1995: Voldemort rises! Can you believe in that? |
Добро пожаловать на литературную форумную ролевую игру по произведениям Джоан Роулинг «Гарри Поттер».
Название ролевого проекта: RISE Рейтинг: R Система игры: эпизодическая Время действия: 1996 год Возрождение Тёмного Лорда. |
КОЛОНКА НОВОСТЕЙ
|
Очередность постов в сюжетных эпизодах |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » 1995: Voldemort rises! Can you believe in that? » Завершенные эпизоды (1991 - 1995) » Persona non grata (13 декабря 1995)
Дата и время: 13 декабря 1995
Участники: Рудольфус Лестрейндж, Рабастан Лестрейндж (потому что в комплекте), Антонин Долохов, Фиона Макгрегор, Джон - нпс.
Сохо - торгово-развлекательный район маггловского Лондона. Never sleeps, как говорят знатоки - так и зло не дремлет.
Аппарировали они удачно - не привлекли ничьего излишнего внимания, появившись в проулке между двухэтажными маггловскими магазинами, сплошь стекло и бетон. Рабастан, не интересующийся ничем, кроме своей цели, зашагал напрямую к книжному, скользя взглядом по ничего ему не говорящим именам и названиям книг - даже повторяющееся многократно объявление, что Джулия Джонс в эту субботу будет подписывать здесь свою "Книгу слов", оставило его равнодушным.
Невербальная алохомора решила проблему с замками на двери, и Лестрейндж вступил под своды одного из самых крупных эзотерических магазинов Лондона: так называемое "Ведьмино зеркало" и было целью его выхода в маггловский мир. Расположение в самом конце Карнэби частично решало проблему с яркими вывесками, несмотря на поздний вечер освещавшими улицу, а потому появление трех мужчин в проулке между "Зеркалом" и соседней с ним художественной галерей осталось незамеченным.
Громкая музыка, доносящаяся вверх по улице, стала едва слышной, стоило Лестрейнджу прикрыть за собой входную дверь и засветить тусклый Люмос. В магазине пахло сушеной травой и чем-то кислым, но куда больше Рабастана удивили экспонаты, выставленные в стеклянных высоких витринах - чучела и черепа животных, оплывшие свечи всевозможных форм и размеров, пузырьки и полотняные мешочки, туго завязанные и призывно раскрытые. Все это выглядело как... как если бы маггл побывал в типичной кладовке зельевара или лавке ингредиентов - а затем попытался воссоздать увиденное, располагая минимумом средств и максимумом фантазии.
А быть может, хозяин - сквиб, тоскующий по магическому миру.
Голос был не его - и раздавался напрямую в голове.
Лестрейндж устало потер лоб, огляделся: надпись "Книги", выполненная готическим шрифтом, располагалась прямо над проходом в следующий зал. Туда Пожиратель и направился, напряженно ожидая повторения галлюцинации.
Собственно, они и стали причиной визита Рабастана в эту часть Лондона. Они и - косвенно - Северус Снейп, посоветовавший ему одним октябрьским вечером прибегнуть к медитации в целях повышения навыков окклюменции.
Лестрейндж прибег - и, в конце концов, его способность концентрироваться на блокировании сознания действительно улучшилась, но куда хуже было однажды услышать у себя в голове этот голос, советующий впредь большее не совершать того, что потребуется скрывать.
Решив, что это единичное явление, Лестрейндж не слишком встревожился - в конце концов, после Азкабана и не такое случалось - вот только вскоре это явление повторилось, причем в ситуации, далекой от медитативного настроя. А потом повторялось чаще и чаще. Голос дразнил, иронизировал, давал советы - и вообще принимал активное участие в жизни Рабастана, больше всего ценящего порядок и здравый рассудок.
Худшим было то, что он узнавал этот проклятый голос - и здесь уже не могло идти и речи о нормальности, потому что Эван Розье, которому и принадлежал этот вечно насмешливый тон, был мертв уже так давно, что от него едва ли осталось что-то кроме скелета - и бесплотного голоса в голове бывшего друга.
Впрочем, панике Лестрейндж не поддавался - он тщательно проанализировал свое психическое состояние, не принимая во внимание призрачного советчика, и не обнаружил безумия, а потому решил, что все дело в маггловской медитативной практике. И что если уж эта медитация смогла оживить Розье в отдельно взятом сознании - то отчего бы не быть способу прекратить это скольжение по наклонной.
Единственная проблема была в том, что о медитации Рабастан знал лишь в общих чертах - насколько вообще общими могут быть черты для чистокровного мага, и за помощью он по устоявшейся привычке обратился к книгам.
Маггловским книгам из магазина, специализирующегося на открытии сознания.
Едва он оказался в следующем зале, сработала сигнализация. Заунывный вой наполнил помещение, замигал глазок камеры с фильтром ночной съемки. Лестрейндж сжег камеру, достав до нее огненной плетью, и вой вскоре сошел на хрип, видимо, чувствительная электроника постепенно выходила из строя от близости столь активной магии. Рабастан помнил, что эти подобия сигнальных чар магглы умеют фиксировать и на больших расстояниях, однако на улице перед магазином поджидали маггловских стражей порядка Рудольфус и Долохов, и первый наверняка пребывал в восторге от возможности получить маггла в шаговой доступности и без необходимости сохранять инкогнито.
Впрочем, рано или поздно, но и в Аврорате заметят магическую активность на улицах простецов - и вот здесь ему уже пригодится помощь Антонина, чтобы увести брата подальше. Не теряя времени, Лестрейндж углубился в поиски, изредка прислушиваясь к происходящему снаружи.
Зачем брату в Лондон? Рудольфус перестал слушать на словах о книжном магазине. Снова книги, маггловские на сей раз. Плевать.
Младшему все время нужно то одно, то другое, старшему Лестрейнджу и дела нет. Зато он хорошо понимает, что там, где маггловские книги, наверняка и магглы.
А это уже ему нравится: с Хеллоуина прошло больше месяца, и Рудольфус считает, что они основательно затянули с передышкой. Нет славы в том, чтобы выжидать - и нет смысла. Не так Рудольфус представляет свою свободу, он жаждет мщения, жаждет смертей, жаждет пройтись по земле, уничтожая грязь, заполонившую Англию.
