Удивление на лице Рабастана, на короткий миг превращающего его в того мальчишку, которого смутно помнит Рудольфус, стоит того, чтобы покривить душой.
Рудольфус вытаскивает палочку и, вспоминая заклинание времен невинной школьной юности, наколдовывает вокруг них тусклые фонари на деревьях.
Братья некоторое время просто стоят, созерцая волшебные огни в темных голых ветвях, а затем Рудольфус разрушает момент.
- Нужно поторопиться.
Младший согласно кивает. Рудольфус передергивает плечами, как будто им предстоит физическая нагрузка, а затем невербальной Алохоморой отворяет тяжелую каменную дверь в склеп, за которой спят поколения Лестрейнджей.
Дверь сдвигается медленно и рывками, с притолоки летят комья земли и каменная крошка, а из склепа вырывается волна затхлого воздуха.
Старший Лестрейндж входит, немного наклоняя голову, хотя потолок склепа высокий и рассчитан на еще более крупного мужчину.
В склепе еще холоднее, чем на улице, и дело в чарах, призванных сохранять упокоившихся Лестрейнджей на века.
Рудольфус отсчитывает каменные ниши, над которыми на мраморных табличках указано, кого именно можно найти там, в глубине темного алькова. С того дня, когда Рудольфус в последний раз посещал это место, прошло меньше месяца, но он был один. Впервые он приводит сюда брата, несмотря на то, что отец, показывая ему последний лестрейнджевский тайник, строго велел передать это знание только наследнику рода.
Что-то подсказывает Рудольфусу, что наследник - Рабастан, если тот вообще сумеет пережить старшего брата, так что, скорее всего, именно ему придется через несколько лет, если Мерлин будет к ним милостив, показывать это место своему отпрыску.
Когда мраморные таблички сменились более массивными гранитными надгробиями, Рудольфус отсчитывает четырнадцать могил под каменными плитами, и опускается на колени возле пятнадцатой, с трудом согнув травмированную ногу. Полы его мантии чертят круг на пыльных камнях.
Он кидает быстрый взгляд на Рабастана и качает головой, заметив, что тот поднимает палочку.
- Нет, здесь воздержись от магии. Отец не советовал, и поэтому я все еще жив.

- В 1967 отец впервые показал мне это место. Запомни его и покажи своему сыну.
На подначку Рабастан не отреагировал, рывками укладывая на место плиту.
- И много у нас еще таких тайников?
- Узнаешь в свое время, - размыто ответил Рудольфус, не желая признаваться, в каком бедственном положении они находятся на самом деле. - Многие были раскрыты, а многие... Я забыл, где они. Просто вылетело из головы. Может, конвейерная легиллеменция в застенках Аврората... Наверняка эти суки не преминули воспользоваться любым барахлом, которое могли утащить.
Братья возвращаются обратно, бредут сквозь размытый, неестественный свет неустановленного источника.
Выйдя на улицу, Рудольфус глубоко вздохнул и задрал голову, чувствуя, как свежий воздух вытесняет из легких затхлый дух подземелий.
- Остопиксили мне эти подвалы, - мрачно заметил Рудольфус. - Да и вообще развалины. Но если хоть одна сука сюда сунется, то безнаказанной не уйдет.
Он вытер выступившую в углах рта пену, сплюнул, полез по карманам мантии за сигаретами.
- Перекурим и поставим пару ловушек посильнее здесь, у склепа, затем возле дома - вокруг обойдем. Достаточно эти ублюдки там наследили. Если еще не уяснили, что Холл им не рад, то уяснят после этого.
Прикуривая от палочки, он смотрит через запущенные газоны и останки оранжереи, которой никто не занимался после смерти матери, на руины, видя в неверном свете тот образ Лестрейндж-Холла, который навсегда сохранится в его памяти.
Одного этого уничтожения поместья было достаточно, чтобы в Рудольфусе просыпалась ненависть, дающая ему силы продолжать эту войну. То. что начиналось победным шествием к величию, обернулось Азкабаном, потерями, смертями, но парадоксальным образом это еще сильнее укрепляло Рудольфуса в его стремлении дойти до конца пути.

