- Аппарируй! - в голосе Рудольфуса нет ни капли безумия, с которым уже свыкся Рабастан. Только уверенность. - Я следом за тобой, вот только закончу кое-что...
Вряд ли он закончит, думает Лестрейндж. Исход битвы ясен, можно покидать партер. Скримджер рвется к цели прямо по курсу, проклятая Итон с фланга.
Беллатриса, задетая заклинанием Молли Уизли, до сих пор без сознания.
Зажимая ладонью рваную рану на боку - кровь пропитала уже не только рубаху, но и пояс штанов - Рабастан отражает чей-то Ступефай, а затем Замораживающее, обычно использующееся для сотворения льда. Изысканный выбор, если не сказать - садистский: при попадании в человека замораживает все жидкости в организме, обеспечивая куда более мучительную смерть, чем от банальной Авады. Красиво, думает Младший, пока холодный пот заливает ему глаза. Декан или МакГонагалл, наверняка.
Вытирая лоб о плечо, он снова смотрит на брата - тот собран, сосредоточен, и его палочка, в отличие от палочки Младшего, не дрожит в руке.
- Если ранен - уходи, - вновь командует Рудольфус, не отвлекаясь от долгой серии атакующих заклинаний. Защитные чары он презирает, как обычно. - Я не могу следить еще и за тобой... Забирай Беллу и уходи. Встретимся у склепа.
В общем, в его словах есть резон. Но Рабастан не верит, что Рудольфус вообще собирается убираться с этого двора, ставшего братской могилой всем их честолюбивым помыслам.
У него в глазах тошнотно двоится, а запах крови напоминает запах в гостиной Лонгботтомов - откуда такие воспоминания, вроде бы погребенные за пятнадцать лет, Рабастан не ответил бы и под страхом смерти.
- Уходи! - в голосе Рудольфуса только приказ - и Младший не может ослушаться главы рода.
Он ковыляет к Беллатрисе, перебрасывает ту через плечо - не до экивоков. Чтобы устоять на ногах, хватается за обломок хогвартской башни, несколько минут - или часов - назад  размозживший голову Грэйбеку.
Покрепче сжимает палочку, сосредотачиваясь, а затем аппарирует к разрушенному Лестрейндж-Холлу.

Немного промахивается - до склепа еще с полмили, а силы будто вытекают вместе с кровью, оставляя следы на темных, чуть тронутых чарами вечной осени листьях и неухоженных дорожках заброшенного парка. Вокруг та самая ночная тишина, которая может лишь грезиться - даже соловьи не поют.
Мантию он скинул еще в начале боя - поди побегай да порезвись в тяжелой, мешающей хламиде, которой только детей пугать - и теперь его знобило как от ночной прохлады, так и от потери крови. Беллатриса по ощущениям ненамного тяжелее мантии, но с каждым шагом он чувствует, что далеко ее не утащит.
Попытавшись аппарировать ближе, Рабастан отпускает проклятие - мысли скачут, в глазах звезды, простейшие чары перемещения не выходят даже с третьей попытки. Придется пешком. От каждого вдоха в животе проворачивают вертел.
Сжимая зубы, он отводит руку от бока, разглядывая урон, нанесенный Режущим, надеясь, что прошло по касательной и задеты лишь мягкие ткани.
Сквозь кровь ни драккла не разобрать, и он, почти против воли, принимается исследовать пальцами глубину раны. Натыкаясь на острый край сломанного ребра в чем-то, больше напоминающем на ощупь желе, бросает - слишком внезапно и страшно на смену пульсирующей боли приходит онемение. Лучше не трогать, что бы там не было. Не хватало потерять сознание здесь, сейчас. Ранами он займется, когда будет в относительной безопасности. Когда оставит Беллатрису под присмотром чокнутого домовика, так и живущего в фамильном лестрейнджевском склепе. Когда вернется за братом и утащит его с собой сюда, даже если для этого придется применить чары.

Делает пару шагов, снова вжимая окровавленную горячую ладонь в месиво крови, обрывков рубашки и мелких осколков костей. Высокие ботинки оставляют глубокие следы на влажном дерне, когда он решает срезать путь вдоль озера.
Склеп уже виден сквозь призрачные остовы голых деревьев. Лестрейндж зовет домовика, но тот, как назло, не откликается. Сгружая Беллатрису прямо на землю, он лишь надеется, что она жива. Что это не было бессмысленно. Что он не должен был бросить ее на разрушенном внутреннем дворе Хогвартса и забрать с собой брата.
Разворачивается, покрепче прижимая ладонь к боку. Вздергивает палочку. Нужно вернуться за Рудольфусом.
А потом - все. Темнота.

