Химический ожог - так это называет Рабастан, поднаторевший в медицинских терминах, проводя время с Вэнс. Рудольфус рычит на Младшего, лезущего так не вовремя со своими ценными, драккл его раздери, уточнениями, но запоминает. Химический, мать его, ожог, вот чем его наградила встреченная в городе маггла.
Будь у Лестрейнджа чуть больше чувства иронии, он бы оценил: и маггла, и он после встречи имеют проблемы со зрением. Подобная параллель может навести на размышления человека, чуть более склонного к самоанализу - Рудольфусу подобное не грозит. Он проклинает на все лады мордредову девку, обещает найти ее и поквитаться. Даже предупреждение Долохова, вкратце обрисовавшего ценность проклятой журналистки, не будь оно подкреплено относительно недавним провалом со Скримджером, вряд ли возымело бы действие, но провал место имел, предупреждение было озвучено прямо и не давало возможности превратного толкования.
Пришлось стиснуть зубы и надеяться, что девка вскоре сыграет свою роль и более будет не нужна. А уж тогда-то, будто чудовище из ночного кошмара, ее и будет поджидать Рудольфус Лестрейндж, ныне вынужденный вновь поступить под опеку Вэнс, которой сыт по горло еще по сентябрю-октябрю.
Вэнс, конечно, постаралась - через пару дней он может худо-бедно видеть. Различать очертания предметов, цвета. Одним глазом. Второй по-прежнему даже размытые силуэты не различает. Вэнс цокает языком, взбалтывает какие-то склянки, смешивает остро-пахнущие настои, промывает глаз Рудольфусу, смазывает едкой мазью вокруг. Лестрейндж терпит, но в бешенстве - не из-за Вэнс, хотя и та могла бы лечить поуспешнее и побыстрее, а больше из-за самой ситуации. Эта грязнокровка, забывшая про палочку, сумела лишить его на некоторое время боеспособности. Было от чего беситься и кидать яростные взгляды на жену и брата, которые едва ли могли пропустить такое событие.
Сооруженная повязка через левый - невидящий - глаз делает вид Рудольфуса еще более угрожающим, чем обычно, но он лишен возможности продемонстрировать свой вид кому-либо, кроме нескольких магов, вхожих в Ставку. Близится новый визит в Лондон Рабастана под видом Блэка, и если Вэнс продолжит свои бестолковые примочки, Рудольфус будет вынужден пропустить это развлечение, чего он никак не может допустить.
Его характер требует активных действий, монстр, давно поселившийся внутри, требует свежей крови - и сидеть в четырех стенах в ожидании прозрения невыносимо.
Чтобы хоть как-то совладать с тягой отправиться в Лондон на поиски Фионы Макгрегор - он и имя запомнил, небывалый случай - Лестрейндж посвящает себя сотрудничеству с Элоизой Паркинсон. Женщина, открывшая ему свою жажду мести, оказывается неприхотливой любовницей и способна несколько отвлечь Рудольфуса от ощущения собственного бессилия и бесполезности, которым будто пропитан коттедж, где обжились Лестрейнджи. К тому же, Элоиза весьма искусна в плетении интриг - ничуть не меньше, чем в постели - и к Рудольфусу впервые за прошедшие со времени побега из Азкабана месяцы возвращается вкус к министерским противостояниям.
Именно этому: Элоизе и ее интригам - и посвящен его сегодняшний визит в Ставку, по окончании которого он встречает Уолдена Макнейра.
У них не так уж часты встречи: Уолден по-прежнему на легальном положении, да и Пожиратели подозревают, что за теми, кто в прошлом был уличен в поддержке Организации, может быть установлено наружное наблюдение, а потому лишний раз привлекать внимание к Ставке не следует. Впрочем, Макнейр не случайно ведет свой род от прославленных воинов и охотников, уходить от слежки он умеет получше многих прочих.
- Дождусь тебя тут, - он не собирается задерживать Макнейра, но хочет уточнить у него пару моментов из рассказов Элоизы. Кое-какие сведения, полученные от нее, могли бы быть интересны и Уолдену.
