Время, которого всегда было в достатке, вдруг обернулось к Лестрейнджу не самой дружелюбной стороной. К концу января уже невозможно было игнорировать сладковатый смрад из-за плеча, где поселилась ухмыляющаяся костлявая, и Рудольфус намного острее ощущал, что не может больше безоглядно выходить под вспышки атакующих чар. Ему надлежало исполнить свой долг, и на сей раз он был готов пройти до конца.
Ни мрачный Рабастан, ни целеустремленная Беллатриса - никто не мог понять, чего на самом деле стоит Рудольфусу обращение к Долохову или и вовсе незнакомому арабу с наилучшими рекомендациями. Его вина не могла быть искуплена им одним, и как бы не отгонял старший Лестрейндж мысли о неудаче, они неотступно следовали за ним.
Родовая магия, отозвавшаяся на руинах Холла несмотря на прошедшие годы, несмотря на ритуал, проведенный в стенах Ставки, требовала своего и недвусмысленно напоминала Рудольфусу, что невыполнение его долга будет чревато последствиями. Наверное, что-то похожее испытывала и Беллатриса, но Лестрейндж не спрашивал, а она сама эту тему е поднимала. Достаточно было и того, что они сходились в самом главном: роду нужен наследник.
Слегка прихрамывая, Рудольфус спустился в гостиную, заслышав шум, и остановился у лестницы, созерцая хаос.
Приглашенный артефактор держался спокойно, расспрашивая Младшего о заполученном проклятии, но Рабастан мялся, бормотал что-то невнятное, держал паузу, будто на сцене, и Рудольфус под полным надежды и затаенного облегчения взглядом брата сошел с последней ступени и направился к источнику освещения, чтобы показаться артефактору - смуглому мужчине в чем-то, отдаленно напоминающем дорожный костюм.
- В тот день они все умерли - целая ветвь прекратила свое существование, - Лестрейндж даже не пытается скрыть самодовольство и гордость, рассказывая о своих жертвах. - Отец, мать, дочь, сын и его беременная жена - они не ждали нас, хотя могли бы: дочь числилась в Ордене Феникса, помогала нашим врагам. Была нашим врагом. Их коттедж почти не был защищен, это не потребовало больших усилий - мы знали, куда идти. Все было кончено меньше, чем за полчаса, и дочь, получив смертельное проклятие, уже знала, что вся ее семья мертва - знала, что мы не оставляем в живых. И она прокляла всех, кто был в доме. Вы заплатите, сказала она. Все заплатите.
Лицо Рудольфуса застывает гримасой обжигающей яростной ненависти - проклятая магглолюбка даже из могилы умудряется вредить ему. Залеченные шрамы на виске и вокруг глаз проступают бледными пятнами на смуглой от природы коже, он стискивает кулаки.
- Полудохлая  сука, умирая, использовала свой единственный шанс отомстить. Должно быть, прибегла к родовой магии, потому что наш колдомедик не может сказать ничего конкретнее констатации наложенного проклятия. Если ты определишь, с помощью чего можно нейтрализовать проклятие, я заплачу, осыплю тебя золотом. Если нет - ты умрешь, - скрежещет Рудольфус, недвусмысленно вытягивая из-за рукава волшебную палочку. На кону намного больше, чем жизнь иностранца, на кону будущее. - Все, что угодно, лишь бы моя жена смогла понести. И ты не пожалеешь - до конца жизни ни о чем не пожалеешь.

[nick]Rashīdī al-Khwarizmī[/nick][status]артефактор, 46[/status][icon]http://sd.uploads.ru/DT1nj.jpg[/icon][info]продаст, купит, создаст и отремонтирует артефакт. Дорого, качественно.[/info]
Упустить возможность отточить свое искусство при взаимодействии с родовым проклятием Рашиди не мог - и потому не колеблясь принял сомнительное предложение подобрать или создать артефакт, который мог бы помочь чистокровному семейству обзавестись наследником. Проблема в целом не казалась излишне сложной - артефакторы частенько имели дело с тем или иным аспектом деторождения в семьях, где наследник ценился подчас буквально на вес золота, не говоря уж о всевозможных оберегах, амулетах и артефактах, долженствующих защитить первенца от сглаза или шального проклятия - зато казалось интересным погрузиться еще глубже под показную сдержанность англичан. Семейство, которому на помощь и собирался прийти аль-Хорезми, по его даже краткому экскурсу в новейшую магическую английскую историю, должно было сделать экскурсию еще эксклюзивнее - представители таких семей несли на себе отражение родовой магии, подчас угрожающей, но всегда вдохновляющей, и аль-Хорезми рассчитывал набрести на пару оригинальных идей и получить достаточно золота за беспокойство.
Если бы только ему дали всю необходимую информацию.
Его провожающий разговорчивостью не отличался - с таким же успехом Рашиди мог допрашивать песчаный бархан - и артефактор начинал приходить в раздражение, как следует, впрочем скрываемую за маской предупредительной угодливости, будто приросшей к лицу восточного мастера. Его терпения хватило бы еще на час с лишним блуждания по кругу и уточнение своих же собственных вопросов, но этой взаимной пытке пришел конец, стоило в гостиной, которую аль-Хорезми уже начал постепенно оборудовать под нужны предстоящего действа, появиться еще одному магу - рослому, мрачному и с первых же слов расставившему акценты.
Самодовольство, граничащее с хвастливостью, с которой новый действующий персонаж - Рашиди не составило большого труда сообразить, что перед ним глава рода - делился воспоминаниями об обстоятельствах получения предполагаемого проклятия, оставило артефактора в глубокой задумчивости: пожалуй, дело может быть отягчено далеко не единственной враждебной Лестрейнджам эманацией, и, следовательно, чем-то простым и средней эффективности не обойтись.