Мрачный и дерганый Рабастан только упоминает, что собирается в маггловский Лондон, а Рудольфус уже поднимается, ухмыляясь жадно и бешено. И даже присутствие Долохова не портит перспектив.
Улица, куда приводит их Рабастан, полна огней, отовсюду раздается громкая танцевальная музыка, но магглов почти не видно, лишь изредка небольшие компании приезжают на паре желтых горбатых повозках и тут же ныряют в одну из этих уродливых коробок, из которых доносятся звуки непривычной музыки.
Лестрейндж оглядывается, глубоко вдыхает воздух, наполненный сладковатым привкусом свободы, кивает брату, когда тот ведет их дальше, туда, где меньше музыки и света.
Находу закуривает, не таясь использует волшебную палочку, выдыхает дым, жмурится. Ночь, улица, их шаги негромко звучат по тротуару, едва слышные сквозь неумолимую музыку.
Ему не по душе, что они отдаляются от более оживленных районов, он предпочел бы остаться там, где яркий свет мигающих ламп и громкая музыка прерывается взрывами смеха маггловских шлюх в коротких платьях несмотря на декабрь, и там ударить первым, пачкая сапоги в грязной крови, текущей по улицам будто теплый соленый дождь. Там ему место, уничтожающему магглов, но позже, как только брат закончит свои дела.
Заберет свои книги, утолит свою жажду.
И вот тогда придет черед утолить жажду ему, оставив здесь только трупы тем аврорам, которые осмелятся сунуться сюда, заметив темномагическую активность.
Рудольфус с предвкушением затягивается, выпускает дым сквозь оскаленные зубы, провожает взглядом Младшего, юркнувшего в темный провал двери нужного магазина.
- Зачем вы здесь? - прямо спрашивает он у Долохова, отбрасывая окурок щелчком пальцев. Рудольфусу жарко - ему теперь всегда жарко, его сжигает огонь подстать лихорадке, и он с видимым наслаждением втягивает холодный воздух, не отрывая от Долохова цепкого взгляда.
Он даже не делает попытки убраться из-под фонаря, так и стоит себе в круге желтого цвета посреди мокрой улицы.
Когда из здания, где скрылся брат, раздается вой, Рудольфус оборачивается, палочка наизготовку, рука напряжена, и он собран, будто не пил сегодня ни капли, будто нога не напоминает о себе тупой вспышкой боли при резких движениях. Однако вой прекращается так же внезапно, как и начался. Рудольфус еще некоторое время следит за дверями, гадая, не появится ли Рабастан, но затем поворачивается обратно к Долохову, зло щурится, продолжая их вечный спор, начавшийся еще до тюрьмы.
Лондон, до конца не отправившийся от хеллоуинской трагедии, захватила предпраздничная рождественская суета. Город украсился разноцветными гирляндами, красными шарами, рождественскими елями, включая главную, норвежскую, которую неделю назад поставили на Трафальгарской площади. Они с Мэрил даже ходили туда, смотрели, как наряжают пушистое колючее дерево – девочке было интересно: она еще верила в добро, что солнце всегда будет вставать поутру, а Король Дуб, дарующий жизнь, обязательно возродится.
Чрезвычайное положение, наводнение, теракт, война – а люди остаются людьми, верящими в чудо и сказку. Фиона в чудо не верила, считая, что чудес не бывает, но бывают чудотворцы, а в сказки её вера закончилась с письма принесённого совой. Когда те становятся будничной явью, такой же, как черный кофе по утрам, весьма сложно в них уже верить.
После вечернего сеанса не хотелось сразу ехать домой или к мужчине. В понедельник снова возвращаться в мир летающих самолетиков и волшебных палочек, тесный и жмущий в плечах. Поэтому она дышит этим воздухом, пока есть возможность, вглядывается в ослепительно-сверкающие витрины и думает, что не отказалась бы магазина с летающими метлами или котлами. А вот тут бы хорошо примостился бы Торговый центр с совами. По крайней мере, это было бы весьма любопытно и необычно.
И правильно.
Задумчиво бросает взгляд на стеклянную поверхность витрины. Последняя отражает обычную русоволосую женщину, на сто процентов напоминающую родную шотландскую мать – ей повезло. Хотя неизвестному родителю все равно временами жутко хочется сказать спасибо за такую веселенькую жизнь. Ибо даже если приглянулась хорошенькая маггловская барышня, то, блин, потомку же расхлебывать этот милый генофонд.
- У меня мама за месяц до Рождества всегда приносила венок, с четырьмя свечками. И мы по одной зажигали каждое воскресенье. А я когда была маленькая, миленькая и… - чуть не ляпнула Фиона « и не волшебница»… - … нормальная, все думала, что вырасту и стану такая же добрая и красивая, как она. Вот, выросла… - усмехнулась.
Рогатый и Триединая! А ведь она в возрасте собственной матери уже…
Праздничная иллюминация создавала конкуренцию ночному небу, если бы звезды были видны сквозь эти огни. Задумчиво рассмеялась на какую-то шутку Джона, греет дыханием озябшие руки, которые явственно намекают на то, что с романтикой ночных зимних улиц пора бы заканчивать, кивнув на предложение поехать в тепло.
Где-то недалеко сработала сигнализация. Фиона философски подумала, что не гриффиндорец, который отважно бежит на встречу любым приключениям, будто клюнутый в заднее место не их факультетским символом, и вся гулянка разрешится и без них.
Отредактировано Fiona McGregor (23 августа, 2016г. 18:49)
[AVA]http://s2.uploads.ru/bd0TA.jpg[/AVA]Ему нравится гулять с Фионой после фильма, идти куда ноги несут, когда она одновременно так близко и настолько же отстраненная. Однажды - допустим, нужно дать ей еще полгода, год - она откинет эту прозрачную вуаль, нечасто, но ощутимо спадающую на нее время от времени, отдастся полностью. Джон не торопит, Джон вообще из терпеливых.