И дожидается.

На крыльцо бывшего музея, где курит Лестрейндж в ожидании Макнейра, дополнительно наложены температурные чары: о прошлой нелюбви Милорда к запаху табака верные слуги помнят, но те сигары с тонкой вишневой отдушиной, которые считались хорошим вкусом в до-азкабансие времена, канули в небытие для многих из них.
Вокруг Ставки такой плотный купол защитных и маскировочных чар, что здесь, пожалуй, можно сутки кастовать заклятья, не ограничивая себя в силе, и то Министерство не заметит возросшей у себя под носом магической активности. Это и не удивительно, Лестрейндж сам участвовал в ритуале, ныне обеспечивающем эту защиту: его родовая магия, родовая магия Долохова, а также подпитка Уолдена и самого Милорда ограждает избранную Пожирателями часть территории госпиталя невидимой, но мощной стеной, отводящей как взгляды, так и интерес непосвященных.
А потому все эти гравийные прогулочный дорожки среди аккуратных газонов и кустарника, чуть присыпанные снегом, пусты: маггловский персонал Бетлема убежден, что в музее ведутся ремонтные работы, да и нет необходимости приближаться к пустующему ныне зданию музея...
Так работают магглоотталкивающие чары, и хотя Лестрейндж знает, что совсем рядом с ним ведут свою никчемную жизнь простецы, его это мало заботит, пока он не видит и не слышит их.
Оборачиваясь к выходящему на крыльцо Уолдену видящим глазом, Рудольфус скалится приветственно, кивает, что можно истолковать как "не вопрос, сказал же, дождусь".
- Министерство... Трусливые ублюдки, предпочитающие делать вид, что гром еще не грянул! Предатели, защищающие таких тварей, как та, что сотворила со мной это, - лицо его искажается гримасой ненависти, когда он поворачивается в профиль, демонстрируя Макнейру закрытый повязкой глаз, но даже свободные от повязки участки обожженной, покрасневшей кожей говорят сами за себя.
- Фиона Макгрегор, грязнокровная сука, - в его голосе ясно звучит приговор и ярость из-за того, что нужно ждать: терпение никогда не было отличительной чертой Рудольфуса Лестрейнджа. - Та самая журналистка, которой Долохов отсыпает золото будто из своего кармана... Неприкасаемая дрянь.
Он отворачивается, рыщет в мантии в поисках сигарет, борется с удушающей яростью: говорить Лестрейндж хотел совсем о другом.
- Министерство, - вновь повторяет он с ненавистью. - Макнейр-Касл еще не подвергся нашествию авроров? Элоиза Паркинсон, младшая сестра Эвана Мальсибера - помнишь его? Умер в Азкабане в девяносто третьем от лихорадки и Фадж даже не сообщил родственникам - поклялась отомстить в память о брате, принесла Непреложный Обет и сейчас занимается вопросом закрытых границ. Сообщила мне, что в планах Аврората повторные обыски в поместьях и на землях осужденных и бывших под следствием. Это личная инициатива Министра, тайна ото всех - вот только Фадж настолько глуп, что Паркинсон вертит им как хочет, вытягивает любую информацию. В Холле кое-кто уже побывал и нашел там пробемы.
Лестрейндж ухмыляется, уцелевший глаз блестит.
- Жаль, что Скримджер не сунулся сам, - ухмылка пропадает, будто ее и не бывало.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (5 июня, 2016г. 12:02)

- Кто там сейчас в родовой магии разбирается, - вторит Лестрейндж характеристике, данной Макнейром аврорам и прочим министерским прихвостням. Только ему, конечно, легче: Холл для проживания не годится, а от того братья не ограничивали себя, когда готовили поместье и прилегающую территорию к визиту пронырливых слуг закона. Можно было пожертвовать многим, можно было перенаправить дремлющие охранные чары, усилить за счет того, что поддерживало погодный купол и сами камни дома от дальнейших разрушений. Уолден же такой роскоши был лишен, но Рудольфус не сомневался: тот придумает, как отвадить непрошенных визитеров.