К счастью, из речей Рудольфуса Лестрейнджа явствовало, что скупиться тот не будет.
Аль-Хорезми расцвел сладкой улыбкой, делая вид, будто угрожающе вытащенной палочки попросту не замечает - хотя сердце пустилось вскачь под длинной белоснежной галабеей - и отставил на ближайшую поверхность удерживаемый до сих пор в руках сосуд с дыханием джинна. Женщина, смертельной тенью скользнувшая к Рудольфусу, несомненно, могла быть только его женой - печально известной Беллатрисой, родной сестрой его Английской Розы и не имеющей с ней ни малейшего внешнего сходства.
Однажды, когда Рашиди едва отплыл из Александрии, не желая подвергать трансгрессиии чрезвычайно хрупкие и чувствительные артефакты, на него напали маги-радикалисты, не считающие артефактологию магическим занятием - они угрожали потопить кораблю вместе с товаром, а самого Рашиди вздернуть на рее в память о славном прошлом своих предков-финикийцев, но даже тогда аль-Хорезми чувствовал себя в большей безопасности, чем в этой необжитой гостиной с гуляющим по ней ветром и облезлой мебелью.
На бедре в ножнах покоился зачарованный ятаган, несколько артефактов разной степени эффективности красовались на его пальцах и одежде под видом безобидных украшений, но татуировки на предплечьях и лопатках зудели, намекая своему обладателю на то, что ему лучше бы свести общение с этим семейством к минимальному.
- Господин Лестрейндж, госпожа Лестрейндж,  - учтиво поклонился Хорезми в традициях своего народа, задержав понимающий взгляд на волшебной палочке - игнорировать ее, как пришло ему в голову, было бы себе дороже: Рудольфус Лестрейндж не выглядел человеком, чьими словами или намеками стоило бы пренебрегать. - Поверьте, я лучший специалист в вопросе, который вас интересует - и если на одном из вас есть смертное проклятие, я создам или подберу артефакт, который сведет негативное воздействие чужой магии к минимуму. Это потребует времени, сил и, наверняка, будет не слишком приятно, но я уверен, вы по справедливости наградите мастера, который проделал долгий путь, чтобы быть вам полезным...
Приложив раскрытые ладони  сердцу, аль-Хорезми поклонился вновь, не спуская глаз с невысокой женщины. Она не выглядела здоровой - в его краях к такой жене брали еще двух - но эти соображения Рашиди благоразумно оставил при себе, переосмысляя сказанное ее мужем.
Значит, предсмертное проклятие - и причем, как стало ему понятно из скудного рассказа младшего брата и короткого, но красочного - старшего, проклятие от умирающей чистокровной ведьмы, чья семья была уничтожена незадолго до ее собственной смерти и о чем она прекрасно знала. Идеальные условия, чистейший эксперимент - если Лестрейнджи до сих пор таскают ноги, их собственная магия, должно быть, неплохо старается, но вот сохранить зачатие уже не в силах: предсмертное проклятие требует гибели, причем расходится в роду как моровая язва, причиняя, впрочем, наибольший вред тому, на кого непосредственно пало.
Он вновь оценил физическое состояние женщины - ее бледность, натянутую кожу на ключицах, запястья, похожие на сухие ветви - и скорбно поинтересовался, впервые осознавая, что старший Лестрейндж мог и не шутить, обещая ему смерть в случае неуспеха:
- Кто из вас был проклят? На кого смотрела проклинающая? Госпожа? - ему стоило разузнать об обстоятельствах приобретения проклятия до того, как он отправился сюда - но никто не мог сказать ничего внятного, а теперь этот недостаток информированности мог стать роковым. - Прошу, ведьма, что выразила проклятие, знала, что умирает? Знала, что все ее родственники мертвы? Вы уверены в этом?

Появившаяся возле него жена встала рядом, как и должно. Все запланированное касалось Беллатрисы не в меньшей, если не в большей степени, нежели его самого, да и по очевидным причинам именно на нее в конечном итоге и возлагалась наибольшая ответственность. И взгляды, которые артефактор бросал на ведьму, Рудольфусу не нравились. Было что-то презренное в самой манере араба, в его витиеватых фразах, напоминающих Долохова, вечную занозу в ткани существования Лестрейнджа. В его излишне, даже наигранно выказываемом чуть ли не подобострастии.
Рудольфус сощурился, глядя на Хорезми. В конце концов тот не стал отпираться, заговорил о вознаграждении. Лестрейндж, не так давно обретший контроль над сейфами, в которых все еще было достаточно золота, нетерпеливо кивнул, обхватывая жену за узкие плечи.
Как и всегда, ощущение ее тела под рукой вызвало в нем плохо контролируемое желание обладать ею здесь и сейчас, немедленно и навечно, но даже это, давно ставшее инстинктом, отступило перед тем, что им предстояло: перед исполнением долга.
Магия, признавшая Беллатрису в декабре, напоминала о себе все чаще и чаще за последний месяц, и темномагический ритуал, проведенный Уолденом на руинах Холла и вернувший Лестрейнджу прежнюю остроту зрения, с чем не справились ухищрения Вэнс с точки зрения нетерпеливого Рудольфуса, только усугубил требования родовой магии. Наверняка это сказывалось и на жене, но она не жаловалась, как не жаловался и он сам. Им и так было сделано большое послабление - пришло время расплатиться.
- Награжу в любом случае, - ощерился Рудольфус, - тебе выбирать: золото или сталь.
Если этот сладкоголосый маг не уяснит, с кем имеет дело, будет проще убить его и найти нового. И если бы не срочность, Рудольфус именно так бы и поступил, раздраженный сверх меры уточнениями, которые снова и снова озвучивал араб.
Видимо, Рабастан понимал, чем чревато искушать терпение его старшего брата, потому что вылез со своими комментариями, однако, вопреки обыкновению, это отчасти и охладило пыл Рудольфуса.
