[AVA]http://s3.uploads.ru/Hu8n9.png[/AVA]

Беллатрикс не просто так спрашивает о сроке - как женщина, Элизабет легко это угадывает по самому ее тону, по взгляду. От этого становится не по себе, но что бы там ни случилось - а судя по всему, таки случилось когда-то - вины Элизабет в этом нет. Ни ее, ни ее ребенка. И вероятнее всего, вины Баста тоже нет, иначе эта ведьма вряд ли бы с ней церемонилась. А если отбросить все лишнее, их разговор можно назвать именно так.
Свойственно ли полукровкам любить? Этот вопрос Элизабет игнорирует, она вообще старается не отвечать на заведомо провокационные, едва ли не глупые вопросы. Чего добивается Беллатрикс? Чтобы она с ней спорила? Вступила в диалог, спровоцировала ее? Нет, спасибо, она умеет держать язык за зубами, когда это требуется. Потому просто мрачно взглядывает на нее, но молчит.
Пока речь не заходит о магии.
- Я целитель. И я создала зелье, которого помогло вашему мужу не выдать аврорам информацию о вашем же местонахождении, - Элизабет кривит губы, отводит взгляд.
Меньше всего ей нужна благодарность этой женщины, но уровень ее магических способностей та могла бы оценить и без пояснений. Для такой опытной ведьмы даже полминуты сопротивления со стороны Элизабет должны были сказать о степени ее подготовки и магических навыков. Опять провокация? Или ей просто интересно, чем она заслужила внимание Баста? Что ж, здесь Элизабет и сама толком не знает ответ. Но почему-то считает, что с ее умением держать в руках палочку это мало связано. Скорее, с тортами, фанатичными представлениями о дружбе и ее подчеркнутой "нормальностью", которой Басту, как сейчас Элизабет может заметить, отчаянно не хватало.
Очередное приближение Беллатрисы Элизабет встречает стойко, хотя инстинкты требуют выставить щиты и убраться подальше. Но у нее нет палочки, а быть "умницей" сейчас рациональнее. Рациональнее - так сказал бы Баст. Нужно терпеть. И ждать.
Элизабет пристально следит за Беллатрисой, отмечает какую-то дерганность, поджатые губы, что плохо сочетается с созданием иллюзии спокойствия и уверенности в себе, которую та создает с помощью своей кошачьей грации и показной небрежности в жестах и словах. Ее что-то беспокоит, что-то ее терзает, и Элизабет в какой-то момент даже испытывает сожаление и сочувствие к этой женщине. Элизабет это свойственно - она вообще любит людей. Но низ живота отзывается ноющей болью, и это - заложенный самой природой страх за свое дитя - перекрывает все остальные чувства.
Повязка вдруг душит Элизабет, она хватает ртом воздух, цепляется пальцами в плотную ткань - но хватка ослабевает. Она хочет спросить, как долго все это будет продолжаться, ей плевать уже на все, кроме желания уйти любой ценой - по телу идут волны дрожи, организм требует заботы о своем сокровище, и страх перекрывает для Элизабет все остальное.
Но спросить она не успевает - Беллатриса направляет на нее палочку и в следующее мгновение Элизабет засыпает.

Ее будто обливают ледяной водой, сталкивают с обрыва - Элизабет распахивает глаза и не сразу может контролировать расслабленное тело. Руки Баста не дают ей упасть, она цепляется за него, выдыхает шумно.
Ночь обволакивает влажной прохладой, они все еще на том пустыре. В свете фонаря Баст выглядит бледным и страшным, точно единственный уцелевший на поле брани. Элизабет неуверенно кивает, опускает голову, прислушивается к себе.
- В порядке, - ничего подобного, конечно, но сейчас нет времени на долгие разговоры о самочувствии. Она займется этим, когда они окажутся вдали отсюда. Желательно, как можно дальше.