- Это наша земля, - повторил Рудольфус, надевая кольцо. - И мы ее не оставим.
Холл не оставил их после ареста, Рудольфус еще долго чувствовал отголоски фамильной магии в Азкабане, пока не перестал чувствовать что-либо окончательно. Живут они здесь или нет, но само место по-прежнему полно силы, нужно ее только разбудить.
- Знаю, - ответил он брату, хотя не знал. Ритуалистика была для него темным лесом: требовала слишком ювелирной работы, казалась слишком долгой, да мало ли что еще. Он никогда не восхищался возможностями, что давала магия, воспринимая их как само собой разумеющееся, никогда не интересовался чем-то, что не было напрямую связано с его выбранным путем.
Боевая магия, темная, непростительная - все прочее он оставлял брату и ему подобным, уверенный в собственной власти над магией Холла, а потому не задумывался о предстоящем ритуале, ожидая, что дом, или магия, сами подскажут, что нужно делать.
Рабастан, он знал, был слеплен из другого теста. Ему нужно было знать, понимать, как работают те или иные чары, что именно происходит в каждый момент времени, когда магия податливо выполняет его волю. Его знания, пусть и потускневшие за последние годы, наверняка пригодятся в том случае, если Рудольфус зайдет в тупик, но ставить Рабастана в известность  о том, что глава рода собирается работать по наитию, Рудольфус и не собирался.
И к лучшему. Рабастан, получивший положительный ответ, приступил к подготовительному этапу ритуала, уделяя по своему обыкновению в первую очередь внимание безопасности самих магов.
Рудольфус шагнул в очерченный круг, сжимая руку в кулак и чувствуя, как металл кольца теплеет, отзываясь на тепло его тела.
Внутри круга магия ощущалась иначе: более жадной, более сильной.
Наклонившись, Лестрейндж достал из сапога тяжелый нож - не чета тому, что носил с собой в семидесятых, но достойную замену. Отбросил в сторону завернутое в выцветшую старую ткань содержимое сундука, ждущее их под пустой могильной плитой.
Рукоять кинжала привычно легла в правую руку, лезвие тускло блеснуло в свете фонарей, развешанных на деревьях.
Рудольфус вонзил острие в ладонь чуть пониже основания пальцев и провел линию вдоль, наслаждаясь упругостью плоти, поддающейся ножу.
Магия редко когда дарила ему столь же острые впечатления.
Рана раскрылась, как жаркое лоно продажной шлюхи, красное и блестящее.
Кровь обагрил ладонь, закапала между пальцами, когда Рудольфус сжал кулак, переворачивая руку. Он не знал, есть ли ритуалы, основанные не на магии крови, д и не хотел знать, но в одном был точно уверен: если и есть нечто, что способно разбудить родовую магию этого места, то только кровь главы рода или наследника.
Крочь испарялась, едва достигнув палой листвы. Боли Лестрейндж не чувствовал, только тепло на коже, однако едва слышный шепот, который он ощущал с первой минуты здесь, не становился громче.
Опустившись на корточки, с трудом сгибая травмированную ногу, он приложил окровавленную ладонь к земле, не обращая внимания на листву, но земля по-прежнему оставалась дремлющей.
- Или сюда, - бросил он брату. - Поможешь.
Мелькнула и пропала мысль, что стоило взять с собой жену: трое их осталось, Лестрейнджей по праву и крови. И просьба наказать виновных в их падении должна исходить от них всех, чтобы быть услышанной.

Она аппарировала в некотором отдалении от поместья и медленно шла вперед; так слепой пробирается по знакомой комнате, которая подверглась разгрому: наощупь, отмечая знакомое и внутренне содрогаясь тому, как извратило его время и все, что случилось по вине людей. Когда-то Беллатриса имела полное право назвать это место своим домом. Теперь она словно хотела удостовериться, что все еще сохраняет это право, что после всего эта искалеченная, выжженная земля помнит ее, искалеченную и выжженную изнутри. Хозяйку Лестрейндж-Холла.
Земля помнила. И если даже глаза Беллатрисы не узнавали окружающее - вывернутые из земли камни, словно изменившие пейзаж, суть этого места осталась неизменной.   