- Все так. Ну, может, знала, что все ее родственники умирают в этот самый момент. - Он снова ослабился, широко и бешено. - Спастись или спасти кого-либо она уже не могла и понимала это. Но какая разница? Переходи к делу, мастер, или имеет значение, знала ли она, что осталась последней и что счет ее жизни идет на секунды?
Он с плохо скрытым презрением оглядел постепенно вытаскиваемый из кофров хлам и сунул волшебную палочку в ножны на рукаве.
- На меня она смотрела, сука эта. Уставилась прямо в глаза. Но в комнате нас было, - Лестрейндж прикинул, припомнил события пятнадцатилетней давности,  - четверо. Пятеро?
Он оглянулся на Беллатрису, ожидая подтверждения своим словам.

Какой бы ритуал не проводил артефактор, младший Лестрейндж в восторг не пришел. Он был уже достаточно опытен, чтобы понимать: кровь, взятая у волшебника, тем более кровь, взятая добровольно, могла бы стать сильным оружием против самого мага, однако, взглянув на лицо Рудольфуса, оставил свои сомнения при себе.
Рекомендации аль-Хорезми должны были заставить Рабастана доверять артефактору, и он учился - в том числе, учился доверять Нарциссе заново. слишком многое было поставлено на карту, и сомнения в ней могли вернуть его обратно на путь бездействия - а этого Лестрейндж не хотел.
Пока араб занимался Беллатрисой, Рабастан оказался поблизости от Рудольфуса, следя взглядом за манипуляциями аль-Хорезми. Кое-что о подобных извлеченной из кофра чаше артефактах он слыхал, и теперь с интересом следил за тем, как ловко действует мастер.
Очевидно было, что результат, произведенный соприкосновением крови Беллатрисы и дна чащи, для Хорезми неожиданным не был: он многозначительно покивал, но пока не стал комментировать увиденное и перешел к Рудольфусу.
Здесь последствия были куда ярче. Пока араб очищал чашу, порядком изувеченную, Лестрейндж очистил воздух - от черного пара слезились глаза, дышать было тяжело даже в паре шагов - и перенес внимание на мастера.
Тот растерял всю свою угодливость и теперь действовал намного увереннее, распоряжаясь в помещении, а его последняя фраза отозвалась в комнате многозначительной тишиной и повисла в воздухе.
Рабастан уставился в сторону, разглядывая кусок свисающих со стены обоев, в прошлом определенно отличающихся изяществом и элегантностью.
О том, что единственным кровным родственником Рудольфуса был он сам, едва ли стоило напоминать брату - Лестрейнджи гордились тем, что не плодились как безродные коты, и вот теперь это грозило обернуться... проблемой.
Власть главы рода распространялась в их семье так далеко, что, прикажи Рудольфус, его младший брат не должен был бы сопротивляться приносимой жертве - но Рабастан вовсе не был уверен, что готов зайти так далеко в доказательстве своей верности. Он знал о своем долге, знал о своем месте - но, Мерлин, Рудольфус не потребует от него смерти. По крайней мере, в это хотелось бы верить, а пока Лестрейндж - вдосталь, хотя и не впервые прочувствовавший, как трудно быть младшим в роду - индифферентно изучал комнату, дожидаясь вердикта брата.

[nick]Rashīdī al-Khwarizmī[/nick][status]артефактор, 46[/status][icon]http://sd.uploads.ru/DT1nj.jpg[/icon][info]продаст, купит, создаст и отремонтирует артефакт. Дорого, качественно.[/info]
Артефактор, полностью поглощенный своими прикидками об условиях благополучного исхода заказанного, не обратил внимания на повисшую в комнате паузу. Для него, благословленного семьей большей, чем уместилось бы в этой гостиной, выросшего и воспитанного в жестоких восточных традициях, подразумевающих рождение "лишних" отпрысков от наложниц как раз на такой случай, его предложение не было ни шокирующим, ни невыполнимым - самый естественный размен, на который всегда должен быть готов маг, желающий переступить через условия смертного проклятия.
И потому он продолжил перебирать артефакты, отставив в строну исполнившую свое предназначение чашу, а поднял голову, только когда старший из братьев потребовал подтверждения.
И больше глаз уже не опускал, наблюдая за происходящим не без интереса.
Сложив перед собой домиком пальцы, Рашиди полупоклонился-полукивнул вместо ответа на вопрос, проводил взглядом отлетевшее в сторону кресло.
Негромко кашлянул, привлекая к себе внимание обоих, а затем кашлянул громче.
- Это наилучший способ, господин, если вы хотите получить здорового наследника, на которого проклятие не будет воздействовать. Жертва с вашей стороны, принесенная вами лично, отданная вами жизнь связанного с вами по крови даст плоду силы, чтобы выжить и выйти из-под власти чар. Иначе я не вижу возможности избавиться от проклятия, оно слишком сильно - прошло немало лет, но его мощь нисколько не утихла. Увы, вашим детям не суждено пережить первый год, если вы не пойдете на ритуальную жертву.
Он намеренно избегал уточнений, потому что этот вопрос братьям нужно было решить между собой, и также намеренно игнорировал очевидное безумие старшего: безумцы редко знали о своем недуге и никогда не бывали благодарны, если на это обращали их внимание.
К тому же, чтобы не произошло дальше, каким бы решением не окончилось, аль-Хорезми предполагал, что его это никак не коснется: пойдет ли Рудольфус Лестрейндж на его условия или предпочтет сохранить жизнь брату, это его дело, а никак не Рашиди.
- Жаль, господин, что у вас нет незаконных отпрысков, которых магия могла бы принять, - равнодушно проговорил он. - Но, боюсь, иного выхода нет. Если до конца года с момента зачатия жертва не будет принесена, ребенок умрет вне зависимости от наших усилий или желаний - и так будет с каждым.

