Джен еще спала, а Ирвинг привык вставать рано и потому поваляться с ней вместе, запутаться в ее ногах, ощупать ее шрамы, читая их, как слепые читают свои смешные пупырчатые книги, он не мог. Заставил себя еще полчаса почитать сигнальник, исправлять в котором если и было что, то они бы уже все равно не успели - он задержался и приехал в Италию на месяц позже. Потом потянулся и, заломив книгу и оставив ее вместо себя на подушке, пошел в душ.
На обложке Ирвинг выглядел более взрослым, более суровым. Удачная полевая фотография - ее с тех пор постоянно порывались взять как фотографию неизвестного наемника в материалы о них. Настоящий Ирвинг, без копоти, щетины и этой его кривоватой циничной ухмылки, стоял под восхитительно горячей водой - ох, как ему не хватало горячей воды! - растирал шампунь по кудрявым волосам и пел во все горло:
- Дульсинея, Дульсинея, ты пришла - и вижу небо, Дульсинея! Твое имя шепчет ангел, как молитву, - "у-у-у" он протянул дольше, чем надо было, потому что придумал отличную новую рифма, вместо правильной, а такие находки долгая пауза подчеркивает особо хорошо. - Дженис Итон, Дженис Итон!
Голос у него был неплохой, но непоставленный, на верхних нотах Ирвинг часто пускал петуха, но петь он любил, и то, как явно было слышно эту любовь, искупало большую часть огрехов.
С Джен они были знакомы не так давно и должны были расстаться совсем скоро, и уже это одно делало ее прекрасной. Она была старше, не любила говорить о себе, а между ее словами гремела война, и все вместе притягивали Ирвинга. То, что он ей был так же не нужен в долгосрочной перспективе, как и она ему, было вишенкой на торте, а потому в эти короткие глупые отношения он нырнул, не раздумывая ни одной лишней минуты.
Одеваться он не стал, только замотался в полотенце. Решив, что хватит им спать, открыл окно, резко и весело, как открывают занавес после ударного первого акта, тряхнул головой - с волос полетели холодные меркие брызги.
- Дульсинея, Дульсинея, я искал, я пел, я грезил, Дульсинея! 
Ирвинг сел на край кровати, погладил Джен по спине, там, где у нее были эти странные длинные, как от плети, шрамы, спустился ниже.
- Твое имя, как звезда, взойдет над миром, - сжав ей левую ягодицу, он тут же разжал ладонь и легонько и звонко хлопнул по упругой коже, допев громко и весело, - Дженис Итон, Дженис Итон!

Отредактировано Irving Drake (15 июня, 2016г. 12:06)

Речь у не была тягучая, как черная патока, мягкая. Это совсем не шло Джен и, может, потому так сильно нравилось Ирвингу. Особенно когда она ругалась - тоже мягко, но очень грязно. Она пила шампанское по утрам, курила в постели и трепала его за волосы - но из-за голоса все это было неважно.
Пока Джен была занята собой - Ирвинг за дни, что они были вместе, не раз думал о том, что им так хорошо вместе как раз потому, что каждый занимается собой, и только потом другим - он снова потянулся за своей книгой и завернул уголок страницы там, где остановился. На этот раз его интересовал форзац. Нужно было придумать несколько вариантов подписи, и он прикидывал свободное место. Его получалось немного, и это было хорошо - длинные автоматические посвящения он не любил, да и - что написать человеку, которого не знаешь, если фактов о нем у тебя на руках нет и не может быть?
Он водил пустой рукой в воздухе, пока шампанское в бокале Джен не исчезло. Затем встал, поправив ослабившееся полотенце, подошел, взяв ее за талию, придвинул сначала к себе, а потом вдавил в стол.
- Я люблю, как ты спишь. А все, что хотелось раньше, можно успеть и теперь.
Ирвинг забрал у нее бокал, протянув руку между ее талией и рукой, поставил на стол, бросил секундный взгляд в окно и, заметив там сову, отстранился. У них все так хорошо с этой магглой - незачем все портить совами.
- А можно и позже. Я вспомнил - обещал через полчаса встретиться с приятелем тут недалеко. Принести тебе что-то, когда я буду возвращаться?