Того, что ему известно о Фионе - о Фие - достаточно, чтобы давать ей время. Того, что у него в послужном, достаточно, чтобы никуда не торопиться. И если на работе ему приходится из кожи вон лезть, чтобы выгадать каждую секунду, подчас являющуюся мостом между жизнью и не-жизнью, вечера с Фионой он любит за их полнокровную насыщенность без следа спешки. Ночи, кстати, за то же.
Фиона сегодня особенно молчалива, его загадочная подруга - с ней такое бывает время от времени, когда она тянет его прогуляться, и они бредут по Лондону, будто бродяги из дурных нуаровых фильмов. Джон не против - хотя ему больше нравится, когда Фиа болтает без умолку, делится своими мыслями, комментирует все увиденное. Сегодня не такой вечер. Сегодня вечер, когда она вглядывается в их отражения в неверном свете гирлянд и молчит.
Думает о чем-то своем, а у него - тридцатилетнего взрослого мужика, каждую смену со своей реанимационной бригадой имеющего дело со смертью - духа не хватает спросить, о чем она думает. Он лишь крепче прижимает ее к своему боку, приноравливается к шагам - плевать, что его обычный шаг в два раза шире ее.
Пусть себе думает - пусть молчит.
Молчит Фиа недолго - нет у нее склонности к этой вечной драме - и Джон расслабленно улыбается в ответ.
- А выросла в добрую, красивую, но совершенно ненормальную, - подначивает он разговорившуюся было подругу. Та не часто вспоминает о матери - при нем, по крайней мере, и он за три с лишним года, что они вместе, слышал не так уж много. Об отце Фиона не упоминает и вовсе - и Джон не спрашивает. Джон считает, у Фионы есть право хранить молчание. Джон рационален. Джон напоминает себе, что им некуда - и незачем - торопиться.
Фиона негромко смеется в ответ на его незамысловатую шутку - он не строит иллюзий по поводу своего чувства юмора и предпочитает не шутить на людях, она исключение.
Он многого не знает о Фионе - но думает, что она не стала бы скрывать от него нечто по-настоящему важное.
Джон Крамли ошибается.
Фиона выдыхает облако пара, окутывающее ладони - замерзла. Крамли шарит в объемных накладных карманах в поисках шерстяных перчаток - самое то под погоду - натягивает их на фионины руки, говорит, что с прогулками пора заканчивать до весны.
Он верит в весну, почему нет - весной даже такие скептичные рационалисты как он оттаивают, весной он познакомился с Фиа, и весной он собирается поставить вопрос ребром: они давно не дети, чтобы не знать, где проснутся следующим утром, у него или у нее, и с Мэрил он поладил, и наверняка сумеет так организовать смены, чтобы присматривать за девчушкой, когда Фиона будет на работе, да и его матери наверняка придется по душе приветливая непоседа.
Оглядывается в поисках такси, но в витринах отражаются только мигающие огни уличных гирлянд и ни одной зеленой вспышки - они порядком углубились от центра района, где полно ночных клубов и баров, а таксисты предпочитают поджидать клиентов именно там, не расходуя бензин на патрулирование торговых кварталов...
При звуках сигнализации вскидывает голову, надеясь, что ему послышалось, но нет - невдалеке определенно сработал сигнал тревоги. Ограбление в Сохо? Какая нелепость.
Джон Крамли тянет Фиону дальше по улице:
- Вернемся к перекрестку и поймаем такси, - поясняет он.
Сигнализация, только что надрывающаяся, умолкает - ложная тревога, видимо, считает Джон: опытные воры отключили бы сигналку сразу, неопытные - не смогли бы и сейчас. Надо найти такси или таксофон - и уехать. В тепле Фиона отогреется и снова разговорится.
Широко шагая, он переходит улицу, крепко держа Фиону за руку, как будто она маленькая девочка и может потеряться, если он ее отпустит, и заворачивает за угол, почти уверенный, что здесь где-то должна быть телефонная будка.
Будка и верно на месте - ярко-красная и вытянутом эллипсе фонарного блика, и Джон не сразу замечает двух мужчин, курящих возле высокого крыльца какого-то очередного оккультного магазинчика, которые в последнее время будто расплодились в городе.
Антонину Павловичу нравится маггловский Лондон немногим меньше, чем магический: двадцатилетним мальчишкой приехав сюда, он осознал, что несмотря на чопорную славу старушки-Англии, Лондон суть ее бедовый отпрыск, с зарвавшейся щедростью транжирящий семейное состояние...
К тому времени, как он впервые сошел с корабля в Дувре, Долохов прожил по несколько месяцев в Париже, Вене и Гамбурге, но именно Лондон стал его истинной страстью, привязав к Англии и тому, чему он впоследствие поклялся отдать жизнь. Но было кое-что, в чем Антонин Павлович предпочитал не признаваться: маггловские районы города манят его своей откровенностью, а виски немногим хуже, чем в магических кабаках. Но что ему до виски - ему нравились женщины, очаровавшие его своей послевоенной доступностью и жадностью,
Не лучшее хобби для Пожирателя Смерти, но кому хватит наглости бросить ему вызов, тем более, теперь, когда Милорд вернулся, и Долохов по праву занял свое место одесную.
Антонин Павлович не слишком интересуется, что потребовалось братьям в Лондоне, но, сентиментальный старик, не может отказаться от возможности вновь вдохнуть грязный воздух магглов и тех, кто им прислуживает. Несмотря на декабрьский морозец, теплая мантия не нуждается в дополнительных согревающих чарах, и Долохов по-прежнему носит ее с манерным достоинством, будто нет у него за плечами ни краха дела его жизни, ни лет в тюрьме, ни появившегося чувства приближающейся старости - шестьдесят пять лет, так или иначе, не шутка даже для чистокровного волшебника из рода долгожителей, и сердце стучит с перебоями, и изредка наваливается на грудь неподъемная тяжесть, мешающая вздохнуть.
Рядом с остервенелыми братьями - один скрывает дикую личину, цепями ее спеленав, другой отринул мирную жизнь, отряхнул с сапогов как грязь - Антонин Павлович смотрится чужаком, он и есть чужак в чужом краю, цепляющийся вопреки всему за собственные обещания, которым уж полвека вскоре минет.