Беллатриса все еще здесь, сколько она пропустила, Элизабет не знает.
Ей тяжело дышать, в висках стучит, а в голове плотный туман, как после приема экспериментальных зелий. Ей плохо, если честно, и долго она здесь не протянет.
- Нам нужно домой, - говорит тихо-тихо, чтобы ее слышал только Баст.

Та забота, которой окружает Рабастан свою избранницу омерзительна. Беллатрикс никогда не испытывала подобного в свой адрес, и, не смотря на злость и отвращение, она чувствует зависть. Настоящую зависть, только никогда в этом не признается.
Молчит, ожидая от Рабастана ответов на свои вопросы, а когда тот начинает говорить, лишь поджимает губы.
Она не видит реакции Нэльсон, вообще не смотрит на эту полукровку, забывая о ее присутствии.
Ребенок не выжил, Беллатриса подсознательно всегда знала это, чувствовала, что забыла что-то очень важное. Именно поэтому она то так ненавидела детей, то ощущала, как с трепетом сжимается сердце, едва смотрела на них. Даже тогда... в доме Лонгботтомов.
Картинка складывается. То, что пожирательница не помнит, проговаривает Рабастан.
Виноват Рудольфус.
Рудольфус просил, Милорд сам стирал ей память.
В голове тот час же всплывают картинки той последней ночи октября. Самайн. А ведь она всегда ненавидела этот праздник.
Когда Рабастан, наконец, замолкает, подходит ближе, Беллатрикс наоборот отступает назад, смотрит на него невидящим взглядом, а затем и вовсе отворачивается.
Ей нужно время, чтобы окончательно осознать свое прошлое. Пока не принять, лишь осознать.
Чувства нахлынывают на нее волнами. Ненависть, злость, разочарование, отчаяние и даже боль. Слишком сложно справится сразу, лучше бы она никогда об этом не вспоминала.
Ей удается не заплакать, да и внешне она старается сохранить спокойствие, будто они о погоде говорили, только голос предательски срывается, когда она поворачивается и произносит, кивая на Элизабет:
- Пусть он тоже будет Родериком, слышишь, Рабастан? - называет его полным именем, не сокращая - Обещай немедленно.
И когда тот произносит клятву Волшебника, почему-то соглашаясь и даже не возражая, Беллатриса лишь молча кивает.
- Я тебя отпускаю. Катитесь к дракклам - произносит она хрипло, а затем аппарирует, ни с кем не прощаясь.
Пусть с ним разбирается глава рода.
А ей нужно время, чтобы придти в себя, а затем уже найти Рудольфуса.
Сейчас судьба этой полукровки ее больше не интересует. Пусть Баст якшается с ней, сколько влезет.
Он заслужил.

Отредактировано Bellatrix Lestrange (17 ноября, 2015г. 22:56)

[AVA]http://s3.uploads.ru/Hu8n9.png[/AVA]

Просьба - скорее требование - Беллатрисы о клятве заставляет Элизабет взглянуть на нее, нахмуриться. Она испытывает противоречивые чувства по этому поводу, но если такова цена их "свободы" - она согласна. Этот ребенок не может быть связан с Лестрейнджами больше, чем он связан с ними уже, так почему бы и нет.
Тем более после того, что она узнала.
И если честно, она готова на все, лишь бы уйти.
Когда Беллатриса аппарирует, Элизабет вдруг чувствует, как у нее подкашиваются ноги - видимо, только присутствие ведьмы давало ей какие-то силы не потерять лицо в ее глазах. Доказать, что она сильная и достойна - чего бы там по ее мнению она ни должна быть достойна.
Баст обнимает ее, задает какие-то вопросы, но у Элизабет нет сил на ответ - она едва держится на краю сознания, предательская слабость разливается по телу удушливой волной.
