Настоящей свадьбы у них не получается: половина ее родственников не знает о магии, и так и должно оставаться, половина его родственников никогда не уронит себя до того, чтобы хотя бы несколько часов не показывать, что они волшебники, на две разные свадьбы денег у них нет, зато полно гордости, которая заставляет отказываться, когда с этими самыми деньгами им пытаются помочь. Колец они тоже не носят - те мешают, они снимают их сразу после церемонии (свое он начнет носить много позже). Единственное, что и правда меняется - имена. После свадьбы они впервые называют друг дружку иначе: они теперь не Червячище и Рептилия, а мистер и миссис Скримджер.

Ночью они лежат рядом, и он шепчет ей о том, как несет ее сердце (ее сердце несет в своем) никогда без него и дальше по тексту. Он читает без выражения, а так, будто и правда имеет в виду каждое слово, и, как это часто бывает с хорошими стихами, они становятся правдой, остаются в памяти, под кожей, в душе.

Даже теперь эти стихи все еще правда, и каждый час каждого дня он может сказать наверняка, как там ее сердце. Днем оно обычно тихо лежит, покачиваясь от мерных ударов. Чужая кровь укачивает его - так баюкают детей, проснувшихся после страшного сна, и умирающих щенков. Но ночам оно, тяжелое, как камни в карманах утопленников, опускается на самое дно, не давая ни сдвинуться с места, ни вдохнуть.

Он давно привык к этой тяжести и почти не замечает ее. В конце концов, он сам так хотел - сам так говорил. И неважно, что самого главного он не знал: что чужое сердце из своего не вытащить, и что очень, очень тяжело носить в себе сердце мертвого человека.

Первый год после школы Катрин обещала провести с родителями. Это их выездной год, потому что денег осталось мало, и остров опять пора сдавать каким-нибудь толстосумам. Потому Катрин катается вместе с ними по Европе, вяло отбивается от вечных попыток мамы затащить ее обратно в мир магглов, найдя какого-нибудь молодого и богатого парня из хорошей семьи, а в свободное время ходит по местным архивам. Руфус тем временем с головой ныряет в стажировку в Аврорате.
Какое-то время они переписываются, но обоим этого не хватает, и Катрин решает, что весь год они будут вместе обедать. Она никогда не знает, где окажется через несколько дней - сумбурность родителей не дает строить планы - да если бы и знала, он все равно не видел эти места. Потому каждый день она аппарирует к Министерству, ждет его, а потом переносит их обоих туда, куда ей хочется. У родителей она одевается как маггла, и несколько дней на Скримджера косятся, пока не убеждаются, что он на эти взгляды никак не реагируеют, и не соглашаются молчаливо, что если тебя ждет такая девушка - все равно, во что она одета.
Где и что им есть, всегда выбирает она - в понимании Катрин это самое близкое к заботе и семейному уюту. Сама она готовит ужасно, но пока еще не знает об этом даже сама - откуда ей знать, как она готовит, если никогда в жизни не пробовала? Во время этих обедов у обоих голова занята совсем другими, своими мыслями, и разговоры не клеются. Спустя какое-то время они бросают пытаться говорить и проводят час почти что в абсолютном молчании, обнаруживая, что молчать рядом друг с дружкой им тоже нравится.
За весь год только однажды они обедают в Лондоне, совсем рядом с министерством: потому что Катрин стерла ногу и не хочет никуда аппарировать. К тому же, добавляет она с тем легкомыслием, которым обычно так ужасает людей, у нее босоножек от крови совсем испортился, а тут недалеко есть неплохой магазинчик, где она после обеда купит что-то взамен.
В этот день в Лондоне наконец-то разгорается весна, до намеченной свадьбы остается четыре месяца, а Руфуса Скримджера, пока Катрин распекает новичка-официанта, принесшего десерты перед основным блюдом, вдруг впервые захлестывает с головой волна любви, которая прежде была чем-то куда более незаметным, незначительным и несерьезным. Под столом он берет Катрин за руку и она, умолкая на полуслове, улыбается - все еще официанту:
- Хотя знаете, сегодня мы, пожалуй, и правда пообедаем мороженым.

Десять лет спустя, впервые за долгое время оставшись на выходные дома, они валяются в постели, и Руфус, взявшийся обцеловать Катрин с головы до конциков пальцев, останавливается, наткнувшись на шрам на ее левой стопе. К этому моменту он видел много ран и шрамов, остававшихся после них, и потому знает наверняка, что это - след от расщепа.
- Когда это ты расщеплялась? - спрашивает он после того, как и этому внезапному шраму достается своя доля внимания.
- После школы, мы еще тогда обедали в Лондоне - помнишь? - и я испортила свои любимые босоножки. Я не хотела второй раз подряд в тот день аппарировать - за мной вечером мама заглянула и забрала назад к ним.
- Я помню Лондон, помню босоножки - расщеп не помню. Почему ты не сказала? Мунго же рядом. Или я мог бы сам все сделать, - говорит он, существенно преувеличивая свои способности к целительству в то время.
- Какой ты глупый. Нельзя было - не могла же я нарушить собственный план. Ты и так постоянно обо мне заботишься. Мне нужен был тот год, чтобы решить, смогу ли и я заботиться о тебе.
- Смогла?
Катрин качает головой, не выглядя при этом особо расстроенной.
- Смогла, - возражает Руфус и переключается на следующую ногу.