И когда он закуривает, с дурмстранговской резкостью отводя палочку от лица, отсвет сигареты подчеркивает ввалившиеся щеки и взгляд, лучащийся неприязнью к собеседнику.
- Не ваше дело, - вкрадчиво отвечает Долохов на наглый и прямой вопрос Рудольфуса. На языке так и вертится - слежу, чтобы ты не нарубил дров, как в прошлый раз, когда, отправившись за колдоведьмой, вернулся со Скримджером и поднял на уши весь Аврорат, но Антонин Павлович знает, что Лестрейндж вину свою признает, а посему не собирается даже намекать на возможность пусть и такой, но конструктивной беседы, уходя сразу в агрессию.
Старший сын Рейналфа - гнилая ветвь, порченое яблоко, его бы отсечь и надеяться, что младший станет тем самым меньшим злом, но Долохов связан по рукам и ногам узами дружбы, обещанием позаботиться, воспоминаниями о Рее. И Рудольфус, взявший так много во внешности, та тонкая нить, связывающая Антонина с прошлым, с молодостью, оставшейся в памяти.
Лестрейндж зло оборачивается, готовый продолжить - Долохов безошибочно узнает это блеск глаз, предшествующий дуэли, вот только отступать не собирается, деланно небрежно отбрасывая до половины выкуренную сигарету. Левая рука уже сжимает рукоять волшебной палочки, навыки вернулись, хватило месяца с небольшим, и умолкнувшая сирена только подчеркивает, как далеко от них раздается музыка и жизнь идет своим чередом.
А затем их уединение нарушает пара - мужчина и женщина выворачивают из-за угла, случайные прохожие, выбравшие неудачный день для прогулки.
Губы Антонина Павловича изгибаются в ледяной ухмылке - жертвы сами идут на заклание. Волшебная палочка ложится в ладонь, привычно и деловито. Недавние противоречия с Рудольфусом отходят на второй план, их объединяет сейчас нечто большее.
Рудольфус хватается за палочку, едва замечает, как румын тянется к своей. Хватит слов, здесь и сейчас они наконец-то позволят высказаться магии, выяснят, чей Круциатус мощнее, чья Авада Кедавра поставлена лучше.
Где-то в глубине души Рудольфус понимает, что победителю на глаза Милорда лучше не попадаться, и если у Долохова еще будет шанс уболтать Повелителя, то самого Лестрейнджа ждет казнь, но в этом состоянии это всего лишь абстрактное соображение, имеющее столько же шансов удержать Пожирателя Смерти от дуэли, сколько было бы у Рабастана, попытайся он вмешаться. Он бы попытался, безусловно - но сейчас в этой маггловской лавке, занят своими вечными делами, ищет что-то в своих книгах, как будто думает, что там будет что-то полезное.
Все, что нужно, уже есть у него в крови - чистой, кристально чистой крови урожденного Лестрейнджа, и сколько бы его младший брат не пытался игнорировать зов, Рудольфус знает, что тот его слышит.
И что однажды пройдет по нему до конца, потому что с тропы, что кровью вымощена сквозь вечность, не сойти никому - ни Рабастану, ни Рудольфусу, никому. Метка на их предплечьях ведет их подобно единственной звезде и не даст ни оступиться, ни сбиться с курса. У таких, как они - меченых - путь лишь один.
Долохов вытягивает палочку, переступает с ноги на ногу, будто готовясь к атаке, но его взгляд устремлен за плечо Лестрейнджа.
Рудольфусу хватает мига, чтобы обернуться - и он тоже начинает улыбаться, широко и страшно, бешено, безумно. Рука с зажатой волшебной палочкой сама идет вверх, он видит перед собой не людей, он видит мишени, дань, которая будет выплачена Смерти.
Он делает шаг вперед, навстречу магглам, так неосмотрительно вышедшим из своей теплой уютной норы, в которой они прятались. Палочка пульсирует, дрожит от нетерпения и сам Лестрейндж - монстр, спящий внутри него, просыпается, поднимает лобастую породистую голову. Монстр ждал этого достаточно, крутясь беспокойно и голодно, но теперь пришло время накормить его.
- Axelitus! - черный вихрь, крутясь, срывается с кончика волшебной палочки, почти невидимый во всполохах назойливых маггловских огней с витрин и вывесок закрытых магазинов, устремляется к мужчине, ведущем за руку спутницу, окутывает его горло поблескивающей лентой, залепляет ноздри, рот...
Лестрейндж ухмыляется еще шире, делает еще шаг, смотрит на то, как маггл пытается сделать хоть что-то, а затем переводит горящий взгляд на женщину.
- Flagello! - с ней он собирается как следует развлечься, стать ее самым страшным кошмаром, возвращающимся ночь за ночью, на сколько бы замков она не запирала двери. Такую плату Рудольфус Лестрейндж установил за существование в мире, где есть магия, для этих двух магглов.
Axelitus - Заклятье удушья.
Flagello - Плеточное проклятие - проклятие, не без основания относящееся к Темным искусствам.
= Это я-то добрая? – засмеялась женщина. – Я страшная ведьма, которая кого угодно может превратить в жабу. Будет потом квакать в болоте и жаловаться лягушкам, что перешел не там дорогу. Правда, вот волшебную палочку забыла….- встряхивает за ремешок сумку, висевшую на плече. И задумчиво добавляет: - Или нет.
Благодарно кивает, когда чует на озябших руках перчатки: сам как? С чего это не замерзнешь? Простудишься, покусаю, так и знай!
- Да, наверное… - не очень уверенно произнесла она на фразу про такси. Сохо все же не ночной Уайтчепел, по которому она как-то, лет в пятнадцать, погуляла. Впечатлений тогда хватило надолго, до сих пор даже желания нет повторять тот подвиг.
Рассмеялась, заметив, что за руку улицу она как-то с дочерью привыкла переходить. Бросила короткий взгляд на стоящих неподалеку мужчин, заметила у одного из них, стоящего под фонарём, в руке палочку. Сильно удивилась: в немагическом мире даже представители древних родов, столь гордящихся собственной кровью, становились беспомощными как дошкольники. И даже палочки не помогали, ибо Статут, про который не забудешь ни днем, ни ночью.