Волшебница видела, как братья вошли в склеп, но не последовала за ними. Если и была здесь граница ее владений, то выложена она была костьми поколений Лестрейнджей, жившими и умершими к вящей славе рода. Теперь они - последние. Вернее, последний - Баст, ветвь Рудольфуса на семейном древе будет торчать обрубком. У нее никогда не будет детей. Иногда что-то похожее - нет, не на сожаление, скорее - досаду, посещало Беллатрису. Если бы у нее были сыновья, о, как они могли бы послужить Лорду теперь!
Лестрейнджи покинули фамильную усыпальницу и занялись ритуалом, ради которого прибыли сюда, но что-то явно пошло не так. Стоя в тени гробницы, Беллатриса видела, как ее муж, а затем и деверь поят своей кровью истощенную землю - она чувствовала слабый отклик, что-то вроде облачка дыхания, туманящего стекло. Слишком слабый. Если бы... Но раз она чувствует, значит, принадлежность к роду может стать той последней трещиной, которая прорвет плотину, выросшую на пути у древней магии.
Женщина выступила из тени, стремительно - она всегда двигалась так, - сделала несколько шагов вперед, переступила границу круга. Магия приняла ее, это не могло нарушить ритуал, лишь способствовать ему. Кинжал, на котором смешалась кровь обоих братьев, почти уютно лег в ее руку; в следующий миг Беллатриса полоснула себя по ладони и, уперевшись ею во влажную, податливую землю, поднесла лезвие к губам, слизнув скатившуюся к рукояти соленую каплю, уже успевшую остыть на пронизывающем зимнем ветру. Ладонь меж тем жгло огнем - не боли, нет. Земля просыпалась.

Появление Беллатрисы для Рабастана явилось неожиданностью. Он угрюмо наблюдал, как она беспрепятственно прошла сквозь очерченный круг, признавший ее не по крови, но по праву частью необходимого ритуала, передал кинжал, гадая, что она собирается сделать...
И уже в следующий момент отвел взгляд, пораженный откровенной дикостью, болезненной откровенностью ее поступка.
Он знал, что они, все трое, повязаны узами куда более сильными, чем годы проживания под одной крышей. Их объединяла Метка, запечатленная у каждого на предплечье, объединяли смерти, которым они были виновниками и свидетелями, объединяли годы, проведенные без надежды в тюрьме. И Беллатриса давно стала частью рода в смысле куда более важном, чем подразумевал ее брак с Рудольфусом, и все равно он чувствовал ее чуждость, инаковость, как чувствовал бы, наверное, присутствие затаившегося зверя, чьи мотивы неясны, а поступки могут шокировать.
Этому ощущению было без малого двадцать лет, и он, к несчастью, слишком хорошо понимал ее природу - что только раздражало сильнее и заставляло держаться либо холодно и жестоко, либо скатываться в откровенную грубость.
Поддержание этого странного равновесия было утомительным и хлопотным делом, но Рабастан откровенно опасался отказываться от него в пользу того, что скрывалось за пеленой неизвестного риска. И что настойчиво требовало дани, стоило Беллатрисе оказаться поблизости.
Раздражение, проснувшееся в нем, отвлекло от сосредоточения на ритуале, и тем самым только подтвердило, насколько он по-прежнему беззащитен перед теми, кого звал семьей.
Низко опустив голову, ежась от пронизывающего декабрьского ветра, даже сквозь погодные чары над Холлом выстуживающего тепло, Рабастан постарался раствориться в проводимом Рудольфусом ритуале.
У него были оправданные сомнения насчет того, что брат знает, что делает, но то, что они творили магию на родовой земле, должно было уберечь от кары, если что-то пойдет не так.
Посильнее уперевшись ноющей ладонью в землю, больше не кажущуюся такой уж холодной, Рабастан закрыл глаза, ясно чувствуя присутствие поблизости брата и свояченицы.
