Он аппарирует в Хакни Уик настолько неаккуратно, насколько может быть вообще неаккуратен, но в этом состоянии, едва соображая, что делает, практически желая встречи с отрядом авроров, эта возможность простирается куда дальше, чем он привык о себе думать.
У него не было проблем с аппарацией уже очень давно - так давно, что он успел позабыть, когда у него были проблемы с аппарацией, а они были. И, возможно, есть вновь - потому что, когда Лестрейндж несколько приходит в себя, усилием воли собираясь вновь после разрушительного отказа Скримджера, то понимает сразу две вещи: он напротив дома Гамп и он допустил расщеп.
Не то чтобы это фатально - кусок рукава, свитер, верхний слой кожи - но это, драккл дери, расщеп. Он начинает допускать ошибки - много грубых ошибок.
Ошибаться Рабастан Лестрейндж не любит и не умеет. И хорошо знает, что бывает с теми, кто допускает ошибки.
Они не становятся старостами школы. Их сажают в Азкабан. Им не светит амнистия.
Не обращая внимания на тянущее напряжение в ободранной руке, Лестрейндж тащится к крыльцу дома ведьмы - прямо посреди дня, наплевав на все свои прежние - и разумные - меры предосторожности. Наплевав на то, что она, наученная горьким - горькими - опытами, может использовать охранные чары.
Вообще на все наплевав.
Несмотря на то, что  на дворе конец января и в Лондоне время от времени идет снег, крыльцо чисто выметено - Лестрейндж тупо некоторое время созерцает это как данность, потом переводит взгляд на дверь и разглядывает ее, как будто рассчитывает обнаружить следы охранных и защитных чар без специальных заклинаний.
Однако так и не поднимается по ступенькам, чтобы постучать - или, что тоже вероятно, войти без стука.
Вместо этого разворачивается к двери спиной, садится на верхнюю ступеньку, даже не давая себе труда спрятать волшебную палочку в карман - а между тем, дом Яэль Гамп находится в маггловском Лондоне - опускает враз отяжелевшие  руки между колен и задумывается.
Ему есть, над чем подумать. И хотя одним из вопросов становится вопрос о том, какого драккла он делает на этом крыльце, для начала ему необходимо решить, является ли отказ Скримджера смертным приговором. И если является, то приговором кому.

Ведьма неторопливо приближается - он ожидал любой реакции, в том числе и поспешного бегства, а то и прицельной обстрелки Ступефаями, но она ни делает ни первого, ни второго. Она продолжает идти, даже не сбиваясь с шага - и эту реакцию он тоже ждал, хотя намного меньше - просто чтобы не быть обманутым. После короткого, но очень емкого разговора со Скримджером Лестрейнджу начинает казаться, что он выдумал, будто другие люди - такие как эта ведьма, как МакГонагалл, как Ирвинг Дрейк или Эммелина Вэнс - могут делать вид, что он вовсе не прокаженный. В смысле, настолько успешно, настолько искренне делать вид.
У Яэль Гамп, конечно, выходит не всегда, но сегодня определенно выходит.
Когда до ведьмы остается не больше десятка шагов, он отводит взгляд, принимается рассматривать что-то в стороне. Если она сейчас его атакует, у нее будет шанс.
Но она не атакует.
Останавливается прямо перед ним, перед нижней ступенькой, здоровается. Зовет в дом.
Не то ждала, не то не хочет красоваться на улице в сомнительной компании.
Он бы тоже не захотел - уж тем более, после того, как обнаружил в маггловском полицейском участке свои фотографии. Не только свои, конечно - там был и Рудольфус, и Беллатриса, и много кто еще, хорошо ему знакомые - но увидеть собственное изображение было тем еще потрясением. Если Яэль Гамп знает, что для Пожирателей Смерти теперь и маггловский Лондон закрыт, ее приглашение в дом понятно.
Но он не торопится подниматься на ноги или отодвигаться в сторону - угроза быть обнаруженным слабо маячит на периферии, не производя практически никакого впечатления. Не реагирует на обескураженный тон ведьмы - и на то, что они внезапно на "ты". Только на нелепый вопрос поднимает голову, удивленный.
- Встать? - он не понимает, о чем она спрашивает - не понимает, что может помешать ему встать, не думает же она, что он примерз к ее крыльцу. Прослеживает за ее взглядом и только теперь понимает. - Это... Нет. Все в порядке. Это случайность.
Случайность. Расщеп. Грубая ошибка.
