1995: Voldemort rises! Can you believe in that? |
Добро пожаловать на литературную форумную ролевую игру по произведениям Джоан Роулинг «Гарри Поттер».
Название ролевого проекта: RISE Рейтинг: R Система игры: эпизодическая Время действия: 1996 год Возрождение Тёмного Лорда. |
КОЛОНКА НОВОСТЕЙ
|
Очередность постов в сюжетных эпизодах |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » 1995: Voldemort rises! Can you believe in that? » Завершенные эпизоды (альтернативные истории) » Булочки с корицей.
Similis simili gaudet - и Бэтси Нэльсон зря об этом забывает. Пятнистые с пятнистыми, полосатые с полосатыми. Однако иногда не так уж просто понять, кто ты сам - пятнистый или полосатый. И помощь Рабастана Лестрейнджа может быть очень кстати.
1997, май.
Маггловский парк и понеслась.
[AVA]http://s6.uploads.ru/tVqwF.jpg[/AVA]
Люди - или не совсем люди - шепчут ей что-то со всех сторон. Их десятки, сотни, она не может разобрать и слова.
Так с ней уже было, она уже слышала их шепот, и иногда он все еще звучит эхом в моменты пробуждения. Наверное, последствия ритуала.
Которого из?
Элизабет открывает глаза неохотно, с усилием - она очень устала, а усталое сознание с большим трудом реагирует даже на насильное пробуждение. Она ощущает Эннервейт почти болезненно, а голоса в голове становятся громче, злее, как будто чувствуют, что их прогоняют.
Вместо гула ветра и шелеста листьев она слышит спокойную, почти уютную тишину собственной квартиры. Это даже лучше, значит, им не пришлось уходить из-за внезапного налета авроров. Значит, они ушли сами. Значит, их отпустили.
Эта мысль вытягивает из сна не хуже заклинания - Элизабет открывает глаза и чуть откашливается, будто в горле пересохло. Пробегается взглядом по неясным очертаниям квартиры - в комнате темно - и лицу Баста.
Ей жарко и холодно одновременно, а голоса все звучат и звучат, это теперь надолго, пока они не утихнут или пока она не перестанет обращать на них внимания.
Вопросы Баста вклиниваются в этот поток глухого шепота, растворяются в нем, но его голос она легко отличает от прочих.
Наверное, время пришло. Она обещала рассказать - на кухне в Ирландии. Когда-нибудь. Но обещала.
Сейчас, когда она отказалась от столь соблазнительного своей простотой ухода в мир магглов, когда вокруг все так и веет опасностью и близостью перемен, ее связь с Бастом становится как будто физически ощутимой. Особенно теперь - когда они в очередной раз обмениваются своими долгами, перемешивают их как колоду карт, раздают, не глядя. Как будто у них одна колода на двоих и не имеет значения, кому достанутся старшие карты. Эта мысль, совершенно абсурдная, успокаивает Элизабет, как будто дает ей право не таить от него ни единой мысли.
Как будто она говорит сама с собой.
- Я не знаю, какие ритуалы он проводил. Он не очень любит ритуалы вообще-то. Не любил, когда мы были в браке, - Элизабет упирается взглядом в одну точку и говорит тихо, не скрашивая голос эмоциями, - но он многому научился с тех пор. Мы много раз встречались, пока ты был в Азкабане. Его отец не долго был Министром, но за это время успел приобрести хорошие связи именно в тюрьме, и все эти попытки расширить права дементоров... Эрон мог повлиять на происходящее там, если бы захотел. Он так говорил, а я не хотела проверять, насколько это правда. Он вызывал меня к себе, когда появлялись какие-то новости, делился ими. Что-то вроде еще одной услуги за отдельную плату.
Элизабет на какое-то время замолкает, затем продолжает еще более ровным тоном.
- Но за это я расплатилась полностью, уже не важно. Он несколько раз предлагал мне устроить ваш побег, если я соглашусь на частичный Обливиэйт и снова стану его женой. Обливиэйт, конечно, должен был касаться тебя, чтобы у меня не осталось никаких воспоминаний о тебе, чтобы если ты появишься - я в панике вызывала авроров. Он даже обещал предупредить тебя об этом. Иногда я думала согласиться. Он, наверное, чувствовал, что я склоняюсь к этому варианту, потому не слишком давил. Знаю, что охрана вашего блока была заранее ослаблена. И что дементоров почти не выпускали. Не знаю, впрочем, причастен ли сам Эрон к вашему побегу, думаю, что нет, разве что его подготовка сыграла роль для вашего успеха. Когда вы сбежали, я не находила себе места, ждала тебя, чтобы предупредить об Эроне. Но он пришел раньше, конечно. Гораздо раньше тебя.
