Время на часах остановилось. Вспыхнуло и пустилось вскачь. Времени на что-то, кроме битвы, не осталось, хоть смейся, хоть плачь, но это - последний рубеж и больше ничего нет. Забудь всё.
Яэль сжимает палочку и не помнит который сейчас час, сколько они уже держат оборону (только оборону! Все, кто ринулись звать на помощь, не вернулись. Патронусы, их патронусы, серебряными всполохами, мелькают всё реже). Это война, о которой самые умные знали еще два года тому назад.
Гамп встретила врагов в Атриуме - авроры всегда на острие битвы, это их обязанность: стать впереди клерков и тех, кто уже забыл, как сражаться. Когда вспыхивают первые зелёные всполохи, отрицается надежда на то, что есть что-то кроме боя.
Рыжая ведьма боится смотреть по сторонам, на редеющие ряды своих - она бьет вперед самыми сильными из чар, не выбирая целей - разносит в каменную крошку Атриум, чтобы похоронить всех тех, кто решили, что имеют право взять власть силой. Бомбарда-максима, огненный дождь, порывы ветра, взрывы стекол. Чье-то Круцио бьет поддых, но тут же боль заканчивается - нападавшего бьют в ответ и от него остается кровавое месиво у стены.
Кто-то кричит об отступлении и анимаг знает куда - в архивы, защитить имена и жизни тех, кто сейчас здесь и не здесь, кто напряженно всматривается в небо над Лондоном, кто выжидает, кто боится, кто уже сбегает. Защитить всех, потому что это, мать его, работа авроров.
Рукоятка трости в крови и рыжая ведьма не может вспомнить когда рассекла ладонь. Пол под ногами дрожит, всхлипывают переполненные лифты. Она вскакивает в передпоследний, бросая взгляд за спину - сумасшедшие, отчаянные, остаются защищать подходы к лифтам, но их так мало, а из дыма и копоти, озаренные зеленым и алым, выходят фигуры в масках. От бессильной злобы ведьма матерится, не смотря на тех, кто с ней в одной коробке несется вглубь Министерства.
- Гамп, ты со Смитом и стажерами... прикрой коридор. - Старший аврор не смотрит ей в глаза, когда ведьма выходит из лифта. Яэль так и не получила повышение, так и не дописала книгу по истории Войны и есть все шансы, что последние страницы она допишет лишь мысленно, собственной кровью. Плевать. Лиса знала, что это её долг. Знала. Жалко только пацанов, совсем детей ещё, которых оставляют здесь, а это - выход в расход.
- Да. Удачи. Спешите. - Она за главную в маленьком отряде самоубийц - об этом никогда не напишет Фиона. Храни её хоть какой-то из маггловских богов, пусть отчаянная журналистка сбежит с дочерью. За три девять земель. Пусть дедушке и родителям лучше никогда не придет "похоронка" об одной рыжей. Пусть лучше она останется здесь - растворится в камне... хотя разве эти будут утруждать себя "похоронками"?
- Взорвать лифтову... - Успевает выдохнуть ведьма, когда из шахты выскакивает новая платформа с уже разорванной решеткой и с гостями.
Взрыв чар, слаженный, с двух сторон - новый бой и безумный женский смех. Яэль никогда раньше, до сегодня, его не слышала, но узнала мгновенно. Но если здесь Безумная Беллатрисса, то рядом и двое других Лестрейнджей... и её, рыжей, неожиданный ученик.
"О... нет" - перерезая путь бросившемуся вперед стажеру, ведьма отшвыривает того себе за спину и бьет вперед Орбис - синий смерч вырывается с палочки и несется вперед, вгрызаясь в плиты и норовя похоронить под полом всех, кто окажется на дороге. Чье-то Протего, в ответ - двойное Конфинго.
Ведьмин смех. Зелёная вспышка. Смитт падает замертво.
"О нет!"
- Бомбарда максима! - В стену у головы Беллатрисы.
Все затягивает дымом, крошкой камня.
И тьма падает вокруг.
Люмос и Экспульсо сливаются в двойные вскрики.
Поредевший отряд безумцев отступает.

Рудольфус тупо таращится на ведьму, вокруг которой суетится его брат. Внутри Рудольфуса темно и пусто, и он даже не ощущает привычного ворочания, свидетельствующего о монстре внутри. Смерть Беллатрисы выкинула ее мужа так далеко, что там ничего больше не существует, и Лестрейндж-старший, и в обычные дни себя чувствующий далеко не гением, пока не соображает, что изменилось в его жизни и как далеко и необратимо зашли изменения.
Он не узнает Яэль, потому что сейчас она вовсе не похожа на ту самоуверенную ведьму, однажды навестившую его в Азкабане, хотя рыжие волосы будят кое-какие воспоминания, но слишком смутные, слишком далекие, да и мало ли в жизни Рудольфуса было рыжих ведьм? Часть он трахал, часть - убил. Некоторые удостоились и того, и другого.
Мысли не успевают за словами и действиями брата. Он хмурится, осмысливая сказанное Рабастаном - знает ее? откуда? - но размышления никогда не были сильной стороной Рудольфуса, а сейчас его и вовсе выскоблил дотла только что завершенный бой и смерть жены. Плевать на то, что там бормочет брат, позже он разберется со всем этим.
Как только выпьет. Как только доставит Беллатрикс домой.
- Отнеси ее в коттедж. И позаботься, чтоб выжила, - непреклонно бросает в спину удаляющегося Рабастана, замечает, как напрягаются плечи, но брат не оборачивается.
Ничего, Рудольфус знает, что тот подчинится. Не сможет не подчиниться.
Потеряв всякий интерес к происходящему, тяжело разворачивается к телу жены.

