К семьдесят девятому убийства членов семей авроров стали чем-то настолько частым и привычным, что в Аврорате даже были негласные правила: что говорить, что делать, как себя вести и сколько времени отвести на скорбь прежде, чем вытаскивать человека назад на работу. Когда-то это были щедрые: "Возвращайся, когда будешь готов". Теперь и месяц сходил за достаточный срок: выезды и стычки с пожирателями случались все чаще, прореживая и без того не густые ряды Аврората.
Месяц Дженис уже почти прошел.
Все это время Руфус не видел ее. После похорон - устраивала их Катрин, попутно, чтобы отвлечься от горя, планируя похороны себе и мужу: такие, чтобы выделялись и запомнились гостям - она исчезла быстро и чисто. Идти по следу не получилось бы. Да никто, кроме, возможно, Дерека, и не стал бы и пытаться. Все переживают горе как хотят. Если Итон нужно исчезнуть - пусть. Лишь бы она не исчезла полностью. А к этому, кажется, все и шло.
Поэтому под конец месяца он отправился к ней первым. Найти ее было трудно, но пятнадцать лет в Аврорате - это пятнадцать лет в Аврорате: Руфус умел искать людей.
В Париже он не был уже давно, но запахи тут были все те же. Париж всегда хорошо, вкусно и молодо пах.
Он сел на освободившийся стул. Итон совсем не удивилась. Ждала? Эта могла.
Она выглядела на удивление хорошо. Черные очки, отросшие волосы, прибавившийся вес - странным образом он молодил ее еще больше, будто это детский жирок еще не успел сойти с девочки-подростка. Потом она сняла очки, и он подавился своим "Хорошо смотришься".
- Пора возвращаться, Итон, - сказал он.
Потом, поколебавшись, все же оторвал себе половину круассана.

Отредактировано Rufus Scrimgeour (12 мая, 2016г. 15:02)

- Сама говори - ты у нас тут старший аврор.
Дело было не в том, кто выше по званию - это между ними никогда не стояло. Тем более, что в эти дни в Аврорате понятия вроде субординации, дисциплины, званий и всего такого прочего, становились чем дальше, чем размытей. За подобное не выгоняли и не отстраняли - работать больше было некому. Людей повышали не столько за заслуги, сколько за смерть непосредственного начальства - кто-то ведь должен выполнять работу. Да и те, кто слишком нарывался, все равно быстро умирал: как-никак, правила придумывались не просто так, и любого, кто в этом сомневался, быстро и насовсем учила глупая смерть.
Так что послать - даже от своего имени - Аластора вполне можно было, особенно если не бояться недосчитаться потом зубов. Но вот обращаться с людьми настолько бесцеремонно Руфус у прямолинейной, как многие американцы, Итон так и не научился.
Он посмотрел на нее исподлобья. Покрутил аккуратную чашку, потом оставил ее в покое, так и не отпив. Во Франции всегда был никакой чай.
Ей нельзя было не возвращаться. Никому из них. Все знали: чем больше авроров дрогнет, отступит после смерти близкого, тем больше таких смертей будет в будущем, потому что тем дольше их будут считать хорошим рычагом давления. Так и было - но пожирателям об этом знать было нельзя.
Но об это он пока не говорил. Имя Гампа, тут же всплывшее в памяти, поскорее похоронил там же - она же наверняка даже не знала Гампа, что ей эти истори о незнакомых людях.
О Томе он тоже не говорил. О Томе, как подозревал Руфус, они будут молчать еще очень долго.
- И что ты будешь делать тут? И что ты будешь делать потом, когда война и сюда доберется?
Это звучало почти невероятным. Париж, мирный, спокойный, ленивый Париж - но и сюда может перекинуться война.

Совершенно довольная, пропахшая кофе и теплым тестом, это была не та Дженис, которую он знал. Некоторых боль ломает, некоторых закаляет, но впервые Руфус видел, как она одевает кого-то в маску уюта и довольства своей жизнью.
- И тебе нравится эта жизнь?
Он помнил огонь в ее глазах, помнил, что первое, что он узнал и понял о ней - это азарт, с которым она бросалась и отбивала заклинания. Опять, и опять и опять.
Многие авроры начинали пить. Дженис не была исключением, просто ее отравой была жизнь и спокойствие.
- Я просто думал, теперь это и твоя война тоже. Наверное, ошибся, - не оглядываясь - он давно приучился делать странные вещи вот так, в открытую, прячась на виду - он вытащил из кармана-палочку, придвинул ее к Дженис. Они часто менялись: одинаковые древесины, одинаковые сердцевины - не требовалось даже время, чтобы привыкнуть.
- Поколдуй напоследок, если соскучились. Мне скоро возвращаться - сегодня тяжелый день.