Его выволакивало из беспамятства как на крючке, за ребра, до тянущей боли в брюшине, в груди.
Первое, что он увидел - свою палочку в руках у Беллатрисы. Второе - серое мрачное небо. Позднее утро или день. Он опоздал куда-то?
Протянул руку, морщась от любого движения, выдрал покрытую коркой запекшейся крови палочку из пальцев свояченицы. Сжал рукоять.
Скосил глаза ниже - на подсыхающих пятнах проступали свежие разводы. В нем не могло быть столько крови, в конце-то концов.
Ладно. Сейчас он этим займется. Сейчас он займется всем, только полежит еще немного.
Под взглядом Беллатрисы не полежать. Он сглатывает,фокусируется на ее бледном лице - кажется, так плохо она еще никогда не выглядела, даже в Азкабане. Впрочем, так плохо ему тоже еще никогда не было.
- Рудольфуса нет? - хрипло и отрывисто, выдавливая из себя по слогу. Оглядывается - кроме них двоих больше ни следа присутствия. Что-то с этим связано очень важное. Что-то значит то, что ночь уже позади.
Склеп бросается в глаза. Сердце поместья, как называла это место мать.
Реальность грубо вторгается в его зыбкое помрачнение. Хогвартский двор, приказ брата, аппарация. Была еще ночь, когда он ушел - сейчас день.
Ясность в мыслях не наступает, будто наталкиваясь на преграду.
Приходится тащиться по шагу, открытие за открытием. Один кусок мозаики за другим.
В голове противно гудит, во рту привкус крови - да драккл раздери, он весь в крови, и Беллатриса рядом тоже, будто они явились с бойни.
Что-то мелькает при мысли о бойне. Лестрейндж морщится, приподнимается на локтях, не выпуская из рук палочки, снова оглядывается.
- Агуаменти, - прозрачная струя разбивается о подставленную ладонь, охлаждая. Рабастан плещет в лицо - подо лбом тут же вспыхивает яростная вспышка боли, но тут же гаснет. Связно мыслить становится проще.
Он собирался вернуться за Рудольфусом - не вернулся. Тот собирался аппарировать из Хогвартса следом. Не аппарировал.
Или все же аппарировал, но куда-то еще?
Рабастану сложно представить себе это: Рудольфус скорее умрет, чем бросит Беллатрису без сознания на попечении только лишь младшего брата.
И эта мысль оседает в сознании тяжелым грузом.
- Помоги мне, - от просьбы в голосе нет даже намека. - Нужно вернуться за Рудольфусом.
Инстинкт самосохранения вопит, что нужно аппарировать так далеко, как он только сможет - даже если придется оставить ведьму здесь. Инстинкт самосохранения Лестрейндж-младший давно не слушает.

Беллатриса бормочет что-то, и ее движение, ее попытка помочь ему встать едва не заканчивается фатально для них обоих.
Он отпускает ее пальцы, даже не отдавая себе отчета в том, что она ни словом не прошлась по их жалкому состоянию, что протянула руку сразу же, хотя сама едва стояла на ногах, и, с трудом опираясь ладонью о колено, пытается встать самостоятельно, лишь бы не лежать безвольной тушей, дожидаясь конца.
Слишком много крови - ему кажется, осенний воздух пропах металлическим этим привкусом, отдает омытой морской водой медью. До тошноты, до всепоглощающего ужаса.
Лестрейндж поднимается, не чувствуя правого бока, пережидает, пока перед глазами мерцают желтые круги. Тупо смотрит на ведьму, которая ищет свою палочку.
Да, палочка. Ее дракклова палочка.
Которая осталась на хогвартском дворе.
У нее кровь на подбородке - не то размазала рукавом, не то еще что. И горящие жаждой глаза.
- Нет, - выдавливает он через силу, с трудом разлепляя губы, борясь с тошнотой. - Я не знаю, где твоя палочка.
Ответа он не ждет - разворачивается и тащится к склепу, предоставляя женщине или идти следом, или оставаться на месте. Аппарировать она не может, да и куда - одной.
С каждым шагом в голове проясняется.
Есть только один вариант, из-за которого Рудольфус не прибыл за женой и братом, когда бой был окончен - он не смог. Этот факт бьется в пустой голове Рабастана как ошалевший пикси, причиняя боль и беспокойство.
Боль ощущается привычно, беспокойство мешает сильнее.
Лестрейндж стискивает зубы, шагает больше на упрямстве, но склеп пропускает его, подчиняясь одному-единственному взмаху палочки.
В каменной прохладе, несмотря на затхлый воздух, думается легче. Рабастан бредет до зала, где пустуют ниши, подготовленные для этого поколения Лестрейнджей.
Он кастует Люмос, всматривается в имена, высеченные на камне, находит себя, Беллатрису, замирает перед именем брата и медлит перед тем, как чуть опустить руку, подсвечивая годы жизни.
Дата рождения есть, но дальше - пусто, хвала Мерлину.
От облегчения ноги едва держат, Лестрейндж приваливается лбом к холодящему камню, криво ухмыляется.
Ничего еще не кончено. Если Рудольфус жив, то ничего еще не кончено.
- Жив, - выдыхает Рабастан, забывая, что на текущий момент эта характеристика едва ли относится к разряду постоянных.
План прост - обездоливающие и тонизирующие чары, аппарация в Ставку, новая палочка для ведьмы, выяснение ситуации. Воссоединение с Рудольфусом. Колдомедик. Только в таком порядке - что бы там не думала Беллатриса. Инстинктивное желание немедленно оказаться рядом с братом отходит на второй план: шаг за шагом, Рабастан возвращает себе контроль над ситуацией.
Он не силен в колдомедицине, но эти-то чары знает - Вэнс постаралась.
От обезболивающего общего применения через все тело будто проходит прохладная волна, замораживая очаги боли. Тугая повязка обхватывает бок. Тонизирующее заклинание возвращает бодрость. Они оба - и он, и Беллатриса - заплатят за это сторицей, но позже. И это сейчас самое главное.

