимает за сверток старого грязного тряпья на узкой кушетке. В ноздри бьет застарелый кислый запах болезни и приближающейся смерти, и Рудольфус опускает палочку, с жестоким равнодушием вглядываясь в пытающегося закопаться в окровавленное одеяло мужчину.
Если это Кайлеб Локк, то его проблемы начались еще до того, как его наемники без приглашения заявились к Арамите.

Пока Мелифлуа разбирается с помощниками - опять эти ее ритуалисткие штучки - Рудольфус все разглядывает голема, потеряв интерес к настоящему заказчику безобразий в лавке Араминты, раз уж тот все равно помирает. С такой раной от зачарованного кинжала не живут долго - Рудольфус, к слову, и сам не прочь дать клинку хлебнуть крови, да и Уолден, его ближайший друг, при виде хорошего лезвия начинает улыбаться, что в обычных ситуациях ему абсолютно не свойственно.
Кинжал Мелифлуа даже на непрофессиональный взгляд Лестрейнджа создан для того, чтобы убивать - и этим и занимается, так что можно не особенно всматриваться.
Силовой голем интересует Рудольфуса намного больше - он в первый раз в жизни видит нечто подобное, да и объяснений Араминты ни хрена не понял, но это никак не мешает ему испытывать благодушный интерес и прикидывать, как бы использовать эту штуку за фиолетовым щитом, на вид совершенно похожую на Локка, в назидание всем прочим желающим побеспокоить молодую вдову, занимающуюся своим скромным ремеслом в своей скромной лавке.
Просто тот, кто умирает у книжных полок, царапая ногтями пол, выглядит слишком банально - и нисколько не поучающе. Умереть от кинжала в груди может каждый, не велика наука. Умереть так, чтобы никто больше не захотел наносить Араминте визиты без предупреждения - вот в чем задача этого недоделка.
Словом, у Рудольфуса есть и цель, и возможности, и приятная компания.

От обдумывания перспектив его отрывает тихий и напряженный голос Араминты. Лестрейндж, который как раз собирался указать ведьме, что голем становится еще интереснее, кидает на ведьму короткий взгляд - она же там играла со своими игрушками...
Вид у Мелифлуа еще тот - и она смотрит на выбирающуюся из тряпья тварь так, что Рудольфус сразу понимает: это так просто не убить.
Араминта бормочет что-то еще - что-то насчет того, что ему не нужно вмешиваться - но это пусть своему покойному мужу рассказывает. Лестрейндж никуда не отступает и совсем не против вмешаться - как только разберется, что это за животина. А точнее, как бы ее половчее убить - у его интереса узкая направленность.
Тварь ими не интересуется: стуча когтями всех шести лап по полу, залитому кровью двух неудачников, не сумевших даже палочки вынуть, она рывками направляется к трупам, и Лестрейндж держит ее в фокусе, снова бессознательно поднимая палочку. Прижавшаяся к его боку Мелифлуа явно не намекает на повторение празднования победы их небольшой, но эффективной команды - это понимает даже Лестрейндж, который вообще-то редко когда удосуживается задуматься, что там у женщин на уме.
Он даже не отвечает на очередные слова Араминты - у нее, видимо, какое-то нервное словесное недержание, потому что он своим глазам доверяет полностью и не пропускает ни секунды из разворачивающегося перед ними зрелища.

