Спустя некоторое время после открытия бала Алекто уже начинает подозревать, что опрометчиво себя переоценила.
Самообладания ей не занимать, и потому она стоически выдерживает массовое помешательство соседок по комнате, которые, кажется, не в себе гораздо больше обычного — предпраздничная возня и суматоха превращается в вакханалию, Алекто они замечают только перед самим мероприятием и громко удивляются, что она вообще пришла.
Она тоже удивляется и убеждает себя, что не горела никаким предвкушением, и все же это лукавство ровно наполовину.
Среди выпускников почти-выпускники выделяются сразу — восторженными глазами, излишне шумными перешептываниями и поздравлениями, которые отдают мечтательной завистью к перешагнувшим последний рубеж; каждый второй из ее будущего выпуска уже задавался вопросом, какой путь выберет дальше, и лично у нее эти мысли вызывают только непроходящую головную боль.
Она решает отложить их в долгий ящик, по крайней мере, сейчас — вечер начался совсем недавно, она успевает завести несколько светских, ни к чему не обязывающих бесед, спокойно реагирует на комплимент однокурсника, который пробовал подшутить над ней в первый год и имел крайне неприятный разговор с ее братом, и выдыхает, когда в неизвестном направлении исчезает ее хмурый кавалер; все кажется не таким ужасным, как ожидалось, во время подобных торжеств люди всегда становятся немного другими.
Ужасны только туфли, особенно левая с ее внезапным поперечным швом — но Алекто благодарна Дурмстрангу за его систему жесткой дисциплины, потому что она находит это лишь досадным недоразумением и не морщится от боли на каждый шаг. Возможно, у нее даже получится сносно танцевать; она не лелеет надежды, но знает, что легче даст отрезать себе эту несчастную плененную ногу, чем признается кому-то в своих неудобствах.
Наверное, другие девушки на ее месте думают совсем не об этом.
Ей кажется, что она достаточно вертит головой по сторонам — по большей части ради того, чтобы быть в курсе, если кавалер все-таки решит вернуться; но тот момент, когда кому-то становится нужна именно она, Алекто пропускает, как и едва вздрагивает от непосредственного обращения.
Полученные ранее комплименты по поводу внешнего вида меркнут в серый по сравнению с тем, что слышит она сейчас — годы самозабвенного труда стоят гораздо больше и не рассыпаются в пепел на следующее утро.
— Приятно слышать, что кто-то следит за моими успехами. Им это уже не нравится, — отвечает она, с ухмылкой провожая взглядом фыркнувшую ей прямо на ухо девицу. Выбирая между ложной скромностью и правдой она останавливается на втором, ужимки ей претят, а отрицать очевидное не имеет смысла. — И… я бы не стала загадывать о своем будущем наперед.
От прямого напоминания о том, что Кэрроу слишком расчетливы и двоедушны, чтобы предоставить ей право решать что-то самой, Алекто делает над собой титаническое волевое усилие — кажется, все-таки сохраняет почти спокойное лицо, когда уклоняется от ответа.   
Лучше бы это она родилась Амикусом.
— Алекто Кэрроу, — … что уже и так очевидно, но формальности нужны для того, чтобы их приходилось соблюдать. Тем не менее, своего неожиданного собеседника она рассматривает цепко, и вот это уже не имеет ничего общего с полагающимся этикетом. — Вы здесь для того, чтобы дать напутственное слово нашим выпускникам?
Если бы она заранее знала, что ей придется говорить с членом Попечительского совета, она бы придумала что-нибудь получше.

Алекто, до сего момента чувствовавшая себя преуспевшей в поддержании невозмутимости, теперь становится сомнением — вся.
Антонину Долохову не требуется тратить время на пустое расшаркивание, потому что он уже становится самым запоминающимся событием вечера — вряд ли танцы наложат больший отпечаток, чем его интонации в канве мятежных фраз под фасадом манер и условностей, складывающиеся для Алекто в вопросительную неловкость, но не ту, которую обычно принято называть таковой. Просто все происходящее вовсе не просто и слишком… иррационально.
Она не просит его прекратить, не ввязывается в спор и просто слушает — музыка в голове словно осыпается верхушкой звуков под лишнюю ноту в законченной партитуре, и она не сразу понимает, что попалась на чужой ораторский талант. Ее братец получил ген ненависти к нечистокровным магам, казалось, чуть ли не ото всех родственников одновременно, и потому суть речи Долохова ей хорошо знакома и привычна, но вот оболочка…
Кому-то могло не хватить и всего запаса шампанского, он прав. Кому-то, но не ей.
— Вы говорите опасные вещи, господин Долохов. — Алекто ведет плечом и задумывается о том, какого ответа от нее ждут. Посреди праздничной мишуры она морально готова с отстраненной вежливостью выслушать что угодно — от рецептов сомнительных зелий и обсуждения чужих кавалеров до абстрактных восхищений окружающей действительностью, но пропагандистские речи того, кто называет себя членом попечительского совета, вызывают у нее замешательство. Вернее, не они сами: Алекто, научившаяся кивать там, где это необходимо, замечает за собой непростительный интерес к поднятой теме и начинает раскладывать в голове все мысли еще до того, как они будут произнесены вслух. В конце концов, она не знает, зачем Долохов позволяет себе подобную дерзость — она готова поставить на то, что все сказанное было намеренно, но не может определить мотивов и потому опасается злой шутки.
Семейство Кэрроу всегда гордилось своей чистокровностью и не очень осторожно переходило дороги другим. Иногда следует об этом вспоминать.
— Впрочем, кому-нибудь такое напутственное слово могло бы прийтись по нраву, несмотря на общепринятые… убеждения. Но не подумайте, что я берусь что-то утверждать. — она поднимает голову с затаенной ответной улыбкой — это не одобрение, что было бы слишком опрометчиво, но принятие игры в видимость бесцельной беседы, — и выпрямляется.
Позвоночник почти хрустит, кто-то может отпустить колкое замечание, что едва ли не впервые за несколько лет.
Пристально глядя в глаза Антонину Долохову, она чувствует себя так, словно проявляет самонадеянную храбрость — не то в отношении него, не то в отношении тех тем, которые многим проще спрятать под тяжелой крышкой отрицания, и стук сердца часто и гулко отдается где-то в затылке.

Отредактировано Alecto Carrow (19 декабря, 2016г. 01:43)