В конечном итоге он тоже возвращается в коттедж. Метку все еще жжет прикосновение Милорда, тот поздравил Лестрейнджа с победой, но ни словом не обмолвился о Беллатрикс. Долохов попытался было намекнуть, что похороны ближайшей сторонницы Повелителя должны быть событием национально значимым, но Рудольфус так дико взглянул  в ответ, что больше эта тема не поднималась: он единственный владыка Беллатрисы Лестрейндж, жива она или мертва, и Милорд милостиво позволил Лестрейнджу и дальше тешить себя этой мыслью.
Теперь мадам Лестрейндж лежит на постели, где они столько раз лежали вдвоем, а старый домовик, уцелевший еще при погроме Лестрейндж-Холла, кружится вокруг. Он уже переодел свою мертвую хозяйку, смыл с ее лица и рук сажу и пыль, вымыл кровь из волос и собрал их в тяжелую прическу, которую Белла никогда не любила. Теперь ей все равно.
Она не любила и когда Рудольфус пил в спальне - ему было все равно и тогда.
Он медленно напивается, не сводя воспаленных глаз с жены.
Как будто надеется, что она вот-вот шевельнется. Вот-вот откроет глаза. Вот-вот разразится площадной бранью за то, что он дал ей умереть.
Как странно, он всегда был уверен, что умрет первым - и вот она лежит перед ним, неподвижная и наконец-то покорная. Чужая. Пустая как кукла. Не нужная ему больше.
Лестрейндж делает долгий глоток из бутылки, чувствует, как горло обжигает огневиски. Сколько он уже просидел так?
Едва слышные шаги по поскрипывающей лестнице, звук открываемых и закрываемых дверей, голоса на грани слышимости привлекают его внимание.
Он поднимается на ноги, еще более неуклюжий чем обычно - пропустил два приема к ряду зелья, сваренного для него Эммалайн Петтигрю, и теперь нога напоминает о себе раздирающей болью, огнем выжигающей колено изнутри - подхватывая бутылку, тащится к выходу из комнаты.
В противоположном конце коридора видит, как брат скрывается за дверью неиспользуемой спальни.
Сознание, отравленное виски, с трудом находит ответы на вопросы, что могло понадобиться там брату. В памяти всплывает женщина, бессознательно привалившаяся щекой к плечу Рабастана.
Колдунья из Министерства. Выжившая.
Он, качаясь, направляется к двери, за которой исчез брат, отталкивается от стен, которые внезапно оказываются слишком близко к нему, расплескивает янтарную жидкость из бутылки, не забывая делать глоток за глотком, заливая себе рубашку на груди и память.
Дверь распахивается от его толчка как раз вовремя. Последние слова ведьмы, болезненно сморщившейся в кровати, он слышит очень хорошо. Только не сразу осознает.
Мутным взглядом останавливается на ней, бледной и измученной, только волосы пылают как факел на фоне чистых, но ветхих простыней. На брата даже не смотрит, допивает одним глотком остатки огневиски, кривясь отбрасывает бутылку куда-то в угол - стекло взрывается каскадом брызг - однако палочку вытаскивает движением четким и молниеносным.
- Круцио! - Пыточное срывается алой вспышкой, бьет ведьму в грудь - с такого расстояния не промахнулся бы и школьник.
Алкоголь и безумие соревнуются за право взять верх, Лестрейндж шагает ближе, удерживая Непростительное, обнажая в оскале, заменяющем ему улыбку, клыки.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (29 января, 2016г. 17:51)

Сценарий всей жизни пишет жестокий писака: только повисают в воздухе слова, за которые ведьма не чувствует вины, ведь она защищалась, защищала и сражалась за свою жизнь, как приходит расплата.
Открывается дверь и вонь огневиски бьет по пространству комнаты. Гамп знает, кто на пороге, знает, кто разбивает бутылку вдребезги о стену, но медленно поворачивает голову, открывая глаза.
Она ждала смертельного заклятия, сразу же. Но вспышка багрового куда страшнее, как оказалось. Круцио бьет в едва подлатанную грудь, будто голодный зверь раздирает на части тело. Тонкий вскрик на грани ультразвука переходит в глухой хрип. Это слишком больно. Это слишком!
Женщину, лежавшую недвижимо и едва способной пошевелить конечностями, выгибает болезненной дугой, зубы скрежещут, кажется, сейчас раскрошатся, с уголков глаз стекают слёзы, кажется, такие горячие, но не слезы вовсе, а кровь в лопнувших капиллярах. Боль становится именной, получает имя - Рудольфус Лестрейндж и его месть.
Это длится. Длится... Каждое мгновение ввинчивается под ногти раскаленными гвоздями. Ведьме кажется, что её колесуют, сдирают заживо кожу, обваривают в кипятке и режут тупой пилой одновременно. Беззвучный крик, но Яэль кажется, что её барабанные перепонки вот-вот лопнут.
Вдруг боль становится бесформенным сгустком ощущений, теряет остроту, опадает, но в перенапрягшемся теле её еще хоть залейся. Возня где-то на периферии слуха. Ругань, сопение, вскрики. Её имя? Это имя принадлежит ей?
Рыжая падает на постель и скатывается с нее, теперь уже видя, что кровь её таки пролилась, но это все - мимо сознания. Убаюканая болью до точки невозврата, анимаг, пошатнувшись, будто это она залила себя по горло огневиски, встает на ноги, делает шаг, второй, к сцепившимся братьям.
Рабастан её защищает. Опять.
Неоплаченных долгов столько, что хватит на целую жизнь.
Дрожащие пальцы тянутся к чужому карману. Мерлин подери, ей подставили спину, она может убить двоих!
И не сделает этого.
Чужая палочка лежит в руке как полено, но рыжая, чувствуя, как дрожат губы, шипит "Петрификус тоталус", направляя конец палочки в лицо старшему из Лестрейнджей. И отшатывается, раскрывая ладонь. Некоторые долги сильнее самых страшных клятв.
- Спасибо. Лучше смерть, чем это. - Шепчет, поднимая взгляд на Пожирателя Смерти, чувствуя, что до позорной истерики остались лишь последние капли гордости. Она из рода Гамп и не будет плакать от страха, не будет. Ведьма стоит, будто сама остолбенела.
Взгляд скачет с одного лица на другое. Братья. Такие разные.
В голове будто вновь взрываются адовые котлы боли. Зачем её было защищать?! Зачем! Поступок ученика выбивает последние опоры самообладания - такой потерянной Лиса не была никогда. Она отшатывается, оступается, садится на край кровати. Палочка остается на ладони.
"Ты не должен был так поступать" - в широко распахнутых глазах ужас не за себя. Но когда взгляд вновь скользит к лицу её палача, то зеркала взгляда превращаются в мутное стекло. Даже обездвиженный, Рудольфус пугает до седых волос.