Сова должна была сразу же слететь к нему. Но Ирвинг, вышедший на улицу, смотрел вверх, на крышу, где на антенне устроилась сова - смотрел так долго, что прохожие стали останавливаться рядом и тоже пялиться вверх, пытаясь рассмотреть, что же там такое - а птица и дальше сидела, и не думая отдавать ему письмо.
В конце концов Ирвинг устроился на летней терассе кафе неподалеку, пил кофе и читал местную газету. Римские газеты были отвратны, отчасти потому, что итальянский он знал кое-как и потому понимал написанное через слово. Но там, где понимал, морщился и еле сдерживался, чтобы не начать черкать статьи прямо тут. Там слишком долго, тут слишком путанно, а тут вывод вовсе не следует из утверждения. В журналистику попадали по-разному. Ирвинг, сначала работавший репортером, до сих пор главным в газетах считал четкость и краткость. Скажи, что произошло и дай контекст, чтобы люди смогли понять, что к чему - и только. Что тут такого уж сложного?
Допив кофе, он перевернул чашку, жестом остановил быстрого официанта, порывавшегося ее унести, потом привычно посмотрел на гущу. Пока что дел у него не было и несколько месяцев брать их и не стоило: промотур все равно не дал бы работать в полную силу. Но знать, что к чему, он любил и хотел. Не поедет сам - хотя бы поделится с кем-то из коллег полезным контактом.
Гуща собиралась во что-то мрачное и черепообразное. Череп - эка невидаль. Ему бы что-то подетальнее, с указанием на страну. Ирвинг недовольно отставил чашку, закурил - он начал курить за компанию на войнах и хотя зависимости к никотину не испытывал, привык занимать время и отсчитывать его сигаретами.
Потом он заметил, что сова пропала. Очень странно.
Но окно их комнаты опять было октрыто, что значило, что Джен опять на месте, и не дождавшись пяти минут до конца часа, Ирвинг вышел из тени полосатого зонтика под сухое итальянское солнце.

Что ж, это было... ново. Обычно Ирвинг бросал женщин, с которыми спал, а не наоборот. Он не всегда старался и часто даже не пытался делать вид, будто ему жаль, или будто есть настоящая причина, по которой они не могут больше быть вместе. Максимум, на который он был способен - это пообещать, что однажды, в садах воспоминаний, в облаках грез они еще встретятся. Часть его женщин на это велись. С теми, кто не велся, он и правда, бывало, встречался в будущем и проводил еще пару отличных дней.
Все легко, все невсерьез. А Джен, вон, расстаралась, придумала работу, разбила - на счастье, не иначе - стекло, порезалась и в целом добавила ситуации драмы. Старание Ирвинг ценил, и потому не сказал, что телефон у них отключен.
- Если даже упоминание старой работы вызывает в тебе это, - он картинно посмотрел на комнату, понимая, впрочем, что Джен его красивый жест не увидит, - то я бы на твоем месте дважды подумал и не вернулся бы. Потому что зачем тебе такая работа? Работа должна взывать радость и огонь в глазах, а не...
Примериваясь, как лучше пройти, не задев осколки, он и заметил пергамент. Пергаментов он при себе не держал - с тем, как он постоянно оставлял везде записки на чем придется, слишком велик был риск нарваться на лишние вопросы. Сова бросила и улетела?
- ...а не это все. Ладно, подойжди, сейчас я починю тебе ногу и мы придумаем, как бы нам задорно попрощаться, - продолжил он, как ни в чем ни бывало, разворачивая письмо.
Прочитать внимательно он его всегда успеет, но хотя бы пробежать глазами должен был. Ирвинг сначала зацепился за незнакомую печать, потом - за незнакомое имя в подписи, затем увидел, что это про войну, и, может, письмо все же ему, и только потом понял, что письмо не ему - Джен.
Его милой маггле с тайнами и следами войны на теле.
Он присел, быстро собрал самые крупные осколки, среди них забросив и скомканный пергамент.
- Пойду выброшу осколки и мусор, пока ты еще не поранилась. И принесу тебе йод, - сказал Ирвинг, глядя на Джен по-новому. секунду он думал, не сказать ли ей, что он тоже маг, но решил не говорить. Она ведь, наверняка, тоже считала большим его плюсом то, что он человек. Зачем портить последний день?

Она и правда придумала все - и очень хорошо. В другое время Ирвинг, может и не соблазнился бы такого рода играми, теперь же, кожей чувствуя, насколько он ничего о ней не знает, он чувствовал себя так же, как в первые дни на внезапно начавшейся войне. Ему нравилось это чувство, и на последней секунде он понял, что вот-вот порежется, непроизвольно сжав руку.
Стекло на тесной кухне он и правда выбросил, пергамент прочитал еще раз, теперь уже внимательно, а затем спрятал в шкафу среди скучных жестянок с крупами и веселых баночек со специями.
Пластырь в аптечке нашелся - он всегда держал дома пластырь, потому что его женщины вечно стирали себе ноги. Йода не оказалось Щипчиков тоже не было, да они и не были нужны. Пальцы у Ирвинга были достаточно точные и цепкие, чтобы вытащить осколки, без особого риска пораниться.
Работал он быстро и осторожно. Новые, окровавленные осколки поселялись на прикроватном столике. Их оказалось не так уж много - выглядело все страшнее, чем было на самом деле, как часто и случается в таких случаях, и, стерев кровь и критично осмотрев ступню, Ирвинг полил ее остатками виски, заклеил ранки и бережно погладил ногу, как дикого зверька, по неосторожности попавшего ему в руки.
- Ну все, во врача, считай, сегодня поиграли, - он улыбался, глядя на Джен.
Кто ты такая, Дженис Итон? Зачем тебе присылают отдельное приглашение на еще не начавшуюся войну?
- Можно двигаться дальше.

Отредактировано Irving Drake (15 июня, 2016г. 17:36)