Он молчит, не отвечая, просто наблюдая за тем, как она спускается с лестницы, скрывая за опущенными ресницами дикий и затравленный блеск в глазах, поселившийся там навечно.
Его стараниями.
Каждый раз, когда она вздергивает палочку при виде него, Лестрейндж ждет, когда она пустит ее в ход, но каждый раз Яэль Гамп опускает руку, заставляет себя сдерживаться.
Он сломал в ней многое, но не это. Она не готова убить только лишь ради того, чтобы освободить это желание, почувствовать его на кончиках пальцев.
Она слаба, и сама знает об этом.
Она плохая замена Беллатрисе, об этом знает он.
Зачем он пришел. Какой глупый вопрос. Она знает, зачем. И даже если после особо жестоких игр он как следует чистил ей память Обливиэйтом, что-то в ней наверняка знает, зачем он здесь. Почему он пришел именно за ней.
- Есть, - Лестрейндж поджидает, когда она подойдет ближе, не отрывает от нее взгляда исподлобья. Она чуть хромает, она уязвима, она принадлежит ему, даже если сама не догадывается.
На ее предплечье Метка Милорда, но именно Рудольфус сделал ее тем, кем она сейчас является. И его метка глубоко внутри нее.
- Полукровка, которому было позволено жить, скрывает в своем доме грязнокровку и ее отродье. Нужно допросить обоих, а затем уничтожить, - тяжело роняет он. Сопротивление все еще не уяснило, что все кончено. Им приходится быть постоянно начеку, обрубая голову за головой этой гидре, но скоро все будет кончено.
А у этой рыжей просто талант в том, что касается допросов. Аврорат кует неплохие кадры. Вопрос в том, как их потом использовать.
Он  жестом велит подойти ближе, обхватывает Яэль за талию, по-хозяйски размещая руку. Между ними столько ночей, которых она не помнит, что он знает, как реагирует ее тело на любое прикосновение.
И ему нравится заставлять ее забывать каждый раз. Потому что в следующий раз она вновь должна пройти этот путь от ужаса и борьбы до покорности.
Его идеальная игрушка.

Они аппарируют в тихий маггловский пригород. Даже чересчур тихий для позднего, но все же вечера.
Раньше здесь жило много полукровок и магглорожденных, сейчас, разумеется, в живых лишь те, кто выказал лояльность Темному Лорду. И один предатель.
Двухэтажный коттедж за штакетной оградой выглядит сонным, но когда Лестрейндж швыряет Бомбарду Максимум, расчищая вход в дом, на втором этаже зажигается свет.
- Взять живыми, - напоминает он Яэль, активируя антиаппарационные чары, наложенные на весь район, прежде приличный, а сейчас превращенный в гетто.

Яэль бежит вперед, увеличивая расстояние между ними. Он знает, что она бежит не к чему-то впереди, она бежит прочь от него, подгоняемая тем, что остается глубоко внутри каждый раз, как бы тщательно и безжалостно он не стирал ей память. Это хорошо, ему нравится это - беги, Лиса, беги.
Сам он идет куда медленнее, вдавливая каблуки в мягкую землю палисадника, не обращая внимания на заботливо высаженный кустарник.
Тяжелые полы мантии мягко касаются голенищ высоких сапог, сопровождая каждый шаг Рудольфуса едва слышным шорохом.
Ему нет необходимости быть бесшумным, нет необходимости спешить. Это не бой даже, это бойня.
И единственное, о чем он жалеет, так это о том, что в доме всего трое.
Волосы Яэль рыжим всполохом на лестнице - ведьма берет на себя верх, бежит на второй этаж, затем выше. Кошки, спасаясь, бегут в верх, но это не спасет Яэль Гамп, она не кошка.
Лестрейндж рыщет в поисках полукровки-предателя, тот пытается сопротивляться. На его палочку наложены ограничения, существенно уменьшающие мощность чар, и Рудольфус издевательски хохочет, принимая Ступефай. Отшатывается, покачивается, но может устоять на ногах, а вот на второй Ступефай отвечает уже полноценными Режущими.
Полукровка вздрагивает всем телом, обхватывает руками живот будто от сильной боли, палочка вываливается из безвольных пальцев.
В задней комнате, куда Лестрейндж загнал его, заставляя обороняться, начинает остро вонять кровью и калом.