В квартире все так же пахнет чабрецом, и этот аромат ассоциируется у нее со спокойствием, домом. Дом - как будто она может чувствовать себя здесь полностью защищенной. Как будто захоти сюда явиться Рудольфус или Беллатриса, у них бы не вышло. Но они не придут, и потому Элизабет утыкается носом в нескольких плюшевых барсуков, подминает под себя платье.
Баст куда-то исчезает на пару минут, Элизабет не беспокоится - помнит о палочке. Странно, но помнит, думает о ней. Лучше уж думать о палочке, чем обо всем остальном.
Когда Баст возвращается, она чуть приподнимается на локтях, качает головой.
- Не нужно беспокоить Эмму, - ей не хочется сегодня видеть даже ее, свою лучшую подругу, никого, кроме него. Кажется, в ближайшее время она вообще не захочет выходить из дома и с кем-то разговаривать. - Зелье... Я не знаю...
Ей ничего не приходит в голову, потому что она толком не может понять, что именно с ней происходит. Будь она магглом, выпила бы успокоительное, наверное. Но таблетки ей сейчас противопоказаны, да и с тем, какие зелья не навредят ребенку, она толком не разобралась. Стандартных, которые прописаны в учебниках Мунго, в ее доме нет, а в свои зелья Элизабет предпочитает добавлять сильнодействующие ингредиенты.
Попытка Баста пошутить вызывает у Элизабет ступор. Повязка на шее как будто снова начинает ее душить, и она палочкой заставляет ее исчезнуть. Усаживается прямее, проводит пальцами по тонкому порезу.
- Моя мать никогда не должна узнать обо всем этом, - отзывается каким-то механическим голосом, как будто это и так не ясно. - Моей семье вообще стоит поменьше знать.
Эта мысль делает все только хуже - для Элизабет, поддерживающей с родственниками близкие и теплые отношения, это будет сложно.
Милые Нэльсоны, до сих пор по-доброму приглашающие Эрона на семейные торжества. Вряд ли Элизабет хоть когда-нибудь позволит им встретиться с Лестрейнджами. И дело не только в сложностях с матерью.
У нее до сих пор туман в голове и руки немного дрожат. Это похоже на лихорадку - полное ощущение невозможности двигаться, говорить, даже думать. Она чувствует себя больной и мертвецки усталой. Но одного взгляда на Баста хватает, чтобы Элизабет немного подсобралась.
- Мне нужно привести тебя в порядок, - говорит она бесцветно, но тон не подразумевает сопротивления, - у тебя нос сломан. Снова.
Палочка послушно скользит в пальцах, будто соскучилась. Элизабет кладет одну ладонь на плечо Баста, вторую подносит к его лицу, прищуривается. Она могла бы сделать это осторожнее, наверное, но в действиях только профессиональное, будто он на приеме в Мунго. Несколькими заклинаниями стирает кровь с лица, убирает ссадины, заживляет разбитую губу. Опускает палочку, когда перестает видеть - перед глазами пелена, приходится зажмуриться, переждать.
Наверное, в целом это можно назвать удачным исходом - они оба живы, их отпустили по доброй воле, их отношениям и ребенку дали шанс.
Но от этой мысли Элизабет еще больше выть хочет.
Она порывисто встает с дивана, делает несколько шагов вперед, запрокидывает голову. Ей хочется рыдать, как детстве - самозабвенно, свернувшись в клубок, до того, как слез больше не останется. Но слезы не идут, встают комом в горле, мешают дышать.
- Не хочу, не хочу больше всего этого, - произносит почти зло, хлестко проводит палочкой вдоль платья, выбирается из него, точно из кокона, резким взмахом призывает к себе привычную длинную футболку, доходящую ей почти до колен. - Я должна быть рада, Баст? Я должна быть рада сейчас?
Элизабет поворачивается к нему, смотрит пристально, почти с вызовом. Машет головой, отрицая какие-то мысли в своей голове, не соглашаясь с ними, не желая соглашаться.