Видимо, участие Беллатрисы решило дело: ее принятие в род не было пустой формальностью, и отчасти Рабастан понял, что имел в виду Рудольфус, отказываясь задуматься о том, чтобы продолжить род с другой женщиной. Сломанный и срощенный Вэнс нос отвратил Рабастана от дальнейших попыток указать брату на несостоятельность его брака, но сейчас он понял, что ошибался, думая, будто Беллатриса может быть с легкостью вычеркнута из их жизни.
Родовая магия, уснувшая, ушедшая глубоко в землю, отозвалась тихой дрожью, загустевшим воздухом, будто залепляющим носоглотку.
Рабастан сглотнул, по-прежнему не открывая глаз, позволил родовой магии влиться в него, выжигая и выжирая сомнения в дееспособности брата, злости на него и Беллатрису, желание не иметь с проклятым родом ничего общего...
Не отрывая правой руки от земли, жадно питавшейся кровью и магией в ней, он левой обхватил пальцы Беллатрисы, подчиняясь пришедшему из ниоткуда требованию, и это было похоже на удар молнии, избавившей его от боли в рассеченной ладони.
Гул в ушах взорвался громовым раскатом, спустился по позвоночнику и исчез.
Рабастан открыл глаза, расцепляя хватку на пальцах Беллатрисы.
Короткого взгляда на Рудольфуса хватило, чтобы понять - тот отдал куда больше брата. Оказавшись рядом, стоило Рудольфусу попытаться подняться, Рабастан остановился, выжидая, но тот смог все же удержаться на ногах.
- Что это значит? - спросил он, оглядывая гаснущий купол насколько хватало глаз - свидетельство восстановления родовой связи - и все же подставляя брату плечо. Этот выплеск наверняка будет зафиксирован в Министерстве, а уж выяснить, где именно был эпицентр, большой сложности не составит, а потому стоило поторопиться.
- Нам пора убираться. В любом случае, пора убираться, - но он знал, чувствовал, что то, за чем они явились, вышло: родовая магия поглаживала затылок мягкой кошачьей лапой, пела вокруг на нижнем пределе слышимости, ластилась к ладоням, как соскучившийся по хозяину питомец.
Впервые за несколько лет Рабастан Лестрейндж ощутил, кто он. Полностью и неотвратимо.

- Заткнись, - бросил он Рабастану, вновь принявшемуся причитать, что им пора уходить. Брат был прав, но даже если и так, Рудольфус не мог сейчас аппарировать прочь. Не сейчас, когда магия рода плескалась вокруг, теплыми волнами успокаивающе шепча что-то неразборчивое.
Всем своим существом он хотел быть здесь. Он должен быть здесь - и должен остаться здесь, кто бы не пришел. Он должен стоять здесь, когда повалят авроры - и должен убить каждого, посмевшего ступить на его земли без позволения.
Рудольфус чувствовал это так же ясно, как чувствовал гладкость кожи Беллатрисы под своими пальцами, но было и еще кое-что, о чем нельзя было забывать. Он не мог остаться, потому что его Лорд ждал его в другом месте. Он принес клятву, он был верен - и его верность была вознаграждена этим августом.
Впереди еще была война, была победа, а вот когда они закончат с каждым, кто осмелился поднять голос против чистокровных магов, он вернется на это самое место и вернет себе свои земли.
Для Рудольфуса, редко строившего далеко идущие планы и еще реже дававшего волю фантазии, это было очевидно - иного пути просто не было, не существовало, и он опустил руку, наблюдая за тем, как Беллатриса поднимается на ноги.
С каждой минутой, проходящей после ритуала, он чувствовал, как уходят болезненные последствия. Как уходит головная боль, поселившаяся при неуклюжей попытке встать, как уходит ломота из позвоночника, постоянно искривленного из-за недавно только залеченного как следует перелома ноги.
Он впервые за несколько лет чувствовал себя сильным - таким же сильным, как был, когда они аппарировали отсюда все втроем четырнадцать лет назад, чтобы под покровом первого снега прийти к дому тех авроров, как же их звали...
Родовая магия нашептывала ему, что еще не поздно, но вот что именно для него было не поздно, Рудольфус не слышал.