Он наделял жену брата разными именами за то время, что они прожили под одной крышей, но сейчас он видит в ней только бойца. И ее кровавая улыбка - лучший ответ на нехитрые чары, которые помогут им продеражться еще какое-то время, чтобы исполнить то, что должно.
Они сцепляют руки, аппарируют в Ставку.
Лестрейндж надеется увидеть брата, но с каждым шагом по пустующим помещениям, сутки назад наполненным последними переговорами, планами, нетерпеливым ожиданием, становится ясно, что Рудольфус не задержался бы здесь, даже если бы и объявился в какой-то момент этой безумной ночи.
Ему не пришлась по душе атмосфера безнадежности, пропитавшая отдельный особняк, защищенный магически от всех, кто не имел знака Мрака или сопровождающего - не приходится она по душе и Рабастану: он уже пробовал на вкус это затаенное ожидание конца, он знает, что дальше будет хуже.
И то, что никто не выходит навстречу к тем, кто смог убраться из Хогвартса, говорит о куда большем, чем хочет принимать Лестрейндж.
Он останавливается посреди холла, который еще хранит в себе отголоски магии, подчинившейся Темному Лорду, сканирует помещение простейшими чарами - насколько ему известно, Рудольфус вложил часть собственной родовой магии в это место, и, в отличие от фамильного поместья, цепь не была замкнута на семье, а значит, есть шанс выйти на него, просто следуя за рисунком заклятий...
И тут же опускает палочку, едва доведя первую из формул до завершения.
Лестрейндж знает, каким ощущалось это место ранее, а потому от того, что открылось сейчас, его воротит: прежде ровная колдовская сетка, защищающая Ставку от любых непрошенных гостей и носящая на себе печати волшебников, что возвели ее, зияет дырами и опаленными краями. От нее остались лохмотья, и дело вовсе не в том, что авроры взяли это место - нет ни следа пробоин снаружи.
Эти обрывки говорят, что нет больше волшебника, который держал эту паутину в своей воле. Судя по тому, как реагирует магия, Лорд мертв. А вместе с ним и те, кто укрепляли чары.
Рабастан отворачивается, чтобы Беллатриса не увидела его лица, невербальным Акцио призывает волшебную палочку из тех, что хранились в Ставке на случай разной необходимости, и ждет. Ждать приходится не долго: вскоре перед ними небольшая кучка волшебных деревяшек, некоторые все еще покрыты высохшей кровью своих прежних владельцев. Улов не богатый, и палочки не идут ни в какое сравнение с родными, реагирующими послушно и без промедления на волю своего хозяина, но уж что есть.
- Выбирай, - бросает Лестрейндж, наклоняясь, чтобы подобрать и себе запасную, но его внимание привлекает одна палочка. Простая, сероватая - кажется, осина. И кажется, он знает, кому она принадлежала. И то, что она сломана в трети длины, подтверждает его опасения.
Короткая экскурсия на второй этаж не занимает много времени. Брат и сестра Кэрроу, оба мертвые и уже остывшие, на полу коридора. Скорее всего, Алекто аппарировала вместе с уже мертвым братом, но пережила его ненадолго.
От мысли, что и они с Беллатрисой могли бы сейчас лежать на пожухшей траве у руин родового поместья, его передергивает. Нет уж. У них есть цель.
- Идем, здесь лучше не задерживаться, - он возвращается в холл, меряет ведьму внимательным взглядом. Он не даст ей умереть. Рудольфус велел позаботиться о ней. Приказ главы рода - закон.
Уже готовясь аппарировать, он замирает - теперь, когда у Беллатрисы тоже есть палочка, а судьба Ставки известна, есть только один путь, и се же он предпочел бы не возвращаться в Хогвартс.
- Может быть, аппарируем в Запретный лес и сначала изучим обстановку? - хрипло предлагает Рабастан, намеренно гипнотизируя мраморную черно-белую плитку на полу холла. Пока все свидетельствует о том, что решающая битва обернулась не в их пользу. Нарвавшись на празднующиз победу магглолюбцев, можно будет похоронить любые надежды на будущее: на сей раз никаких больше сделок не будет.