- Посиди со мной. Здесь не холодно. Ветра почти нет.
Перестань стоять надо мной и смотреть так обеспокоенно - но, наверное, эта просьба показалась бы им обоим еще более дикой, чем та, что только что прозвучала.
- Я ненадолго.
Он вообще просто так - даже сам не знает, какого драккла аппарировал именно сюда. Но признаваться в этом будет уж точно перебором.

Он легко кивает на слова о зелье, но не претендует - у него тоже где-то там есть Вэнс, которая наварила впрок и наверняка не придет в восторг из-за того, что он умудрился настолько неаккуратно использовать такие простейшие чары перемещения. По хорошему, конечно, можно залечить расщеп здесь, хотя бы и элементарным бадьяном, чтобы не демонстрировать Эммелине, что она связалась с человеком, который не может сосредоточиться при аппарации - а еще едва не пообещал ей безопасность. Но пока ему даже лишнего движения сделать лень, и Лестрейндж продолжает сидеть на крыльце.
Сегодня он не использовал Силенцио - и Яэль Гамп продолжает говорить.
Информация о чистках в Министерстве и Аврорате далеко не новость - Долохов был на пресс-конференции, Уолден - на настоящем допросе. Лестрейндж снова кивает - невыразительно, как будто у него шея и голова соединены деревянным шарниром. Значит, Гамп не доверяют в Аврорате. Значит, здесь может быть небезопасно.
Она не думает, что за ней следят - а жаль. Серьезно, ему жаль.
Он перебирает пальцами по рукояти волшебной палочки, натыкаясь на зазубрины к самого края. Три зазубрины, которые за последние полгода он выучил наизусть. Эта волшебная палочка стала ему родной, он узнал бы ее с закрытыми глазами, просто наощупь, по ответной ласкающей вспышке тепла - как будто после Азкабана можно продолжать жить.
Дальнейшие ее слова привычно непонятны - она не может его выдать... почему? - но Лестрейндж оставляет эту фразу без комментариев. Если ее допросят еще раз, пусть расскажет, что примерно пару раз в месяц его можно найти в ее доме - почему бы не закончить все так.
Конечно, глупо и лишено хоть какого-то смысла, но конец не обязательно должен быть осмысленен.
Он полгода на свободе и уже сыт по горло своими ошеломляющими перспективами - в основном, быть убитым или пойманным.
- Тебе повезло, - игнорируя глупый вопрос, говорит Лестрейндж, разворачиваясь к Гамп.
У нее мокрое лицо, он не сразу понимает, в чем дело, не сразу замечает влажный блеск глаз, дрожащие губы - а когда замечает, испытывает едва ли не шок.
Прокручивает назад весь их короткий разговор, пытаясь понять, что могло расстроить ее до такой степени, ничего не находит. Думает, не выглядела ли она готовой расплакаться, еще подходя к крыльцу - мысленно ругает себя, что смотрел в другую сторону.
Так и не придя к решению, что ему с этим делать, отворачивается обратно, мрачно гипнотизируя взглядом поверхность ступеньки между ботинками.
Молчание становится все более и более напряженным - по крайней мере, для него. Совершенно нелепо сидеть на крыльце с плачущей молча ведьмой - это вообще не вписывается ни в какие представления Лестрейнджа о своих планах на день. Лучше бы отряд авроров.
- Наверное, лучше и правда зайти в дом, - выдавливает он наконец, просто чтобы что-то сказать. Крыльцо утеряло большую часть своей привлекательности - но на самом деле, он отлично отвлекся от своих апокалиптических размышлений.

Яэль Гамп все таки научилась ставить охранные чары на дом.
Он мельком констатирует этот факт, не знает, как к нему отнестись, и оставляет без внимания. Наверное, это последствия того, что она больше не чувствует себя в безопасности, будучи под колпаком у Аврората.
Он не уточняет, но пару секунд наслаждается самой мыслью, что ставить защиту на дом чистокровная ведьма из Гампов начала не из-за своего сомнительного знакомства с беглым рецидивистом Лестрейнджем, а из-за чисток в Министерстве. Скримджер бы наверняка тоже оценил иронию.
Пары секунд ему достаточно, чтобы допустить, что он может ошибаться в этом предположении, да и воспоминание о сухом тоне нового Министра Магии не добавляет настроения, так что в прихожую Лестрейндж шагает привычно мрачным.
Ведьма снимает шляпу, оборачивается - хвала Мерлину, в полутемной прихожей, освещенной только из-под потолка, мокрого лица не видно.