У предателя распорото брюхо, он медленно оседает на колени, пытаясь непослушными пальцами засунуть обратно вылезающие  из развороченного живота блестящие ленты кишок.
Рудольфус подходит к нему ближе, наступая на палочку, с застывшей кривой ухмылкой слыша, как с треском та ломается под его тяжелой подошвой. Пинком опрокидывает мага на спину, направляет палочку ему в лицо, всматривается...
Не то. Глаза полукровки закатились, он продолжает упихивать кишки обратно в широкий окровавленный разрез. Фонтанирующая кровь уже теряет напор, он бледнеет и уже начинает синеть. И его нисколько не волнует нависший над ним Лестрейндж.
Рудольфус не чувствует привычного удовлетворения. Он хочет видеть последние искры борьбы, хочет видеть, как в глазах появляется эта беспомощность, осознание неизбежного, хочет видеть мольбу, обращенную к себе.
Но проклятый полукровка умирает, потеряв связь с реальностью. Умирает, не посылая даже взглядом последнего проклятия в лицо Лестрейнджу.
Спуская с палочки Круциатус, Рудольфус почти надеется, что каким-то немыслимым чудом Пыточное растормошит умирающего, и в первый момент кажется, что его надежды сбудутся: полукровка рвано и громко дышит, его пальцы, оставив в покое рану на животе, ухмыляющуюся бесстыдно и широко, скребут пол, каблуки отбивают прерывистый ритм, но на этом все. Стоит Лестрейнджу опустить палочку, как маг снова застывает, хрипит едва слышно. Смотрит правее и выше, не обращая внимания на своего палача.
Все не то. Не говор уж о том, что теперь он не получит сведений о Сопротивлении.
Лестрейндж яростно посылает Аваду, а затем еще одну и еще, не в состоянии остановиться, дышит шумно, оборачивается на коридор, ведущий обратно к лестнице. Там, наверху, есть и другие жертвы.
Во множественном числе.
Когда он поднимается по лестнице и добирается до чердака, все кончено: Яэль подбирает палочку распростершейся перед ней женщины, неподалеку навзничь лежит ребенок. Грязнокровка и ее отродье, разведка оказалась права.
Подходя к Яэль, Лестрейндж убирает палочку в ножны и с размаха дает выпрямляющейся женщине оплеуху.
- Я велел взять их живыми!
Следующего взгляда ему хватает, чтобы обнаружить, что его приказ не нарушен.
Вновь вытаскивая палочку, он накладывает на ребенка связующие чары, а мать приводит в себя пинком по ребрам.
Она стонет, но глаза открывает - мутные и ничего не выражающие.
Лестрейндж опускается на корточки, за волосы приподнимает ей голову:
- Кто тебе рассказал про этот дом? - задает первый из бесчисленного количества вопросов он.
Грязнокровка снова стонет, пытается отвернуться, но Лестрейндж не дает ей этого сделать. Она хватается за его запястье, скребет ногтями, грязная маггла, тупая сука.
Он мельком отмечает след от подошвы на ее руке, отбрасывает эту ладонь, дергает за волосы,  напоминая, что не стоит уходить от ответа.
- Кто рассказал тебе про этот дом? - у Лестрейнда не очень много терпения. Лучше бы ей не доводить...
Чушь. Он все равно знает, что станет пытать ее, даже если она прямо сейчас откроет рот и выложит все как на духу. Ведь так соблазнительно решить, что она лжет. Так соблазнительно перейти к тому, что по-настоящему его радует.
В неясном свете на чердаке вытащенный Лестрейнджем кинжал чуть поблескивает. Широкое лезвие прижимается к щеке грязнокровки. Она пытается отвернуться.
- Ты видишь свое отродье, сука? - Лестрейндж качает головой в сторону ребенка, бросает взгляд на Яэль. - Займись им, живо.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (28 апреля, 2016г. 20:39)

К нападению он не готов. Его откидывает от грязнокровки, испуганно хнычащей, в сторону, Круцио, неумелое, но уверенное, бьет в грудь.
Мозг взрывается всполохами боли. Он проходил через такое не раз, боль можно подчинить себе, он Лестрейндж, она подчиниться ему, иначе нельзя...
Эта рыжая сука подходит ближе, шипит будто разъяренная кошка. Даже сквозь Пыточные чары Лестрейндж кривится в ухмылке, не обращая внимания на кровь от прикушенной щеки. Она бы удивилась, сколько раз подобное случалось. Но если бы помнила, как он ее наказывал за это, едва ли решилась бы повторить. А потому он чистит ей память с точностью ювелира, не желая получать заводную куклу вместо этой страсти и ярости, которая почти может заменить ему потерю...