Выдерживая странно-внимательный взгляд жены, он поднял оброненный ею кинжал и сунул в ножны под расстегнутой мантией. Беллатриса так и не пошевелилась с тех пор, как поднялась, и это беспокоило его, накладываясь на отголоски благодарности за то, что она все же оказалась рядом, как будто могло было быть иначе.
- Погуляй, - он даже не повернулся к брату, продолжая смотреть на жену. - Погуляй, я сказал!
Спорить было бессмысленно и Рудольфус знал: Младший не будет спорить. Только не здесь, не сейчас, когда магия рода вновь признала их троих, признала его, Рудольфуса, хозяином.
- Ты пришла, - тупо повторил он снова, дождавшись, когда шаги Рабастана послышатся в стороне. - Ты признана родом и так будет всегда, до самой твоей смерти. Ритуал подтвердил это. Но это значит, что ты должна кое-что этой магии. Ты понимаешь?
Это даже не от него зависело, как оказалось: он хотел ее любой, бесплодной, выпитой Азкабаном, покрытой с головы до ног чужой кровью - последней даже сильнее всего. У магии были другие требования, даже сейчас. Особенно сейчас.

Их взгляды скрестились. Беллатриса никогда не гадала, о чем думает ее муж: в быту это было неинтересно, в бою, волшебница была уверена - о том же, о чем и она, поскольку, сражаясь, они всегда словно становились одним целым. Рабастан был иным, он и ощущался по-другому - теперь, после ритуала, это воспринималось особенно остро - а может, виновато было его обычное осторожничание, может, и уместное сейчас, но несвоевременное. Но он послушался Рудольфуса - всегда слушался - и вскоре его шаги затихли в отдалении.
Беллатриса дождалась, пока муж вновь подаст голос, прислушиваясь к ощущениям - буря, перевернувшая все внутри, утихла, оставив странное ощущение опустошенности.
- Понимаю, - медленно произнесла Беллатриса, чуть опустив голову и коротко взглянув на мужа из-под тяжелых век, прежде чем перевести взгляд на землю, туда, где почти неразличимо чернела пролитая Лестрейнджами кровь. Если взглянуть на воздействие, которое оказал на нее ритуал, с такой точки зрения, было совершенно очевидно, чего хочет родовая магия - и чего она не может получить, несмотря на все... попытки.
Женщина непроизвольным движением разгладила мантию под ребрами. Нет, было еще что-то, нечто, заставившее магию откликнуться, принять чуждую ей кровь. Беллатриса вновь подняла голову, пристально вглядываясь в лицо мужа. Азкабан выжег ее изнутри, многое из прежней жизни всплывало в памяти совершенно неожиданно, как будто воспоминания, иссушенные тюрьмой, по мере того, как женщина оживала, оживали сами и пускали ростки в голове, взрыхляя корнями все новые и новые слои памяти, так что сейчас Беллатриса была почти уверена, что помнит все, что происходило до рокового нападения. Почти.
- Но... - женщина осеклась и нахмурилась.
Хотя ее взгляд по-прежнему был обращен на Рудольфуса, глаза смотрели сквозь него, словно Беллатриса силилась вспомнить что-то или хотя бы привести в порядок то, что знает. Младший, не отошли его Рудольфус, наверняка бы сказал: это так не работает. Недостаточно назвать женщину своей женой для того, чтобы магия рода не просто приняла ее - если угодно, под свою защиту и покровительство, - но и откликнулась на зов. Кровь есть кровь, а в жилах Беллатрисы текла кровь Блэков, и она никак не могла смешаться с кровью Лестренджей. Разве только, если бы она понесла от Рудольфуса, но женщина была вполне уверена, что это невозможно. Почему? Она не знала. Не помнила?
- ...что? - глухо обронила она после секундного колебания, в течение которого в голове успели промелькнуть все эти мысли.

Странно, но то, что говорил Рудольфус, не потрясло ее - возможно, потому, что еще несколько минут назад, когда Беллатриса стояла на коленях между братьями, земля шептала ей ответ, а может, и раньше, когда родовая магия призвала ведьму, побудила присоединиться к ритуалу. Но было нечто странное не в том, что, а в том, как именно ее муж говорит об этом.