Шагнувший к ним маг начал подымать свою палку. И явно не в приветственном жесте, спрашивая, как найти больницу Мунго.
«И сколько у нас людей? Два. И сколько у нас волшебных палочек? Меньше двух. И сколько у нас магов, умеющих сражаться? Ноль. И сколько у нас шансов, хотя бы звездануть напоследок перед смертью? Чё, еще меньше, чем боевых магов? А чё так мало? Угу, а скажут, что нас было двое», - тоскливо промелькнуло в голове. А теперь мы порываемся на короткую рекламную паузу. Радио пиздец-эф-эм. Оставайтесь на нашей волне.
Далее стало не до отвлеченных понятий.
Прозвучавшие два заклинания, резкая боль, будто от удара ненавистной розги, напомнили, что защитные чары надо было тренировать. Да только кто же знал-то, что волшебники настолько долбанутся, что начнут по маггловскому Лондоху расхаживать, как по Лютному переулку, плюя на лелеемый ими Статут?!
Не обращая внимания на боль, рывком рванулась к магу, судорожно нащупав в сумочке совершенно не тот предмет, с которым стоит выходить против волшебника-отморозка. И только присматриваясь к лицу и нажимая на кнопку, сообразила о глупости собственных действий.
Новое слово в борьбе с приспешниками Того-который-стырил-идею-у-Христа: выведем их из строя с помощью газового баллончика.
[AVA]http://s2.uploads.ru/bd0TA.jpg[/AVA]
В свете фонаря есть что-то тревожащее в мужских силуэтах, чьи тени выглядят еще более непропорциональными, чем тень от будки или фонарей.
Как будто слишком длинные руки, слишком удлиненная кисть.
И Джону категорически не нравится, что они оба улыбаются, замечая его с Фионой, как будто ждали здесь именно их. В голове всплывают дикие истории, которыми пестрели таблоиды после Хеллоуина - массовые теракты, в чьей организации обвиняли последовательно ИРА, правительство, неких самопровозглашенных преемников Черных пантер...
Смех Фионы замолкает - она тоже заметила тех, кто стоит под фонарем. И это уверяет Крамли, что все всерьез. Что здесь и сейчас он встретился с опасностью, приведя за собой за руку Фиону.
Крамли хладнокровно замедляет шаги, продолжая рассматривать обоих мужчин у будки. То, что он поначалу принял за ножи, оказывается всего лишь прутьями, воинственно выставленными вперед на манер волшебных палочек в мультиках, которые смотрит Мэрил. Только, несмотря даже на общую смехотворность этой картины, Джона не покидает ощущение опасности.
И то, что рядом примолкла Фиа, только усугубляло это чувство. Смешливая, она должна была первой пошутить насчет неуместности магии в Сохо - но молчала, а между тем один из поджидающих шагнул навстречу, вскидывая руку - ну точь в точь, колдун из мультика.
Джон не успевает ничего предпринять - да и не успел бы, наверное. Он в хорошей спортивной форме и уверен, что это может защитить его на улице, в случае чего. Он умеет здраво оценивать свои шансы и не полезет на рожон: особенно не тогда, когда с ним Фиона. Чего Джон Крамли абсолютно не предусматривает, так это существования гребаной магии.
Удушье плотной пеленой накрывает его с головой. Джон распахивает рот, силясь вдохнуть, бесполезно, он будто попал в безвоздушное пространство. Петля на шее - несуществующая - режет напряженное горло, ноздри забиты, рот. Не вдохнуть.
Сознание твердит ему, что на шее удавка - но пальцы ощупывают совершенно свободное горло. Крамли стаскивает шарф, рывком расстегивает куртку, трет шею - ничего.
Он знает, сколько у него времени прежде, чем он потеряет сознание - и знает, сколько времени у него есть, чтобы вернуться не овощем. Но на сей раз он по эту сторону - и рядом нет реанимационной команды. Иронично, он не может помочь себе.
Как и когда он рухнул на колени - да Бог знает. Когда отпустил руку Фионы?
Продолжая сжимать шею в поисках невидимого шнура, Джон не замечает, как царапает собственное горло, оставляя ссадины и кровоподтеки - и не может перестать анализировать происходящее, определяя симптомы... Да что с ним, черт возьми, такое?..
Рывок Фионы в сторону мужчины, который, как смутно чувствует Джон, в ответе за то, что с ним происходит, он тоже не замечает, однако внезапно его попытки вдохнуть оказываются успешными.
Крамли упирается ладонями в асфальт, с шумом втягивая воздух дышит, дышит, дышит, легкие горят, будто он дыма наглотался, а в крови беснуется адреналин.
А потому, едва багровые круги перед глазами рассеиваются, он рывком вскакивает на ноги и кидается вперед, на того, кто угрожающе нависает над Фионой.
Отредактировано Master of Death (2 февраля, 2016г. 09:05)
Рудольфус выступает вперед, черной тенью выделяясь в маслянистой желтизне фонаря. Долохов же остается на месте, невозмутимо направляя палочку на случайных прохожих, так не вовремя объявившихся на этой улочке вдали от шумных районов и скопления себе подобных.
- Только не забудьте о запрете на Непростительные, - равнодушно подсказывает Антонин Лестрейнджу, считая, что последним вполне способен увлечься и забыть об этом. Долохов не опасается столкновения с отрядом авроров, даже был бы не против практики в жестком спарринге с кем-то, способным колдовать, но предпочитает тщательнее планировать операции и не потворствовать Лестрейнджам в их стремлении действовать бесконтрольно и на свой страх и риск. Милорд вернулся - его слугам нет нужды в самодеятельности. Цели, стоящие перед ними, слишком важны, чтобы позволить разрушить все в одночасье, следуя за инстинктом, велящим уничтожать тех, кто иной, чужой и чуждый.
Два резких слова срываются в магглов, застывающих в удивлении или тупом недоумении, так и не доходя до яркой телефонной будки: Лестрейндж, уж прислушавшись к Антонину или нет, не прибегает к Непростительным заклятьям, кастует чары одновременно и проще, и хуже.