Элизабет снова замолкает, задумчиво водит пальцем по обивке дивана. Коты притихли, но все здесь, в гостиной, не уходит даже пугливый Кай.
- Он был страшно зол, и вот тогда пришло время ритуала. Боюсь, здесь я подсказать не могу - так и не вычислила, что это было, я была без сознания почти все время. Знаю только, что мне ни в коем случае нельзя принимать Метку, но это даже смешно, как будто я бы в здравом уме пошла на это, - Элизабет усмехается, кривит губы в раздражении. - Впрочем, есть кое-что по части ритуала. Когда я пришла в себя, он сказал, что ты остался жив в Азкабане только потому что он этого захотел. Вроде как был момент, когда это решение лежало только на нем, уж не знаю, с чем связано. И он решил сохранить тебе жизнь, тем самым сделав тебя должным перед ним. И вот этот кровный долг, как мне кажется, он и переложил тогда на меня. Я не знаю, насколько это серьезно у чистокровных, но в моем случае это предполагало крайнюю лояльность и, насколько я поняла, брак через какое-то время. Что-то вроде "жена отдает свою жизнь в руки супруга" или что-то в этом духе. Он не посвящал меня в детали, но из его полунамеков я сделала именно такой вывод. Уже озвучивала тебе это в декабре, кажется. Если он снимет этот долг с меня, значит, теперь ты будешь должен ему жизнь. Я вообще не уверена, что это и не было его конечной целью в итоге. Знаешь, не думаю, что он до такой степени хочет вернуть меня в статус своей жены, чтобы так рисковать. Он вообще не рискует без необходимости.
Элизабет снова замолкает, протягивает руку от подошедшему Мистеру Бингли. Кот впервые делает вид, что ему безразлично присутствие Баста, мягко урчит, подставляя шею.
- Я думаю, поэтому он и не настаивал на браке. Вроде как откладывал это, давал мне время. Никуда не спешил. Я добилась отсрочки и самостоятельно - пригрозила, что раскрою некоторые моменты из нашего прошлого, если он станет лезть в мою жизнь слишком часто. Он, конечно, рассмеялся и сказал, что его слово против моего - женщины, подозреваемой в связи с Пожирателем, будет достаточно, чтобы дело закрыли. И все же он дал мне относительную свободу, ни разу не тронул Криса, сказал, вроде как, развлекаться, пока есть время. Он все ждал, что ты появишься где-то рядом со мной, но я показывала, что мне и так неплохо живется. Даже подумывала принять предложение Криса. Но это было слишком рискованно, мало ли, как бы он отреагировал. Или ты. Не знаю даже, о чем я думала больше. В любом случае, он все равно узнал, что мы поддерживаем связь, видимо, кто-то сообщил о моем патронусе или еще что, не знаю даже. Этого ему хватило, чтобы напомнить о себе и моих долгах сегодня. Не думаю, что он остался недоволен нашей встречей.
Мистер Бингли запрыгивает на диван, забирается на спинку, свешивает хвост. Элизабет закрывает глаза, молчит какое-то время.
- Он взял меня силой однажды. Когда мы только закончили Хогвартс. Не знаю, что нашло на него, через время он объяснил, что хотел этим закрепить свои права на меня. Брайан пришел тогда так не вовремя. Я всю жизнь думала, что простила его сама, потому что любила, потому что он стоя на коленях просил прощения, говорил, что в голове что-то помутилось. И я не жалела, что простила. Но этого не было, знаешь. Он просто подправил мне воспоминания, потом Брайану, а потом уже я с ним возилась. С уже смягченным вариантом. Потому что понять, как можно простить даже этот поделенный на два случай, Брайан не мог, а я уже тогда немного боялась Эрона, и того, что он может отрезать меня от семьи, если та будет против него. А еще я ждала ребенка. Ребенок вне брака и в столь юном возрасте большая помеха для головокружительной карьеры в Министерстве. Наверное, я не должна была жалеть. Эрон не жалел. Эрону стоило больших усилий сделать все тихо. Больших усилий.
Элизабет кусает губы и прищуривается, привстает на локтях, садится, смахивая волосы с лица.
- Вернуть меня как свою жену - в том числе способ обезопасить от раскрытия некоторых нелицеприятных моментов, как ты понимаешь. Дело давно не в любви, если вообще когда-то было в ней. Он всегда думает наперед. Если с ним что-то случится, о моей связи с тобой станет известно в Министерстве, в том числе о зелье в Азкабане. Наверняка, есть что-то еще. Пожалуйста, Баст, я не хочу, чтобы ты вмешивался во все это. Давай отменим ваш договор. Я слишком втянута во все это и не верю, что он действительно меня когда-либо по-настоящему отпустит. Оставь это мне, Баст. Я справлюсь. Справлялась же раньше.