- Считают, что если смогли аппарировать в ненаносимое поместье, то дело сделано, - до сих пор Лестрейнджу-старшему грело душу то, что Холл даже после ареста хозяев не выдал своих секретов. Пожизненное означало, что никто из них больше не вернется в дом, служивший Лестрейнджам прибежищем и опорой не один век, и Рудольфус еще там, на суде, уже зная, что ждет их, позволил себе уйти далеко по призрачной нити, связывающей главу рода с фамильным поместьем, обратить всю магию Холла против тех, кто еще явится. Это едва не стоило ему рассудка, он никогда не был силен в этой области, а может, и стоило, но то была небольшая плата.
Он кивает, затягиваясь  - даже несмотря на то, что теперь, после Холла, авроры будут осторожны, Уолден наверняка сможет отбить им охоту копаться в том, что не предназначено для чужих глаз. Родовая магия не любит посторонних и подчиняется даже мельчайшему желанию главы рода - чужаков будут ждать сюрпризы.
Мысль об этом кажется Рудольфусу стоящей, он обгладывает ее, как трудится над крупной костью бездомный пес.
В его войне, личной войне с Авроратом и Министерством, нет мелочей, каждая возможность нанести урон врагу отмечена.
И он не одинок на своей стороне - Уолден Макнейр, как и прежде, питает схожие чувства, идет тем же путем.
Что ему за дело до тех в этом случае, кто отступился. До таких, как Теренс Паркинсон и прочие, цепляющиеся за свое сытое благополучие и год за годом отдающие магглолюбцам Англию.
- Да, заместитель председателя Визенгамота. Метку принял позже всех, в восемьдесят первом, и откупился, сослался на шантаж, - скалится в улыбке Лестрейндж, из-за чего шрамы от ожога змеятся и приходят в движение.
Разумеется, Рудольфус помнит Теренса Паркинсона - не самая удачная его вербовка, пришлось угрожать, так что тому и врать не пришлось позже, на допросах, когда его имя и Метка всплыли. Паркинсон не явился по вызову Милорда, и это не удивило Лестрейнджа.
- Не поддерживает право своей жены на месть за брата, - с той же ухмылкой заканчивает Рудольфус, зная, что Уолден понимает его без слов. Мистер Паркинсон уже приговорен, и наверняка даже сам понимает это. - Его смерть откроет путь Ранкорну: других претендентов на пост заместителя председателя на данный момент нет. Министр или правая рука председателя Визенгамота - мы в любом случае останемся в выигрыше.

Рудольфус кивает медленно, даже вдумчиво. Он не ошибся, когда понял, что Уолден чувствует то же, так же. Макнейр не Долохов, который способен улыбаться в лицо врагам и любезно раскланиваться с ними. Лицемерие претит Рудольфусу, никогда не было его отличительной чертой, как и чертой Уолдена Макнейра, что же удивительного в том, что годы связали их намертво, заронив первые семена этой дружбы еще в Хогвартсе, где слишком многие стали забывать еще тогда, в шестидесятых, что это значит - быть чистокровным.
Наконец-то они вновь смогут вершить свой суд, наказывать предателей и отступников.
Кулаки Рудольфуса сжимаются, он тяжело опирается о парапет. Те, кто не убил его, пожалеют. Те, кто дал Уолдену выжить, пожалеют вдвойне.
- Пожелание, - не без удовольствия цедит Рудольфус, когда понимает, о чем спрашивает Уолден. - Элоиза работает над открытием границ и обещала позаботиться об этом как следует, но ее муж только мешает. Он уже не доволен ее деятельностью и благосклонностью Фаджа, а тот слишком слаб, чтобы разобраться с мужем-рогоносцем самостоятельно.