Удушающее находит свою жертву на считанные мгновение раньше, чем Плеточное, и мужчина принимается судорожно пытаться сбросить несуществующую удавку, распахивая одежду и царапая горло. Долохов брезгливо ухмыляется - он видал подобное не раз, особы, подверженные особой истерии, иногда буквально рвали собственную шею, отказываясь признать, что им не удастся сделать больше ни вздоха...
Спутница поверженного на колени маггла привлекает внимание Долохова куда больше, чем ее незадачливый кавалер. Есть что-то знакомое в ее движениях - и ее реакции, бесшабашной и нелепой: кому вообще могло прийти в голову кинуться на Рудольфуса, когда он так открыто демонстрирует свои намерения?
Либо той, кому нечего терять - либо той, кто готов к бою, постоянно готов.
- Lasum Bonus, - Долохов направляет палочку на девицу, размахивающую перед лицом Лестрейнджа каким-то распылителем, и только затем узнает в этой маггле хваленую Фиону Макгрегор. Ключевую фигуру в его, Антонина Павловича, замыслах.
Рудольфус, если и пес, то бешеный - ему не скомандовать "фу".
- Лестрейндж! - приказ в голосе Антонин Павловича заменяет манерную расслабленность. - Оставь девку. Оставь девку!
Невербальные отталкивающие чары, примененные, разумеется, не к Лестрейнджу, а к Фионе Макгрегор, выходят, кажется, слишком уж сильными.
К счастью, пока Рудольфуса отвлекает маггл.
Долохов оборачивается на двери магазина, затем - на Фиону. Лучше бы им побыстрее убраться прочь.
Lasum Bonus - Ломает кости.
Отредактировано Antonin Dolohov (5 февраля, 2016г. 09:42)
Едкая жидкость из продолговатого флакона брызжет во все стороны, попадает на мантию, оседает на руках и лице...
Рудольфус, отвлекшийся от магглы на короткий промежуток, чтобы удостовериться, что мужчина умирает, трясет головой, как будто это может помочь и избавить его от жжения в глазах, носу и на языке.
- Сучье отродье! - он сжимает палочку в кулак и резко бьет подскочившую к нему магглу в лицо. - Ты за это поплатишься!
С трудом в состоянии разглядеть что либо из-за невыносимого жжения в глазах, вызывающего потоки неконтролируемых слез, Лестрейндж наставляет палочку на девчонку, едва слыша, что там за его спиной бормочет Долохов - он не собирается подчиняться приказам чужеродного выскочки, не собирается слушать наглого румына, довольно с него терпеть самонадеянное нахальство.
- Проваливай к дракклам! - хрипит он, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Да с чем же таким мерзким она на него напала? За это он ей руки-ноги повырывает и заставить истекать кровью на этой улице.
- Смерть покажется избавлением! - последнюю фразу он едва ли не рычит, почти вслепую двигаясь в сторону девки. В голове бьется запрет на использование Непростительных чар, но подобные соображения отступают, тают в огне яростного бешенства и жажды крови.
- Caecitas! Crucio! - Пыточное срывается с кончика палочки вслед за Ослепляющим проклятием, и Рудольфус, хоть палочка и ходит ходуном в дрожащей от бешенства его руке, практически уверен, что оба заклятия нашли жертву. Око за око - никогда еще раньше он не понимал истинное значение этой фразы, зато теперь, до боли жмурясь и отплевываясь, готов живой в землю закатать наглую тварь. На приказной тон Долохова ему наплевать. Он шагает вперед, намереваясь в буквальном смысле растоптать посмевшую оказать ему сопротивление магглу, но его отвлекают.
На что ему не наплевать, так это на навалившегося на него мужчину-маггла, который удивительно быстро пришел в себе после Удушающего и сориентировался в ситуации.
Практически вслепую Рудольфус тычет кончиком волшебной палочки магглу в грудь.
- Avada Kedavra, сукин выродок!
Изумрудная вспышка видна даже сквозь зажмуренные веки. Маггл бездыханно падает на припорошенный легким снежком асфальт. Лестрейндж пинает мертвое тело, сплывывает горчащую слюну, поворачивается на звуки.
Непростительные чары вот-вот будут обнаружены Авроратом. Пора уходить.
Рудольфус накладывает Сонорус, поднося волшебную палочку к горлу:
- Баст! Баст, мать твою, уходим! - и зло зыркает на Долохова полуслепыми бельмами, в которые превратились его глаза.
Caecitas - Заклятье полной слепоты. Последствия лечатся очень трудно. D
Crucio - Непростительное пыточное проклятие заставляет жертву испытывать сильную боль во всем теле. R
Avada Kedavra – Не блокируемое проклятие, ведущее к очень быстрой (практически мгновенной) смерти.
Когда Фиона была маленькой, глупой и наивной, она думала вырасти и, наконец, написать нормальный труд про быт магглов. Потом, конечно, поняла, что нелепые слухи о жизни не волшебников – это такая защита немагического населения, подаренная магглорождеными. Ибо чем меньше магический мир, уже два столетия балансирующий между нацизмом, расизмом и пофигизмом, знает про «большую землю» тем лучше. Наверное, поэтому она была сильно не согласна со своим профессором маггловедения Чарити Бербидж, которая будучи хорошим человеком, пыталась научить магов настоящим знаниям об её родном мире. Хотя даже это, подростковое, несогласие не научило ничему уже саму Фиону, которая, хоть и изрядно сдабривала рассказы фантастикой, однако же, рассказывала, как бедные магглы живут без магии.
Зря.
Оставалось надеяться на то, что ни одному из этих нафаршированных расистскими заморочками ублюдков, не хватило ума внимательно прислушаться к тому, что им скармливали. Хотя стоять посреди маггловского Сохо с волшебными палочками им это не мешало. Впрочем, Пожиратели на то и даны, чтобы на Статус плевать.
И после этого господа-волшебники лицемерно утверждают, что якобы этот закон помогает магглам. Ага, быть как слепыми щенками и не знать ничего.
- Ghoul y badraigh mal an cuach! – коротко посылает она этих двоих книжным ругательством одного польского фантаста. – Джон! Беги!