Чего он ждал на самом деле - хороший вопрос. Наверное, чего-то более конкретного. Менее болезненного.
Не такого жуткого.
И уж точно не таким спокойным, едва слышным тоном.
От этого тона ему кажется, что все еще хуже - привыкнув к эмоционально нестабильному Рудольфусу, к вспышкам Беллатрикс, к категоричному отцу, Рабастану крайней сложно примириться с тем, что он слышит. Но приходится.
А рассказ ведьмы не то что бы наполнен драматичными подробностями - о части он догадывался, часть понял сегодня - просто рассказ о том, кто преследует свои цели и не собирается останавливаться.
И когда Элизабет замолкает в первый раз, поглаживает кота, Лестрейндж думает, что рассказ окончен. Что его самой большой проблемой является долг жизни.
Ошибается.
И со следующей же фразой ведьмы замирает у дивана, не желая слышать - не желая слушать.
Ледяная хватка, угнездившаяся на его затылке в кабинете Эрона Тафта, усиливается, перемещаясь на шею - даже одного воспоминания об Азкабане достаточно, чтобы майский вечер показался холодным, но на сей раз этот холод порожден не только воспоминаниями.
Каждое слово Бэтси Нэльсон становится ледяным гвоздем в крышке лестрейнджевского самообладания- если она может держать себя в руках, рассказывая о прошлом, то ему и тем более нужно сохранять спокойствие.
Для этого Лестрейндж пытается обдумать ситуацию с точки зрения рационализма - и жуткая ирония снова дает о себе знать: будь Элизабет Нэльсон чистокровной, это перед ней у Тафта был бы долг жизни в связи с тем, что он сделал. Но она всего лишь полукровка - так, вероятно, думал ее бывший муж.
Рабастан в целом знаком с такой точкой зрения - ну разумеется, знаком. Рудольфус достаточно ясно высказывал свое отношение к нечистокровным ведьмам, да, впрочем, сам факт насилия в браке для него не нов. И шокирующим быть не должен.
Лестрейндж бегло оценивает состояние ведьмы - она не кажется справляющейся. Но, драклл, она не казалась и не справляющейся.
Зато он, кажется, не справляется. Несмотря на то, что с тех событий, о которых рассказала ему ведьма, прошел не один год, у него ощущение, что все это произошло только что - насилие, ребенок... Против воли он чуть отодвигается от Элизабет, встает на ноги, не смотрит на диван. При мысли о том, что он позволял себе в отношении ведьмы, холодная когтистая лапа вонзается в желудок, кромсая внутренности. Он должен был лучше себя контролировать.
Если бы узнал обо всем раньше.
- Это исключено, - тускло отвечает он, когда может открыть рот и не задохнуться от переполняющих его чувств. - К тому же, это мой долг - и ты не должна была заключать с ним это соглашение.
Он резко замолкает, обрывая себя - не осуждать он должен, но и благодарить за подобную щедрость тоже не может. Попытайся он, и благодарность выплеснется ядом, отравляя и его, и Бэтси Нэльсон.
- Итак, позволь, я подведу итог, - отчужденно проговаривает Лестрейндж, концентрируясь на фактах и останавливаясь напротив дивана, избегая смотреть в глаза ведьме, которая так категорично отказывается от его помощи. Он убил бы Тафта и за меньшее - и как она может просить за него.
Как она могла.
- Значит, ты взяла на себя мой долг жизни? - уточняет он, хмурится. - Но это невозможно. Я не практикую ритуалы, но разбираюсь в них достаточно, чтобы знать, что без моей крови у вас ничего бы не...
Мать твою.
Его рубашка, в которой он был в лесу оборотней, вся пропитанная кровью. Он бросил ее в мусор, как Бэтси Нэльсон и велела. Его разодранное плечо - она накладывала чары и повязку.
Она по локоть в его крови - и редкий ритуал не определил бы это.
Она даже пробовала его кровь на вкус - да она могла бы наложить на него любые чары, если бы задалась этой целью. А вместо всего этого приняла на себя его долг жизни.
- Твою мать, - так же отстраненно проговаривает Лестрейндж, впервые за последние полчаса глядя прямо на Элизабет Нэльсон. Разглядывая ее, как невиданное ранее существо, которое нарушает своим существованием все законы логики.
Сглатывает, шугает кота и подходит ближе - хочет погладить по щеке, сказать, что все не так уж и страшно, но в последний момент опускает странно неуклюжую руку - дотронуться до нее выше его сил.
- Я поищу ритуалы, касающиеся долга жизни. Быть может, это обратимо.
Должно быть обратимо, или ему придется совершить невозможное.