Глаза Беллатрисы вспыхивают тем самым огнем, который когда-то в прошлой жизни пугал его до дрожи, она кивает. Рывок аппарации перемещает обоих волшебников в лес неподалеку от Хогвартса, чей силуэт высится над кронами деревьев, полускрытый туманом, по-прежнему не сдающимся утреннему солнцу.
Беллатриса давится кашлем, разносящимся по поляне, куда Лестрейндж аппарировал больше по чутью, чем зная местность на самом деле.
Он терпеливо ждет, вглядываясь в замок неподалеку, рассматривая повреждения - несколько проломленных крыш, одна из башен уничтожена мощными Бомбардами, на светлых стенах опалины - и столб дыма, плотный и черный, восклицательным знаком подпирающий полупрозрачное небо.
В лесу тихо - ни птиц, ни другой живности, только сиплый голос Беллатрисы.
Рабастану уже начинает казаться, что во всей этой проклятой стране живы только они вдвоем - и это вовсе не тот итог который может утешить его в печали. Положа руку на сердце, у них с Беллатрисой не клеится - и это вопрос времени, как скоро он почувствует себя неуютно, а она заметит и использует это против него.
Впрочем, времени у них все равно в обрез.
- Идем.
Они шагают по тропе, постепенно разрастающейся в полноценную лесную дорожку - может,  протоптали кентавры, может, акромантулы, и Лестрейндж не убирает палочку, прислушиваясь к любым звукам, но вокруг по-прежнему тихо...
А потом он слышит человеческий говор.
Дергая ведьму за собой, он сквозь густой кустарник проламывается прочь с дороги под укрытие крупного дуба и замирает там, выдыхая. Боли нет, спасибо чарам, но с каждым вздохом в груди и ниже что-то хлюпает и обрывается, и некоторое время Лестрейндж оглушен этими звуками, а когда может сосредоточиться, то понимает, что с дороги они убрались вовремя: кто-то приближается к ним.
- ... А раз война - то и законы военного времени. Всех в стенке поставить, так Скримджер сказал. Если снова начать канитель с судами, с Визенгамотом - половина уйдет вместе с семьями...
- Ушло немного, их поймать - месяц, если как следует взяться. Лорд их мертв, теперь уж не вернется, а Шеклболт опознавал меченых выродков... Долохова еле узнал - череп всмятку, Макнейра... Лестрейндж попался, его суку-жену еще ночью мертвой видели, а брат далеко не уйдет - я сам помню, как его достало чарами...
Обрывки чужого разговора доносятся будто через плотную ткань. Рабастан сжимает палочку до ломоты в пальцах, невидяще всматривается в ствол дерева перед собой, к которому прижимает Беллатрису.
Что там они говорят о Лестрейнджах. Попался, значит.
Ублюдки.
Его ведет - нет больше дела до осторожности, до необходимости жесткой стратегии.
Он аккуратно убирает ладонь с плеча ведьмы, неторопливо вытаскивает вторую, подобранную в Ставке, волшебную палочку. Он, конечно, не так хорош в боевке с двух рук одновременно, как выпускники Дурмстранга, но тоже на что-то сгодится.
Встречается взглядом с Беллатрисой. Что бы она не хотела сказать, он едва ли услышит ее сейчас, а услышав даже - едва ли поймет.
- Идем, - эхом повторяет он вновь, кривя рот в пустой ухмылке.
А затем выходит из-за дерева, поднимая обе палочки.
На дороге  - пятеро. Красные мантии аврор вперемешку с гражданской одеждой. Больше, чем он рассчитывал, меньше, чем он хотел бы.
Первая Авада срывается с палочки беззвучно, практически незаметная в утреннем лесу, сливающаяся с насыщенной зеленью вокруг.
Ублюдки разворачиваются - не стая, приходит ему в голову, а патруль. Ищут уцелевших, тех, кто смог оставить двор школы. Ищут, чтобы добить.
И Лестрейндж добровольно отпускает то, что привык вечно сдерживать. Дает волю тому, что роднит его с братом, что делает его частью семьи, снискавшей определенную славу.
Больше никакой аккуратности. Никакой сдержанности. Никаких вариантов с наименьшими жертвами.
И когда он уворачивается от первой ответной Авады, припадая на колено и посылая в ответ Пиро, он сосредоточен не на том, чтобы выжить, а на том, чтобы убить всех, кого видит перед собой.

Пока Беллатриса шарит у пояса, Рабастан наступает на второго - того, кто не занят огненными чарами на своем щите. Аврор выставляет щиты, причем демонстрируя недюжую сноровку, но он, очевидно, тоже на грани - ночь выдалась сложной не только в семействе Лестрейндж.
Прротивник использует щит, который одновременно защищает и от темной магии, и он элементарных боевых, и Лестрейндж чувствует, как его сознание заволакивает пелена гнева, когда раз за разом и Акселитус, и банальный Ступефай отскакивает, не причиняя аврору ни малейшего вреда. Но долго этот щит не продержать, и Лестрейндж из последних сил пытается сохранить самоконтроль, заставляя противника расходовать силы и ограничиваясь едва ли не тренировочными чарами, время от времени разбавляемый вспышками Авады. На земле уже лежат двое - и если понадобится, он весь свой путь до брата завалит трупами врагов.
Аппарация перечеркивает планы на внезапность появления- таиться больше нет смысла. Лестрейндж практически уверен, что достал аврора, когда тот снял щиты ради возможности сбежать, но эта мысль мелькает и тут же исчезает, вытесненная насущным желанием найти Рудольфуса.
Теперь им можно не скрываться - и вопреки обыкновению, вопреки ожиданию это наполняет Рабастана мрачным торжеством. Нечто подобное, должно быть, чувствуют те, кому больше нечего терять, но ведь это не так, у него еще есть будущее, и где-то там еще жив Рудольфус. Для Англии все кончено, но не для Лестрейнджей.
Беллатриса возвращает себе кинжал, оглядывается. В ее взгляде мрачное торжество и готовность идти дальше, хотя дыхание  с хрипом, который слышен Лестрейнджу даже с его места, вырывается изо рта. Ему приходит на ум сравнение с инфери - она и выглядит сейчас похоже, вся в крови, бледная как поднятый труп. Он знает, что она жива - он против воли помнит тепло ее тела под своей ладонью, когда они ждали за деревом, помнит тепло ее руки при аппарации. Ее тепло - единственное, что он способен чувствовать. Она часть того, что он должен сохранить. И лучше думать об этом именно так.