Мысль о том, что Корнелиус Фадж может не считать себя вправе претендовать на чужую жену, голову Лестрейнджа не посещает. В его сознании все куда как просто: если Теренс Паркинсон не принадлежит Милорду, он предатель. Если он предатель, то ни его происхождение, ни его положение значения не имеют. И Лестрейндж, и Макнейр в их совместном прошлом, до сих пор будоражащим память, ни раз и ни два имели дело с предателями крови, кое с кем счеты не закрыты до сих пор. Теренс Паркинсон, ценящий свою шкуру куда выше, куда сильнее чести своей и своего рода, недостоин претендовать на Элоизу, не забывающую, кто она. Не забывающую обид, нанесенных ее семье.
Лестрейнджа нисколько не смущает то, что Фадж тянется к миссис Паркинсон, подбадриваемый ее взглядами и улыбками. Но Теренс, который не оправдал своей роли, должен будет умереть.
Пожелание - они оба знают, что это значит.
Свежая кровь повяжет их вновь, подкрепит то, что связывало их раньше.
Рудольфус предвкушает эту казнь, и Теренс будет лишь первым в череде тех, кто заплатит сполна.
А те, кто захочет вымолить себе пощады, получат такой шанс - в обмен на золото, в обмен на верность, на принесение клятвы. В обмен на свою жизнь и жизнь детей.
Потому что Милорду нужна новая армия.
- Он не живет в родовом поместье, чары там ослаблены и я имею доступ туда. Он не сможет долго сопротивляться, а ненаносимость и не потревоженные Охранные чары скроют происходящее внутри от Министерства Магии. Но нужно дождаться окончания обысков - Паркинсоны, несмотря на лояльность Фаджа, в списках,  - Рудольфусу ни к чему пояснять, что проведенный обыск еще сильнее усугубит связь поместья и его хозяина, Уолден только что упоминал об этом, кляня Министерство и нелепые попытки затушить разгорающийся пожар огневиски.
А это размышление, в свою очередь, приводит Рудольфуса к вопросу, который давно просится с языка.
- Тебе еще не остопиксело изображать примерного министерского идиота? - без обиняков спрашивает он, глядя в лицо Макнейру.

Ответ Уолдена, на удивление многословный, поначалу кажется Рудольфусу путаным и непонятным: сказывается пара стаканов виски, те мутящие сознание зелья, что вливает в него Вэнс ради скорейшего и эффективного возвращения зрения.
В сумерках декабрьского вечера лицо Макнейра расплывается бледной застывшей маской, накладываясь на то, что сохранилось в воспоминаниях старшего Лестрейнджа... Мир никогда больше не станет таким как прежде, но он не собирается жалеть об этом. Для Рудольфуса прошлое, как и будущее - набор размытых символов. Он знает, что воюет ради возвращения чистоте крови ее значения, но на самом деле для него смысл существования давно свелся к простейшим вещам: выживай и убивай тех, кто стоит на твоем пути. С первым он справлялся долгих четырнадцать лет, и Уолден занимался тем же, пусть их обстоятельства и разнились. Второе... Второе они разделят как и раньше.
В первый момент Лестрейндж удивлен, что Уолден не хватается за шанс бросить в лицо Министерству, что то сохранило жизнь не просто палачу, но своему палачу, но затем, слушая внимательно, он начинает понимать, о чем толкует Макнейр.
Ему требуется периодически это напоминание: необходимость продуманной и спланированной тактики очевидна, сейчас положение  Организации еще слишком уязвимо, до полного восстановления нужно время. Чем они будут знать о планах врага, тем проще будет обезглавить гидру несколькими прицельными ударами.
Вот только ему нужно действовать. Он слишком долго ждал, слишком долго терпел, выплескивая эту ярость лишь в хриплых криках в ледяной азкабанской клетке, чтобы теперь сохранять спокойствие.
Смерть Теренса Паркинсона на время притупит этот сжигающий его изнутри голод, но лишь временно. То, что оголодало внутри Рудольфуса, требует куда больше крови.