- Зелье. Достаточно бадьяна. У меня хорошая переносимость, - есть зелья сложнее, мощнее, требующие поэтапного применения и не оставляющие шрамов, но для него это излишняя роскошь.
Лестрейндж стаскивает куртку, недовольно оглядывает повреждения, но это всего лишь маггловская тряпка, никаких чар, и хватает простейшего Репаро, чтобы последствия расщепа канули в Лету.
- Аппараировать у меня получилось чуть ли не у последнего в моей группе, - непонятно к чему делится Лестрейндж глубоко личным, комкая в руках починенную куртку - из ее кармана уродливым горбом торчит шапка, свитер пропитался кровью, но расщеп и правда меньшая из его проблем, и аккуратный срез уже затягивается бордовой коркой, которая позже станет свежим струпом.
- Виски. Я выпью огневиски. - Он точно помнит, что в прошлые его визиты она предлагала и алкоголь, не только чай. Сейчас чая ему хочется чуть меньше, чем продолжать сидеть на крыльце.
Уже проходя на кухню, Лестрейндж замирает в небольшом коридорчике, наклоняет голову к плечу, медленно оборачивается.
- Ждешь кого-нибудь? Ирвинга Дрейка? - к интервью он сейчас совершенно не готов - как не готов вообще к связному разговору. Наверное, ведьма уже заметила, но если и так - ему, в общем-то, нет разницы. Она принесла Непреложный Обет, она не сможет ему навредить вне зависимости от того, что он ей расскажет.

Ну, не отношения - значит, не отношения. Главное, никакого интервью не ожидается.
Ведьма расторопна и на удивление покладиста: Лестрейндж пристраивается за стол, тянется за бадьяном - и тут же останавливается, подается назад.
- Я сам.
Ему не нужна помощь со свитером - ему было нужно от Скримджера обещание амнистии для себя и брата.
Зависая на этой мысли, Лестрейндж тупо продолжает таращиться на котов, жадно заглатывающих корм из знакомых ему мисок. Кошачий корм, испускающий такую вонь с точки зрения человека, амброй и елеем пахнет для животного - он убедился в этом сам совсем недавно.
Хорошо быть енотом - куда лучше, чем быть Лестрейнджем.
Ведьма подступает снова, бадьян в руках, в глазах - решимость. Угроза.
Лестрейндж вместе со стулом подается назад.
- Я сам все сделаю, - повторяет он, но на сей раз не дает ей возможности снова предложить свою помощь - ну куда еще. - Где у тебя ванная?
Поднимается на ноги, надеясь, что отступит она, вытаскивает из холодных до сих пор пальцев флакон - бадьян темнотой плещется за стеклом.

Зелье шипит и пенится. Кажется, что вместе с рукой, но это только кажется.
Лестрейндж оглядывает результат, остается доволен - красная полоса в два дюйма шириной на месте свежесодранного куска кожи небольшая плата за грубую ошибку.
Если визит к Гамп - очередная ошибка, так легко он не отделается.
Лестрейндж смотрит в зеркало, изучая линию собственного подбородка, медленно поднимает взгляд, пока не встречается со взглядом отражения. Его зеркальный двойник выглядит равнодушным.
Лестрейндж согласно кивает - ему по-прежнему наплевать.
Смывая остатки крови и зелья с плеча, он оглядывается в поисках полотенца - все в этой ванной комнате чуждо, принадлежит Яэль Гамп - и, наконец, вытирается собственным же свитером, грязным, а теперь еще и мокрым.
В прошлом у него был пунктик на внешнем виде, он даже знал бытовые чары - а сейчас он выглядит похуже любого маггла. Все они - Рудольфус, Беллатриса, Антонин...
Теперь они - та самая грязь, которой не место в Магической Британии?
Ванная - не то место, где стоит задаваться подобными вопросами.
Лестрейндж натягивает свитер, не обращая внимания на продольную дыру в рукаве в районе правого плеча, закупоривает флакон с остатками бадьяна. И, не глядя в зеркало, вываливается из ванной.
Его встречает один из котов - недоверчиво осматривает с головы до ног, фыркает. Может, узнает енота, может - просто недолюбливает чужака, не снимающего ботинки.
Лестрейндж аккуратно отодвигает кота ногой к стене и возвращается на кухню.
Ставит бадьян перед ведьмой, садится на уже облюбованный стул, пододвигает к себе стакан.