Широкая тропа ведет дальше, к замку.
В воздухе все ощутимее чувствуется запах гари, к которому примешивается сладковатый смрад горящего мяса.
Лестрейндж сплевывает на ходу, убыстряет шаг, без необходимости подгоняет Беллатрису. У них совсем мало времени - если проклятый аврор выжил, если он поднимет тревогу, их и без того безумная затея провалится в самом начале, и раньше Рабастан предпочел бы отступить, взвесить риски, прикинуть шансы, но то было раньше. Он не умеет вовремя остановиться, хотя долгое время умело мистифицировал окружающих. Он, так уж сложилось, тоже Лестрейндж - и сейчас пришло самое  время принять свою часть наследства, свою часть фамильного безумия.

Лес кончается внезапно - просто вдруг перед ними прогал между деревьями становится все шире, пока не превращается в выход к квиддичному полю. То тут, то там видны следы крови и примененных боевых чар - круги пепелищ, обугленные стволы.
Лестрейндж останавливается в тени последней полосы, отвоеванной лесом у замка, всматривается вперед, приставляя ладонь к глазам от слепящего солнца, чтобы не использовать магию и не выдать слишком рано их местоположение.
На квиддичном поле полно людей. Вновь красные мантии авроров, но не это привлекает его внимание: посреди толпы мракорборцев отчетливо различимы несколько человек в черном.
Он прищуривается, силясь разглядеть, есть ли среди них Рудольфус, и когда второй слева мужчина поднимает голову, Рабастану даже не нужно различать его лицо: он знает, что это его брат. Просто знает.
Рудольфус действительно все еще жив. И у Рабастана нет ни малейших сомнений, что это вот-вот изменится.
Он оглядывает поле, чувствуя муторную пустоту внутри, начинает считать авроров и сбивается на третьем десятке. Тот азарт, что гнал его вперед через лес от той поляны, где нашел свою смерть патруль победителей, испаряется, как зелье под Эванеско.
Он кладет руку на плечо Беллатррисы, крепко сжимая пальцы и не отводя взгляда от центра поля.
Вновь пробует подсчитать врагов - и вновь безуспешно.
Куда лучше у него получается сформулировать задачу: дать умереть Рудольфусу или умереть всем вместе. Здесь бессильны любые нумерологические таблицы.

Голос ведьмы тонет в шуме со стороны поля. Лестрейндж сжимает пальцы еще сильнее, не дает ведьме сорваться туда, к центру, потому что таким был последний приказ, полученный от Рудольфуса - забирать Беллу и уходить.
Для него не секрет, что происходит на поле - не секрет и для Беллатрисы. Несмотря на вызывающую отвращение картину, это было закономерно, и он не тешил себя иллюзиями, что после второго поражения их вновь будет ждать Азкабан. В каком-то смысле, сейчас победители даже являли милосердие - при мысли о каменной крепости в Северном море его привычно замутило - и в то же время не давали поверженным врагам шанса на новую попытку.
Это было логично - те, кто вернулся под знамена Милорда в девяносто пятом, не любили, не умели отступать. Как и не ценили милосердия. Сохрани им жизнь - и спи с той поры беспокойно, опасаясь, что в любой момент стены Азкабана падут вновь. Что прежние кошмары окажутся на свободе.
И тот радостный, даже торжествующий рев, что доносился до уцелевших Лестрейнджей с каждым упавшим на землю магом в черном, подтверждал догадки Рабастана: на сей раз мертвы будут все.
Он старательно не думал о том, ждет ли его Рудольфус, стоя там, под лучами постепенно поднимающегося в зенит солнца. Гадает ли, почему брат опаздывает - или знает, что он не явится.
А может, вообще не вспоминает о нем и все его мысли. как это часто бывало, сосредоточенны на жене, -мелькает в голове Рабастана, пока он перехватывает Беллатрису удобнее, поперек талии прижимая к себе.
Еще один маг в черном падает. Еще один взрыв ликования. Те, там на поле, с палочками в руках, считают, что казнят не людей, а собственные страхи, и приветствуют каждую вспышку Убивающего.
- Мы бессильны сейчас что-либо сделать, - сквозь зубы выдыхает Лестрейндж, над головой Беллатрисы следя за происходящим. - Только отправиться туда и умереть...
Он не успевает договорить, не успевает выяснить, а не таковы ли ближайшие планы Беллатрисы - что он, по сути, о ней знает - потому что очередь доходит до Рудольфуса.
Рабастан даже не успевает вдохнуть, хрипит, видя, как его брат, который привычно олицетворяет для него семью, род, волю к победе, падает лицом вниз на поле, где столько раз стоял победителем.
И больше не шевелится, хотя Лестрейндж не моргая всматривается в лежащую ничком фигуру, пока в глазах не появляется жжение.
Он не может дать название тому, что чувствует сейчас - никогда еще не приходилось ему испытывать такой опустошенности, потери, растерянности.
И, мать его, свободы.

