В жесте Мелифлуа, с которым она поднимается на ноги, механичность инфери. Долохов докуривает, тушит окурок все в той же тарелке, встает гибким и плавным движением, никуда не девавшемся - он, положим, немного сдал, но это еще не повод списывать его со счетов. А если он выбрал Араминту не за красивые глаза - а он выбрал ее не за красивые глаза, помня ее отлично по Германии - то вскоре это и вовсе останется в прошлом, как сентиментальное напоминание об Азкабане и о той цене, что он, не колеблясь, заплатил за верность, как платили в их роду - жизнью, собой.
Профессионализм в ее голосе под стать жесту, и Антонин оставляет при себе скабрезную шутку, готовую сорваться с языка. Приказной тон он как-нибудь переживет, хоть и запомнит.
Долохов не торопится, докуривает, раздевается медленно, без спешки или суеты, не задавая лишних вопросов. Те вопросы, что лишними не являются, задает Араминта - над некоторыми он думает, кое-что приходится вспоминать, кое-что лежит на поверхности. Не те сведения, которыми он готов делиться с кем-либо за редкими исключениями, и практикующий ритуалист является одним из этих исключений.
В мастерской не холодно - впрочем, после Азкабана он все равно ценит тепло, ценит комфорт, но выпитое и съеденное дает достаточно сил и энергии, чтобы перенести то, что собирается делать ведьма.
Антонин разглядывает то, что она переносит на стол, не спрашивая о намерениях - это очевидно. Пузатые и узкие флаконы, стилеты, поблескивающие в освещении мастерской, сосредоточенное лицо Мелифлуа - все это складывается в четкую картину очередного этапа его личной борьбы, на этот раз - со смертью.
Долохов опирается на локти, размещая их на расчищенном столе, в стороне от подготовленных склянок и пергаментов. Не смотрит на клочок ткани, холодным лоскутом ложащийся на ребра, которые все еще выделяются под сероватой, бледной кожей.
- Не нужно обезболивания.
Прикосновение к лопатке отдалось в затылке. Долохов качнулся вперед, нашел бутылку, где еще что-то плескалось, вылил остатки в рюмку и допил, уже не чувствуя вкуса. Алкоголь, хоть и притуплял ощущения, вызвал бы усиления кровотечения - стилеты намекали, что кровь будет пущена - и Антонин не стал настаивать на второй бутылке. Отсутствие анестезии он выдержит.
Расставив пошире локти, сцепив костистые пальцы, Долохов уперся взглядом в стену напротив, чувствуя, как Араминта принялась за рисунок. Кожу покалывало всплесками магии, шепот ведьмы заполнял мастерскую, и Антонин про себя повторял каждый слог, не закрывая глаз, а когда она взялась за ланцет, только расцепил руки, опуская на столешницу широкие ладони, с силой прижимая их к гладкой поверхности стола.
Рисунок будто оживал на коже. Жжение усиливалось, но пока Антонин еще мог терпеть - неглубокие порезы не вызывали дискомфорта, но готовился он к следующему этапу, на котором дело должно было дойти до закрепления рисунка.
Резкий запах волшебного порошка смешался с горечью сворачивающейся крови. Антонин сглотнул, уже заставляя себя терпеть. Травление сопровождалось куда более сильными ощущениями, выпитого было явно недостаточно, чтобы действительно притупить это, и он выдохнул протяжно и долго, а на вдохе забормотал свое - тихо, чтобы не сбивать ритуалистку, медленно, но ритмично, вдыхая и выдыхая на определенных паузах, беря под контроль боль, слабость, страх.
Пальцы, сжавшиеся в кулаки, вновь распрямились, легли на стол. Долохов продолжал бормотать, вглядываясь в стену.
- ...с буйной головушки с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца. С ветру пришла - на
ветер пойди, с воды пришла - на воду пойди, с лесу пришла - на лес пойди, - полузабытые, как и сам язык, слова шли сами, помогая сосредоточиться, примириться с выжиганием рисунка на ребрах, с болезненной пульсацией в Метке, реагирующей на постороннее вмешательство в собственный магический контур. Антонин вновь вздохнул быстро и неглубоко, горло заполнилось горячим - он опустил голову, разглядывая тяжелые темные капли размером с кнат, расплывающиеся на столешнице.
Араминта не стала прерываться, лишь подвинула к нему ближе чистую ткань, и он с трудом шевельнулся, дотягиваясь до отреза. Рука на весу дрожала сильнее, чем Долохов ожидал, но он все равно приложил ткань к носу, вытер кровь с губ, забормотал снова, на сей раз все, что помнил, для остановки носового кровотечения. Дышать выходило плохо, он начал запинаться, глотая кровь - и затем Араминта накрыла свежую татуировку чем-то, вымоченным, как показалось Долохову, в драконьей слюне, и его кожа будто оплавилась.
Он зашипел, роняя платок, вцепляясь обеими руками в стол, чувствуя себя на грани - в глазах мутилось, тошнота поднималась горлом, боль никак не становилась терпимой. Сердцебиение усилилось, утихшее было кровотечение из носа вернулось, и он с огромным трудом поднял руку, размазывая кровь по подбородку, а затем наконец-то закрыл глаза, перебарывая дурноту.
Молчание Мелифлуа было кстати - и ощущение ее прохладных пальцев на шее.
Долохов с трудом расправил напряженные плечи, чувствуя, как с каждым ударом сердца становится чуть легче.
Позволяя Араминте развернуть внутренней стороной вверх его левую руку.
- Как будто шагнул в пекло, - признался Антонин, открывая глаза и нашаривая выпачканный в крови отрез ткани. Вытер лицо, вдыхая кислый запах собственного пота и крови, поглядел на склонившуюся над Меткой ведьму.
- Не сейчас. Годы уже не те, - ни годы, ни здоровье, и, Хель подери, вера в собственное бессмертие.
Бок не чувствовался - онемение затронуло далеко не только область татуировки, но расползлось в стороны, будто у Долохова выдрали левые ребра и оставили зияющую пустоту. Он скосил взгляд, убеждаясь, что цел по-крайней мере физически, снова выдохнул сквозь зубы, посмотрел на Араминту.
- Пока ничего не чувствую, но, полагаю, это ненадолго, - того, что он нашептывал, едва ли хватило бы надолго, и Антонин предполагал, что частично это онемение обязано было болевому шоку, временно заблокировавшему слишком сильную реакцию, так что следовало поторопиться. - Лучше закончить до того, как я в полной мере прочувствую все это. И если у вас есть что-то покрепче кардамонной, я бы не отказался от рюмки. Двух. Трех.
Но передышка была необходима, он чувствовал это - рука, когда он потянулся к аккуратно свернутой мантии на спинке соседнего кресла, дрожала так, что ему даже не пришло в голову останавливать тремор. С каждым вздохом в груди что-то надувалось и лопалось, как пузырь на закипающем зелье.
Антонин закурил, уронил пачку, снова уперся локтями в стол, чтобы сигарета не дрожала.
- Ничего, это нормальная реакция, - наконец отреагировал он на очевидные, хоть и не заданные вопросы Араминты. - Это не смертельно, как я и говорил, Метка не убьет меня. Но отреагирует.
Метка была на его коже более тридцати лет - и если Мелифлуа хоть что-то смыслит в симбиозе, то не будет удивляться таким сильным реакциям на стороннее вмешательство. Удвоенным реакциям.