- Надеюсь, он откажется, - совершенно искренне говорит Рудольфус, ухмыляясь и выкидывая окурок в заросли низкого кустарника, окружающего здание бывшего музея. В отличие от Уолдена, он не в состоянии отслеживать подобные вещи - он вообще не в состоянии отслеживать много чего, в первую очередь, собственное здравомыслие, но его это и не беспокоит. Это не его проблемы - для этого есть Рабастан.
- Не меньше недели, - ухмылка пропадает, он злобно скалится, ощупывает покрытую шрамами щеку и лоб, дотрагивается до повязки, срывает ее, яростно комкая в кулаке.
Глаз по-прежнему слезится и не видит. Лестрейндж устал быть калекой, устал быть слабым.
- Я все равно отправлюсь на последнюю гастроль Блэка, - почти рычит он. - Этой грязнокровной суке не удастся отправить меня в резерв.

Рудольфус сжимает пальцы на перилах, наслаждаясь затапливающим его чувством свободы и безнаказанности. Если это требовало нескольких лет Азкабана... Что же, Лестрейндж считает, что заключил выгодную сделку за возможность больше не прятаться в тени. За возможность открыто заявить, ради чего он существует.
Ему больше нет необходимости, подобно Уолдену, терпеть рядом с  собой тех, кто заслуживает смерти, как и нет необходимости останавливать себя. При встрече с аврорами ему больше не нужно переходить на другую сторону, изображая из себя мага, в последний раз имевшего дело с боевыми чарами еще в Дуэльном Клубе или на проклятых курсах самообороны, а то и прятать лицо за мешающей дышать маской. Теперь он может сражаться с врагами так, как положено мужчине - с открытым забралом, глядя в лицо противникам и громко называя свое имя.
Это стоит многого. Для Рудольфуса Лестрейнджа это стоит всего. И он уверен, что Макнейру тоже не хватает этой сободы. Истинной свободы.
- Темная магия оставила бы след, - пересказывает он то, что понял со слов Эммалайн. - А та сука воспользовалась чем-то маггловским. Поэтому Вэнс и не может ничего сделать - только следит, чтобы ожог скорее затянулся, и чтобы сам глаз не пострадал.
Ему непривычно говорить о своих ранах, он привык чувствовать себя неуязвимым, сильным. Сейчас, хотя хромота, доставляющая ему немало неприятностей, почти прошла после вмешательства целительницы, он по-прежнему не вернул себе прежнюю скорость реакции. Возможно, дело в том, что ему давно за тридцать, и недостаток практики сказывается, а потому потерять еще и четкость зрения равносильно уступить, признать себя проигравшим. Лестрейндж никогда не пойдет на это.
- Плевать, - рычит он, сжимая пальцы еще сильнее. - Среди заклинаний достаточно тех, что не требуют прицельности...
Плети, Секо, Лацеро - их немало, чар, которые позволяют широким росчерком палочки атаковать несколько целей. Или цель, которая двоится, троится.
Потеря четкости зрения его не остановит. Его вообще мало что остановит. Быть может, только смерть, а быть может, и ее, старой подруги, с которой они знатно попировали в прошлом и еще попируют в будущем, окажется недостаточно.
- Я позабочусь о том, чтобы Элоиза сделала все, что нужно. Сначала - Фадж. Этот предатель сыграл нам на руку, но отныне он отработанный материал. Его смерть послужит предостережением всем тем, кто считает, что Министерство способно защитить своих. - Он ухмыляется без следа веселья. - А затем - очередь Паркинсона. Чтобы показать, что расплата найдет каждого.
Он проходится долгим взглядом по Уолдену.
- Мы убьем Теренса. Лишим его всего, заставим жалеть. И затем уничтожим. - Лестрейндж отпускает перила, оглядывает сгущающиеся сумерки вокруг новой Ставки. Это только начало. Они в самом начале пути, но им хватит сил, чтобы пройти его до конца.