С каждым новым всполохом жадно вгрызающейся в его тело боли его сознание проясняется. Запах собственной чистой крови не дает уйти по тропе бессознательного, заставляет действовать.
И когда ведьма подходит слишком близко, Лестрейндж вытягивает руку, подтягивается, не обращая внимания на выкручивающие ему каждую мышцу чары, не обращая внимания на впивающиеся в ладонь неровности на полу чердака, а затем хватает Яэль за лодыжку и с силой дергает на себя.
Остатки Круциатуса еще заставляют его руки дрожать и пальцы сгибаться будто когти, но он не теряет времени, тут же оказывается на ведьме, коленом прижимая ее пальцы с волшебной палочкой к полу.
Его нож валяется в стороне, рыдающая грязнокровка только-только заметила, что рядом с ней находится, но уже ползет к лезвию, вытягивая руку и издавая пронзительный стон.
Совсем лишнее.
Рудольфус выдергивает палочку Яэль из ее пальце, пригвожденных к полу его коленом, направляет палочку на грязнокровку.
- Авада Кедавра!
Зеленый луч попадает ей в спину. Звук, с которым ее голова соприкасается с полом чердака, кажется удивительно тихим.
Лестрейндж переводит взгляд на Яэль, растирает по ее лицу капли его собственной крови изо рта, отбивается от взмаха свободной руки, выкидывает палочку.
Он не знает, но широко улыбается, а в глазах застыло отсутствующее выражение.
- Сууука, - почти ласково бормочет он, смыкая обе руки на горле ведьмы. Ее тело под ним извивается жадно и нетерпеливо, заводя и наполняя похотью, но это все позже. После того, как она заплатит за то, что позволила себе. За то, что из-за нее он был вынужден убить вторую суку магией, не пустив ей грязной крови, не насладясь тем, как постепенно жизнь покидает ее глаза.
За все это заплатит Яэль Гамп.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (9 мая, 2016г. 14:33)

Он не замечает палочку, его все еще бьет крупная дрожь от перенесенного Круциатуса, мышцы все еще конвульсивно сжимаются, мороча и путая сознание, и даже вспышка над широкой серебряной пряжкой ремня под расстегнутой мантией ему ни о чем не говорит, потому что и боли нет, пока он захлебывается адреналином, пока сжимает руки на тонком горле Яэль.
Ее хриплое заклятье он и вовсе принимает за выдох, продолжая душить ведьму еще долгие полминуты.
И только затем, чувствуя расходящийся волнами жар, Рудольфус разжимает пальцы, отпуская ведьму.
- Вот сука! - его словарный запас сократился до одного-единственного бранного слова. - Сука!
Бьет наотмашь по щеке, не жалея силы, вторую руку прижимая к ране.
Выдергивает из ее пальцев свою палочку, утыкает ей в грудь.
- Круцио!
С каждой секундой, что Пыточное выбивает из головы Яэль Гамп тупое желание сопротивляться, он чувствует, как вытекает его собственная чистая кровь из-под руки, обжигая. На девятой секунде, когда и верх его штанов, и низ рубашки, и ее мантия пропитываются его кровью, Лестрейндж понимает, что рука, в которой он сжимает палочку, дрожит.
Сползая с ведьмы, он едва держится на коленях, о том, чтобы встать, пока нечего и думать.
Снимает чары, пихает Яэль кончиком палочки в плечо.
- Империо.
Светлый луч окутывает лежащую ведьму, исчезает в складках ее мантии, лишь недолго еще светясь в рыжих волосах.
- Помоги мне, - хрипит Лестрейндж. С каждым вздохом ощущение, что у него внутри раскаленные камни, усиливается. Он не может отнять руку от раны, чувствуя ее влажные податливые края в прорехе рубашки, потому что не хочет знать, насколько близко она добралась до него на сей раз.
Это - не первый, но впервые он подпустил ее так близко. Впервые он не уверен, что выживет.
- Помогай, медлительная шлюха!  - он хотел бы аккуратно перевернуться на спину, но вместо этого валится кулем на бок, с той стороны, куда уходит рана, по-прежнему чувствуя, что кровь не останавливается. - Останови кровь, заштопай меня!