- Потом. Сейчас у меня еще есть время. Да и к тому же, - он кивнул на чашку, которую наконец-то оставил в покое, - чай.
Он не знал наверняка, кому сейчас врет Итон - ему или все же себе. Но палочку не забрал, и она все еще лежала на столе, рядом с сахарницей, салфетками, которые шевелил ленивый ветер. Все здесь было ленивым и скорее напоминало сон - так странно было не ощущать вокруг страха и тишины, которая, случалось появлялась вдруг в разговорах, разбухая, как утопленник.
- Может, оно и к лучшему, - он осторожно посмотрел на Дженис, примеряясь. Он не был уверен, что стоит заходить дальше.
Но сейчас, когда она даже не прикоснулась к палочке, она до ужаса напоминала мать Катрин. Отказавшись от магии однажды, она так никогда и не вернулась к ней и как будто даже боялась ее; позже этот страх она перенесла на дочь, снова и снова уговаривая ту вернуться к магглам и жить среди них. Но Руфус знал - успел узнать - наверняка, что если и было в ней что-то, сильнее этого страха, то это - любовь к человеку, ради которого она изначально отказалась от магии.
Потому ему казалось: если напомнить все же о Томе, это встряхнет Дженис сильнее, чем пара оплеух.
- Том бы одобрил. В конце концов, он никогда не хотел, чтобы ты была аврором. Он был бы рад тому, что хотя бы кто-то из вас теперь в безопасности.

- Тебе и не придется. Можешь идти до самого конца.
Он потянулся было к палочке, но замер, не завершив движения, убрал руку. Она все еще лежала там: единственный магический предмет среди совершенно нормальным маггловским столом, только она одна и выглядела настоящей среди окружающей их ложной безопасности. Как бы Дженис ни хотелось остановиться, она уже давно попала во все происходящее с головой.
- Мы всегда знаем, на что идем. Еще раньше, до войны знали. Ты всегда можешь не вернуться назад. Ты в любой день можешь погибнуть. Ты каждую минуту должен быть готов к смерти. Так и должно быть. Но Том... - он выговорил имя с трудом, будто то кололо шипами горло, пробираясь наружу. Он мог изображать спокойствие, мог ловить себя на стыдной мысли о том, что смерть была близко, но выбрала другого, но том все равно был его другом. Его не хватало, без него рядом жизнь сразу стала чуть более пресной.
- Том умер не как аврор. За ним пришли - как приходят к семьям других. Его убили для тебя, Итон. И ты знаешь, что это значит - ты подобралась к кому-то слишком близко. Может, ты и не остановишься. Но если ты не тронешься с места, значит, они все рассчитали правильно. Значит, убийца Тому победил и может продолжать, и, вероятно, никто и никогда не поймает его. Ты уверена, что сможешь с этим жить?

- Да, я.
Руфус ответил сразу, торопливо - зная, на что подписывается, но пытаясь обогнать окончательное осознание. Потому что некоторых людей нельзя остановить - и Дженис была именно из таких. Некоторых людей можно только уничтожить.
Он надеялся, что ему никогда не придется выполнять это обещание. Но если вдруг до этого дойдет, Руфус знал, что рука у него не дрогнет. Кажется, раньше он таким не был. Раньше в нем этого не было. Откуда "это" там взялось, когда именно, гадать было бесполезно. Что-то на самом дне памяти подсказывало, что и это как-то связано с Итон. Но сейчас это было неважно.
Воздух между ними дрожал от напряжения. Контакт Руфус оборвал первым: он отвел взгляд, посмотрел на людей вокруг. Те, беззаботные, счастливые, наслаждающиеся леностью и спокойствием утра, говорили, должно быть, совсем о другом. Но и Руфус с Дженис со стороны выглядели совершенно нормальными. Они не повышали тон, не меняли расслабленных поз, зная, что в случае опасности успеют собраться и вернуть в войну за доли секунды. Со стороны и они вели праздный, ниочемный разговор.
- Когда ты не сможешь остановиться, и начнут страдать те, кто не должен - я остановлю тебя. Обещаю. Я буду рядом.