- Я спрошу только один раз. - Он действительно не может не спросить. - О чем ты, твою мать, думала, когда соглашалась?
Резкая формулировка звучит странно контрастно слишком спокойному тону - настолько контрастно, что кот, меряющий Лестрейнджа мрачным взглядом от порога гостиной, недоуменно мяукает, не то соглашаясь с ним, не то отвечая вместо ведьмы.
[AVA]http://s6.uploads.ru/tVqwF.jpg[/AVA]
Она почти сразу жалеет, что все это рассказала - в голове проясняется, и теперь все эти мысли про карты и особенно сильную связь - Мэрлин, какой абсурд - кажутся Элизабет не достаточным аргументом. Она должна была молчать, как делала это до этого, молчать, тем самым замыкая круг на себе - она никому не рассказывала о тонкостях своих отношений с бывшим мужем. Тем более не должна была рассказывать Басту.
Элизабет трет щеки ладонями - лицо горит под ледяными пальцами. К ужасу примешивается чувство стыда и отвращения к самой себе, с которыми она обычно неплохо справляется. Но сейчас это не так просто.
Баст отшатывается, встает напротив. Говорит спокойно, точно они обсуждают очередное зелье.
Говорит, что отмена его соглашения с Эроном исключена. Элизабет не спорит - она вообще не хочет спорить с ним.
Она, кажется, и слова теперь не может ему сказать.
Есть вещи, которые навсегда должны оставаться в тайне, в стороне от других, так какого же драккла ты, Элизабет, сегодня так болтлива?
Она закусывает губу, опускает взгляд - надо же быть такой дурой.
- Я не знаю, взяла ли. Но это единственное объяснение, которое я смогла найти, - отвечает Элизабет на итог, который подводит Баст. Она хотела бы дать ему больше информации конкретно по этому вопросу, потому с таким рвением возвращается к произошедшему сегодня, а не много лет назад. Но увы, ничего серьезного добавить она не может.
О том, мог или нет Эрон провести этот ритуал, Элизабет тоже не знает - несмотря на увлечение ритуалистикой после того их с Бастом разговора в кондитерской, она все ее не слишком хорошо в этом разбирается.
Впрочем, Баст, кажется, ответ находит и сам. Смотрит на нее - впервые после того, как она закончила говорить.
Элизабет еле выдерживает этот взгляд, с трудом не отводит его, когда Баст делает шаг вперед и тянет к ней руку. Ей кажется, что это единственное, что ей нужно сейчас - чтобы он прикоснулся к ней, отогнал все эти гнетущие мысли.
Но Баст опускает руку - и Элизабет поджимает губы, отворачивается, как будто отвлеченная котом. Сглатывает подступивший к горлу комок.
Ей кажется, он вообще больше никогда ее не тронет.
Эрон хотел, чтобы она принадлежала только ему - наверное, это была верная тактика.
Вопрос Баста отчего-то заводит Элизабет: отчаяние переливается в злость, почти истерику. Ей приходится сцепить зубы, чтобы не выпустить демонов наружу.
Считает до пяти, расслабляется.
Она научилась за эти месяцы кое-чему. Например, не требовать ничего и не ждать.
Просто нужно вспомнить, как это делается.
- Я думала о тебе. О том, чтобы ты не провел остаток жизни в Азкабане, - Элизабет встает с дивана, идет на кухню. - Друзья думают друг о друге. Это нормально.
Ставит чайник, успокаивается. Ну вот, они вернулись к той точке, к которой всегда возвращаются.
Они друзья, и все снова неумолимо к этому сводится.
Друзья. Не больше. Но и не меньше.
- Иди сюда, Баст, - Элизабет призывает к себе кружки из гостиной, всполаскивает, разливает ароматный чай. - Послушай, все будет хорошо. Даже если не получится найти способа обратить этот ритуал. Придумаем что-нибудь.
К ней постепенно, хоть и не так быстро, как она привыкла, возвращается прежняя уверенность и оптимизм, как будто все на самом деле не так уж плохо.
- Я тоже поищу что-нибудь в книгах, - говорит Элизабет, когда кружки уже на столе, а Мистер Бингли - на подоконнике. - Еще не вернула Эрону последнюю партию. Как иронично. Надеюсь, он не явится за ними прямо сейчас.
Наверное, с ее точки зрения все и правда просто - друзья, друзья, друзья.
Он провожает ее взглядом, а затем просто таращится в пустой дверной проем, ведущий из гостиной.
Если бы несколько месяцев назад он знал, чем обернется его просьба о зелье - стал бы он просить? Или предпочел бы рискнуть блоками на и без того рассыпающемся сознании? Рискнуть тем, чему служит последние двадцать лет?