В какой-то момент Рудольфус потерял то, к чему стремился, и просто продолжал надавливать на беззащитное горло Рабастана, чувствуя, как под его рукой тот еще пытается дышать.
Младший мог думать о себе все, что угодно: что он умнее, хитрее, способнее, но они оба знали, что он слабее. Его место всегда было позади, и Рудольфус любил время от времени напомнить Рабастану, что он в самом деле из себя представляет.
Что он не бессмертен, что его жизнь принадлежит главе рода, который волен распоряжаться ею как ему заблагорассудится.
Младший брат был тем самым вторым шансом дать роду наследника, если бы не справился Рудольфус, сам смысл его жизни заключался в том, чтобы продолжить род - и именно этой цели Рабастан послужил бы, принося себя в жертву.
Усиливая давление, Рудольфус навалился на брата, глядя ему в глаза - он ждал просьб, хныканья, его младший брат никогда не мог противостоять ему в физическом контакте, и даже та их стычка после побега всего лишь указала Рабастану на его место, но брат молчал, глаз не отводил, хотя не мог не понимать, что его жизнь не имеет ценности.
Слова артефактора Рудольфус пропустил мимо ушей, забыв о том, что в гостиной есть кто-то еще кроме них с Рабастаном: отвлечь его сейчас могла бы только Беллатриса, но она предпочла не вмешиваться, знакомая получше многих с нравом своего мужа.
Когда брат прохрипел просьбу отпустить, он только ухмыльнулся, раздвигая губы в широкой безумной улыбке, но брат настаивал.
Рудольфус прислушался к голосу, который пел в его голове, но ожидаемого требования смерти не услышал: зверь внутри него оберегал свою стаю в любом состоянии, чувствовал брата и жену на расстоянии, не желал им смерти. Они принадлежали ему, но должны были быть живыми, быть рядом.
Он чуть ослабил хватку, а затем опустил руку и отвел палочку, отступив на шаг и давая Рабастану возможность отлепиться от стены: его слабый младший брат действительно разбирался во всех этих вещах, связанных с условиями и ритуалами, а потому, если он говорил, что знает, что делать, так, скорее всего, оно и было.
- Говори, - проскрежетал Рудольфус, взглядом останавливая Рабастана перед очередным тычком.
И тот заговорил.
Рудольфус облизал сухие губы, покатал на языке эту возможность, о которой твердил брат, повернулся к арабу:
- Это так? Это может сработать?
А затем снова посмотрел на брата:
- Сэбиры наверняка расторгли помолвку - твое пожизненное давало им такую возможность. Не думаешь же ты, что она надеялась, что ты сбежишь и вернешься жениться на ней?

Руки Рудольфуса на плечах вселяют уверенность, что она спустилась не зря. Агрессивный настрой мужа, направленный не на неё, наполняет Беллатрису азартом, который вселяется в неё во время рейдов. Ритуал, это, конечно, важно, но пока происходящее превращается для мадам Лестрейндж лишь в очередную игру. Она просто пожимает плечами в ответ на слова Рудольфуса - тяги к запоминанию мелочей за ней никогда не наблюдалось.
Когда артефактор вынимает изрядно потрёпанную чашу, на лице Беллатрисы проявляется интерес, который он до этой поры старалась скрыть. Она с готовностью вытягивает вперед руку, едва не поддаваясь искушению превратить необходимую процедуру в очередной кокетливый жест, и с интересом наблюдает во что превращается её содержимое, не переставая ненавязчиво упираться в Рудольфуса плечом.
Серые клубы дыма заставляют Беллатрису сморщится, однако реакция артефакта на кровь Рудольфуса куда более впечатляющая и неприятная. Хорошо, что Беллатриса не попалась на глаза Маккинон, потому что была занята вырезанием нерождённого ребёнка из живота её невестки, или кем там она приходилась Марлен. В голове проскальзывает крамольная мысль о том, как Лестрейнджу вообще удалось протащить в себе подобное проклятие пятнадцать лет, но Лестрейндж встряхивает головой, избавляясь от неё и предпочитая не задумываться о тонкостях ритуалистики, тем более, что почти под носом у неё происходит нечто поинтереснее.
Беллатриса переводит взгляд с Рудольфуса на Рабастана и обратно. К счастью, они слишком увлечены друг другом, чтобы заметить на её лице промелькнувшую улыбку. Как хорошей свояченице, ей, конечно, жаль младшего Лестрейнджа, но комичность ситуации всё равно доставляет определенный шарм. Впрочем, это быстро сменяется волнением за судьбу одного из братьев.
Беллатриса нерешительно смотрит на супруга, готового вскрыть младшему ребра палочкой, и машинально посасывает безымянный палец, слизывая выступающую кровь. В ней борется желание вмешаться и остановить потенциальное братоубийство с нежеланием огрести по полной. И пока второе побеждает, она косится на аль-Хорезми. Вряд ли его клиенты обычно так себя ведут. Но к чести араба, он поразительно спокоен, хотя и вмешивается. Вопросы о том, что будет если Рудольфус убьёт брата прямо сейчас без ритуала и насколько оправдает риск эта жертва, Беллатрикс из соображений безопасности оставляет при себе.
Она делает несколько обеспокоенных шагов по направлению к братьям, к счастью, демоны Рудольфуса готовы отложить братоубийство до других времен. Лестрейндж успокаивается и выслушивает план Рабастана по собственному спасению.
Пока ритуал с чашей проводится в третий раз, Беллатриса успевает приблизится к мужу, прижимаясь к нему вплотную. Она обхватывает его за талию, запуская руку под мантию. Вряд ли это остановит его, если на него наплывёт очередной приступ безумия, но не исключено, что она способна отвлечь его от вспышек возможной агрессии.
