Прикрыв глаза, Минерва сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух, успокаивая поднявшуюся из глубины души тягу к чему-то, что не было свойственно её природе. Скорее уж кошачьей, звериной – любой анимаг раньше или позже сталкивался со своей второй сущностью, тренировался с ней взаимодействовать, изучал, осознавал, учился обнаруживать её пробуждение в себе. Вот как сейчас МакГонагалл осознавала, что в короткое мгновение ею двигало скорее нечто кошачье, хищное, разбуженное словами Фионы – и пришлось этим вдохом-выдохом спасаться.
Понимала ли она ситуацию с Блэком? Понимала ли? О, Мерлин, глупая девочка сама-то соображала, о чём именно спрашивала и кого?! Осознавала ли, что начиная с того злосчастного дня в восемьдесят первом Минерва оплакивала и Питера, и Блэка, как делал это весь Орден, но МакГонагалл ещё больше – как наставник, не увидевший того, что было нужно увидеть, не заметивший, не обнаруживший, упустивший, допустивший ошибку? Осознавала ли, какая ненависть к себе и разочарование раздирали душу, когда всё встало на свои места, обрело противоположный смысл и превратило тринадцатилетнюю скорбь в гнойную рану? Осознавала ли, что могла чувствовать Минерва каждый раз, заглядывая в глаза Сириуса и видя в них тени дементоров, серый камень, холод, страх и неверие, пинком под зад выбросившие мальчика из детства, но не позволившие ему научиться быть мужчиной?
Понимала ли она вообще, о чём спрашивает? Понимала ли, что у неё попросту нет права судить о том, от чего она сама пряталась за нагромождением маггловских цитат и словечек, за софизмами и общими словами о неразумности "типично гриффиндорского" способа защиты боем, за отрицанием причастности к творящемуся в мире злу? Не важно – из-за страха за себя или близких, из-за угроз или риска. Важно было иное: у неё не было ни малейшего права задавать подобные вопросы. Не о Сириусе. Не укоряя "весь табор". Не Минерве. Сириус, табор и Минерва сами купались в своей вине и последствиях принятых решений, но это было их делом, их выбором, их ошибками. Их войной. Войной, в которой они пытались сделать хоть что-то. Войной, о которой сидящая перед Минервой девочка, вопреки собственному мнению и возможным пережитым опасностям, всё-таки ни дракла не знала.
Иначе ей попросту не пришло бы в голову задавать такой вопрос.
Минерва сглотнула, открыла глаза, посмотрела на Фиону очень спокойным взглядом, в котором не читалось и тени того, о чём она только что думала или какого-то иного негатива, и совершенно спокойно и ровно произнесла одно короткое слово:
– Вон.