- Знала, что жену Скримджера убил мой брат? - интересуется тем самым светским тоном, который кошмарно контрастирует с внешним видом. Вопрос для него важен: все знают, что жена Скримджера была убита Пожирателями Смерти, но мало кто - что ее убил Рудольфус Лестрейндж. - Я, наверное, дураком был, раз думал, что Скримджер сможет забыть об этом - даже ради возможности лишить Темного Лорда соратников.
Огневиски пахнет отчаянием. И для человека, которому хватит стакана, чтобы напиться, Лестрейндж довольно бодро опрокидывает в себя первую порцию.
То, что хорошо для Рудольфуса, не может быть плохо для его младшего брата.

- Ага, - Лестрейнджу и без пояснений понятно, что тот, с кем он должен был говорить - не Рудольфус. - Говорил.
Голос звучит сипло и глухо - огневиски дерет горло похуже иных лечебных зелий.
Он пододвигает к ней пустой стакан в ответ на вопрос в глазах - двумя пальцами толкает толстобокое стекло по столу.
Победа, побег или смерть - ну что же, теперь выбор сократился на треть.
- Победа или смерть, - отвечает он на недоформулированный вопрос, поднимая голову под бульканье огневиски. - Побег больше не вариант.
Возвращает к себе стакан с новой порцией, всматривается в него, как будто там на дне будут ответы - не будет, конечно. Все свои ответы он получил - и новых вопросов у него тоже нет.
- И я знал, - признается с легкостью, граничащей с равнодушием. - Но то когда было-то - я имею в виду, убийство.
Глупо, конечно. Руфус Скримджер чистокровен, для него слова о долге не пустой звук. Смерть жены навсегда будет вписана в счет Рудольфуса, и, хочет того Рабастан или нет, у него нет ни малейшего шанса изменить это: ни один хроноворот не вернет его на без малого двадцать лет назад, чтобы сегодня днем он получил бы от Сримджера желаемое отпущение грехов.
Яэль Гамп сегодня просто умница - молчит, не задает дурацких вопросов. Не то на ней так сказались неприятности с Авроратом, не то просто не хочет снова молчать под чарами. Лестрейндж и не знает, что предпочтительнее - наверное, все же второе. Приятно, мать его, хоть что-то контролировать, даже если это что-то - вынужденное молчание рыжей аврорши, которая за словом в карман обычно не лезет.
- Все эти слова - амнистия, диалог - просто слова. - Когда рушатся иллюзорные замки - это всегда болезненно. Когда это происходит после тридцати - это практически смертельно.
Лестрейндж так же неуклюже выпивает вторую порцию, закрывает глаза, позволяя огневиски сделать что-то с ним - что-то, что позволит ему оставить позади сомнения и надежды.
Он не уверен, что бутылка, даже вылакай он ее в одиночестве, сделает его подобием брата - ну, надеяться на это было бы глупо - но что-то же должно быть на дне стакана. Что-то по-настоящему ценное.
Между тем, мысль его крутится вокруг последнего, им сказанного - насчет диалога. Если Министр против амнистии Лестрейнджам в полном составе, значит ли это, что и Дженис Итон не даст им уйти?
Он помнит, что раньше, собираясь на встречу со Скримджерром, исходил из предположений о том, что слова Итон насчет переговоров напрямую выражают и позицию Министра. Быть может, он ошибался. Быть может, дело обстоит с точностью до наоборот и инициатором возможной - призрачной - лояльности является именно нынешняя глава Аврората.
Лестрейндж вновь пододвигает было стакан, но затем недовольно хмурится и тянется за бутылкой самостоятельно. Где-то в глубине сознания осталось что-то, что требует от него соблюдения этикета - возможно, это начинает действовать огневиски.
В любом случае, за бутылку он хватается уверенно - и так же уверенно подливает и себе, и ведьме, даже не спрашивая ее мнения. Подливает щедро, куда больше, чем лила она.
- Чистки в Аврорате чья инициатива? Итон? Она тоже, говоря о переговорах, имела в виду, что переговоры эти избирательны? - бутылка опускается на стол с глухим стуком, нервирующем котов, напряженно рассевшихся на пороге кухни. На метнувшихся в коридор сожителей ведьмы Лестрейндж даже не смотрит - он уже запомнил, что у нее коты и фильтрует происходящее бессознательно.
- МакГонагалл тоже допрашивали? - кстати вспоминает он о том, что, помимо Яэль Гамп, сомнительными знакомствами - и даже, Мерлин, помощью преступникам - может похвастаться и профессор трансфигурации.