- Ну, мы решили проблему с твоим братом? С ней вроде как решили, а с ним, с ним что? - она почти кричит на него, хотя позволяла себе это всего однажды - в том самом лесу в декабре. - Я надеюсь, теперь со свадьбой торопиться не нужно.
"Потому что я не уверена, что вообще хочу эту свадьбу", - совершенно невероятная мысль сверлит сознание, и Элизабет резко отворачивается, злится на себя за эту мысль.
Причем здесь Баст, боже мой. Разве он не сделал все возможное, чтобы защитить ее, и чтобы все было правильно. Просто в его ситуации гораздо сложнее усидеть на двух стульях сразу.
Что ее напугало - действительно напугало - так это его похожесть на них. Несмотря на всю кажущуюся пропасть между Бастом и его чокнутой семейкой, Элизабет не могла этого не заметить - они похожи, кошмарно похожи, он - один из них.
Ей казалось, что она свыклась с этой мыслью, почти смирилась, даже стыдливо примеривала на себя его фамилию - о Мэрлин! - и теперь слышала гаденькие смешки в голове, точно ее самообман изначально был нелеп.
Так и есть, так ведь и есть. Все, что она знает о Лестрейнджах, включает и его - Баста, Рабастана - в эту цепочку. Холл, Метка, Лонгботтомы, Азкабан - это все у них общее. Насколько он на самом деле "другой", насколько лучше этих людей, от которых Элизабет хочется сбежать на край света?
- Что это было за место? Этот пустырь, чем он примечателен? - Беллатриса так и не ответила на этот вопрос, но отчего-то кажется ей важным, значительным. Или она просто хочет забить свою голову чем угодно, лишь бы не думать о потерянных детях и безумии, таком характерном для всех этих Лестрейнджей.

[AVA]http://s3.uploads.ru/Hu8n9.png[/AVA]

Она мрачно дергает головой, когда Баст говорит ей - приказывает - сесть. Остается на месте, не желая подчиняться, не желая показывать, что хотела бы - но уж точно не до того, как он ответит на ее вопросы.
Это кажется абсурдом - Элизабет привыкла быть с ним мягкой, привыкла прислушиваться, привыкла - о да - искать оправдания. Но сейчас он кажется ей совсем не тем человеком, которого она так долго ждала. Как будто спали последние иллюзии - последние ниточки, связывающие его с Бастом Гриффитом. Они разорваны, и она будто в западне, не узнает его рядом с собой.
Не узнает себя рядом с ним.
Но зато узнает его суховатые ладони на своих запястьях, и потому идет за ним к дивану, садится, смотрит ему в лицо.
Он говорит, что счастлив тому, как все закончилось. Элизабет вспоминает, что еще несколько часов назад она мечтала услышать от него это "счастлив". Мечтала и боялась не услышать, боялась никогда не услышать.
Но он счастлив. Впрочем, немного по другому поводу. Совсем по другому.
Элизабет поджимает губы и отводит взгляд, но слушает, хотя ее так и подмывает вновь вскочить с дивана, как будто внутри растет что-то вроде маленького солнца, которое вот-вот готово взорваться сверхновой.
Рудольфус дал согласие. Смогу защитить. Не принимай близко.
Элизабет едва глаза не закатывает на этих словах - она и сама мастерица наплести побольше, лишь бы успокоить и уверить, что все на самом деле лучше, чем кажется.
Не лучше - она устала себя обманывать. Да и он вроде бы уже давно перестал сглаживать углы. С чего бы это снова? Она как-то привела его в бешенство фразой "чем я лучше других?", но с тех пор Баст больше не был замечен в поблажках, и сейчас не время к ним возвращаться. Да и какой смысл - она все видела, а не верить своим глазам Элизабет не привыкла.
Он на самом деле уверен, что все в порядке. Элизабет напрягается уже на этих словах, но дальше все идет еще хуже.
Она принадлежит роду? Принадлежит?!