Отредактировано Yael Gamp (29 января, 2016г. 20:42)

Ведьма, даром что полудохлая, не теряется от первого же удара. Рудольфус горящим взглядом провожает ее змеиный разворот на кровати, попытку спастись расстоянием в несколько футов.
Крик, пронзительный, сильный, звенит в комнате, и Рудольфус слышит эхом сотню, тысячу таких же криков. И Беллатрикс, также отползающую от него по разворошенной кровати, с багровеющей от удара щекой, с горящими ненавистью глазами - видит.
Его ненависть горит ярче погребального костра - его ненависти хватит на целый мир. Только он не хочет думать, что останется, когда ненависть прогорит. И останется ли хоть что-то.
Но пока есть такой простой путь не думать о той, кто ушла без него в Вечность.
Лестрейндж рычит, отбрасывает летящую в него темно-красную, будто в крови вымоченную, мантию, следом скидывает и свою, не замечая разодранной ткани на груди от ногтей ведьмы.
Она совсем близко - еще не понимающая, что с той минуты у Холла они связаны неразрывными цепями. Считающая, что может на что-то влиять, что-то решать.
Рудольфус вцепляется плохо слушающимися пальцами в широкую пряжку ремня, поглядывает на ведьму с улыбкой, которую можно было бы назвать похотливой, если бы его вожделение касалось только секса, а затем выдергивает широкий ремень драконьей кожи из шлиц, складывает пополам отливающую ониксовым блеском полосу вдвое...
С кровати кубарем скатывается уже не женщина - лиса.
Зверь мечется по комнате, пока Лестрейндж в ярости матерится и пытается поймать хромоножку, круша попадающие под руку предметы интерьера - ремень со свистом рассекает воздух, опускается с упругим шлепком на кровать, на спинку кресла, между ножек которого прошмыгивает к двери рыжая тварь.
Куда Рудольфусу дл прыткости лесной хищницы, чье сознание переполнено человеческими эмоциями, он не успевает за Яэль.
Выскакивает в коридор, отталкивает в сторону брата, на все лады матеря проклятую ведьму - та мчится по коридору, натыкаясь на стены, ищет спасение, которого нет. Лестрейндж шумно топает за ней, странно притихший, а оттого еще более устрашающий, едва не сворачивает шею на лестнице, но кидается дальше с прежней скоростью, заслышав тонкий жалобный скулеж внизу...
Зверь в панике укрывается под сервантом, заходится скулением на одной и той же высокой ноте.
Лестрейндж рывком выхватывает волшебную палочку, невербально приподнимает сервант, швыряет его об противоположную стену - сервант осыпается к полу набором досок. Следующей наступает очередь узкого стола, стульев, банкеток...
Мебель, появившаяся здесь еще до рождения Рудольфуса, превращается в груду переломанного хлама, пока он беснуется, хлестко рассекая воздух ремнем. На стенах остаются уродливые следы ударов.
Отбрасывая в сторону ремень, Лестрейндж призывает чудом уцелевшую в погроме бутылку огневиски, вывалившуюся из серванта, отбивает высокое горлышко об стену, с жадностью опрокидывает бутылку над распахнутым ртом, глотает шумно и торопливо.
Палочка в его руке оживает будто сама по себе, находит пытающуюся удрать лисицу. Взмах - и лиса взлетает вверх на добрый десяток футов, сучит лапами в бессмысленном поиске опоры. Еще взмах - и наращивая скорость, зверь летит в стену.
Глухой упругий шлепок - лиса сползает вниз, тело выворачивают судороги, а затем в тощее лисье тело бьет прицельно Круциатус.
Лестрейндж опускает бутылку, глядя на извивающуюся лисицу. Вытирает о плечо облитый огневиски подбородок, опускает волшебную палочку.
Еще пару секунд смотрит безотрывно на анимага, странно сосредоточенный, тихий. Отворачивается и неторопливо хромает назад, по крутой лестнице, по темному коридору, едва подсвещенному тусклым утром за пыльными стеклами окна на фронтоне дома.
Пинком распахивает дверь в спальню, отставляет бутылку. Со безразличием оглядывает широкий порез поперек ладони, обтирает кровь о рубашку, пропитанную огневиски, взрыкивает проклятием от боли. И ничком падает на кровать, давая этому бесконечному дню окончится.

Несколько часов спустя он спускается в столовую. Эльф семенит рядом, стискивая в уродливых лапах антипохмельное зелье.
От следов погрома нет и следа, лишь кое-где стена еще хранит вмятины от ударов углами стола, но по сравнению с тем состоянием, в котором он оставил помещение утром, контраст разителен.
Стол накрыт на три персоны. Домовик что-то мурлычет, ставя рядом с занявшим место во главе стола Рудольфусом высокий флакон из дымчатого стекла.
У тарелки Рабастана - свежая газета и чашка чая.
Напротив, у третьего прибора - узкая ваза с одинокой темно-красной розой. Чокнувшийся эльф выражает симпатии новой хозяйке.
Рудольфус осушает флакон с зельем, прикрывает глаза, чувствуя, как унимается перекатывающийся в голове валун.
Взглядывает на невозмутимо входящего в столовую Рабастана.
- Передай мадам Лестрейндж, что мы ждем ее к завтраку, - хрипло отдает распоряжение домовику, поверх чашки кофе смотрит на брата. - Ну, чего уставился?