Лестрейнджу есть, что сказать на прописную истину насчет сговорчивости и последнего - он даже открывает рот, чтобы выложить все это Яэль Гамп, но после короткого раздумья прибегает к помощи огневиски и заливает в себя содержимое стакана. Снова разом.
Огневиски та еще дрянь, наслаждаться купажом не тянет.
- Попросить помощи у МакГонагалл? - переспрашивает он, когда снова может дышать и возвращает возможность говорить. - И что она сделает? Выделит для меня поляну в Запретном лесу и колонию енотов, где я смог бы затеряться?
В голосе нет ни злости, ни сарказма, хотя, видит Мерлин, он старался.
Снова подливая, Лестрейндж качает головой. Его сегодняшняя цель сократилась до желания допить эту бутылку и будь что будет. Обо всем остальном он подумает позже, когда случится это самое позже.
Новый вопрос Яэль сбивает его с размышлений о дальнейшем вечере.
Он с сомнением переводит взгляд на хо-ло-диль-ник, трет переносицу.
- Да.
Врать сейчас, отвечая на простейший вопрос, кажется особенно нелепым. Угрюмо отказываться тоже. Он пил в этом доме чай - что страшного случится, если она выставит на стол еще и что-то съестное? В конце концов, если уж на то пошло, он уже и ел здесь - вон из тех мисок в углу, но если Яэль Гамп чтит все эти шотландские забавные законы гостеприимства, то факт остается фактом - он ее гость.
С момента предложения зайти в дом, с момента предложения разделить хлеб.
Он переводит взгляд на руки, медленно растопыривает пальцы на правой, опускает на стол. Отсутствующая фаланга мизинца в глаза не бросается, но не исключено, что он просто привык.
- Я не верю Итон.
Только договаривая он понимает, что Скримджеру верит. И поверил бы, скажи тот, что даст им покинуть Англию.
Дженис Итон же - несмотря на то, что она нравилась ему своим драккловым профессионализмом пятнадцать лет назад, несмотря на долг жизни - он не верит ни на кнат. Слишком хорошо помнит, как она писала протокол непроведенного допроса. Как была уверена, что он - они все - виновны. Та женщина из его воспоминаний вовсе не похожа на ту, которая могла бы предложить переговоры.
Он вздыхает, сжимает кулаки.
- Значит, война. Значит, победа.
О третьем варианте он молчит - к чему упоминать очевидное.

Ее слова насчет многочисленного поручительства Лестрейндж слышит - и слышит очень хорошо. Отвечать не спешит, обдумывает - идея не так уж и плоха. Может быть, даже жизнеспособна. Может быть, он подумает об этом позже.
Если - и только если - Руфус Скримджер как Министр магической Британии покажется не тем человеком, если он, Лестрейндж, сумеет обосновать свою ценность настолько, чтобы просить за съехавшего с резьбы брата...
Проще сказать, чем сделать - но, в конце концов, у него должен быть и проект-долгострой.
Впрочем, сейчас, за мясным пирогом не первой свежести и стаканом огневиски, об этом не думается.
Как и о том, что Руфус Скримджер - не вечен. И другой Министр - да тот же Ранкорн, вот же ирония - вполне может объявить желаемую амнистию Пожирателям Смерти.
Кусок пирога на тарелке обрывает лишнюю рефлексию.
Лестрейндж принимается за еду, едва удостаивая кивком пожелание аппетита - с аппетитом у него все в порядке. Иногда ему кажется, что он способен есть сутками - или сожрать пол Лондона. Полубезумныый домовик, обнаруженный ими с Рудольфусом в один из визитов к руинам Холла, свои функции исполняет не слишком качественно, хотя и усердно: пятнадцатилетнее отсутствие хозяев и разрушение поместья, к которому он был магически привязан, практически уничтожили его, так что к концу января Рабастан уже не удивляется, обнаруживая поданный ужин в виде полусырой картофелины с гарниром из яблочного пюре. Тем приятнее мясной пирог - совершенно нормальный, совершенно съедобный мясной пирог.
Кусок с его тарелки исчезает так быстро, что это можно считать либо весьма горячим комплиментом хозяйке, либо злостным нарушением правил этикета. Лестрейндж в легком замешательстве откладывает столовые приборы, рассматривая опустевшую тарелку, но взглядами пирога не вернуть.
Необычайно чуткая сегодня ведьма - или он просто в разговорчивом настроении - отвлекает от загадки исчезновения пирога.