Элизабет вспыхивает, пытается вырваться, спугивает подкравшегося было Джекилла. Баст на этот раз готов - хватает ее, тянет к себе, не оставляет шанса сбежать.
Начинает рассказывать что-то громко и напористо, как будто знает, что именно она хочет сказать.
В его руках Элизабет немного успокаивается - немного, но этого хватает, чтобы, стиснув до боли зубы, все-таки не произнести эту фразу.
Я не хочу принадлежать твоему роду - кажется, это ясно и без слов. Но произнести это, значит, буквально, расписаться в своем нежелании быть с ним, потому что - как она сегодня убедилась - он принадлежит этому роду полностью, до последней капли, и весьма самонадеянно было думать, что это не так.
Это просто маленький парадокс - она не хочет принадлежать этому роду, но хочет принадлежать ему, который принадлежит своему роду.
Ироничность этой мысли заставляет Элизабет кривить губы, с усилием заставлять себя прислушиваться к его словам. Первую часть она почти пропустила, и сначала не может сориентироваться, о чем речь, а затем хмурится, удивленно вскидывает брови.
Он серьезно? Серьезно считает достижением то, что эта женщина не бросила его одного непонятно где, после того, как сама же туда и затащила? Несовершеннолетнего мальчишку, который просто хотел ей помочь немного развеяться? Он на полном серьезе благодарен ей за это?
На этот раз ей не хочется вырываться - эта история как будто отрезвляет Элизабет, обливает ледяной водой, помогает собраться. Она выдыхает, опускает напряженные плечи, прикрывает глаза.
Он это всерьез - и что тут еще объяснять.
Они как будто из разных миров, и как будто эти миры из разных комиксных вселенных, не имеют точек соприкосновения, не имеют ничего общего. Она никогда не поймет его до конца - никогда, и с этим можно только смириться.
Баст замолкает, ослабляет свою хватку, но рук не убирает - как будто проверяет, не попытается ли она снова сорваться с цепи, почувствовав провисший поводок. Нет, она не станет.
- Ясно, - отвечает тускло, отворачивается, размышляя над его "уже поздно". - Уживусь как-нибудь.
Поздно что-то менять, поздно передумывать - да она и не стала бы, конечно. Дело не в ребенке, она и без этого уже не смогла бы от него отказаться. Лестрейндж или нет, увы, это ничего не меняет.
- Я не боюсь ее, - говорит, отсаживаясь, складывает руки на груди. - Я боялась за ребенка, но теперь и за него не боюсь.
В гостиной темно, и Элизабет это нравится. Ей почему-то не хочется видеть сейчас лицо Баста.
Мистер Бингли усаживается ей на колени, укладывает свой необъятный рыжий хвост, урчит, вынуждая почесать его за ухом.
Ее бесит, что Баст все сводит к страху. Как будто это вообще так уж важно - насколько она боится его брата и его жену. Как будто в этом проблема. Не может же он думать, что это действительно так.
Ей даже плевать на их мнение относительно статуса ее крови - "а полукровки что, умеют любить?" - даже не смешно. Вот уж действительно большой вопрос, как на этот счет у чистокровных - пока что все указывает, что именно у них проблемы по этой части. Но Элизабет и здесь плевать, она в чужие жизни не лезет.
Больше всего ее волнует сам этот род, который к ужасу самой Элизабет не вызывает у нее ничего, кроме отрицания. За исключением, может быть, только их осеннего парка, который и то теряет свою сказочную прелесть. Ей начинает казаться, что ее ребенок заранее обречен - как будто кровь может определять судьбу.
Может, впрочем, она просто под впечатлением от всего произошедшего, и скоро сможет рассуждать более здраво. Но есть кое-что, в чем она уже уверена полностью, и здесь ее мнение не изменится.
- Я не хочу пересекаться с ними. Не хочу, чтобы они вмешивались в воспитание ребенка.