В конце сентября в факультетскую команду набирают новых охотников. В воздухе висит тягучая медовая осень, через неделю последний - самый важный - год затянет их в вихрь уроков, заданий, свиданий, настойчивых предложений Слагхорна вступить все же в клуб слизней, волнений о будущем и подготовке к экзаменам, но пока что Руфус и Катрин еще не спешат и лениво ждут конца отбора. Она жует друбблс, выдувает синие пузыри, те вылетают на поле, их временами путают с квоффлами, и они взрываются, добавляя командной форме еще больше синего пигмента.
Потом начнется экзамен по аппарации для тех, кому в этом месяце исполнилось семнадцать. Он свой уже сдал, она тоже могла бы, но дома у Катрин все еще не говорят о магии, потому ей и пришлось ждать начала учебного года. Об экзамене - как обычно - она совсем не волнуется, и громко подбадривает особенно неудачливых охотников, чуть ли не свешиваясь с трибуны. Он смотрит на нее и иногда на небо, откидывается назад, облокотившись локтями о верхнюю лавку.
- Эй, Рептилия, - зовет он Катрин. - Я думаю, что после школы нам с тобой надо пожениться.
Катрин хлопает чуть не упавшему с метлы пятикласснику.
- Ну, что скажешь?
- Скажу, что брак - гиблое дело. Но раз надо - значит надо, - говорит она, не оборачиваясь, и отставляет назад руку. Возраст вернул к ней внешний былой, детский еще шик, она следит за собой, и в таких вещах ждет, что все будет по правилам. Но внутри она - все та же Катрин, и потому смеется и садится к нему поближе, увидев на пальце колечко из свернутой обертки от ее друбблса.
- Родителям скажем уже теперь, - говорит она. - Чтобы успели привыкнуть к тому, что у нас будет неравный брак.
- Ты же знаешь: моей семье это неважно, - говорит Руфус.
Она смотрит на него с умилением и жалостью, потом говорит:
- Ты такой трогательный. Я говорила о своих родителях. Мы ведь, все же, из аристократов, а ты - пусть и очень милый и, кстати, нравишься моему папе - так просто. Но мы с этим что-нибудь придумаем.
Она отставляет руку, любуется на свое ненастоящее помолвочное кольцо. По свистку метлы снижаются и больше не мельтешат, не закрывают небо.
Через два часа Катрин получит право аппарировать. Через два дня напишет домой. Через две недели получит ответ. Через два месяца вступит в почти полугодовое сражение по переписке с матерью, которое в конце концов все же выиграет. Через два года выйдет за Руфуса.
В небе летят с севера на зимовку две слишком ранние казарки. Прозрачное кольцо, едва заметное на пальце, поймав солнечный луч, пускает солнечные зайчики. Кажется, что времени у них впереди еще целая жизнь.
- Мы со всем что-нибудь придумаем.