Окровавленная морда твари выглядит отталкивающе и притягательно одновременно - как будто ребенок пытался нарисовать Гримма. Ребенок с очевидными отклонениями - может быть, урожденный Лестрейндж.
Рудольфус склоняет голову к плечу, напрягается, собираясь атаковать - и стряхивает ладонь Мелифлуа, по-хозяйски ложащуюся ему на запястье. Стряхивает, но все же останавливается, готовый, собранный - и награжден за это еще более отвратительной картиной: химера принимается пожирать Локка, полностью утратив интерес к магам.
- Стой на месте, - отрезает Лестрейндж. - Или уходи. Я останусь.
Ему нужно это чудовище - он просто физически не может уйти, пока в этой комнате есть хоть кто-то живой, даже если сам термин "жизни" к этой твари неприменим в полной мере.
А еще ему совсем не нравится то, насколько сильно ему хочется уйти прочь - сбежать, оставив поле боя за тварью. 
Совсем не нравится.
- Что мне нужно знать об этой уродине? - спрашивает он, расстегивая мантию и не отрывая от твари глаз, готовый отреагировать на любое ее движение. Мантия не боевая, пока Рудольфусу преимущественно везло, но что-то, что больше всего напоминает страх, в глазах и голосе Мелифлуа заставляет его избавляться от плотной и мешающей двигаться ткани, чтобы выгадать еще больше преимущества.
- Она плюется огнем? Отращивает лишние конечности? Может аппарировать? - продолжает выяснять он, уверенный, что даже его более чем небрежного посещения УЗМС хватает, чтобы знать точно: такое в Британии не водится. И не будет водиться - если Араминта сейчас поторопиться с ответами.

Лестрейндж медленно перемещается вправо, держа мантию на руке - тварь продолжает высасывать костный мозг из костей Локка, уже полакомившись содержимым черепа, но вот медленно поднимает свою неказистую голову, глядя на Рудольфуса. Ее глаза не отрываются от мага, следя за каждым его шагом. Лестрейндж всматривается - глаза затянуты пленкой катаракты, на что он обратил внимание, еще будучи уверенным, что это и есть настоящий Локк, но при этом ощущение, что за ним наблюдают, не покидает Рудольфуса, щекоткой поселившись у основания шеи сзади.
Он медленно наматывает мантию на руку - тварь совершенно точно следит за каждым его действием, за каждым рывком материи - и также медленно вытаскивает из-за голенища сапога свой кинжал - не ритуальный, намного массивнее. По его руке - как раз такой, чтобы отрезать этому отродью голову.
Лестрейндж выпрямляется, не чувствуя уже ничего, кроме всепоглощающего, упоительного азарта, и свистит, как свистят собакам.
- Ну, иди сюда, кем бы ты не был.

Отрезать голову и сжечь - кстати, что? голову? все остальное? - Рудольфусу в перспективе нравится. Что-то такое он и планировал.
Тварь кидается на него, даром, что слепая. Рудольфус прыжком уходит с того места, где только что стоял, выставляя вперед руку с намотанной на нее мантией в качестве импровизированного щита, но этого и не требуется: между ним и тварью остается еще добрых три-четыре дюйма, когда она, воняя падалью, пролетает над ним, припадающим на колено.
Тварь быстрая - и впрямь быстрая, как и предупреждала Бёрк, но и Лестрейндж не медлит. Он в отличной форме, все еще играет в квиддич со старыми приятелями чаще, чем это имеет смысл, и потому разворачивается, едва тварь приземляется на все свои лапы.
Кинжал Араминты вонзается в дверь.
- Твою мать, - с маниакальной усмешкой орет Лестрейндж, и тварь поводит лобастой башкой на звук.
Она его не видит, но слышит очень хорошо, и вновь припадает на передние лапы, готовясь к новому прыжку.

Прыжок у нее выходит неудачным, Рудольфус даже с места не сдвигается, выжидая момент, и пока симбионт неуклюже разбирается в своих конечностях, одна из которых повреждена Бёрк, кидается вперед, прямо на тварь, толкает ее плечом, удерживая обмотанную мантией руку перед заляпанной кровью Локка мордой твари, и перерезает сухожилия на одной из задних лап.
Ему не нравится, насколько дракклов симбионт мобилен, и даже сейчас, с повреждениями, тварь щелкает зубами в дюйме от руки Рудольфуса, но тот только лупит его кулаком между невидящих глаз.
Рудольфус весит за две сотни фунтов, и такой удар не оставляет тварь равнодушной - симбионт отшатывается, еще ниже наклоняя башку, но Рудольфус уже оказывается позади и режет вторую заднюю ногу твари, замешкавшейся из-за попадания в дыру в полу.