Смерть, о которой так молится перепуганная ведьма, не приходит - неумолимой поступью палача, приближается человек, который теперь, по закону древних чар, её муж. И, лучше бы, рыжая сгорела тогда на костре, вместе с убитой психопаткой. Зверь забивается в угол, но сервант летит в сторону и лиса бежит под стол, уже понимая, что тот разлетится в щепки, как шкаф для посуды ранее. Стулья, еще какая-то мебель - анимаг мечется по комнате, не видя почти ничего от ужаса и боли в усталом теле. Когти царапают паркет в последний раз - магия подбрасывает в воздух и это страшнее звука рассекающего воздух ремня. А потом удар всем телом о стену. Зверь кричит от боли и затихает. Тьма наступает и озаряется новым всплеском багровой боли - снова Круцио. На грани потери рассудка... так больно, что Яэль уже совсем не понимает лиса она, человек или ни то, ни другое - лишь проклятый сгусток страха и мучений. Это никогда не прекратится - последние мысли, прежде чем сознание гаснет. Когда чары спадают, на полу, усыпанном осколками и щепками, лежит женщина, еле дыша. Домовик, появившийся в комнате, долго причитает над погромом, а потом переносит в спальню. Ему не впервой приводить в порядок "мадам Лестрейндж". Он позаботится о ней, как приказал хозяин Рабастан.

Забвение. Глубокое, спасительное, краткое... прекращается. За окнами уже светло, день, значит, спала ведьма больше четырех часов. Яэль смотрит в потолок, пытаясь собрать из осколков памяти картину прошедших событий.
"Мерлин...  нет, лучше не помнить." - всё тело болит. Всё тело - одна сплошная гематома, если верить ощущениям. Но, боясь оставаться беззащитно лежащей в постели, рыжая кое-как садится на кровати, потом встает, подходит к зеркалу, тяжело опускаясь на пуфик у прикроватного столика. В отражении - женщина, которой жить осталось, кажется, пару вздохов.
"Хрен там" - кажется, так говорила Фиона... как же давно это было.
Бывшая аврор тянет руку к флакончикам с зельями - ей нужно лечиться, а вот это снимает боль. Вот это - от порезов. Это - помогает заживлять ткани. Та лекарка много передала.
"А ведь я могу выпить всё сразу и отравиться... как могла тогда вскрыть себе вены осколками бутылки, но Лестрейнджи, кажется, слишком высокого мнения о моем желании жить." - зажимая в пальцах флакончик, Яэль смотрит на себя в отражении, усмехается болезненно припухшими губами и ставит зелье к остальным: выпила лишь нужную дозу. Она, и в этом даже проклятие, когда возвращается разум и взгляд не застит ужас, слишком любит жизнь.
Появляется эльф, но от тихого щелчка аппарации Лиса дергается, как от пощечины, след от которой почти сошел, только губа осталась разбитой. Бормочет что-то о том, что "хозяйке" нужно быть внизу, к завтраку, её все ждут.
Сердце выбивается из ритма ударов, ухает куда-то в пятки.
- Тогда помоги мне, эльф. Собери мои волосы и подай платье. - Рыжая сжимает кулаки, но голос её почти не дрожит.
Это проклятие - так сильно надеяться, так сильно хотеть жить... жить по своим правилам.
Дорога по коридору, вниз по лестнице, через холл в столовую - самая длинная дорога в жизни Яэль. Она идет, держа ровно голову, расправив плечи - домовой туго затянул корсет, кажется, теперь понятно, почему Беллатриса их так любила. Домовой собрал волосы, заплел, опустил одну прядь у виска, скрывая синяк на скуле. Эльф подстриг её ногти и теперь нечем впиваться себе в кожу ладоней, а потому Лиса, стоя перед дверью, сжимает железную ручку, пережидая приступ головокружения.
"Всё в порядке. Если я не выдержу, я или рехнусь, или умру. И в том, и в другом случае мне уже будет плевать на происходящее. А потому - всё не так и плохо." - Оптимизм смертницы. Но это веселит ведьму, похожую на тень себя. Уголки губ приподняты - пока есть силы держать эту распроклятую улыбку, пока есть упрямство тонуть в любви к жизни, война не проиграна, даже если каждый бой придется умирать от боли.
Стол накрыт и за ним спорят, спорили, пока домовой не открыл перед ней двери, двое мужчин, на которых свихнулся весь мир Яэль Гамп. Свихнулся и зациклился.
Рабастан стоит, будто коршун нависая над столом, её "дорогой супруг" - сидит, играя желваками.
- Доброе утро. - Фраза выскакивает непреднамеренно. В обрушившейся, тяжелой, как могильная плита, тишине, ведьма пересекает комнату. За длинным столом её место в другом углу от братьев, увенчано одинокой розой в вазе. Сумасшествие. Они все здесь свихнулись.
Последние пара шагов без трости даются на одной мысленной молитве "только бы не упасть". Пальцами, побелевшими от натуги, хватаясь за край стола, рыжая тяжело опускается на стул. Незаметно протягивает под столом гудящие ноги, еле слышно выдыхает.
Грохот - это Рабастан сел за стол.
"Надо же... воспитанный какой" - нужно шутить, нужно иронизировать и держаться хоть за что-то, что такое же реальное, как её боль. и Яэль мысленно пытается. Поднимает взгляд лишь тогда, когда расправила салфетку на коленях темно-вишневого платья.
Глаза Лестрейнджа-младшего блестят, о такое выражение глаз можно порезаться и отравиться насмерть. Но в этой комнате смертельно-опасно даже дышать не так... только почему-то больше всего пробирает именно от этого взгляда.
Лиса притрагивается к чашечке чая. Кроме зелий она не помнит, что пила и когда.
Движение на том конце стола.
Сердце замирает. К горлу подбирается горячий ком.
Но Рудольфус закатывает рукав только затем, чтобы взглянуть на Метку. А потом мужчина уходит прочь.
По виску, скрытому прядью волос, сбегает капля пота, но, будто кол проглотив, ведьма держится - боится выдохнуть.
Смотрит в свою тарелку, безучастно, не смотря на голод, от которого желудок сводит, невидящий взгляд вперился на овсянку с ягодами.
"Умереть хочешь?" - Спокойный тон не обманет: Яэль уже насквозь распорота взглядом её бывшего ученика, а потому улыбается, не поднимая головы. Это смешно. Это нелепо.
- Рабастан... - Хочется закричать, швырнуть в стену чашечку с чаем, но ни чашка, ни стена, ни тот, кто её спасал, не виноваты. А потому рыжая находит в себе силы держать кривую улыбку на губах.
-  Даже жизнь - смертельная штука и от нее, в принципе, умирают. - Ложка в пальцах дрожит, но хорошо, что младший из Лестрейнджей сидит далеко и не увидит этого. Хорошо бы, если бы он ничего не увидел из того ужаса, о котором так небрежно роняет "не смертельно".
- И, нет, я хочу жить... - Тише, а потом едва не всхлипывая смешком. - Надо же... кроме воя и всхлипов, я еще не разучилась говорить. - И осекается. Испугано и виновато.
Наконец-то, поднимает глаза на мужчину вновь.
"Он не виновен. Запомни и никогда не забывай".
- Прости, Рабастан. Ты не должен выслушивать мое нытье. Спасибо за заботу... я справлюсь. Ты прав. Я же... живучая. - Яэль нужно бы отвести глаза, но она всё смотрит, сбивчиво говоря, прекрасно зная тысячи других фраз, что могла произнести.
"Убей меня, если я сойду с ума".
"Спаси меня..."
Но нет этих фраз. Они повисают в воздухе пылинками, кружащимися медленно-медленно. Они в дымке чая над чашкой Яэль. Они в непролитых слезах. Может, и надо бы сорваться и упасть на колени, рыдая и в соплях ползти к Рабастану, умоляя его что-нибудь придумать, но...
- Ты всегда видел меня сражающейся за жизнь и я никогда, думаю, даже в нашу первую встречу, не теряла присутствия духа, так что... я постараюсь тебя не огорчать, Рабастан. Я выдержу, если ты говоришь, что это не смертельно. - Не удержать горечь за зубами. В последней фразе проскальзывает яд и ведьма, опомнившись, сама глотая этого яда сполна, прячет глаза, опускает голову, крепче сжимает в пальцах трясущуюся, будто хвост шелудивой собачонки, ложку.
- Приятного аппетита.