Как всегда, он находит Катрин возле шкафов с трофеями и символикой клубов. Она всегда начинает наказание оттуда: думает, раз уж ей надо убирать школу, то пусть она заодно позаботится о себе. Именно потому ярче всех блестит и больше всего внимания привлекает рамка колдографии шахматного клуба. На ней она выглядит серьезной и собранной, и загадочным, задумчивым взглядом смотрит не в обьектив, а на ферзя, который крутится у нее на ладони. Вся задумчивость там оттого, что Катрин понятия не имеет, как играть в шахматы, даром, что уже два месяца как президент клуба. Как ей это удалось, Руфус до сих пор понятия не имеет. Он на снимке тоже есть: обнимает Мэриголд Браун, улыбается и в целом выглядит вполне счастливым человеком.
Катрин, завидев его, тут же бросает работу - у нее еще полно времени, чтобы все успеть. К пятому курсу они так надоели Принглу тем, что никак не уймутся и редко попадаются, что когда все же попадаются, он отыгрывается, как может.
- Как прошло? 
- Нормально, - говорит Руфус, предусмотрительно не прислоняясь к стене.
- Ну хотя бы быстро. А мне еще убирать и убирать.
- Ну скажи Принглу в следующий раз, что тоже хочешь под трость.
Катрин хмурится - из них двоих Руфуса всегда меньше волнует перспектива попасться.
- Ты какой-то хмурый.
- Мэриголд меня бросила.
- А, - она молчит, затем в ее взгляде появляется понимание, - из-за того маггла по переписке, которого я нашла?
Руфус кивает. У Катрин много знакомых однолеток-магглов, и она уже больше года находит друзей по переписке всем желающим, кто слушает курс маггловедения. Переписка эта всегда идет через родителей Катрин, а не через сов, и магглы неизменно думают, что переписываются с учениками очень закрытой школы. Это хорошая схема, и маггловские друзья Катрин вежливы, очаровательны, хорошего происхождения и зачастую особенно сильно нравятся девушкам - даже чистокровным. Но Руфусу от этого не легче.
- Это не ты - это время такое: все всех бросают. Я вот тоже бросила Дерека. Он милый, но пишет как первоклассник.
Она встает, потягивается, идет, не оглядываясь ни на тряпки, ни на Руфуса.
- Идем. Наши разбитые сердца склеят только эклеры со школьной кухни.
Она знает ход на кухню уже два года, потому что каждому нужен хотя бы один хороший друг с Хаффлпаффа - ребята с Хаффлпаффа управляют школой, да так ловко, что мало кто знает об этом - а у Катрин друзей оттуда полно, и они всегда готовы рассказать о норах и боящихся щекотки грушах.
Уже на кухне, заполняя одиночество фисташковым кремом, Катрин говорит:
- Если ты волнуешься о бале и о том, что у тебя нет пары - потому что я вот волнуюсь - можем пойти вместе. Ну и так можем пошататься вместе.
Руфус с минуту молчит, потом говорит:
- Но как только что-то пойдет не так, расходимся и дальше просто дружим.
- Не успеет пойти. Это же временно. Только пока не найдется кто-то получше. Вряд ли это займет много времени.
Она слизывает крем с ладони - протягивает ее Руфусу. Их рукопржатие, липкое, сладкое, скрепит их лучше непреложного обета: ведь скоро окажется, что никого получше нет - ни в Хогвартсе, ни вообще.
Впрочем, они и не пытаются искать.

- Что? - переспрашивает Руфус, убедившись, что это и правда было слово, а не у нее просто запершило в горле.
- Так он называется. Это на валлийском. Но мы дома зовем его просто "остров". Мы сдаем его обычно на два-три года, но в этот раз все немного затянулось.
- И мы будем там все лето? - он уже согласился, но, как это часто бывает с Катрин, еще не до конца понимает, на что именно подписался, и теперь пытается найти что-то, что ускользнуло от его внимания сразу.
- Ну да. Как раз весь его излазим.
- Но ты говорила, он маленький, и его можно обойти за полтора часа.
- Можно. Но просто - зачем?
Она сидит на чемодане на маггловской вокзале. Они сменили Кингс-Кросс на Паддингтон, а оттуда вечерним поездом отправились в Кармартен. Дальше нужно ждать рейсовый автобус до самого утра, но они хитрят, и на западное побережье на "Ночном рыцаре" добираются к десяти. Это даже не городок - просто дома, прибившиеся к берегу, как выброшенные на скалы водоросли после шторма. Может, потому все местные - они почему-то знают Катрин, а она знает их, хотя в последний раз на острове была еще до Хогвартса - указывают на небо, в котором не видно звезд, и предлагают подождать еще несколько дней.
Ждать они - хотя больше Катрин - отказываются, и лодочник, привычно и без особой веры кивнув на "Родители потом заплатят, они тоже скоро будут" выводит в море лодку, вспарывающую черную воду. Где-то там, впереди, их ждет остров - ее собственный остров.
Он встречает их гулом тюленей, любящих окрестные скалы, и темнотой - в окнах дома видна чернота, еще более глубокая, чем ночь вокруг.
Это совершенно маггловский дом: Катрин полукровка, но ее мать бросила их мир насовсем, даже палочку отдала дочери. Руфус никогда еще не был в таких домах, но, как любая хорошая тайна, тот не спешит открываться сразу: все в нем накрыто простынями, и они с Катрин одну за другой срывают их, отвоевывая себе немного места и заодно проверяя, не оставили ли что интересное люди, снимавшие остров.
Поиски заканчиваются, когда Катрин находит громоздкий, непохожий ни на что, ранее виденное Руфусом, проигрыватель. Она ставит пластинку, которую привезла с собой в школу после прошлого лета и ни разу не слушала, потому что в Хогвартсе маггловскую музыку слушать негде - не просить же для этого школьный патефон.
Они сидят на полу среди неразобранных вещей и сброшенных пыльных простыней, в маггловском доме, на острове, западнее которого только океан и тьма.
Начинается буря, дождь бьет в незакрытые окна, отбивая неправильный рваный ритм, а Катрин подпевает пластинке: "Нет, мне никогда не будет страшно, пока ты рядом со мной".
- Мы уберем это все к приезду твоих родителей? - спрашивает Руфус.
- Конечно. У нас полно времени: они приедут не раньше второй недели августа.
Дождь заглушает тюленей и волны, но ее голос заглушает дождь.
- Stand by me, - поет она, глядя на Руфуса, - stand by me.
Ее голос заглушает все.