Он не хотел просыпаться. В реальности и не было ничего такого, ради чего стоило просыпаться. Жажду мести, на которой он жил последний год, шанса утолить больше не было. А больше ничего и не было.
Всего на несколько дней раньше - и все получилось бы. Младший Лестрейндж показаниями утащил бы их всех в справедливый приговор - к этому времени они бы уже получили свой поцелуй. Все было бы закончено. Всего на несколько дней раньше... На суде он считал про себя, пытался найти, мог ли ускорить дело еще сильнее - и не мог. Он сделал все, на что был способен. Но этого оказалось недостаточно.
К чему просыпаться? Во сне не было все еще живых Лестрейнджей, впереди у которых был всего лишь Азкабан; во сне он все еще мог быть очень пьяным и не думать о похмелье - а оно будет, учитывая, что вчера он пил так, словно будущего не существует; во сне он мог делать вид, будто рядом с ним лежит не Итон, а Катрин, даром, что жена отличалась и фигурой, и длиной волос, и запахом - всем.
Потом Итон все испортила - его жена никогда не поправила бы одеяло - и сон выбросил его назад в негостеприимную хмурую жизнь.
- Нет никакого дальше, - хрипло прокаркал он, обвел пустым взглядом кухню в поисках воды, он заткнул сток раковины, но включил только холодный кран. - Дальше мы опять будем отпускать их, пока не останется никого. Целая война - и ни одного виновного. Будто бы даже очень сильный маг способен принести столько зла в одиночку.

- И до войны была жизнь, - сказал Скримджер, умолчав о том, что до войны была и Катрин, был и Том.
Он отвел глаза от Дженис - смотреть на нее теперь было трудно - подарил взглядом по кухне, пытаясь ухватиться за что-то, наткнулся на газету. Свежий "Пророк" во всю первую полосу цитировал министра, выступавшую на днях перед Международной коныедерацией магов: "Я отстаиваю наши неотъемлемые права на праздник". Стало тошно - не то от слишком крупного шрифта, не то от их с Итон "праздника", и Скримджер спешно закрутил кран и окунул голову в ослепительно холодную воду.
Это должно было помочь, и он и правда почувствовал себя немного более живым, но вместе с этим пришла и боль: она билась в голове, тупая, нудящая, и уходить не собиралась.
У него закончился воздух, и он, поколебавшись еще немножко - нет, не сегодня и, вероятно, никогда - поднял голову, проморгался.
Очков на нем не было, но Скримджер этого не замечал - разницы не было никакой: мир и так был бесцветным и пустым.
- Работы еще хватит, и кто-то должен ее делать. Почему бы и не мы?

Один раз она уже пыталась. Может, теперь все получится. Может, ее держали алкоголь, сигареты, что-то еще, какой-то другой внутренний стержень. Скримджера держала только работа. После смерти Катрин он не стал уходить ни на месяц, ни наделю - он проснулся на следующее утро и понял, что если не пойдет в Аврорат и не будет очень занят все время, пока держится на ногах, то он просто умрет от того, как болит то место в груди, где у него когда-то было сердце. Может, теперь, спустя год, что-то и изменилось. Но проверять он не хотел.
- Я не хочу карьеру. Не хотел карьеру, - поправился он.- Я хотел быть автором - и только. Паскудно, что не получилось. 
Любовницу он тоже не хотел, но если прежде Скримджер вообще отказывался думать о новых отношениях, теперь он просто знал, что когда они начнутся, он постарается изо всех сил больше никого не любить. Иначе просто не получится.
- А ты что же? У тебя есть план? Есть силы начать все заново? 
Он помолчал.
- Кто-то из тех, кто приходил к Тому, остался ?

Скримджер зачесал назад мокрые волосы, прислушался - голова болела, но уже не так. Он все не мог решить, повезло Итон или, напротив, нет. Раньше она и правда занималась собой, у нее было больше жизни до Тома - но Скримджер не променял бы ни дня с одиннадцати, когда он познакомился с Катрин. У Итон еще было, кому мстить - но эта вечная лихорадка отплаты иссушивала; без нее дышать было хоть и более горько, но все же легче.
- За границей достать его будет непросто. Кэрроу нам не выдадут - уже сейчас понятно. Никто не хочет ввязываться в чужую войну - пусть даже она закончилась.
Он смотрел, как вытекает вода и опять захотел пить.
- Кофе? - кофе пила она, не он, но сейчас ничего другого и не хотелось.
Скримджер достал две чашки, одинаково серые. Отметил, что левая рука у него едва заметно дрожит. Он держал чашку, ожидая, пока дрожь не уймется, но та не проходила - она длилась и длилась, раздражая все больше, и, не выдержав и плохо соображая, что делает, он со злостью швырнул ее о пол.
Шумно подышал.
- Прости. Я не... Я просто...
Левая рука, теперь твердая, спокойная, успела сжаться в кулак. Скримджер посмотрел на нее, затем медленно разжал.
- Я мог убить его, знаешь. Вопрос нескольких ударов. Зря я остановился - надо было идти до конца.

Думала она не это. Скримджер знал наверняка. Итон и раньше была без тормозов, после смерти Тома остановить ее не могло ничего. Кроме, возможно, Скримджера, давно и не всерьез обещавшего ей смерть. Она могла говорить что угодно, но они оба знали - она бы не остановилась.
Он тоже не должен был, пусть и понимал - и тогда, и теперь - что назад уже не вернулся бы. Нормальная жизнь теперь казалась шуткой, не очень удачной, если и вызывающей смех, то только нервный. Но когда-то она должна была начатсья. В зыбком небытии из алкоголя, поражений и итогов войны он оставаться не хотел.
- Он сгниет там, - не веря в то, что говорит, сказал Скримджер и оттолкнул ногой чашечный черепок, подлетевший слишком близко. - А мы сгнием тут, если не найдем способ выбраться. И мы же выберемся, правда?