Ей даже обсуждать это не хочется, потому Элизабет сразу переводит тему.
- То ты говоришь, что нам нужно срочно пожениться, теперь оказывается, что свадьба - формальность. Определись, наконец. Не хочу больше таких неожиданностей, как сегодня.

[AVA]http://s3.uploads.ru/Hu8n9.png[/AVA]

Пока Баст молчит, Элизабет запирает на сотню замков свое раздражение - его слишком много в ней, недопустимо много. Она не такая, она не привыкла к этим дырам внутри себя, из-за них она чувствует себя пустой и как будто мертвой. Рядом с ним ей всегда хотелось жить еще ярче, и это противоречие заставляет Элизабет околачиваться на краю неминуемой депрессии или как бы там назвали все это магглы.
Магглы - то есть, люди, такие, как она. Ей гораздо легче размышлять о депрессии, комик-конах и пробках на дорогах Лондона, чем о ритуалах и родовом долге. Рудольфус с пренебрежением спросил у Баста, зачем тот притащил ее в парк Холла, и может быть, Элизабет нужно чувствовать себя оскорбленной за приведенную характеристику, но она почти горда - пусть зовет магглом, ничего страшного. Ничего страшного, и он сам это подтвердил, раз дал согласие на их брак. Так к чему же тогда все эти намеки на ее неполноценность, как будто они сами представляют из себя что-то большее, чем остатки былой славы, набор бесполезных традиций и красивую фамилию. Это противоречие особенно остро чувствовалось в тихом парке Холла с его разрушенным поместьем и заросшими дорожками, и уж тем более бросалось в глаза, когда братья затеяли эту свою совершенно маггловскую драку. Хороши чистокровные, ничего не скажешь.
Впрочем, раздражение по поводу этой семейки не дает Элизабет необходимого успокоения - она вообще не умеет выгадывать пользу из негативных эмоций. И потому с трудом, но все-таки отбрасывает и эти мысли, переключаясь на слова Баста.
Закатывает глаза, неслышно фыркает, заставляя Мистера Бингли недовольно дернуть усами. Черт ногу сломит в этих их родовых штучках: родовая магия принимает ребенка, но мать этого ребенка не учитывает, прелесть какая. Она как бы существует, но и не существует, этакая колба, временная камера хранения наследника рода. А ведь Баст рассказывал, что в его роду к женщинам еще адекватно относились. Хотя судя по Рудольфусу, сказать об этом сложно.
Баст встает с дивана, прохаживается по гостиной, наводит подобие порядка. Наверное, ему неуютно, когда вещи валяются на полу, это сбивает с толку, перечеркивает привычный этому месту уют. Элизабет может это понять, и ей даже как-то неожиданно легче становится, когда платье и его мантия аккуратно убраны на спинку стула.
Сейчас, хоть она видит его только очертанием в темной комнате, он больше напоминает Баста Гриффита, и это приносит свой эффект - Элизабет почти расслабляется, делает глубокий вдох, склоняет голову к плечу.
Да, она помнит про эту клятву. Еще бы не помнить: в декабре она произвела на нее не меньшее впечатление, чем его возвращение и намерение Рудольфуса его женить. Клятва препротивненькая, и хоть что-то странное в поведении этих двоих до сих пор вызывает у Элизабет чувство противоречия, подозревать Баста в желании приступить к ее исполнению было бы смешно. Пожалуй, Элизабет вообще слабо себе представляет двух настолько разных женщин, как она и Беллатрикс Лестрейндж, а ведь у них уже подсобралось несколько точек соприкосновения. Но даже они не сделали их ближе - даже как будто бы пропасть стала только шире.
Она молчит, не желая отвечать очередным "ясно", которое сейчас уже прозвучало бы грубовато. Сейчас она уже не хочет говорить так резко, отчасти ей даже становится неловко за свой небольшой срыв несколькими минутами ранее.