Сколько они простояли так - он, затаивший дыхание, Беллатриса, застывшая под его рукой безжизненной статуей - Лестрейндж не знает. После того, как Рудольфус упал, осталось не так уж и много магов в черном - и толпа на поле продолжала ликовать, продолжала восторженно приветствовать происходящее, а они, жалкие, полмертвые огрызки великих родов, как испуганные дети сжались на кромке леса, не то не в силах поверить в свое поражение, не то потерявшие волю к чему бы то ни было.
Триумф победителей окутывает квиддичное поле ядовитыми испарениями, Лестрейндж чувствует их даже отсюда, со своего места, задыхается. И не сразу понимает, что дело лишь в том, что он перестал дышать, замерев при виде той самой Авады, которая превратила его в лорда Лестрейнджа.
Дальше его мысль пока не идет: он не готов сразу освоить весь спектр изменившихся реалий, и поэтому он дает себе время, продолжая бездумно глазет на поле, постоянно возвращаясь к телу Рудольфуса, скрытому за спинами победителей.
А затем хаотичные передвижения аворов по полю приобретают смысл: они собираются вокруг невысокой женщины с перевязанной головой и высоким мужчины плотными кольцами, источающими враждебность. Все чаще оглядываются в сторону леса, в сторону Лестрейнджей, и Рабастан, когда замечает это, шагает назад, еще дальше под тень деревьев, тянет за собой Беллатрису, так и не отпустив.
Она мелко дрожит, он не уверен, что она вообще замечает это сама, но это возвращает его к реальности. Авроры на поле не то получили вести насчет недобитых Пожирателей в лесу, не то реагируют на сигнал другой тревоги - в любом случае, пора убираться.
В любом случае, для Рудольфуса все кончено, оставаться тут бессмысленно.
Он чувствует ложь и фальш этих мыслей - осталось тело, нужно забрать тело,  - но инстинкт выживания вновь берет верх. В его жизни нет больше места ничему кроме того, что в него вдалбливали с рождения: от Лестрейнджей мало что осталось, но его задача - сохранить то, что есть.
Свободой рукой он сжимает пальцы поверх пальцев Беллатрисы, чтобы она не смогла в ближайший миг воспользоваться палочкой, и аппарирует.
Как раз вовремя: наскоро подновленные сигнальные чары на лесе взрываются тревогой.

Бодрящий эффект заклинаний, к которым он прибег у руин Холла, уменьшается с каждой аппарацией, но Рабастан все равно упорно путает следы, перемещаясь между маггловской и магической Англиями, пока не понимает, что хватит его только на пару прыжков, не больше.
Где-то под маггловским мостом по которому проносятся автомобили, стоя по щиколотки в чавкающей грязи прожорливой и вонючей Темзы, он разворачивает к себе женщину, которую едва узнает, вглядывается в лицо.
- Знаешь, куда мы можем аппарировать? Куда-нибудь, где нас не будут искать?
У Беллатрисы отсутствующий вид - с таким же успехом он мог прихватить из леса ее труп - и в первую минуту Рабастан опасается за ее рассудок, а следом приходит в ярость. Для них это слишком большая роскошь - сойти с ума. Пусть не думает, что он позволит ей спастись в светлых воспоминаниях о прошлом или грезах о неслучившемся. Он собирается выжить любой ценой - вместе с ней, а потому ей тоже придется поработать.
Встряхивая ведьму за плечи, он наклоняется к ней ближе, взбешенный и практически понимающий, что именно так привлекало его брата в этой безудержной ярости, дающей возможность концентрироваться только на ней, выкидывая из головы все лишнее.
- Не смей делать это! Не смей ускользать от меня сейчас! - Еще раз встряхнуть, отвести от лица спутанные волосы - пусть смотрит на него. - Давай, думай! Думай, куда мы можем деться, где сможем спрятаться хотя бы на этот день!
Он не строит планов относительно далекого будущего, не сейчас. Если решать проблемы по мере возникновения, можно отдалить от себя те вопросы, которые касаются того, что они будут делать завтра, через неделю, через месяц.
Для начала нужно найти безопасное место и позаботиться о своих ранах. Всем прочим он займется потом, когда перестанет чувствовать головокружение и тепло от пропитавшей повязку несмотря на чары крови.