Отредактировано Yael Gamp (31 января, 2016г. 03:26)

Овсянка, после долгой голодовки, кажется пищей богов и ведьма старается есть размеренно, смакуя завтрак. Хочется закрыть глаза и представить, что это - просто завтрак дома и сейчас откроется дверь, войдет дед, расскажет какой-то анекдот трехсотлетней давности, а потом вручит свежую газету и спросит, что его внучка думает "обо всём этом безобразии". Но сказки и грёзы остались там - за день до защиты Министерства.
Наконец-то, тишину в столовой разрезают, будто взмахами меча наискось, слова. И Яэль готова признаться себе, что боялась продолжения разговора.
- Значит, в этом моя вина. Не следовало дразнить твоего брата много лет тому назад, в Азкабане. Он меня тогда чуть не удушил цепью... можно сказать, прелюдия отношений была знаменательной. - Не шутить не получается и, отложив ложку, вытерев губы салфеткой, рыжая улыбается. А потом вновь смотрит на Рабастана, который говорит столь виновато и обвиняюще, одновременно. Переживает? Это заставляет цепенеть - зачем о ней переживать? Зачем о её судьбе переживать так сильно?
Мужчина отводит взгляд, а ведьма быстро хватается за чашку - недосказанность виснет вязкими каплями смолы.
- О да. Это хорошо, правда, хорошо. Из меня получилась бы отвратительная мученица. Слишком биография неоднозначна. - Лиса вновь возвращается к завтраку, хотя аппетит куда-то пропал, а голод остался. Нутряной, холодный и страшный.
Замечание Лестрейнджа приходит вовремя и Гамп откладывает ложку опять, отодвигает тарелку.
- Спасибо. Я попрошу эльфа, когда вернусь к себе. - Женщина устало трет подушечками пальцев висок, позволяя себе такое проявление слабости.
- А еще мне нужна трость, если твой брат позволит, чтобы я ходила с чем-то тяжелым в руках. - Усмешка.
А жалеющий её волшебник всё пытается обьяснить как жить. Наивно полагая, будто у рыжей не хватает ума самой это понять.
"Мужчины..." - впервые губы трогает слабая, но настоящая улыбка.
Хочется подойти и тронуть Рабастана за плечо, сжимая пальцы, посмотреть в глаза и сказать, что всё, мать его, будет хорошо.
Это безумие - пытаться утешить того, кто не страдает.
"Я схожу с ума - какая прелесть".
Подчиниться. Закрыть глаза и считать про себя, сколько раз будешь опустошена? Сколько раз сожмут и выкрутят, будто тряпку? Сколько раз похоть и ненависть клеймом, отпечатком чужих рук пройдутся по избитому телу?
Впрочем, это ведь только тело, а она, оказывается, слишком боится физических мучений. А с душевными? Душевных пока, практически, не было и надо радоваться и держаться этого...
- Тогда я допью чай и поднимусь в комнату. - Взгляд падает на газету у руки мужчины.
- Скажи, пожалуйста, что там пишут? Что со страной? - Подниматься и уходить сейчас, пока на неё смотрит Рабастан, не хочется - ноги еще дрожат, колено ноет. Чуть-чуть переждать.
Это, кажется, становится лейтмотивом - ждать и терпеть.
Вот только Лестрейндж не договаривает, что когда она наскучит Рудольфусу, тот её убьет. Не договаривает и, уж точно, не потому, что не знает этого.
"Почему ты так стремишься защитить меня от правды, Баст?" - взгляд скользит от газеты по руке, к лицу. Когда начался этот заколдованный круг, состоящий из желания видеть, говорить, пытаться поверить?