Доазкабанские годы сливались в мглистую серую пелену, в которой память выхватывала какие-то образы, отрывки. Но голос Рудольфуса, который она знала, как знала шум собственной крови в ушах, звучал с такой интонацией, что сомневаться не приходилось: он встал между ней и этим воспоминанием. Почему? - хотелось спросить ей. Что произошло такого, что мне следовало забыть - напряженное сосредоточение вызывало тупую, ноющую боль в висках, верный признак вмешательства в память, которое обнаружил сейчас пронизавший ее поток магии, обнаружил, но не уничтожил.
Как странно... Беллатриса прикрыла глаза и пробежала пальцами по виску. Такое ощущение, что родовая магия пыталась пробиться, но схлынула, лишь немного размыв барьер - не потому ли, что он был чужеродным, не относящимся к магии Лестрейнджей?
- Кто это?.. - она задала вопрос вслух тут же, как только он возник у нее в голове. - Кто это сделал со мной?
Беллатриса отняла руку от лица и подняла голову, встретившись глазами с Рудольфусом. В этот вопрос она вложила все, имея в виду и потерю ребенка, и стертые воспоминания об этом, и, возможно, бездетность - как следствие чего-то, что от нее хотели скрыть, и о чем знал ее муж.
Сколько могло бы ему сейчас быть?.. Ровесник Драко?.. Как бы жил он, зная, что его мать и отец - в Азкабане?.. Возможно, стал парией, отвергаемый всеми... или еще того хуже - попал в руки тех, кто воспитал бы его, стерев всякое представление о происхождении. Нет, нет, хорошо, что тот, о ком она сейчас думает, но не может представить - мертв, и она никогда не видела его лица, не чувствовала тяжесть детского тельца в руках. Магия шепчет...
Беллатриса все отдала бы сейчас, чтобы это стало возможным.

Упрямое повторение того, что Беллатриса поняла и так - слишком быстро, чтобы пронизавшая разрядом мысль, как до этого - магия, могла спровоцировать реакцию - было странно, неправильно. То, что Рудольфус твердил и повторял на разные лады, не позволяло ей двигаться дальше, и поток мыслей нарастал, грозя прорвать плотину отстраненного спокойствия, в которое ведьму погружали целебные зелья.
Но она попробует еще раз.
Задаст вопрос, который прежде не раз посещал ее, но так и остался невысказанным за все годы их брака.
- Почему у нас не может быть детей, Рудольфус? Почему я не могу понести снова? - незаметно для самой ведьмы голос ее повышался, так что сейчас она почти кричала: - Кто сделал это со мной?!
Беллатриса подалась вперед, стоя теперь почти вплотную к мужу, в ее движении было что-то угрожающее, как и в изломе вопросительно вздернутых бровей, но главное - в глазах, темных, почти черных, которые, когда женщина подняла голову, чтобы заглянуть в лицо мужа, отразили свет лихорадочным блеском.
Что Рудольфус пытается скрыть, о чем умолчать? О том ли, что не смог защитить свою беременную жену - в том, что не болезнь была причиной смерти ребенка, Беллатриса не сомневалась, она всю жизнь была здорова, как гиппогриф, и даже после Азкабана, когда казалось, что для нее все кончено, выкарабкалась. А может, это он?..
Глаза Беллатрисы расширились, но в них все еще было скорее недоверие, чем гнев. Рудольфус частенько распускал руки, могло ли случиться, что он ударил ее или сделал что-то еще?.. Лучше бы ему сейчас рассказать о том, что случилось, потому что Беллатриса чувствовала себя не просто обманутой - преданной.

Она стояла близко - вплотную к мужу - так что достаточно было поднять руку, чтобы сжать пальцы поверх кисти, лежащей на пряжке, скреплявшей мантию, словно она какое-то время назад стала Лестрейнджу тесной.
- Знаешь, где сейчас твое сожаление? - почти прошипела она, бессознательно сжимая пальцы с такой силой, которую сложно было заподозрить в хрупкой, восковой статуе, которую вылепил из нее Азкабан. - Вот, - не отпуская руку, Беллатриса чуть отшатнулась, поведя ладонью, охватив этим жестом руины. - Вот. И все твои сожаления.