Удар порадовал разноцветными кружочками и звездочками перед глазами, разве что птичек, летающих вокруг головы, как в мультике не хватало, жаль только, что от рассматривания прекрасного неба с огнями отвлекала боль в затылке и в носу, да тоненьким противным звоном в ушах, сквозь который с трудом пробился крик, нет приказ, второго мага. Который, видимо, и помог отправить ее в незапланированный полет на грязный зимний асфальт. Это ведь так весь мозг выбить можно, а дурочкой даже помирать не хочется.
Да-а-а, Фионочка явно умела ухудшить даже такую ситуацию, которую, казалось бы, и ухудшать уже некуда. Пять минут назад им грозило обычное избиение, мало ли, вдруг звезды чудо решили подарить, а сейчас… «А сейчас смерти я только порадуюсь!» - в унисон с Рудольфусом, мрачно отметила женщина, испытывая глубочайшее отвращение к обоим мирам, их долбанным предрассудкам «жид или грязнокровка» и всей Вселенной в целом. «Ну и как ты других спасать задумала, коли себя спасти не можешь?!»
Возможно, не стоило трогать его еще больше, но на то и дана миру мисс Макгрегор, чтобы достать всех, включая большую пурпурную жабу.
- Вы же понимаете, мистер Лестрейндж, что использование женщин в качестве боксерской груши, не поможет вам побить рекорд популярности Гилдероя Локхарта в 1992 году? – нашла в себе силы усмехнуться журналистка. – Imlich mo fhaighean, blaigeard!
Нет, Фиона не учила гэльский язык, просто его знала мама, да и некоторые ученики в школе могли повысить образование в сфере языков. Вот и запомнились некоторые слова, преимущественно нецензурные.
Ударившее по глазам ослепляющее заклинание оказалось незамеченным на фоне последующего за ним короткого слова, принеся адский холод зимнего озера, в которое она как-то свалилась, будучи маленькой. И огромное удивление: до этого Фиона думала, что знакома с болью.
Девчонка летит в сторону, едва ли ее одежка сильно спасает от удара, зато живая. А по улице несется на гэльском столько изящных конструкций, что Долохов против воли хмыкает едва ли не одобрительно. Он не знает гэльский - по крайней мере, не так, чтобы свободно изъясняться на нем, однако несколько особо цветистых ругательств запомнил - были в его жизни женщины и до этой Макгрегор, что в моменты наивысшего волнения переходили на этот язык и не стеснялись в выражениях. Женщина, если быть точным. Всего одна.
- Какое изысканное предложение, - невербальным же Силенцио Антонин Павлович затыкает девице рот: пожалуй, продолжи она вопить, Рудольфус не то что наплюет на запрет использования Непростительных - в конце концов, он уже это сделал - но и на то, что здесь вот-вот появятся авроры.
Силенцио бьет лишь на миг позже Круциатуса, и это кстати: какой бы безлюдной не казалась улица, привлекать излишнее внимание не входило в планы Пожирателей.
Лестрейндж разбирается с мужчиной в присущей ему неповторимой манере, пока Долохов наскоро оглядывает Фиону Макгрегор. Жива, жить будет, научится ли держать язык за зубами? У Антонина Павловича есть серьезные сомнения. Он недоволен: неприятно осознавать, насколько уязвимыми иной раз бывают тщательно продуманные операции. Насколько некстати подобные случайные совпадения.
- Достаточно! - бросает он в сторону Лестрейнджа. Он был в Англии, когда Рудольфуса и его сообщников судили за пытки Лонгботтомов, читал газеты, посвященные плачевному состоянии двух авроров. Если его сообразтельная и бойкая журналистка начнет пускать слюни и тупо смотреть на положенный перед ней лист пергамента, он заставит Рудольфуса писать так нужные им всем статьи.
Впрочем, Лестрейндж, кажется, утерял интерес к девке - а может, потерял ее из вида, полуослепленный нападением. - Долохов кивает в ответ на высказанное предложение убираться, а затем вспоминает, что Лестрейндж не видит.
Вверху улицы раздается заунывный вой, нарастающий с каждой минутой.
Антонин Павлович поднимает палочку, намеренный стереть Фионе воспоминания последних минут, но передумывает. Она так много болтала о Рудольфусе Лестрейндже в их первую встречу - нельзя лишать ее такого опыта.
- Sukin syn, - бросает он в лицо Рудольфусу уже не так злобно, как минутой ранее. - Morsmordre!
Темная Метка распускается в сером зимнем небе, похожая на экзотический цветок, ядовитый и смертоносный.
- Аппарируем.
Отредактировано Antonin Dolohov (5 февраля, 2016г. 10:09)
Библиотечные чары в маггловском магазинчике работают с горем пополам, однако пока в них нет серьезной нужды: в том помещении, что хозяин выделил под книги, выделяется отдельный стенд, предусмотрительно оснащенный надписью "Медитация". Книг много - даже слишком много, и какая бы жадность младшего Лестрейнджа не обуяла, он отдает себе отчет в том, что не ознакомительного чтения на каникулы выбирает. Да и вопросов о том, для чего ему эта самая медитация, хотелось бы избежать, а потому лучше не привлекать внимания домочадцев, что там такое вновь читает под Люмосом Младший, когда все прочие либо спят, либо занимаются каким непотребством.
С решительностью, достойной куда большего применения, Лестрейндж выдергивает с полки самую толстую книгу, бегло проглядывает, раскрывает оглавление: судя по всему, автор по большей степени увлекался историческими и культурологическими экскурсами. Тема, безусловно, интересная, но не актуальная.
Рабастан аккуратно отставляет том с торону - мог бы щеголевато кинуть за спину, наслаждаясь безнаказанностью и статусом рецидивиста, но некоторые привычки въелись под кожу, да и Рэйвенкло - тот еще диагноз.
Берет следующую книгу - судя по ощущениям, переплет настоящей кожи, хоть она и потоньше. Сразу в оглавление, чтобы не терять времени: ага, это больше похоже на искомое, что-то о техниках дыхания, очистке сознания... Последнее как раз по его душу, как дышать - он и сам знает.