Отредактировано Yael Gamp (1 февраля, 2016г. 13:59)

- Тростью... конечно же... хорошая шутка. - Не смотря на всю серьезность ситуации, Яэль не выдержала и рассмеялась - немного нервно, но счастливым (почти) смехом. Прибить Рудольфуса Лестрейнджа тростью - это достойно подвига в стиле Фионы Макгрегор. Рыжая смеется, смахивает кончиками пальцев набежавшие слёзы и держится, мысленно сцепив зубы на собственном хвосте, держится. чтобы по-бабьему не разреветься навзрыд. Хорошая шутка, жизненная.
Нужно пить чай, чай - это всегда хорошо. Как-то с ностальгической жалостью вспоминается собственный уютный запас в ящике стола аврората. Кто его выбросит или выпьет теперь? А важно ли это... теперь.
Глоток, последние капли напитка, сладки. Хоть где-то есть сладость.
Рабастан прячется за газетой, пока ведьма как раз успокоилась, выдохнула, привела в порядок выражение лица, только уголки губ нет-нет да подрагивают. Ловит взгляд, вновь, мужчины. Слишком много громкого молчания между ними. И это молчание родилось внезапно и так, катастрофически, нелепо... катастрофически, опасно.
Но такие вещи всегда внезапно рождаются. И смерть, война, боль, часто выступают катализаторами, потому что свет, дракон его дери, обязан рождаться во тьме, иначе его не увидят. Вот только это слишком робкий свет, или, возможно, самообман Лисы, которая захотела любить, а не только тонуть в ненависти и страхе.
- Поздравляю. Вы долго к этому шли. - Действительно, многие положили жизни на это. И теперь мир перевернулся с ног на голову. Но всё равно будут рождаться дети, все равно осенью пойдет Хогвартс-Экспресс с платформы "9 и 3/4". Потому что это жизнь, а она сильнее смерти. И она, в конце концов, всё расставит по своим местам.
Брат её "мужа" подходит, любезно оставляя газету рядом. Яэль разворачивает её и, будто ножом по сердцу, взгляд цепляется в подпись журналиста.
"Фиа жива? Мерлин благослови, но..." - заголовок и фразы, наискось вырванные из контекста, ужасают. У её дорогой птички из Рейвенкло есть дочь. И дочь эта ведьма, наверное, потому столько елея и патоки во лжи восхваляющей статьи. Бедная Макгрегор. Бедные все те, кто теперь прогнутся, как уже... прогибается мисс Гамп.
Женщина отложила газету и повернула голову, всматриваясь в усталое лицо Рабастана.
- Тебе не мешало бы поспать, пока не вернулся твой брат и нет вызова от Темного Лорда. - Яэль трогает кончиками пальцев багровую розу. Безосновательно и бессмысленно улыбается, держась за свои улыбки, навсегда ставшие щитом. Потом вновь смотрит в карие глаза бывшего ученика.
- В феврале девяносто первого. Я уже тогда собирала информацию по Первой Войне. И рискнула спросить твоего брата. Он оказался достаточно проворен и зол, чтобы попытаться меня убить. Я оказалась достаточно самонадеянной, чтобы разозлить дракона и пообещать, что за это мне ничего не будет. Гордыня и бахвальство всегда наказуемы. - Женщина полуприкрыла глаза, а потом откинулась на спинку стульчика.
- Я, кстати, оценила всю прелесть корсета. Помогают держать спину. - Ведьма махнула рукой. - Прости, я всегда болтаю много глупостей.

Отредактировано Yael Gamp (1 февраля, 2016г. 23:24)

Рыжая ведьма улыбается вновь проявляемой заботе Рабастана. Да, ей не помешало бы поспать и еще много чего, но что поделать - не везёт.
Вспомнив, Яэль спохватилась и нахмурилась, как раз после слов о гардеробе, прежде чем отвечать и идти по тонкому льду обсуждения грядущей встречи в Ставке.
- Мои коты... я оставила, как обычно, форточку открытой, но... Рабастан, если тебе не сложно, когда это будет возможно, я даже не знаю как... животных надо передать в чьи-то руки или перенести к деду. Этим мог бы заняться семейный домовой, но особняк Гампов зачарован от посторонних визитов, особенно тех людей, кто носит метку. Так что я не знаю, как можно дозваться старика или Эльрингса, нашего домового. В мою квартиру они знают ход, а тебе, я не думаю, что будет безопасно там появляться. Да и... сюда я котов точно не возьму. Не хочу, чтобы меня шантажировали чьей-то жизнью. - С младшим Лестрейнджем Лиса говорит прямо и честно. Они оба прекрасно знают, что, если его брату взбредет в голову, он доставит мучений анимагу всеми из возможных способов.
Ведьма чуть хмурится, а потом, вновь улыбнувшись, качает головой.
Только взгляд, такой злой и горячий, ранит и ведьма едва сдерживается, чтобы не поежится, не обхватить себя зябко руками за плечи.
- Моих улыбок хватит. - "Разве ты не понял, что это - последний рубеж обороны?" - В зелени взгляда вспыхивает без укоризны, но вопросом, а потом Яэль, держась за край стола, поднимается на ноги.
- Я попробую сейчас поспать. И зелья надо выпить. - Ноги держат. И то славно. Женщина выдыхает и устало забирает прядь волос за ухо.
- Прости, что попрошу об этом, но... ты мог бы помочь мне подняться по лестнице? Заодно будешь уверен, что я не сверну не туда. - То ли в шутку, то ли вправду говорит урожденная Гамп. Пожалуй, она бы с радостью перепутала комнаты и забилась в самый темный угол рабастановой, если бы это помогло. Но это лишь усугубит.
И она сейчас говорить готова о чем-угодно, лишь бы не думать о том, что будет дальше, куда придется идти - кого - увидеть. И так слишком много переживаний и катастроф - решать всё нужно по мере возможностей. А потому и Пророк остается нечитан, особенно, на страницах, где обязательно есть некрологи.