Лестрейндж не знает, да и не зачем теоретизировать об этом - как бы то ни было, нет ни одного хроноворота, да и ни один бы не справился - слишком сильное изменение реальности вышло бы, исправь он то, что хочет исправить.
Во рту металлический привкус крови - он так сильно сжимает челюсти.
И все же ответ ведьмы дает ему необходимые силы на то, чтобы успокоиться. Потому что если он немедленно не возьмет себя в руки, то ее жертва будет напрасной. То получится, что он сам чуть ли не добровольно покидает поле боя - а он слишком Лестрейндж, чтобы так поступить.
И ему нечего терять, кроме этой дружбы, которой отчаянно мало - и отчаянно же много, учитывая, что он принес ведьме одни неприятности.
Бэтси Нэльсон зовет его с кухни - он не сразу осознает это, больше реагирует на ее голос, идет будто наощупь, приваливается к косяку плечом, наблюдает за тем, как она ставит на стол чашки - уже с чаем.
В очередной раз поражается, насколько она сильна - сколько всего способна вынести. В памяти неуместна возникает фраза ее матери, насчет того, что Элизабет не справилась бы с ролью жены Лестрейнджа. Интересно, что сказала бы Саманта, если бы знала то, что теперь знает он? Быть женой Тафта оказалось не менее опасно - несмотря на всю его любезность и идеальность.
Впрочем, он не станет спрашивать, в курсе ли ее семья - во-первых, это вряд ли, иначе Эрон вряд ли был приглашаем на семейные мероприятия, в во-вторых ему трусливо хочется оставить эту тему позади. Ему нужно, чтобы прошло время, чтобы он мог очень аккуратно обдумать то, что рассказала ему Бэтси Нэльсон о начале своего брака - а лучше всего, закрыть это в коробку и убрать в самый отдаленный угол подсознания.
Намного хуже то, что, возможно, она ждала от него каких-то слов - может, поддержки, может, сочувствия, а у него язык отнялся. Да что там язык, его вообще будто парализовало.
Поэтому когда Элизабет пытается шутить, высказывая надежду, что больше сегодня Тафта они не увидят, Лестрейндж не способен издать даже одобрительного хмыканья.
Слишком занят тем, что вспоминает, как она отшатнулась от него год назад в Ирландии - ну еще бы.
Как подчеркивала, что между ними дружба.
Насколько же хватало ее терпения - выдерживать его безобразное поведение прошлой весной, когда от ее близости у него темнело в глазах.
- Послушай, - он наконец-то может отлепиться от косяка, войти в кухню. Кладет руку на стол, совсем рядом с ее ладонью - за полдюйма, не больше. Если она слишком резко повернется, то заденет его плечом - но он не может встать ближе, не может к ней прикоснуться, учитывая то,ч то услышал. Как она вообще позволяла ему быть так близко. Как ему просить прощения еще и за это.
- Послушай, - повторяет Лестрейндж, следя за тоном. - Мне жаль, что так вышло. Но ты сама сказала, что друзья думают друг о друге. И раз уж теперь я не в Азкабане, позволь мне позаботиться об этом. Позволь помочь.
Нелепо просить позволения теперь, когда он влез во все это обеими ногами - но это разрешение крайне важно, пусть даже формальное.
- У нас хорошо получается работать в команде, - аппелирует он к имеющемуся опыту с зельем, потому что это действительно хороший аргумент, и потому что ему нужно от ведьмы еще кое-что. - И у нас есть твое чудо-зелье. Я понял, что ты мало что запомнила из ритуалов, потому что была без сознания, но поможет любая деталь. Любая тень воспоминания. Выпей зелье и я попробую найти что-то, что пригодится. Что-то, от чего можно искать.
Это действительно важно, настолько важно, что он забывает о том, что только что подсознательно решил не трогать ведьму без веских причин - а может, его сознание играет с ним шутки и считает, что стояние над чашками уже достаточно веский повод - потому что Лестрейндж накрывает ее ладонь своей, чувствуя, какими застывшими кажутся ее пальцы.
Отдернет руку - так и быть.
[AVA]http://s6.uploads.ru/tVqwF.jpg[/AVA]
Вернуть самообладание оказывается не так сложно, как она ожидала - наверное, это просто опыт. Быть женой человека, который метит в кресло Министра - без разницы, магической или маггловской Англии - неплохое такое испытание для молоденькой девочки. Закаляет характер. Помогает смотреть на мир немного под другим углом, делить на три сказанные слова и на десять - ожидания. Может быть, поэтому ее так разозлили слова матери - кто, она - ОНА - не справится с ролью жены Лестрейнджа? Если бы это был Рудольфус, она бы еще может подумала, но Баст в ее рейтинге уж точно стоит пониже Эрона. В плане сложности ситуации, конечно. Да и Лестейнджем, если говорить откровенно, она так до сих пор его и не считает, во всяком случае в том смысле, о котором говорила мать.