Отвлечь тварь не сложно - та чутко реагирует на перемещения Рудольфуса, временно позабыв об Араминте, и Лестрейндж не дает ей вспомнить о ведьме, скача вокруг как психованный пасхальный кролик.
Тварь взмахивает когтистой передней лапой, рассекает острыми будто бритва когтями мантию на руке Рудольфуса, но кожу едва задевает, зато Рудольфус наотмашь режет кинжалом, и передняя лапа твари повисает на перебитой кости. Еще один удар - и уход.
И все равно пока у симбионта ног больше, чем у Рудольфуса, и он по-прежнему быстр.
Не слишком, но весьма.

Рудольфус кружит вокруг, держась настороже - он тоже выбирает момент, чтобы перерезать твари горло, но та, оппустив башку пониже, будто прочитав его мысли, следует за ним белесым взглядом.
Рудольфус выкрикивает проклятья в адрес твари, в адрес Локка и его тупых наемников, хохочет как безумный, сыпет оскорблениями - желание убраться подальше растворилось в наполненной адреналином крови.
Ему никак не удается подобраться к твари незамеченным - ровно до тех пор, пока Араминта не завладевает вниманием симбионта.
И как только она это делает, дальнейшее представляется Рудольфусу кристально-ясным, как простейшая квиддичная схема.

Едва тварь мешкает, путаясь в ногах, подволакивая сломанные, он заходит ей за спину. Если симбионт и успевает что-то сообразить, ему это уже не может помочь.
Всем своим весом Рудольфус обрушивается на горбатую спину твари, подсовывая обмотанную руку ей под горло, фиксируя в мертвой хватке наклон башки, и заносит кинжал над беззащитным затылком, где кость похожа на мембрану из желе, под которой просвечивает нечто шевелящееся.
Кинжал проламывает тонкую костяную перегородку, вонзаясь в мозг твари, и Рудольфус все давит и давит, всаживая кинжал глубже, еще глубже, сильнее и глубже, и черная маслянистая кровь струится из раны вместе с комками чего-то серо-фиолетового, и тварь начинает выворачиваться из хватки, всаживая клыки в несколько слоем ткани, сжимая челюсти...
Рудольфус вытаскивает кинжал, перехватывает скользкую от крови твари рукоять и, замахнувшись, погружает кинжал в затылок твари на всю длину лезвия.

Его отбрасывает к стене - ощущения такие, будто он свалился с метлы с высоты по меньшей мере в полтора десятка футов.
Он не думает, не проверяет, в порядке ли - просто сразу же кидается вперед, как бешеный пес, почти ничего не видя из-за удара о стену, ничего не соображая, зная только, что должен убить эту дракллову тварь.
Возле туши вонь становится еще нестерпимее - она неподвижно лежит в луже крови, конечности слабо подергиваются, из пасти доносятся хрипы.
Рудольфус коленом пригвождает ее хребет к полу и приподнимает ей голову - от его полотняного щита остались только лохмотья, рукав рубашки разодран в полосы, и по предплечью змеятся багровые царапины, пересекая Метку.
Одним точным взмахом кинжала он перерезает твари горло, глубоко рассекая трахею, задирая башку симбионта все дальше и дальше, пока та затылком не упирается в спину. Из горла торчат хрящи и какие-то трубки, но Рудольфус продолжает кромсать, помня про необходимость обезглавливания, и только раз оборачивается на Бёрк, сверкая глазами и кривой широченной улыбкой, которую не рисуют на рождественских открытках:
- Только поцарапала. И если мне надо будет оттяпать эту херову руку из-за этих царапин, то сделаешь это позже - как только мы сожжем к Мордреду эту вонючую суку!

Ему хорошо - в самом деле хорошо. Он чувствует себя невероятно живым. Победителем. И это заводит его даже сильнее, чем рука Араминты в штанах.
И когда голова твари отсоединяется от тела, он поднимается на ноги, стряхивая лохмотья, в которые превратилась его мантия, поднимает башку твари выше, еще выше, заливая все черной кровью симбионта, прямо на глазах превращающейся в пыль и пепел, трясет своим трофеем и швыряет его к ногам Бёрк.
- Этот конкурент тебя больше не побеспокоит!
И смеется. Смеется, стирая с лица кривую улыбку, от которой трескаются губы.