Отпустив руку, почти оттолкнув при этом мужчину, Беллатриса отступила на шаг, другой, отвернулась - под бледной кожей шеи натянулись жилы, словно волшебница с трудом, чисто физическим усилием сдерживала себя. 
Какая горькая ирония. За все побои, насилие, за ночи, проведенные в холодном ложе с мучительным знанием того, где именно и с кем сейчас супруг, за пьяные оскорбления и трезвую злобу, которую он имел привычку вымещать на ней - Рудольфус наказал себя сам.
Плотина, сдерживающая поток воспоминаний, с каждым новым откровением давала трещину, но Беллатриса внезапно осознала, что она не хочет, не может, не должна этого вспоминать.
Ты умирала.
Она помнит кровавый, видимо, приглушенный наброшенным платком свет лампы, негромкие голоса - словно этих проклятых медичек дрессируют говорить шепотом. Простыни, влажные от пота. А еще мысль, которая билась в голове с каждым ударом сердца после того, как она услышала этот противный, негромкий голосок, выносящий ей приговор: его нет, ребенка больше нет, и больше не будет, я больше ему не нужна.
В сбитой, перевернутой постели умирала не Беллатриса - умирала ее вера в то, что Рудольфус теперь посмотрит на нее. Он избил ее, когда она была беременна его ребенком. Теперь он просто вышвырнет ее прочь, как сломанный артефакт... А потом Беллатриса впала в тяжелое забытье - через сколько часов? Дней? Одно она знала точно: Рудольфус не показывался. Если бы он пришел к ней тогда... но он не пришел. Возможно, "сожалел"? В любом случае, она так боялась потерять его, что... он никогда не должен узнать об этом.
Нужно было перестать думать об этом. Сконцентрироваться на чем-нибудь другом.
Беллатриса, побледневшая, как привидение, медленно повернула голову.
- Мне сказали, что я бесплодна, - проронила она единственное, чем могла позволить себе поделиться из прорвавшихся сквозь блок воспоминаний. - Но магия здесь... - голос Беллатрисы звучал хрипло после крика, но достаточно спокойно. Она покачала головой. - Не знаю.
Сложно было сформулировать, и совсем невозможно - передать то, что она почувствовала, когда их кровь, смешавшись, пролилась в землю поместья. Но Беллатриса привыкла верить своим ощущениям, какими бы странными и необъяснимыми они ни были.

Отредактировано Bellatrix Lestrange (26 июля, 2016г. 21:42)

- Нет.
Беллатриса, застывшая, словно мраморная статуя, такая же холодная, твердая, неподвижная, шевельнулась, ее пальцы пробежали вдоль ворота мантии мужа, по остаткам вышивки, застыли на груди - на этот раз не отталкивая. Беллатриса чувствовала жар, исходящий от него, жар ладоней, горящий взгляд на своем лице, они оба были - пламя; что же - дать ему просто так погаснуть?
- Нет, - повторила она, снова и снова, почти машинально, разглаживая складки мантии, но взгляд ее не отрывался от глаз Рудольфуса. - Магия ждала меня, признала. Еще не все. Это еще не все...
Теперь, когда они снова стояли так близко, голос сам собой опускался до шепота, прерывающегося, лихорадочного - слова Рудольфуса, словно родовая магия, пронзили ее, перевернули что-то внутри. Он никогда не отвергнет. Ее человек, ее мужчина, ее муж - вопреки всему. 
- Мы можем попытаться... - после этих его слов, стоящих дороже, чем непреложный обет, более искренних, чем любые признания, которых не было и не могло быть между ними, Беллатриса, которая всегда избегала того, чего Рудольфус хотел от нее в первую очередь - физической близости - готова была в этом переступить через себя сейчас, потому что единственное, что было важно, что имело смысл кроме них двоих - сохранение их дома, крови Лестрейнджей. И это было то, что она обязана была дать ему. Сына.
- ...я этого хочу, - сбивчиво заключила женщина, словно торопясь высказать, выразить все, что чувствовала сейчас, в это мгновение и на этом месте, пронизанном магией их рода.