- Мы всегда успеем его прикончить, - едва слышно замечает она, задирая голову, - но он наш последний шанс. Если умрёт сейчас и ритуал даст осечку, всё будет потеряно. А мы ведь этого не хотим? Я этого не хочу.
Она проводит ногтями по спине Рудольфуса, чувствуя тепло его кожи даже под слоями ткани.
Магические связи Рабастана с кем попало её не интересуют. Он же младший, всегда и всем должен, пусть разбирается сам со своими долгами, зато упоминание о Сэбирах заставляет её фыркнуть. Вернее, мысль о том, как Рабастан будет бегать и пытаться зачать себе ребёнка. Раньше его обязанность продолжить род подразумевалась сама собой, но не была так остро поставлена, не светила в ближайшем будущем. Представить младшего Лестрейнджа в объятиях девушки довольно сложно. Её, кстати, довольно давно периодически занимает вопрос, является ли Рабастан девственником. Возможно, скоро этот вопрос отпадёт сам собой. Ценные замечания о том, что будь она на месте потенциальной чистокровной девушки, Рабастану она бы не дала, Беллатриса оставляет при себе. Впрочем, об этом тоже не стоит много думать, потому что в готовности переспать с Рудольфусом потенциальной чистокровной девушки Беллатриса тоже сомневается.

Он отступает - на полшага, скорее, просто отшатывается, но все же отступает, как отступал всегда. Долго смотрит в лицо Рудольфусу, взвешивая перспективы. Гадая, в самом ли деле тот говорит, что думает.
В самом ли деле убьет его.
Ухищрения родовой магии едва ли смогут стать препятствием ритуалу, на этой самой магии основанному, и, хотя Рабастан в ритуалистике не силен, он склоняется к мысли, что к концу года может быть мертв.
Это странным образом его бодрит: он всегда был равнодушен к спорту, но осознание себя в начале финишной прямой дает ему то, чего не хватало - конкретную цель и конкретные сроки.
А потом - абсолютно внезапно - ему все становится безразлично, кроме этой цели.
- Хорошо, - спокойно отвечает он Рудольфусу, снова отступая, мельком бросает взгляд на Беллатрису - та не вмешивается, не имеет ничего против, по всей видимости. - Договорились.
Наверное, можно было устроить сцену - бросить в лицо брату обвинения в том, что все это - лишь его вина, что он собственными руками уничтожает род, уничтожил своего сына и собирается уничтожить брата. Лестрейндж равнодушно оценивает эту возможность, остается к ней безучастным - его истощила только что случившаяся вспышка, задрала вся ситуация, вся эта неопределенность, тянущаяся с самого декабря, когда он понял, что Рудольфус не собирается отступать.
Как будто могло быть иначе, замечает Розье, и от этой правоты мертвого товарища ломит челюсть, так сильно Рабастан сжимает зубы.
Наверное, нужно было принести клятву, но и это ни к чему, думает Лестрейндж. Он видит в глазах брата, что тот искренен - и точно знает, ради чего был рожден сам. Он и сам не сможет отступить - в них течет одна кровь.
Поворачиваясь к артефактору, Лестрейндж блекло замечает:
- Вы говорили о необходимости перенесения - временного перенесения - проклятия. Как это возможно?

Аль-Хорезми, перебирая в кофре, наконец-то выуживает оттуда искомое - семейные сцены его не интересуют, он собирается выполнить работу, для которой был приглашен, а не выступать в качестве советчика, или, упаси магия, третейского судьи.
- Довольно просто, если у вас есть специалист по ритуалам витальной направленности. И терпение.
Он смотрит в глаза старшему брату, четко выговаривая слова - очевидно, что решения принимает этот Лестрейндж, и так же очевидно, что лучше объяснить все как следует с первого раза, потому что вторых шансов он никому не дает.
- Используя мои артефакты, - мастер демонстрирует нечто, напоминающее чернильницу, плотно заткнутую серебряной пробкой, и стилет, потемневший от времени, - на вашу кожу ритуалист нанесет требуемые руны. Затем в течение суток они должны будут впитаться, сродниться с вами, установить гармоническую связь с проклятием, на которое будут ориентированы. Это достаточно неприятно, однако совершенно безопасно - вы будете испытывать терпимую боль, дискомфорт, однако от приема каких либо обезболивающих зелий вам придется воздержаться - как и от приема любых сильнодействующих зелий. По истечении суток с момента нанесения рун и проведения ритуала вы должны будете вступить в половой акт с женщиной, согласившейся на него добровольно - и на время ваше проклятие будет впечатано в магические узлы этой женщины. Обычно в этой роли выступает супруга, но в вашем случае я бы категорически рекомендовал найти другую леди: при переносе проклятия магический фон вашей жены, имеющий следы и других темных эманаций, не выдержит, тем самым заблокировав зачатие в дальнейшем. Но помните, согласие должно быть добровольным. Может быть, у госпожи есть близкие подруги или сестры, готовые помочь? - обратился он к женщине.
Для Хорезми его предположение не было из ряда вон выходящим: полигамия Востока легко решила бы проблему, но чопорная Англия жила по своим, куда более неудобным правилам.

Рабастан отступает, соглашается, и Рудольфус расцепляет хватку на плече брата, позволяя ему отойти.
У него нет оснований сомневаться в словах брата, ему даже в голову не может прийти, что Рабастан попытается сбежать, скрыться или как-то иначе воспрепятствовать планам своего старшего брата. В конце концов, разве не он - не его младший брат - столько лет в Азкабане ныл о том, что Рудольфус поставил род на грань выживания? Так пусть теперь хлебнет, пусть отвечает по тем же законам.