Несмотря на то, что в углах ее рта скапливается кровь, неожиданно яркая, алая на побледневшем в пергамент лице - и Лестрейндж, кстати, понятия не имеет, как что именно поймала Беллатриса прошлой ночью - она очевидно берет себя в руки. По крайней мере, окидывает его знакомым взглядом, от которого ему хочется отпустить ее и отойти на шаг. Он бы, может, так и сделал, если бы успел - но Беллатриса стряхнула его пальцы первая.
Он ждет, пока она озирается, исследует место, куда ее привели попытки запутать следы перемещений. у них не так уж много времени - наверняка они привлекают внимание и уж точно привлекут, если выйдут среди бела дня на маггловские улицы, потому что Лестрейндж не строит иллюзий относительно их внешнего вида, но из двух зол - трансфигурировать и чистить одежду или обойтись банальными отводящими внимание чарами - он выбирает меньшее.
Беллатриса идет впереди, придерживая обтрепанные и изрядно потерявшие в виде полы мантии, а он тащится сзади, слушая ее кашель, мокрый и не сулящий ничего хорошего.
Даже близкое общение с Вэнс мало чем ему здесь может помочь - одно ясно: надо что-то делать.
И вваливаясь в чью-то квартиру, вытянутую, тесную, темную, похожую на маггловский же гроб, а не массивные семейные усыпальницы, Лестрейндж по прежнему не  имеет ни малейшего понятия, что они будут делать.
Ему нужно сесть и подумать, обдумать все, что случилось за последние сутки, разложить все по полочкам - и это место, где их едва ли будут искать, в какой-то маггловской конуре, кажется неплохим вариантом. Перевалочный пункт, пусть так, зато дающий возможность на краткий, но необходимый отдых.
Оттесняя Беллатрису еще в прихожей - у него есть большие сомнения, что она лучше чем он ориентируется в маггловских крохотных жилищах, хотя, несомненно, в подъезде она не растерялась - Лестрейндж накладывает на входную дверь самые слабые следящие чары из своего арсенала, проходит в кухню, ведомый инстинктом, зашторивает окна без магии. Ни к чему особо наблюдательным соседям удивляться, а кто это разгуливает по квартире в отсутствие хозяев.
С зашторенными окнами в кухне становится темнее и немного прохладнее. Спустя пару секунд до Лестрейнджа доходит, что дело не в окнах - его просто знобит.
Он проводит по пустому столу ладонью, собирая тонкий слой пыли - не то хозяева в отъезде, не то... Хотя на необитаемую квартира на первый взгляд не похожа.
- Снимай мантию, - кидает он в сторону ведьмы, изучая водопроводный кран - но все же разбираясь, пусть и не с первой попытки. Вода, отличная от той, что порождает Агуаменти, бьет с напором в белую чашку, извлеченную из полки над краном, но все равно - холодная вода.
Лестрейндж угрюмо блокирует мысли о том, что его брат мертв, как и о том, какие, собственно,это влечет за собой последствия.
Оставляя волшебную палочку на мойке - он действительно опасается привлечь внимание Аврората вспышками магии в маггловском районе, а потому планирует временно обойтись без деревяшки - он снова наполняет чашку водой.
Самое главное - не паниковать. Составить план и следовать ему, а уж планы составлять Лестрейндж умеет.
И на повестке сегодняшнего под номером один - позаботиться о ранах и проклятиях.
- Чем тебя задело, постарайся вспомнить, - он протягивает Беллатрисе чашку, не особенно беспокоясь, хочет ли она пить - его его вселенной пока нет места для чужих желаний, чужих потребностей. - Ты вроде не была ранена, когда я аппарировал из Хогвартса.
Вроде - это все, что у него есть, однако он шел по следам Беллатрисы, слышал ее мокрый кашель и видел капли крови, указующие путь. С ней определенно не все в порядке, а он не колдомедик. Он даже не стажер.
Между тем, он стаскивает куртку и с себя, угрюмо оглядывает пропитанную кровью рубашку и пояс штанов - надо было заменить повязку еще в лесу. а теперь придется довольствоваться маггловскими способами остановки крови.
В Лестрейндж-Холле им помогала бы родовая магия - здесь такой роскоши они лишены.
И он обрывает эту мысль, чтобы не пойти дальше - Лестрейндж-Холл нуждается в главе рода, в живом главе рода.
И параллельно с этим еще одно, вспышкой: у него есть кое-какой должок перед Рудольфусом.
Лестрейндж останавливает на ведьме задумчивый взгляд.

- Мы сделали то, что должны,  - упрямо отрицает он, сжимая губы, не замечая, что вновь использует это "мы", хотя еще сутки назад готов был поклясться, что последние два десятка лет его и эту ведьмы связывал лишь ныне мертвый Рудольфус.
Она не должна была идти вслед за мужем - Рабастан знал это получше прочих, получив подтверждение от самого Рудольфуса: в далеком восьмидесятом и совсем недавно, во внутреннем дворике Хогвартса, куда их оттеснили защитники замка. То, что Беллатриса участвовала в стычках, не было доказательством того, что Лестрейндж не мог или не хотел останавливать супругу - скорее уж, он чувствовал себя спокойнее, когда она была на виду и он мог защитить ее вернее, чем находясь на расстоянии. Парадоксальным образом Рабастана это, напротив, нервировало - и вот к чему в итоге привело.
Женщина разглядывает потолок с такой состредоточенностью, что Лестрейндж тоже на всякий случай задирает голову - мало ли, что разглядела Беллатриса - но кроме уродливой трещины и местами пожелтевшей побелки ничего не видит. Не это же так зачаровало свояченицу.
Впрочем, в отношении ее психического здоровья - а точнее, нездоровья - у него есть несколько соображений, а потому Лестрейндж по здравому размышлению приходит к выводу, что не желает знать, что видит Беллатриса, откинувшись на диване. Одному из них придется смотреть по низам, и он не против быть этим одним из.
Возвращаясь мыслями к ее ответу, он разглядывает кружку, на белом крае которой застыли кровавые разводы. Даже вода, оставшаяся на дне, отливает розовым.
Да что же с ней такое. И, что куда важнее, как он сможет что-то с этим сделать, если не знает, с чем именно имеет дело.
Уж не пользовали магглолюбцы, последний их проклятый бастион, темные и действительно темные чары?
Среди тех, кто мог желать мадам Лестрейндж смерти, было достаточно чистокровных волшебников, так или иначе имеющих хотя бы в отдаленном прошлом рода темные ныне забытые или запрещенные секреты, и это наводило на дурные перспективы.
Он возвращается на кухню вместе с чашкой - все должно быть на своих местах - но до мытья чашки не нисходит. Вместо этого снова хватается за бесполезную сейчас палочку - бесполезную, потому что с диагностическими чарами знаком еще хуже, чем с первой помощью - растерянно откладывает в сторону, переводит взгляд на кухонное полотенце, задорно свисающее с пыльного крючка.
- Раздевайся, - кидает в комнату, снова настраивая кухонный кран, и повторяет громче - из-за шума воды ведьма может не услышать. - Снимай платье, выясним, что с тобой.
Потому что, в отличие от него, с ней дела куда хуже - хуже, потому что неизвестнее.
Отдирая уже начавшую присыхать ткань от бока, он стирает кровавые разводы мокрым полотенцем, старательно игнорируя протесты организма. Прямо сейчас он, наверное, не умрет - а дальше загадывать все равно бессмысленно.
И прямо сейчас не умрет Беллатриса - потому что он так решил.
Короткий укол недовольства собой также остается проигнорированным - у Рудольфуса до поры до времени хорошо получалось организовывать реальность под свои запросы, не исключено, что выйдет и у него.
Для человека, который двадцать лет заставлял себя делать все, чтобы не быть, как его старший брат, он неплохо справляется, думает Лестрейндж, снова накладывая Ферулу.
Больше всего ему хочется отправиться в одну из мельком осмотренных комнат, вытянуться на широкой кровати, даже на первый взгляд намекающей, что он здесь - лучшее, что с ним случалось за последние годы, но Лестрейндж опасается, что когда проснется, Беллатриса будет мертва.
Что, мать ее, все будут мертвы.
Не отличавшегося в прошлом горячими семейными симпатиями Рабастана от этой перспективы воротит с души.
Он опускает поднятую рубашку поверх своей импровизированной повязки, прислушивается к себе - на сколько еще его хватит? - промывает полотенце под струей воды и сгребает волшебную палочку. И вот уже в таком виде отправляется обратно к ведьме.
- Ну, для начала давай выясним, есть ли наружные повреждения, - он тщательно копирует интонации Вэнс, с которыми знаком прекрасно, и очень жалеет, что не может скопировать и все остальное. - Выясним, нет ли следов применения проклятий. Выясним, почему ты теряешь кровь. Выясним, как можно это прекратить.
План простой - он вообще мастер в составлении планов.
- Слово даю, если это смертельное, мы отправимся в Хогвартс и уничтожим стольких, скольких сможем, - расщедривается Лестрейндж на обещание, которое, надеется, не придется выполнять, упорно гипнотизируя взглядом ножку низкого дивана.