- Наверное, исследования,  - медленно отвечает Лестрейндж, оценивая каждый из предложенных вариантов. - Для того, чтобы больше никто не поддался очарованию идеи о слиянии миров, необходимо раз и навсегда провести четкое разделение маггла и мага - и желательно на физиологическом уровне. Я занимаюсь кое-какими наблюдениями в этой области, - признается он, подумав. Имени Эммелины Вэнс не упоминает - Непреложный Обет Яэль Гамп не распространяется на других людей, Вэнс может повредить, если вдруг Гамп захочет вновь получить благоволение нынешней администрации Аврората.
- Еще права полукровок - возможность их взаимодействия с родовой магией. Ты должна знать, что сейчас эта область практически не изучена. И с правами магических популяций Министерство не продвинулось ни на шаг с восемьдесят первого - а совершенно очевидно, что разумным видам и нелюдям, существующим бок о бок с магами, нужно четкое представление об их месте в магическом мире...
Он замолкает резко - так резко, что это повисает в кухне.
Угрюмо смотрит на Гамп.
- Какая разница? - спрашивает, отодвигая тарелку. - Это все равно будет после войны.
Стакан в руке уже привычен - но Лестрейндж медлит, не торопится выпивать налитое. Меряет взглядом остатки в бутылке - не в огневиски ли причина его внезапной и дорогой откровенности.

- Ты не права, - мотает головой Лестрейндж, глядя в пустой стакан. - И Дрейк не прав. Если есть своя цена у войны, то должна быть своя цена и у мира.
Замолкает так же резко, как и она чуть раньше. Час назад он выяснил, какова цена лично его мира: жизнь его брата.
Цена действительно есть, но только она слишком высока, и потому остается только война. На кой ему мир, если он будет значить предательство рода.
Ведьма права только в том, их - сторонников Лорда - меньшинство, но когда-то они уже были в похожем положении, и к ним приходили вновь и вновь.
- Меньшинство - это пока. - Нарушает он тишину, доливает в оба стакана, отмахивается от дымного облака. - Пока.
Слова веско падают в пустую тарелку, оседают масляной уверенностью.
- Скоро те, кого все устраивает, убедятся, насколько ненадежен их мир. Насколько уязвимы их семьи, их дети. Насколько они сами уязвимы. И те, кому будет предназначено это послание, услышат его. И придут к нам.
Лестрейндж адресует ведьме бесстрастный взгляд, первым выпивает и тут же наливает себе по новой.
- Количество - это категория временная. И легко изменяемая. Если не задумываться над тем, что ты делаешь.
Он обрывает сам себя - разговор заходит в нежелательную плоскость. И серьезный, почти неприятный взгляд Яэль Гамп становится еще одной вешкой, намекающей ему, что стоит заткнуться.
Он бы, может, и заткнулся - но что-то ему мешает. Может быть, возможность выговорить то, что привело его сюда. Может быть, виски. Большой разницы для него нет.
- Я предложил Скримджеру сделку. Хорошую сделку. Я предложил ему победу, но он больше хочет крови - крови моего брата. По твоему, долго продержится такой Министр? Он отказался от победы ради того, чтобы не упустить Рудольфуса - ты думаешь, он пожалеет кого-нибудь с вашей стороны? Тебя, себя, твоих коллег из хит-визардов?

Вспышкой, внезапной и от того еще более шокирующей, - чувство общности. Он считал, что им с Яэль Гамп не суждено даже тенью взаимопонимания быть объединенными, а вот поди же ты, она проговаривает, вслух и запросто, его собственный страх. Не страх даже, ужас - нутряной ужас.
Видимо, общий для всех чистокровных - последних в своих родах. Ужас от того, что с их смертью, случайной ли, глупой ли или любой другой, не останется больше в живых не просто конкретного мага или волшебницы, а целого рода, семьи. Имени, что уходит корнями далеко в прошлое.
Несмотря на все свои особенности, которые бесят его подчас до злости, она все же где-то глубоко такая же как он - и боится того же.
Взаимопонимание на этой кухне - из разряда недостижимого, а потому Лестрейндж дает себе время чуть ли не насладиться моментом.
Наливает ей в стакан, подливает себе - от бутылки остается едва ли треть, они хорошо взялись за дело. Возможно, ей тоже есть, что залить хорошей порцией огневиски.
Например, вот это - сознание того, что она не выполнила свой долг перед родом.