Рудольфус без следа нежности похлопывает брата по плечу -  так же он мог потрепать по холке породистого пса. Тем же жестом снова гладит Беллатриссу, прижимающуюся к нему, по спине. Его брат и его жена - ключевое слово здесь "его", он он чувствует их обоих продолжением себя, частью себя, и уделяет им соответствующе внимание. Они должны быть рядом - как должна быть при нем рука или нога. О том, что у них могут быть собственные переживания или помыслы, Рудольфус не думает и не думал никогда, игнорируя любые проявления этого в них обоих.
Он снова опускает взгляд на жену, поглаживающую его докуда дотягивается рука. Ему нравится, когда она в таком настроении - но он не связывает это со своим собственным поведением. Рудольфус проводит по впалой щеке Беллатрисы раскрытой ладонью, кладет большой палец ей на губы, пока отвернувшийся Рабастан вновь занимается ем, что ему всегда удавалось лучше - деталями.
- Обязан разобраться, - отвечает он, чувствуя, как судьба Рабастана перестает его волновать. Он отдал распоряжение - дальше брату придется крутиться самостоятельно.
Лестрейндж ухмыляется в лицо Беллатрисы, притягивает ее за талию еще ближе, еще сильнее, как будто хочет вдавить в себя, поглотить без остатка. Четырнадцать лет, в течение которых он не мог коснуться ее, не забыть за полгода, и когда жена поблизости, он хочет чувствовать ее так близко, как это только возможно.
Большую часть пояснений артефактора он пропускает мимо ушей: Рудольфусу сложно сосредоточиться на нюансах, и он считает, что это автоматически забота Рабастана, однако кое-что все же до него доходит.
- Это не проблема, шлюх в Лондоне всегда хватало, - цинично замечает он, не обращая внимания на очевидное недовольство супруги. Со стороны Беллатрисы крайне наивно требовать от него физической верности - для Рудольфуса эта категория просто не имеет к нему отношения, существует сама по себе - для его жены, для любого другого, но не для него.
Он задумывается об Элоизе, но та последнее время растеряла для него большую часть своей привлекательности - Рудольфус быстро пресыщается, и для того, чтобы пересчитать, сколько женщин могли сохранить его интерес длительное время, будет много даже одной руки, и его жена возглавляет этот список, лидируя с большим отрывом, но Элоиза все же добровольно избрала свое место под его рукой, и он собирается возложить эту ответственность на нее.
Он еще не знает, но она откажется, и хотя он изобьет ее так, что ей потребуется помощь колдомедика, Элоиза Паркинсон не отступится от своих слов, объясняя отказ ритуалами собственного брака.
Он еще не знает, но ее отказ приведет его в "Мутабор".
- Готовь зелье, - кивает он на чернильницу и принимается расстегивать мантию. - Наш ритуалист сейчас явится.

Недовольство Беллатрисы распространяется по комнате как ядовитый туман - по крайней мере, так кажется Лестрейнджу, и он не может взять в толк, как его старшему брату удается игнорировать это с такой легкостью. Они братья, в них течет одна и та же кровь - но реакция на Беллатрису... Впрочем, об этом он привычно не думает, отрезая рефлексию и возвращаясь мыслями к происходящему.
Где бы его брат не собрался искать шлюх - и это, кстати, вопрос интересный, потому что Рабастан не уверен, что сейчас самое время светиться в борделях или, упаси Мерлин, отправляться во Францию, не говоря уж о сложности этой затеи - младшему Лестрейнджу приходит на ум, что ему придется сопровождать Рудольфуса, а такой расклад, разумеется, порадовать его не может. Он вообще предпочел бы не отправляться с Рудольфусом в Лондон, никогда, памятуя о том, чем закончился их небольшой выход в книжный - а уж тем более не тогда, когда на носу переговоры со Скримджером: если его брат - если они, чего уж там - убьют еще кого-нибудь? Если натолкнутся на отряд авроров? Если будут схвачены в этом борделе? Катастрофически невовремя.
С прибытием Долохова в крохотной по меркам урожденного Лестрейнджа гостиной становится откровенно тесно - настолько, что в пору добрым словом вспомнить азкабанскую одиночку. Так низко Рабастан, разумеется, не опускается, однако начинает намного острее ощущать, что у него есть дела и вне этого коттеджа.
На приветствие Антонина он отвечает коротким кивком, отступая к стене - сейчас не время, видимо, интересоваться, как продвигается решение по поводу их с Эммелиной экспериментов. По крайней мере, он не хотел бы привлекать к этому внимание Рудольфуса, которое может приобретать различные, в том числе и откровенно нежелательные, формы.
- Может быть, вы можете посоветовать место, где ему не откажут? - негромко спрашивает Лестрейндж у артефактора без особой надежды. - И где конфиденциальность поставлена во главу угла?
По идее, конфиденциальность - это общая характеристика любого публичного дома с учетом достаточно строгих нравов, царящих в магическом обществе, но Рабастан, который все же может похвастаться посещением в том числе и английского борделя в своем до-азкабанском прошлом, прекрасно понимает, что хозяевами, как правило, движет жажда выгоды и желание сохранить добрые отношения с проверяющими их деятельность аврорами. Идти группой едва ли уместно, идти вдвоем - риск больший, чем тот, на который Лестрейндж готов пойти.

[nick]Rashīdī al-Khwarizmī[/nick][status]артефактор, 46[/status][icon]http://sd.uploads.ru/DT1nj.jpg[/icon][info]продаст, купит, создаст и отремонтирует артефакт. Дорого, качественно.[/info]
Передав чернильницу и перо, аль-Хорезм продолжает рыться в кофре, пока не нападает на след небольшой шкатулки из терновника. Отдуваясь, он выпрямляется, держа ее на вытянутых руках и самодовольно улыбаясь.
- Зелье невозможно приготовить без вашей крови, господин, а все прочее необходимое у меня с собой.