Впрочем, это уж точно не та тема, которая сейчас способна увлечь Элизабет.
Баст стоит в дверях, молчит, смотрит как будто сквозь нее. Элизабет не торопит, не задает вопросов. Ему иногда нужно время, она уже успела привыкнуть.
Ей хочется предложить Басту булочек, но те, что с корицей, отчего-то кажутся Элизабет не подходящими. Она увлечена поиском выхода из ситуации, когда Баст, наконец, заговаривает с ней.
И почему-то она не готова, что он будет просить разрешения в том, что, как ей казалось, им уже и так категорически решено.
Может быть потому, что за этим стоит больше, чем кажется на первый взгляд.
- Да. Да, Баст, хорошо, - она старается, чтобы голос звучал чуть более уверенно, но уже как будто ждет какого-то подвоха.
Если честно, ей бы хотелось сделать вид, что с этой темой покончено. Хотя бы сегодня. Пока она сумела замкнуть все эти мысли и воспоминания где-то за пределами этой уютной кухни.
Она ждет, что он продолжит - его взгляд говорит об этом. И заранее боится его слов.
Наверное, она ждала этого предложения. И потому страх, сковывающий ее дыхание, кажется вязким, липким. У нее дрожат руки, и Баст может чувствовать это под своей ладонью. И видеть застывший ужас в ее взгляде.
Под его ладонью ее пальцы чуть согреваются, отзываются приятным покалыванием, как раньше, когда она считала его руки источником своего спокойствия и уверенности. Она доверяет ему. Она должна ему доверять.
- Если ты считаешь это необходимым... - Элизабет переплетает пальцы Баста со своими, как будто если она их расцепит - то ни за что не решится.
Призывает зелье - вот оно, на полочке, давно не скрыто с посторонних глаз - Криса уже больше месяца здесь не было, и Элизабет перестала прятать все свои склянки и флакончики подальше.
- Мне страшно, - каким-то отстраненным тоном, будто ее уже ввели в состояние гипноза, проговаривает Элизабет, пока откручивает пробку плохо слушающимися пальцами. - Пожалуйста, Баст, вытащи меня оттуда поскорее. Не лучший день в моей жизни.
Она даже не смотрит на него, когда в один глоток выпивает зелье полностью - как будто боится, что с первого раза не выйдет и ей придется делать это снова. Зелье вяжет на языке - отстоялось, стало только сильнее. В голове тут же все расплывается, ощущения смазываются, и Элизабет ищет глаза Баста - чтобы успеть до того, как ее полностью отключит от реальности.
До последнего она ощущает теплоту его пальцев, сжимает их крепче.
Ей не нравится легиллеменция - убеждается снова. Вторжение в сознание оставляет ощущение сорванных с петель дверей посреди зимы - ледяной сквозняк и гул в ушах.
Какое-то время ничего не видно, а потом она как будто просыпается, укутанная в мягкий плед. За окном ливень стеной, осень.
Стук в дверь заставляет Элизабет опомниться, и она как будто видит теперь все со стороны.
Подскакивает, роняя кружку с колен, перепрыгивает через Мистера Бингли, который несется к двери впереди нее. И тормозит, глядя на кота.
- Вот же дьявол, - Элизабет поджимает губы, чертыхается, не скрывая своего разочарования, пока кот нетерпеливо трется о еще закрытую дверь. - Ты не вовремя.
- Как всегда, - Эрон входит в квартиру медленно, опускает дипломат на столик, гладит Мистера Бингли за ухом - кот заходится в восторженной урчании. - Дай угадаю, ты ждала не меня.
- Как и всегда, - мрачно отвечает Элизабет, захлопывая дверь. И как только дверь заперта, Эрон запечатывает ее парой заклинаний, заставляя Элизабет невольно попятиться назад. - Что ты задумал? Я одна, никого здесь нет и не было.
- Но ты ведь ждешь? - Эрон спрашивает заискивающе, раздраженно, без тени улыбки.
- Жду, - отвечает Элизабет с вызовом и тут же отшатывается назад, почти падает, закрывая губы ладонями. Кровь горячит пальцы, и в ушах гудит от удара.
Мистер Бингли прижимает уши и шипит, сбитый с толку. Эрон уже раскрыл дипломат и достает книги, завернутый в мягкую ткань серебряный кинжал и какие-то камни, отливающие перламутром. Раскладывает все это на столике.
- Ты совсем спятил? - голос Элизабет тихий, неуверенный, она как будто все еще не верит в происходящее.