Лестрейнджу немного легче - помимо него, есть Рудольфус и Беллатриса, и хотя их брак не произвел на свет до сих ничего, кроме уродливого подобия привязанности и извращенной верности, Рабастан в курсе, что Рудольфус собирается изменить эту ситуацию и уже достиг кое-каких успехов.
Яэль Гамп же приходится рассчитывать только на себя.
Он понимает, что последние пару минут таращится на ведьму излишне пристально, отводит взгляд, но тут же снова поднимает голову:
- Почему у тебя нет детей? - в лоб спрашивает он, не собираясь подбирать выражения. - Я знаю, ты была замужем. Дважды.
Последнее звучит чуть ли не обвиняюще - мужчине из рода Лестрейнджей нелегко даже представить себе возможность развода, не говоря уж о том, что этих разводов могло быть несколько - и Рабастан недовольно хмурится: он не собирался ее осуждать. По крайней мере, не за разводы. За бездетность, за то, что она играет в игрушки, когда на кону куда большее - но не за разводы.
- Это же не прихоть. Это твой долг - дать роду наследника, - упрямо продолжает он, озвучивая настолько банальные вещи, что об этом даже говорить как-то не принято. - А ты вместо этого занимаешься драккл знает чем, роешь себе яму, и даже с Ирвингом Дрейком, который, разумеется, тебе не пара, но все же, у тебя вряд ли будут дети.
Все это он выпаливает на одном дыхании, со стуком ставит стакан на стол - на сей раз отрицать еще сложнее, он определенно осуждает легкомысленное поведение Яэль Гамп.
Отчасти потому что завидует - она еще может исполнить свой долг. Может ускользнуть из-под колпака Министерства, от надвигающейся войны, выйти замуж куда-нибудь подальше - чистокровная, молодая, привлекательная. Она не привязана ни к сумасшедшему брату, ни к Метке, напоминающей о том, кому принадлежит верность Лестрейнджей.

Когда он говорил, что у нее с полукровкой Ирвингом Дрейком не будет детей, он и не ожидал, что окажется возможно прав в том самом, физиологическом смысле. Проблема недонашивания - или как это вообще называется, прости, Мерлин,  - в последнее время ему хорошо знакома чуть ли не по личному опыту: Рудольфус ходит мрачнее тучи, дай ему возможность - убил бы Марлен Маккинон еще раз только лишь за одно ее проклятие.
То, что у Гампов эта проблема может стоять ребром без всякого проклятия, в общем-то, не так уж и удивительно - родовая магия материя тонкая, малоизученная, и на нее уж точно нельзя повлиять. Ты либо принимаешь правила игры, либо - либо выбываешь из общего зачета. Не такая уж и дура Яэль Гамп, раз отказывалась рисковать.
Он не настолько пьян, чтобы не начать автоматически мысленно решать эту задачку, озвученную ею сквозь выдохи сигаретного дыма,  - а может, как раз настолько.
Представители старых чистокровных семей, от кого она могла бы выносить ребенка, формируются в короткий, но все же существующий список: кажется, у Уизли старший сын давно перешагнул границу совершеннолетия. Амикус Кэрроу. Сириус Блэк. Яксли. Он сам.
Абстрактный разговор неожиданно приобретает неприятную конкретику: не столько неприятную даже, сколько пугающую. Они вслух говорят о том, о чем он предпочитал не думать, и, видимо, от него требуется сказать что-то в ответ на ее болезненную откровенность. Видимо, что-то ободряющее, но, как он не старается, не слишком уютно чувствуя себя в подобной ситуации, ничего ободряющего в голову не лезет: Амикус Кэрроу скорее убьет рыжую авроршу из семьи, отказавшейся присягать Темному Лорду, чем наградит ее ребенком. Уизли - предатели крови. Яксли слишком стар. Сириус Блэк практически покойник, а он сам - ну, с ним вообще все ясно.
Список есть, но пользы от него с практической точки зрения никакой.
Война, начавшаяся чуть ли не до его рождения, внесла свои коррективы, лишила Яэль Гамп практически всех шансов на продолжение рода.
Родовая магия Лестрейнджей хотя бы не требует от него искать жену на Острове - иначе он был бы в положении не лучше.
Впрочем, мрачно кивает сам себе Лестрейндж, его акции на брачном рынке материка не высоки - кто же захочет родниться с семейством, настолько явно доживающий последние дни, если не случится чуда? Кто захочет отдавать дочь в род, представители которого обречены?