С появлением того, кого Рудольфус Лестрейндж называет "нашим ритуалистом" Рашиди всматривается в лицо новоприбывшего и не удивляется, узнавая еще одного персонажа с плакатов под громким заголовком "разыскивается живым или мертвым". Итак, его любезный друг, Английская Роза, Нарцисса Малфой, фактически устроила ему один из самых опасных заказов в его жизни - прямо сейчас он находится в комнате с четырьмя разыскиваемыми преступниками, осужденными на пожизненное заключение в Азкабане и сбежавшими оттуда несмотря на то, что считалось, будто из Азкабана сбежать нельзя, и не имеет ни единой гарантии, что выйдет отсюда живым.
И все же аль-Хорезми артефактор, а это свидетельствует о том, что его инстинкт самосохранения уступает авантюризму.
Он кланяется в ответ новоприбывшему, отмечая, насколько тот деловит - не то торопится куда-то, не то не любит откладывать дела в долгий ящик. Но, в любом случае, судя по уверенным движениям этого мага, тот знает, что собирается делать - видимо, имеет опыт в ритуалах, даже темномагических.
Это разумно, в общем-то: обходиться своими силами - на месте одного из беглецов он бы тоже не доверял чужакам - а ведь с их точки зрения, им врагами кажется чуть ли не вся Англия.
Пока Лестрейндж раздевается, аль-Хорезми торопливо вытаскивает из шкатулки несколько флаконов - сушеные травы, истолченная чешуя русалок, пепел саламандры - в свое время он отдал за него уникальный писчий прибор, не позволяющий написать ложь. Выстраивая флаконы на покосившемся столе, он оборачивается, меряет Рудольфуса профессиональным взглядом, отдельно отмечая шрамы на боку, под нижним ребром.
- Если желаете, господин, я мог бы создать для вас артефакт, который заставит эти шрамы исчезать на время, - он снова кланяется, поглядывая на женщину - в его стране это предложение заинтересовало бы в первую очередь жен.
Он передает Рудольфусу массивный амулет на толстом кожаном шнуре.
- Вот, господин, наденьте и не снимайте в течение последующих суток. Этот оберег не даст вашей магии отторгнуть ритуал, не даст проклятию затаиться. Он расколется в тот момент, когда руны окончательно гармонизируются с вашей собственной магией и жизненной силой - и только тогда вам можно будет его снять. Его стоимость я, разумеется, включу в счет, - легко упоминает Рашиди о том, что запомнил слова мага: тот обещал озолотить его, если ритуал пройдет успешно, а в качестве своих услуг мастер не сомневается.
Вытаскивая пробки из флаконов, аль-Хорезми ждет, пока кубок с кровью не вернется к нему, чтобы добавить все прочие ингредиенты, и, рассеянно подковыривая ногтем большого пальца тугую крышечку - магией здесь, увы, не воспользуешься - понимающе кивает младшему брату:
- Я лишь несколько дней в Лондоне, господин, и еще не знаком так хорошо со всеми прелестями столицы магической Британии. Ходят слухи о том, что где-то здесь есть место, в котором можно воплотить любую мечту,  - он улыбается, сомневаясь, что мечты этих людей вообще найдут себе место под крышей дома удовольствий.

- Может быть, уже проводил такой ритуал, - говорит Рабастан, не слишком довольный тем, что Беллатриса обращается прямо к нему - как будто в гостиной мало других людей. - Сама знаешь, он разбирается в ритуалах...
Он осекается. Почему это "сама знаешь". Если Антонин Павлович занимался ритуалистикой с Нарциссой, чему и был свидетелем младший Лестрейндж, это совершенно не означает, что ритуалистика была темой его занятий с Беллатрикс. По крайней мере, когда он поручался за нее в день принятия Метки, ничего такого сказано не было - а первые же рейды, в которых мадам Лестрейдж приняла участие, продемонстрировали, что она хороша в боевке, включающей непростиловку - так с какого же драккла он решил, что она должна знать, будто Долохов вполне мог бы - по крайней мере, в семьдесят шестом - претендовать на звание мастера-ритуалиста? Может быть, она и не в курсе - иначе разве стала бы спрашивать.
- Ошибется - перерисует, - грубее, чем мог бы, отвечает Лестрейндж, которому и тема беседы не нравится, и слишком близкое присутствие свояченицы. Он отступает как можно незаметнее, чтобы она, вертясь на месте, не задевала его локтями и юбками, но здесь все еще слишком тесно, а он все еще слишком резко на нее реагирует. - Все равно это действует не моментально - должно пройти время.
Артефакт, который мастер так легко включает в счет, Рабастана интересует куда серьезнее, чем руны, которые проявляются на коже его брата. Он обходит Беллатрису, подходит к Рудольфусу спереди, разглядывая оберег - пожалуй, таких символов он не припоминает, и лишь минутное разглядывание позволяет ему начать узнавать кое-что в этих кривых линиях.
- Рука Инанны? - уточняет он с удивлением. - Я был уверен, что этот символ не несет в себе никакой магической силы.
Впрочем, сейчас, разумеется, не время вдаваться в споры со специалистами, а рекомендациям аль-Хорезми его более чем устраивают.
В отличие от его ответа на вопрос о публичных домах.
- Ну что же, - уныло отвечает Лестрейндж, уже предвкушающий эти поиски борделя, отрывающие его от действительно важных дел, а также переговоры с хозяйками и самими шлюхами.
Он понимает, что мастер и в самом деле не так давно в Лондоне, чтобы стать экскурсоводом такого специфического толка, проблема в том, что за четырнадцать лет магический Лондон тоже изменился, и Рабастан не был уверен, что они найдут на прежнем мест бордель, в котором вербовали Петтигрю - а ничего другого ему не приходит в голову.

У Рудольфуса, как обычно, планов - на три жизни.