Рудольфус нахмурился, силясь понять, что же имеет в виду Уолден: он не был прочь использовать Темную магию, да и с чего бы, но плохо представлял себе, как она может помочь ему в том, что касается поврежденного глаза. С другой стороны, в их тандеме именно за Уолденом обычно оставалось право выбора средства - и после того, как цель была очерчена, он справлялся с этим на Превосходно.
В том числе, и используя темную магию. Минус Министерства был в том, что, гонясь за толерантным отношением к грязнокровкам и полукровкам, выбирающим оба мира, чистокровные сторонники объединения миров практически заставили себя забыть о том пласте ныне запрещенных чар, которые накапливались в их родах с тех времен, когда магия не была разделена. А пожиратели Смерти, ратовавшие за сохранение статуса кво и традиций, напротив, с большим вниманием и пиететом относились к тому, что удалось сберечь во всепожирающем беге времени. Так что удивляться тому, что, помимо колдомедицинских средств, наверняка существовало и что-то еще, куда менее распространенное, Рудольфус не стал: не после слов Макнейра.
У Уолдена были свои таланты, и одним из них Лестрейндж однозначно считал эту едва ли не энциклопедическую способность подобрать нужные чары. Его младший брат, Рабастан, тоже мог бы похвастаться этой способностью, но, в отличие от Уолдена, не делал различий между темной и светлой магией, интересуясь обеими - и, как следствие, не изучил Темную настолько же глубоко, насколько министерский палач.
- Если ты вернешь мне дракклово зрение, мне все равно, сколько крови я должен буду пролить - и какой всплеск темномагической активности будет зафиксировано Министерством,  - сквозь зубы прохрипел Рудольфус, быстрый на слова так же, как и на дела. Темная магия требовала особой платы, но магия всегда требовала платы, а Лестрейнджи не стояли за ценой. К тому же, на кону стояла возможность и впредь служить Милорду: хромой, лишенный глаза, он не сможет претендовать на место по правую руку Господина, до сих пор занятое Долоховым, а Лестрейндж строил великие планы, намереваясь возвыситься после того, как вновь обретенная свобода позволит им посчитаться с предателями и противниками.
Он не слишком верит Эммелине Вэнс - та может врать, чтобы спасти свою шкуру, может врать про этот проклятый глаз, а вот Уолдену Макнейру верит, как верит и в то, что тот знает или может выяснить требуемые чары. В конце концов, три десятка лет назад Уолден применил на квиддичном поле чары, принесшие Слизерину очередной кубок - и никто, включая тренера, не смог уличить его в этом.
- Тогда навестим Паркинсона после Рождества, - ухмыляется Лестрейндж, предчувствуя чужую смерть. Теренс заслужил не просто смерть, он должен осознать, от чего отказался - и должен осознать, ради чего. Рудольфус не сомневается, что они с Уолденом, не потерявшим ни хватку, ни азарт, преуспеют и в том, и в другом.
Этот приговор, утвержденный на крыльце бывшего маггловского музейного помещения, связывает их лучше Непреложного Обета. Им не нужны обеты - их дружба, замешанная на осознании собственной избранности, собственной великой миссии, крови, пролитой ими, сама по себе становится гарантом любых клятв.
- И если будут проверки, о которых ты говоришь, - Рудольфус с яростью всматривается перед собой, припоминая, как лихорадило Министерство последние годы перед падением Милорда, когда, казалось, победа была уже в кармане, - Азкабану не устоять.
Символ их наказания, их слабости, их поражения - вот чем является для Рудольфуса Лестрейнджа крепость в Северном море. Он сравнял бы ее с землей, уничтожил бы до основания, затопил бы проклятый остров - чтобы воздвигнуть на этом месте еще более ужасную, еще более кошмарную тюрьму для тех, кто поднял свою палочку против исконного права таких, как он сам, как Уолден Макнейр, как Беллатриса - как многие, многие другие. Но сначала - о да. Сначала смерть Теренса Паркинсона. Смерть Руфуса Скримджера. Альбуса Дамблдора. Дженис Итон.
У Рудольфуса длинный список. И он не промахнется даже с одним глазом.