Поэтому для него лично еще более важна победа: в случае нового поражения Лорда, в случае, если он, Лестрейндж, останется на стороне проигравших, в случае, если Беллатрисе так и не удастся произвести на свет здорового и крепкого наследника, для них всех все будет кончено в самом главном смысле слова.
- Есть ритуалы. Помогающие доносить, - после длительной паузы выговаривает Лестрейндж, снова берясь за бутылку - у нее в стакане пусто, и это его нервирует.
Его слова звучат совсем не так успокоительно, как он хотел бы - а он еще даже не вдался в подробности этих ритуалов. Подобная магия всегда темна, и цену выставляет соответствующую - а его рыжая знакомая, кажется, из тех, кто верит в постулаты о равноценности любой жизни и вряд ли пойдет на убийство, которое не будет оправдано с точки зрения законов Министерства.
- И что ты собираешься делать? - спрашивает он наконец, потому что не в состоянии поверить, что она ничего не собирается с этим делать. Слишком сильна его вера в долг перед родом, чтобы допустить, что ведьма из Гампов будет просто ждать либо счастливого случая, либо позволит роду сгинуть.

- Я не, - начинает Лестрейндж в наступившей тишине, контрастирующей с шумом только что выключенной воды,  - и замолкает.
Что именно "он не" не приходит в голову.
Он не уверен, что это хорошая идея? Ну, варианта лучше может и не быть.
Он не обеспокоен перспективами собственного рода? Чушь и дичь.
Он не собирался жениться? Разве что прямо сейчас, потому что в прошлом у него была очаровательная невеста, которая давно носила бы статус миссис Лестрейндж, не вмешайся Азкабан.
Лестрейндж отставляет стакан, не глядя на ведьму, задумывается.
Для нее, для них обоих это, действительно, неплохой выход: если ребенку Беллатрисы так и не суждено появиться на свет или прожить достаточно долго, чтобы его начала хранить от проклятия родовая магия, его собственный старший сын станет наследником рода. Второй же после ритуалов сможет продолжить род Гампов, приняв имя. Если же старания Рудольфуса увенчаются успехом, перейти в материнский род сможет старший.
Сохранить два чистокровных рода само по себе достижение.
В текущей ситуации - подвиг.
Бутылка огневиски для взаимопонимания с женой - не самая страшная цена, которую Лестрейндж, положа руку на сердце, был готов заплатить за исполнение своего долга.
- Ты сможешь выносить двоих? - переводит он разговор в практическую плоскость, не тратя времени на констатацию очевидного - ему нужен наследник. Не меньше, чем ей. - Потому что, если Рудольфус не даст роду сына, мой старший получит имя Лестрейнджей. И это не обсуждается. И тогда тебе нужен будет еще один ребенок. Для Гампов.
В такой трактовке дети в его мыслях сводятся к неодушевленным предметам не торга даже, а исполнения собственных задач, но это-то его вообще не трогает.
- И вот еще что. Меня могло зацепить смертное проклятие. Если так, то я обману твои ожидания. Я узнаю. Это не сложно.
Он прекрасно отдает себе отчет в том, что происходит - врут, наверное, про огневиски. В любом случае, пить больше не хочется. Да и, вроде как, незачем: перспектива продолжить род нивелирует разрушительный эффект от отказа Скримджера. Пусть хоть всех их поубивает, если Яэль Гамп понесет - но это, разумеется, Лестрейндж благоразумно оставляет при себе.
- Ладно, -  неуместно заявляет он, поднимаясь на ноги - его ведет, приходится ухватиться за спинку стоящего рядом стула, но это быстро проходит. - Мне пора. Я сообщу тебе, когда что-то узнаю.
Ограничивая будущее этим моментом, он осознанно не забегает вперед дальше - туда, где, в случае, если его перспективы окажутся положительными, им нужно будет обсудить ряд других нюансов. Например, брак - потому что возможному потомству и так предстоит немало ритуалов, чтобы еще и каждый раз примирять родовую магию не состоящих в браке чистокровных родителей. В общем, там, позже, будет, о чем поговорить - пока у него есть задача минимум - уточнить насчет проклятия и себя - и задача максимум - пережить нападение на Хогвартс.
С конкретными задачами ему становится значительно, значительно лучше.
Не удосуживаясь надеть захваченную со стула куртку, он аппарирует прямо из прихожей, очень надеясь, что достаточно трезв, чтобы обойтись без повторного расщепа.
В бутылке еще треть - возможно, для следующего разговора по душам.