Отредактировано Yael Gamp (1 февраля, 2016г. 21:41)

Наверное, она что-то сделала не так или сказала откровенные глупости, впрочем, Яэль себя не судит, потому Рабастан умолк и напряженно так подошел, подавая руку. Но подошел и то хорошо. Рыжая улыбается краешками губ - в этом мире ещё остается неизменной вежливость. Вот только всё меньше тех, кто вспоминают о ней.
Ведьме хотелось бы устало так привалиться на подставленную руку, но она старается держаться, лишь стискивая пальцы на той. В конце концов, младший из Лестрейнджей уставший и... может, хватит ему пытаться вытаскивать одну нерадивую Лису со всяких передряг?
Яэль поворачивает голову, зыркая на мужчину, потом вновь смотрит под ноги.
"Глупо всё это. Будто в каком-то маггловском романе восемнадцатого века". - От таких мыслей хочется фыркнуть и отказаться. Громко и уверенно, но ведь... есть эти мысли. Пришли, непрошеными гостями и остались нагло на постой.
Лестница дается тяжело. Ведьма вздыхает, а потом, справившись с собой, идет, вновь выровняв спину - да и сколько там идти до комнаты.
Домовой уже успел застелить постель и убрать вчерашнюю одежду в шкаф. И правда, не мешало бы вернуть свое.
- Спасибо. - Осторожно и нехотя женщина делает шаг, отпуская чужую руку, смотрит в лицо Рабастану опять, будто пытается сложить для себя уравнение с тысячами неизвестных.
- Скажи, Рабастан... моя палочка. Она сломана? Нет, я не прошу её вернуть, не просто... интересно. - Ещё много чего интересно, но ведь обещала себе не задерживать сейчас Баста. У них одинаковая, на двоих, усталость. И нужно бы поспать, пока не вернулся глава этой сумасшедшей семьи, к которой Яэль теперь привязана цепями древней магии.
"Лиса на цепи. Слишком часто я такой оказывалась. Забавно свиваются нити судьбы".
Серое лицо волшебника, который кажется даже не уставшим - злым. Его что-то гнетет и список возможных раздражителей слишком огромен, как кажется ведьме.
Когда она прекратит на него смотреть, ожидая совсем других фраз и слов? Неловкими паузами скоро можно будет, как туманом, укрыть всю Британию.

Рудольфус прибывает в Ставку, оглядывает непривычно пустой холл. Еще совсем недавно в любое, даже самое неурочное время, здесь кипела жизнь, собирались те, кто готов был отдать свою жизнь в следующей же схватке с аврорами или самопровозглашенными маггловскими защитниками. Сегодня в помещении ни души, даже дежурного не видно.
Победа по своему распоряжается настоящим: часть Пожирателей Смерти уже в Министерстве, формирует марионеточное правительство, занимается чисткой кадров и проверкой личных дел всех сотрудников, часть - наслаждается первыми спокойными днями за многие месяцы, предшествующие нападению.
А кое-кто, как и сам Лестрейндж-старший, просто не представляет себе,что делать теперь, когда вроде как все достигнуто, их цели и чаяния воплотились в жизнь.
Отчасти потому он и напился ночью, вернувшись из коридоров захваченного Министерства с мертвой женой на руках. Жизнь потеряла смысл внезапно и бесповоротно. Таким, как Рабастан, без сомнения, найдется дело: бесконечные, невыносимо-нудные реформы, контроль, служба...
Рудольфус не видит себя в череде тусклых дней, в течение которых он вновь занят нужной работой в стенах Министерства. Даже если первые дни административная махина еще не сдвинется с места и нужны будут совсем другие таланты, пока часть противников еще не добита, совсем скоро это изменится. А Рудольфус уже не тот, что прежде. От того человека, что однажды дослужился до заместителя начальника главы Сектора борьбы с неправомерным использованием магии, ничего не осталось - только монстр внутри, который ныне требует кровавых подношений намного обильнее и чаще, чем раньше.
Рудольфус не удивлен вызову - он удивлен, что Повелителю понадобилось столько времени.
В едва обставленном кабинете Милорд встречает его равнодушным взглядом.
Лестрейндж кланяется, останавливаясь в десятке футов от кресла Темного Лорда и, не поднимая головы, ждет, когда ему поведают о причине вызова
- Беллатрикс, моя вернейшая слуга, мертва,  - без предисловия начинает Темный Лорд, растягивая шипящие. Рудольфус ждет: в интонациях Повелителя не было вопроса, к тому же он доложил об этом еще ночью.
- Она заслуживает пышных похорон, - продолжает Лорд.
- Я сжег ее тело этой ночью на родовой земле, в соответствие с традициями, - хрипит Рудольфус, не поднимая головы.
Круциатус бросает его на пол. Приходится стискивать челюсть до ломоты, чтобы не застонать: Милорд недоволен тем, что Лестрейндж посмел распорядиться своей женой без его позволения.
- Что с раненой авроршей? - прекратив экзекуцию, спрашивает Милорд.
- В плохом состоянии,  - нехотя отвечает Лестрейндж, едва отдышался. И не торопится докладывать о дальнейшем.
- Отвечаешь за нее головой. Умрет она - умрешь ты, знай это. - Шипит Темный Лорд, теряя интерес. - Через неделю приведи ее ко мне. Я решу, какой судьбы она достойна. Пока - свободен.
Рудольфус кланяется и выходит прочь, по-прежнему до ломоты стискивая зубы.