- Не хотел видеть этот разочарованный взгляд на твоем лице. Он меня раздражает.
- Тебе сильно повезет, если Баст никогда об этом не узнает, - Элизабет вытирает лицо салфетками, даже не пробуя остановить кровь с помощью палочки.
- Правда думаешь, что он явится к тебе? - Эрон, закончивший с пролистыванием принесенных книг, смотрит на Элизабет едва ли не с жалостью. - Что-то я сильно сомневаюсь, Элли. Он бы уже пришел, будь ты ему интересна. Ну, чтобы хотя бы проверить, все ли в порядке. Знаешь, учитывая сложность его просьб, я бы на его месте сильно сомневался.
Элизабет молчит, оттирая кровь с ладони.
- Ну вот, ты тоже не уверена, - Эрон улыбается, потрясывая в руке книгой - Элизабет поднимает взгляд и на автомате читает название, выдавленное на кожаной обложке, - надо лучше выбирать друзей, солнышко. А у нас с тобой есть дела.
- Не хочу никаких дел с тобой, Эрон, - Элизабет отступает, вытаскивая палочку, Мистер Бингли прыгает к ее ногам и выгибает спину, шипит, - уходи.
- Не глупи, - Эрон тоже вытаскивает палочку и почти ленивым движением выбивает палочку из руки Элизабет.
И в следующее мгновение руки Элизабет обхватывает жесткий жгут, она вскрикивает и заваливается на бок, ударяясь виском о край дивана.
Все вокруг теряет краски, выцветает, только острая боль от разреза ладони еще на секунду освещает расплывающуюся комнату.
От того, как она вцепляется - другого слова не подобрать - в его руку, ему становится муторно: что это значит, Лестрейндж понятия не имеет, потому что от ее поспешного согласия веет настолько сильным желанием избежать всего дальнейшего, что не заметить это не может даже он.
Однако ведьма не дает ему шанса передумать - решительно призывает зелье, одной рукой лихо откручивает крышку, выпивает залпом.
Едва пустая склянка отставлена, Лестрейндж направляет на нее палочку - он делал так десятки раз, и все равно напоминает себе, что он не собирается причинить ей вреда. По крайней мере, больше, чем уже причинил.
- Легиллеменс.
Их взгляды встречаются - и на сей раз нет и намека на блоки. Будто покинутый жильцами дом, ее сознание пусто и открыто для мародерства.
На сей раз, когда они оба знают, что искать, путь к нужным воспоминаниям не занимает и пару секунд - только что вокруг темно, а затем внезапно он уже чувствует в воздухе тяжелый запах дождя и крепкого чая.
В гостиной квартиры ведьмы темно и что-то изменилось - ему не сразу понятно, в чем именно дело, однако вскоре он замечает, что повсюду - на полу, на столе, даже на диване - стопки книг. Даже в полумраке кажущиеся древними фолианты соседствуют с хогвартскими учебниками, современные журналы - с потемневшими от времени пергаментами. Лестрейндж не успевает определить, чем посвящены книги, потому что ведьма, спящая на диване в коконе светлого пледа, внезапно распахивает глаза и мчится в прихожую, едва не спотыкаясь о кота.
Явление Тафта, сухого, в идеально отглаженном костюме, будто за окном не ливень, явно неожиданно, но Элизабет все равно держится настороже - недостаточно настороже.
Рабастан мимоходом запоминает чары, наложенные на дверь - одно практически стандартное, расхожее заклятье для мнительных домохозяек, а вот второе посерьезнее, с завязкой на самого накладывающего. Незваный гость ведьмы совершенно точно не хочет, чтобы им помешали.
Оглядываясь на вход - если присмотреться, до сих пор заметно слабое золотистое фосфорецирование - Лестрейндж краем уха фиксирует краткий обмен малозначащими фразами, куда больше увлеченный возможностью выяснить границы магических навыков Эрона Тафта...
Все меняется, когда вслед за резким ответом ведьмы он слышит звук, который ни с чем не спутает - просто не сможет.
Звук хлесткой пощечины, звук отшатнувшегося тела.
Когда он поворачивается, первое, что бросается в глаза - это кровь, яркая, красная кровь. Капли на мешковатом свитере ведьмы, на ее пальцах, подбородке, салфетках, мгновенно промокающих.
Лестрейндж не может поверить своим глазам - и хотя он уже осознал, что идеальность, этакая глазурованность мистера Тафта фальшивка, он все же в первый момент не верит, что Тафт ударил свою бывшую жену лишь за пару фраз.
У них нашлось бы много общего с Рудольфусом, мелькает в голове.