Следующие два тома отправляются к первой, но затем опять удача. Лестрейндж зажимает локтем отобранное, удерживая волшебную палочку в зубах, переходит к следующей полке, когда с улицы доносятся выкрики. Боевые темные чары - явно не то, что можно услышать в маггловском благополучном районе поздним вечером, если бы не одно но: Рабастан заявился сюда с братом.
Помянув ледяные ноги Морганы, Лестрейндж торопливо хватается за очередную книгу, мысленно проклиная Рудольфуса: в конце концов, если так хочется убивать, неужели нельзя выбрать для этого другое время и место? Неужели, драккл его дери, так сложно никому не мешать?
А он всего-то хотел разжиться парой полезных книг.
Между тем, судя по голосам и шуму, Рудольфус вовсе не устроил перед крыльцом театр одного актера - и явно не решил внезапно выяснить с Долоховым все обстоятельства его нежной дружбы с Беллатрикс. А значит, пора убираться.
Лестрейндж торопливо накладывает на отобранные книги заклятия уменьшения - книги маггловские, без унции магии, уменьшение не повредит ничему- а затем, не в состоянии справиться с соблазном, кастует чары и на те, что еще не просмотрел, и набивает карманы, как никогда чувствуя себя преступником. Воровать книги вот так, все подряд, без разбора - ничего подобного он и представить себе не мог не так давно. Впрочем, если говорить начистоту, он не мог представить себе многое из того, что с ним случилось - магазинная кража лишь штрих к портрету.
В общем, он решает заканчивать с покупками как раз вовремя: издалека уже доносится вой сирен - он даже помнит, это полиция, спасибо профессору Бербидж, - и даже до Рудольфуса на улице доходит, что вечерний променад окончен. По крайней мере, брат отчаянно орет, что им пора.
Придерживая существенно оттопырившиеся карманы, Лестрейндж бодрым шагом покидает гостеприимный магазинчик, присоветованный Марикетой из "Флориш и Блоттс" - и весьма вовремя. Стоит ему распахнуть входную тяжелую дверь и бросить взгляд на улицу, как становятся очевидными сразу две вещи: во-первых, каким-то магглам не повезло, а во-вторых, сейчас их число увеличится, потому что по темным стеклам магазинов в начале улицы зеркалят красно-синие проблесковые сигналы патрульного автомобиля маггловского аналога Аврората.
Долохов кастует Темную Метку, расцветающую в сером небе, Рудольфус слепо тычется во все стороны, вцепившись руками в собственное лицо, и Рабастан понимает, что им действительно пора уходить: он швыряет Бомбарда Максима в сторону приближающегося автомобиля, спрыгивает с крыльца и, схватив Рудольфуса под локоть, рывком аппарирует их обоих, краем уха слыша, как со звонким хлопком исчезает и Долохов.
Лучше бы он отправился один, в самом деле.
Круциатус ослепительно режет под закрытыми веками стеклянным крошевом, обнимает зимней водой, тянет в белую глубину и совершенно не собирается отпускать добычу.
Судорожно вздыхает, когда заклинание кончается. Выплыла. Однако остается другая боль, не от заклинания. Дисциплинированно сосредотачивается на собственном дыхании, не обращая внимания на холодную поверхность. Не слышит голоса Джона и сильно надеется, что тот просто без сознания. Не позволяет себе сомневаться. Открывает глаза и видит темноту, закрывает, решая пока не экспериментировать. Пытается ехидно заметить, что те сделали неплохую карьеру: от серийных убийств до взлома магазина, но не может услышать собственный голос. Ужом вползает страх, оставаться навечно без зрения журналистка не планирует. И, одновременно с этим, злость. Силенцио?! Женщина запомнит ту сволочь, что не дала ей оставить последнее слово, ибо позволено не давать обложить противника прекрасной благородной речью рабочего района лишь нескольким человекам, в число которых эти ночные прохожие не входят. Слушает, как другой маг ругается на русском, говорит непонятное слово – кажется, им Пожиратели отмечают места, где проходила их гулянка – шаги третьего, взрыв полицейской машины и два хлопка аппарации.
Господа без масок телепортируются, уже не видя, как на взорвавшуюся машину наехала другая, а через минуту, на месте темномагической активности появляется, будто запоздавший спортсмен к финишу, отряд авроров, которым остается любоваться на метку в небе, ошарашенных «бобби», тройку трупов и ищущую сумку женщину.
- Мисс, - кто-то из магической полиции подал аксессуар, на что женщина благодарно кивнула, нашарила в сумочке палочку и показала ту магам. А то обливиэйтят по самую макушку; у волшебников разговор с не-магами короткий.
Фиона сидит посреди улицы, с нескрываемым удивлением и не понимает, что это вообще было, и почему ей оставили память и жизнь. Совершенно не догадывается, что спасибо нужно говорить первому разговору с её неофициальным работодателем, однако неприятное подозрение вползает в голову и женщина запрещает себе размышлять на эту тему. Не сегодня. На анализ, сплетение ниточек и разбор мозаики совершенно не хватает душевных сил. Воспоминания, которые не сотрутся алкоголем или временем, будут возвращаться, пусть даже и поблекнут по сравнению с тем, что им придется увидеть в будущем. Грядет война, буря, к которой она, как и знала, оказалась не готова, и сильно сомневалась, что такого опытного боевика, Рудольфуса, можно остановить слизнями или щекоткой.
Женский голос спросил о состоянии, однако, заметив, что потерпевшая немая, предлагает обратиться в Мунго. Фиона, чуть помедлив, кивнула головой – соглашаясь. В магбольнице можно было послать сову к Яэль, супругам Доулсон или семье Фарли с просьбой присмотреть за Мэрил, которая будет волноваться, если мама не позвонит ей вечером.
Да последний же враг истребится – смерть.
У Великобритании долгая память.
У Фионы Макгрегор она не менее долгая. И припомнит она все: и Антонину Долохову, и Рудольфусу Лестрейнджу и тем шагам, хозяина которых она не слышала и не видела. Его она запомнит тоже. Всем придется платить по счетам их.
И ей самой счета не избежать.
Вы здесь » 1995: Voldemort rises! Can you believe in that? » Завершенные эпизоды (1991 - 1995) » Persona non grata (13 декабря 1995)