Мокрое полотенце холодит руки. В комнатах шторы опущены, и в этом полумраке Беллатриса на диване напоминает подбитую птицу в гнезде.
Лестрейндж готов увидеть кровь, увидеть глубокую рану, разодранную кожу - у него под ногтями своя собственная кровь, в рту медный привкус - а вот увидеть почерневший узор вен не готов.
Бледная кожа Беллатрисы будто светится, и на этом призрачном свечении отчетливо проступают тугие и набухшие каналы, несущие черную кровь куда-то... к сердцу? От него?
С таким же успехом Лестрейндж мог стоять не с палочкой и мокрым полотенцем, а остаться в Холле - он понятия не имеет, что это с Беллатрисой. И понятия не имеет, как ей помочь. Нужна ли ей вообще помощь.
Он не колдомедик - и ритуалиста из него так и не вышло.
Полотенце с влажным шлепком падает на диван перед женщиной, а Лестрейндж подходит ближе, слушая ее кашель. Судороги пробегают по плечам, растрепанные волосы покрывают белую кожу тонкой кудрявой вуалью - когда-то ему хотелось узнать, каковы волосы Беллатрисы на ощупь. Сейчас он может сделать это - зарыться пальцами в эту копну, даже не притворяясь, что это нужно для чего-то еще, но Лестрейндж медлит, не прикасаясь к ведьме.
Выработанные инстинкты пока еще в силе.
Сконцентрировавшись на поступающих узорах черных вен, он подходит еще ближе, садится на самый край дивана, отводит пряди с плеч - на горле Беллатрисы бьется темная жилка, уходя вниз, к груди.
- Мне кажется, это смертельно, - отстраненно констатирует Лестрейндж, откладывая палочку и протягивая Беллатрисе полотенце. У нее кровь на подбородке, подсохла корочкой, а еще свежая на губах. - Что с ребрами? Перелом?
Нелепо, наверное, думать о сломанных ребрах, когда что-то не так с ее кровью - но лучше сделать все, что можно, а затем уже разбираться со всем остальным.
Отводя руки Беллатрисы в сторону, он проходится по ее бокам ладонями стараясь не нажимать без необходимости - у нее измученный оскал, и он представляет себе, что она чувствует, если это перелом.
Справа ребро поддается, заметна наливающаяся чернотой гематома. Место перелома.
Уже убирая руки, Лестрейндж обращает внимания на свое левое предплечье, тянется за левой рукой Беллатрисы - Метка серая, грязно-серая, больше похожа на грязный развод на коже. Все кончено?
Ему так не хочется этого признавать.
- Я наложу повязку, - как будто он может сделать что-то еще.
Ферула - кажется, за этот день он существенно продвинулся в доведении этих чар до автоматизма - с палочки срывается легко, а вот повязкой так и не обращается: осыпается пеплом на колени Беллатрисы, на складки спущенного с плеч платья.
Он молчит, невидяще глядя ей на левую ключицу, затем спохватывается, поднимает взгляд к глазам.
- Я думаю, нам нужно вернуться в Холл. Родовая магия должна помочь... Может помочь.
Беллатриса по-прежнему часть рода - он клялся Рудольфусу. Беллатриса не знает об этом.
Определенно, из них троих умереть должен был не его старший брат - он был их связывающей нитью, он умел принимать решения, не важно, насколько удачные. Он был главой их крохотного рода.
Вот именно - был.
Лестрейндж утыкается взглядом в собственные ладони, все еще горящие от прикосновения к ведьме.
Вернуться в Холл стоит еще и за тем, чтобы убедиться - отныне глава рода он, Рабастан.