Долохов, который в целом одобряет такой подход и сам в могилу не торопится, все же усмехается мысленно: видимо, старший Лестрейндж получил новую идею-фикс, и теперь все его действия будут подчинены соображениям продолжения рода в первую очередь, делая его особенно уязвимым сейчас.
- Для этого я и здесь, моя дорогая, - воплощением светской любезности отвечает Антонин на приветливость Беллатрисы, игнорируя ревность в голосе ее мужа. Лестрейндж ревнивец и собственник, но это традиционно доставляет неприятностей по большей степени ему самому. Долохов же любит в женщинах их непредсказуемость, а потому не отказывает себе в общении с мадам Лестрейндж, по части непредсказуемости обогнавшей многих.
Та что-то шепчет деверю и, забирая у Рудольфуса чернильницу, Долохов напрягает слух, что оказывается излишним - из ответа Рабастана и так понятно, что в Беллатрикс проснулось ее неуемное любопытство. Или беспокойство о муже, но Антонин эту версию воспринимает куда скептичнее первой.
- Нанесение рун на тело - одна из самых распространенных ритуальных практик, моя дорогая, и, несмотря на то, что жизни мало, чтобы постигнуть все ее тайны, я достиг немалых успехов в этом в свое время, -  Долохов взбалтывает кровь в чернильнице, передает ее мастеру, бросая короткий взгляд на татуировки, показывающиеся из-под его широких рукавов при движении. - Руны могут перенаправить потоки застарелых проклятий, движений виты, даже, по слухам, повлиять на существенное увеличение магического потенциала - правда, слишком дорогой ценой.
Антонин не собирается далеко заходить в своей лекции, от которой рукой подать до некоторых догадок о природе Метки, объединяющей Ближний Круг, и потому обрывает рассказ:
- Вашему мужу ничего не угрожает, Валькирия - эти рисунки на время и четко ориентированы.
Их четкость зависит от руки Антонина в первую очередь, и это приводит его в приподнятое состояние духа.
Отвечая на ухмылку Рудольфуса насмешливым взглядом, Антонин проверяет острие стилоса, украшенного символами равновесия и силы.
- Будет неприятно, - комментирует он специально для Лестрейнджа, забирая у артефактора уже готовы чернила на крови Рудольфуса.
Первая линия выходит слишком толстой и неуверенной - Антонин недоволен и заставляет себя отрешиться от важности задачи, выжидая, пока не подсохнет след, нанесенный стилосом. Сосредотачиваясь на мысли, что перед ним чистый холст, он снова обмакивает кисть в густые чернила, пахнущие специями и кровью, дорисовывает, воссоздавая по памяти нужные руны. Рисунок сам собой всплывает перед глазами, и движения Долохова становятся чище и легче.
- Не двигайтесь, - бросает он Рудольфусу, который дергает плечами, переходя к следующей руне.
Темные линии на коже Лестрейнджа дымятся, въедаются в плоть, и чернила густеют с каждой секундой все сильнее, но Антонин не торопится, действуя размеренно: малейшая ошибка может стоить Рудольфусу жизни, и это не тот случай, когда можно что-либо исправить, перерисовав, но сообщать об этом Беллатрисе, заинтересовавшейся его действиями, он не собирается.
- Чернила обожгут вас, но отмоются и не причинят серьезного вреда, а вот вашему мужу могут, если вы размажете линию, - он чуть отстраняется, чтобы женщине было виднее, приостанавливает работу, чтобы оценить результат, и приступает к следующей надписи. - И я знаю, где вам могут помочь. Племянница господина Трэверса держит бордель в Лютном - "Мутабор", если мне не изменяет память - и не делает разницы в обслуживании между клиентами, находящимися в любых отношениях с законом, лишь бы платили. Если воззвать к ее происхождению и доброй воле, проблема решится с минимальным риском. Прошу прощения, моя дорогая, - он улыбается Беллатрисе, снова опуская острие стилоса в чернильницу, - что мы обсуждаем это при вас, но дело касается не просто визита в клуб для джентльменов.

- Мы возьмем оба артефакта, - отвечает Рудольфус прежде, чем слово возьмет брат. Тот обещал ему племянника, жертвенного теленка - так пусть позаботится о том, чтобы сдержать слово. Убивать Рабастана старшему Лестрейнджу не то чтобы сложно - с помощью ритуала можно обойти и ограничения родовой магии, но зачем. Он привык к постоянному и раздражающему присутствию младшего брата поблизости, Рабастан ощущается им как нога или рука - жить без него можно, но как-то непривычно.
К тому же, сейчас на счету Организации каждый боевик, а его брат мало того, что не растерял рассудок в Азкабане, так и навыки сохранил.
Крепкие и здоровые сыновья, повторяет про себя Рудольфус.
Мерлин, ему хватит и одного - крепкого и здорового.
Он проходится по жене неожиданно мягким взглядом, ласкающим. Она заходит ему за спину, но Рудольфус чувствует ее, даже не видя, как будто между ними протянута тонкая нить, реагирующая на каждое ее движение.
Пользуясь тем, что Долохов на время прерывает свою работу, может, давая ему стерпеться с жжением, может, из-за чего-то еще, он разворачивается к Беллатрисе, перехватывает ее ладонь, сжимает, заставляя ее распрямить пальцы - руны въедаются в его плоть, боль острая, но быстротечная, хотя неприятные ощущения остаются. Глядя в лицо Беллатрисы, он тянет ее ближе к себе, прикладывая ее руку к своей груди и ведя вверх и вправо, пока ее пальцы не касаются тонкой рунической вязи, берущей начало у самой шее, чуть повыше ключицы.
- Я сделаю ради тебя и этого ребенка все, - это не пустые слова.
Ни суетящийся вокруг артефактор, ни Долохов, вновь взявшийся за стилос, его не волнуют - он смотрит в глаза смыслу своей жизни.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (7 января, 2017г. 23:27)