Он знал, что так бывает - не знал просто, что и с ним.
Двадцать баллов с Рэйвенкло.
Пылающие ладони не убрать, не унять ощущение чужого тела в руках, тонкой ткани летнего платья. Сдерживать - не дыхание даже, а почти убийственное желание не дать отстраниться, заставить умолкнуть.
Слова - естественные враги. Собственные мысли, желания, инстинкты - его враги.
Не смотреть на ведьму не выходит - она слишком близко. Надо отойти, отступить, отпустить - но едва ли не впервые в жизни Лестрейндж сталкивается с тем, что собственные руки не подчиняются.
Отрывистые, на выдохе, слова - домашнее прозвище заставляет судорожно сглотнуть - и он раскаивается в своем порыве, а больше в том, что до сих пор не находит в себе сил отойти.
Не буди? Она проснется в аду, если он не прекратит это здесь и сейчас - они оба проснутся в аду. Отрицать это бессмысленно - продолжить невозможно.
Да у него и выбора нет - не после ее короткого "останься".
Как будто он мог бы - хоть раньше, хоть сейчас - убраться подальше. Должен был, да, просто не мог.
У него, оказывается, тоже все просто - если отказать себе в здравомыслии. Секрет Рудольфуса на самом деле не стоит и выеденного яйца.
Очень осторожно Лестрейндж отпускает ведьму, бегло поправляет помятое платье, отступает на шаг. Не то чтобы ему сильно хотелось, но иначе он не соображает. Иначе они обречены, даже если пока все выглядит совсем не так.
Кстати, как это, драккл, вообще выглядит?
У Яэль мутный, пьяный взгляд, лихорадочный румянец - смотреть на нее опасно, чревато тем, что он опять наплюет на необходимость взвешенного анализа, ухватится не за приглашение даже, а за легкий намек, но ведь не показалось же ему?
Ему такие вещи не мерещатся, в этом он может быть уверен. Он совершенно точно целовал Яэль Гамп, прижимая к яблоне, а она совершенно точно не попыталась ему выцарапать за это глаза. Даже наоборот, но на этом моменте Лестрейндж обрывает рефлексию - он вроде как хотел призвать на помощь рационализм, а не вдаваться в анализ поведенческих реакций ведьмы.
Малодушное желание соврать - да, да, они оба спят - искрой проносится по краю сознания и исчезает бесследно. Кровь, к которой младший Лестрейндж относился с таким скепсисом, требует, чтобы он остался здесь, под этой проклятой яблоней, в этом проклятом коттедже. Чтобы он назвал женщину своей - и чтобы сунул это "моя" под нос Рудольфусу, подкрепляя недвусмысленными чарами.
Не самое привычное ощущение - будто новые ботинки разнашивать, думает Лестрейндж, отчаянно пытаясь взять эмоции под контроль. Иначе - никуда.
И терпя самый сокрушительный крах в своей жизни.
Эмоций слишком много, они слишком непривычны - и зря он не отошел еще на пару шагов, потому что уже поздно.
Перехватывая ведьму за руку, он дергает ее с места - прочь от яблони. Прочь от уродливой жестянки, заменяющей пепельницу, которую у него руки не дошли трансфигурировать во что-то менее бросающееся в глаза.
Вот только все эти прочь на самом деле следующие шаги через уже перейденный Рубикон. И рука ведьмы в его руке тому подтверждение.
...Домовик, что-то талдычащий насчет обеда, понимает, что им обоим не до его, примерно на середине лестницы, и затыкается, безмолвно следуя чуть поодаль и заламывая руки. Сумасшедшая тварь будто чувствует, что происходит, но слишком вышколена, чтобы хватать за ноги и рыдать в голос. То жалкое подобие существования Лестрейндж-Холла, что домовик пытался возродить в крохотном коттедже, было обречено - и дело здесь далеко не в том, что в один прекрасный момент братья выбрали одну и ту же женщину. И даже не в том, что на сей раз младший не собирается уступать.
От лестницы Лестрейндж поворачивает налево - его комната ближе, чем ее, и это сейчас имеет первостепенное значение - продолжая вести Яэль за руку. Если даже она сейчас и попыталась бы остановить происходящее, он не уверен, что обратил бы на это внимание, но, к счастью, она не пытается.
Между ними два года - два года симпатии, два года невозможности, два года умелого игнорирования очевидного. Два года достаточный срок, считает Рабастан. И то, что теперь до сих пор так вялотекущее время ускорилось, только подтверждает - достаточно. Он и так едва не опоздал, едва не отступил в сторону.
Пропуская ведьму в комнату, Лестрейндж с удивлением обнаруживает, что сжимает дверную ручку до ломоты в ладони. Отпускает и прикрывает дверь куда мягче, оставляя все лишнее снаружи.
Медлит, в последней попытке увериться, что не ошибся, дает Яэль еще один шанс объясниться - но ведьма щедро отклоняет эту возможность сбежать.
- Кури, если хочешь, - расслабленно бормочет он, наощупь отыскивая волшебную палочку в ворохе в спешке содранной одежды и невербально опуская шторы, чтобы заходящее солнце не слепило глаза сквозь на удивление чистые окна.
На признание в любви мало похоже, но что есть - то есть. К тому же, у них есть заботы поважнее, чем перебирать только что обретенные ощущения, обмениваясь нерациональными заверениями в чем-нибудь глупом. В их ситуации, когда романтичное обещание умереть в один день может обернуться весьма скорой реальностью, Лестрейндж намеренно избегает подобных громких заявлений. Хотя, конечно, кое-какие точки требуют расстановки.
- Есть два варианта, - начинает он, разворачиваясь к Яэль, отводя с ее лица рыжие пряди, мягко закудрявившиеся от царящей в коттедже жары. - Во время твоей аудиенции у Лорда я оспариваю решение Рудольфуса жениться на тебе. При Ближнем круге ему придется отреагировать как положено - это будет засвидетельствовано, открыто. Проигнорировать он не сможет - как и решить проблему на месте. Решать будет Лорд, - под решением проблемы на месте Рабастан разумеет, что брат вполне может наплевать на риски фамильной магии и попытаться убить его сразу же. Это не страшно само по себе - куда хуже то, что это только видимость выхода: даже убей он Рудольфуса, убийство главы рода карается медленной и неотвратимой смертью. Вовсе не то, чем грезит младший Лестрейндж. - Второй вариант - это бегство. Оба так себе, я знаю. Но, боюсь, других вариантов действительно нет.
Потому что третий путь - оставить все как было, отступить, сбежать - Лестрейндж сознательно закрыл для них обоих немногим раньше, еще у яблони.