В коттедже он появляется, мрачный, будто туча. Угрюмо поворачивается к разговорившемуся брату, раздувает ноздри.
- Твоя была дерьмовая идея оставить ей жизнь! - Орет он в ответ, темнея лицом. Взгляд Младшего тоже застит мглой - они меряют друг друга угрожающими взглядами в кажущейся теперь крохотной гостиной. - Где она?
Рабастан не отвечает, передергивает плечами, нашелся защитник обездоленных, но Рудольфусу нет дела до младшего брата.
- Эту он не получит! - Рычит Рудольфус, сжимая кулаки и тяжело дыша, не глядя больше на Рабастана. - Эта будет только моей!
Он поднимается по лестнице, бормоча про себя проклятия, не реагирует на испуганное блеяние домовика, спрашивающего, будет ли хозяин обедать...
Ударом ноги распахивает дверь в комнату, где содержится ведьма.
- Что бы ты ни думала, - встав в дверном проеме, говорит Рудольус, скрипя зубами, - и на что бы ни надеялась, с этой ночи ты принадлежишь мне. Превращайся сколько влезет, бегай от меня хоть по всему дому - я трахну тебя, когда захочу! И убью, если пожелаю! А если пожелаю, то нацеплю кандалы и прикую в подвале - потому что теперь ты безоружна, а Лестрейнджи всегда платят свои долги!
Он переводит дух, вытирает выступившую на губах пену, шагает к ведьме.
- С магией не шутят. Ты часть моего рода и теперь куда бы ты не шла, что бы не делала, этого не изменить. Лестрейнджи не разводятся!
Запуская ладонь в поднятые на затылке волосы Яэль, сжимает пальцы в рыжих волосах, заставляет ее податься ближе, почти вплотную, всматривается в бледное лицо, расширенные зрачки.
Эту ведьму он никому не отдаст. Она - его законная добыча. Жертва. Жена.
- Посмеешь превратиться еще раз - отрублю к Моргане ногу. Посмотрим, такая ли ты шустрая на трех лапах,  - рычит он. - Поняла? Поняла?!

Не о котах и палочке нужно было просить у Рабастана Лестрейнджа, не о руке, на которую можно опереться, а о Империо - одно заклинание и ведьма потеряла бы всякий страх, ненависть, желание жить, бороться. Но эта слабость - тоже западня, хотя хотелось бы - не знать, не помнить, не ощущать... вот так, вот это. Оставаясь наедине со своей ненавистью, явной, огромной, живой - в живом человеке, хотя человеческого в нём мало что осталось.
Жадный взгляд растирает по коже злой дрожью: почти физически, ведьма ощущает наждак, стирающий в кровь шею, плечи, царапающий скулы. Судорожно вздыхает, сглатывает, когда Рудольфус хватает её за горло, заставляет выгнуться, прогнуться, прогнуться под него. Яэль хрипит.
Улыбок не будет в ответ на этот оскал звериной похоти. Улыбок не будет - в это битву рыжая не берет свои лучшие из щитов. Слишком темно, слишком вязкая смола обреченности льется по венам - не кровь. Рывок и удар об стену. Зашипев, Лиса, неосознанно, цепляется пальцами за одежду своего палача. Хочется удушить этой же мантией; серебристой пряжкой, обхватив в ладони, разбить ненавистное лицо; выцарапать налившиеся кровью глаза.
Их вожделение боли взаимно, но направлено в разные стороны - Яэль ничуть не отказалась бы разбить ребра своему "мужу". Она задыхается в этом желании мести. Сводит ноги, насколько то можно, пытаясь оттолкнуть чужое колено - покорность, держащаяся на законе выживания, на здравом смысле, висит над пропастью. На соломинке. Лиса не уверенна, что продержится до конца. Она вообще не уверенна, что продержится в молчании и бездействии хоть до середины экзекуции.
Рядом безумные глаза, а во взгляде анимага - затравленная злость загнанного в угол зверя.
"Не-на-ви-жу". - Губами, беззвучно, откинув голову назад, когда мужчина кусает её в шею, тянет на себя, сминает одежду, а ведьма чувствует как ухает сердце в пятки, когда по коридору разбивается окрик знакомого голоса.
"Не сейчас! Не смотри!" - Шарахаясь в сторону, едва ослабевает хватка, еще дальше отлетая от толчка этого одуревшего собственника, Яэль судорожно поправляет ночную рубашку и, медленно, куда медленнее своих нервных вдохов-выдохов, поднимает взгляд, вслушивается.
Не понимает. Абсолютно ничего. Особенно - почему Рабастан держит палочку против брата. Опять.
С такой удивительной отчетливостью резко становится понятно, что единственное, что сейчас страшно - увидеть омерзение во взгляде младшего Лестрейнда, когда и если он посмотрит на неё. Это страшнее Рудольфуса, с его незакончившимся в Азкабане  возбуждением извращенца, и самого Воландеморта. Потому что ударит по душе.
В отместку швыряя взглядом "да гори ты синим пламенем" своему "супругу", дрожащей ладонью рыжая прикрывает и растирает кожу на шее, будто пытаясь избавить себя от прикосновений и воспоминаний о них.
Её хотят видеть в Ставке? Кажется, Темный Лорд не отличался должным терпением, так что срок жизни, практически, отмерен. Мужчины всё спорят, но последние слова вызывают хриплый смешок-выдох у рыжей.
Рудольфус Лестрейндж так боится, что его брак не будет признан его хозяином? Вот потеха. И вся гордость закончится у ног великого темного мага...
Это веселит и злит. Значит, вот как обиженные реальностью отыгрываются на тех, кто слабее. Вот именно так.
Ведьма вновь поднимает глаза на младшего из Лестрейнджей. Наверное, надо что-то сказать, вот только "Помоги мне" или "Уходи" разозлят обеих мужчин и, неизвестно, кого сильнее. Вот только на злость Рудольфуса, направленную на неё, Яэль уже почти плевать; а острую злость и презрение Рабастана она не уверенна, что переживет.
"Постарайся это не помнить. Не запомнить меня... такую." - Если бы самый адекватный из представителей этого древнего рода умел читать мысли...
Яэль зябко передергивает плечами, но не может отвести взгляд, не смотреть на стоящего в проеме двери, за плечами которого свет и что-то опасно похожее на надежду.

Отредактировано Yael Gamp (5 февраля, 2016г. 12:02)