Баст идет на кухню, Элизабет зачем-то кивает на его слова о чайнике - кивает запоздало, когда тот уже клацает выключателем. Приходится чуть зажмурить глаза - яркий свет льется в комнату, вырывает у ее темного царства клочок гостиной. Тени ползут по стенам, полам, почти добираются к ее ногам, как будто хотят утянуть подальше, туда, где ей останется только вырывать руки из его ладоней и говорить это свое "ясно".
От рассматривая узких лап тени от торшера Элизабет отвлекает голос Баста - тот вообще любит говорить с ней из кухни. Кухня - их маленький мирок, их собственный, который повидал достаточно, чтобы посоревноваться с ирландским коттеджем. А может, даже кое-где и переплюнул его - на кухне они обычно делятся самым сокровенным.
На тот раз происходит нечто схожее - Баст пытается объясниться, а не отмахивается словами, что все "теперь в порядке".
Сбежать? Нет, она совсем не хотела сбегать. Она вообще не знает, чего хотела. Наверное, просто оказалась неготова, что все произойдет так скоро, не сумела настроиться правильно. То, что рано или поздно эта встреча состоится, она догадывалась - предложение было принято, и пусть о сроках свадьбы они не говорили, когда-то эта тема все равно оказалась бы на повестке дня. Ребенок просто оказался катализатором.
Она сама в какой-то степени виновата, что все это пришлось решать в режиме форс-мажора - могла бы и предусмотреть. Это, конечно, мало успокаивает, но помогает немного собраться, выдохнуть.
После паузы Баст продолжает, и на этот раз ему удается ее немного удивить - это похоже на что-то вроде признания, которые она по пальцам может пересчитать за все их полтора года. Как кусочки паззла, эти фразы складываются в единую картинку, в собранную из ледяных кубиков "вечность". Элизабет улыбается, мягко спускает кота с колен, аккуратно обходит стороной изогнутые пальцы теней, замирает в дверном проеме, когда Баст зовет ее к чаю.
Кухня залита светом, теплом и ароматом свежесобранных трав. Она будто кожей чувствует этот свет, он как будто смывает с нее всю горечь, позволяет дышать полной грудью. Улыбаться.
- Никогда не заставляй Лестрейнджа делать выбор. Житейская мудрость от бабули, - Элизабет улыбается, отшатываясь от косяка, шагает прямо к нему в руки. - Я бы и не подумала, впрочем. Не когда дело касается семьи.
Закрывает глаза, трется щекой о его грудь, точно ласковая кошка. Чабрец щекочет ноздри, запах плотный, насыщенный, будто они стоят посреди цветущего луга. Элизабет закутывается в его объятья как в теплый плед, и это самое уютное чувство, что только можно представить.
- Я люблю тебя, Баст.
В отличие от него, ей не так сложно говорить о таких вещах - но этот его вечный ступор ей даже нравится. И потому, чтобы не ставить его в неловкое положение необходимостью ответа, Элизабет поднимается на носки, мягко его целует и берет в руки кружку.
- У меня есть один хороший знакомый, мистер Мэнли, он занимается всеми этими обрядами, церемониями. Когда-то обещал сделать мне скидку на второй брак, - Элизабет усмехается, дует на чай. - У него есть все лицензии и одобрение Министерства, а еще он мне должен кое-что, так что твоя фамилия, думаю, проблемой не будет. Полагаю, он даже может позаботиться о том, чтобы в официальных бумагах мы проходили под фамилией Гриффит, во всяком случае, как-то раз он хвастался чем-то подобным.
Второй рукой Элизабет берет ладонь Баста, переплетает их пальцы в лучших традициях этой кухни. Смотрит пристально, улыбается.
- Поверить не могу, что все это происходит. У Брайана будет истерика, про бабушку даже думать не хочу. И мне нужно как можно скорее рассказать все маме. Выполним норму семейных скандалов на год вперед.