Практически заставляя себя оторвать взгляд от ведьмы, старательно не вслушиваясь в слова Тафта, хотя каждое ложится грузом на плечи, Лестрейндж переходит к столику, внимательно изучая то, что тот приволок: книгу, кинжал, опалы.
Вспышка обезоруживающего заставляет его инстинктивно дернуться, но он тут же напоминает себе, что это всего лишь воспоминание. Что у него есть конкретная необходимость быть здесь. Что он должен сосредоточиться на ритуале - или к чему там готовится Эрон Тафт.
Между тем тот левитирует бессознательную ведьму на пол в центр комнаты, тщательно сверяясь с книгой, укладывает ей на грудь самый крупный камень, а затем, с брезгливой гримасой выуживает из дипломата толстую оплывшую свечу.
Зажигает ее от палочки, устанавливает на столе, оглядывается в поиске окровавленных салфеток и сжигает их над пламенем, собирая пепел в кружку, стоявшую у дивана. Трясет кружку, а затем, обмакнув палец в получившуюся жижу, рисует круг на лбу едва дышащей ведьмы. Проводит ладонью по ее лицу, почти непристойно спускает пальцы ниже, проходится по груди, животу женщины. Будто почувствовав, ведьма слабо шевелится, силится поднять руки, но Тафт упирает волшебную палочку ей в грудь и кастует сильное оглушающее заклятье. Элизабет снова лишается чувств, на сей раз надолго, зато маг будто понимает, что не стоит медлить.
Снова сверяется с книгой, приманивает сумку ведьмы, вытряхивает из нее все содержимое, отыскивает крохотную пудреницу и разламывает ее, выковыривая зеркало.
Укладывает его чуть выше головы ведьмы, снова бросает короткий взгляд в книгу, встает в ногах лежащей и невнятным речитативом бормочет длинную формулу, из которой Лестрейндж понимает от силы два-три слова. Формула заклинания, которую Тафт чертит над ведьмой, состоит из нескольких спиралей и тоже совершенно не знакома наблюдающему за всем этим Рабастаном, а когда он пытается заглянуть в книгу, текст на пергаменте расплывается перед глазами - фолиант зачарован от случайного любопытствующего.
Лестрейндж сосредотачивается, повторяет про себя то, что может разобрать из бормотания Эрона, запоминает - а едва тот замолкает, свеча вспыхивает зеленоватым пламенем, а зеркало трескается на три неравномерные части.
Тафт наклоняется над зеркалом - и Рабастан, будто привязанный, делает то же самое. В каждом осколке он видит себя, держащего в объятиях Бэтси Нэльсон. На кухне в ее ирландском коттедже - кремовый крохотный кусок шелка, горячая кожа, пахнущая выпечкой, огромные глаза, глядящие сквозь него. В кустах сирени, вжимая в себя ее вкус коньяка и слишком сладкого вина. Здесь, на кухне, над столом - притянувшего ведьму к себе за рыжий локон.
Если не знать всей истории, эти разрозненные отрывки и правда кажутся чем-то куда большим, чем они являются на самом деле, и Лестрейндж как завороженный переводит взгляд с одного осколка на другой, будто нуждаясь в напоминании, что все это действительно было, а не привиделось ему в сумасшедшей вязкости Азкабана.
Эрон негромко и зло выговаривает очередную фразу заклинания, осколки чернеют, как чернеет и опал на груди Элизабет. Тафт выбирает самый крупный осколок, опускает возле ведьмы на колени, зазубренным краем рассекает ей ладонь - ведьма вскидывается, но тут же вновь покорно опускается на пол. Кровь из пореза на ладони стекает на подставленный Тафтом пергамент, пропитывает его до тех пор, пока пергамент не начинает светиться тускло-багровым отсветом.
И тогда Эрон наскоро заживляет порез, аккуратно сушит пергамент струей горячего воздуха из палочки, убирает опалы и осколки зеркала в портфель, а затем поднимается на ноги, рассекая путы на запястьях Элизабет.
- Итак, моя милая, - он приводит ведьму в сознание и опускается в кресло, надменный, самоуверенный. - А теперь мы с тобой поговорим.
Ведьма на полу выглядит едва живой, когда пытается встать, неловко подтягивая ноги к груди под напряженным взглядом Эрона. Опирается об пол, оставляя отпечатки окровавленных ладоней, дышит тяжело, будто задыхается...
О чем пойдет разговор, Лестрейндж уже знает - она рассказала ему часом ранее, а потому он непреклонно кладет конец этому испытанию - все, что мог, он уже увидел.
Элизабет уже может приподняться на коленях, когда он оказывается за спиной и негромко зовет ее. Не лучший день в ее жизни, значит.
Определенно, так оно и есть.
В себя она приходит быстро, но как-то рывками - он держит ее за обе руки, отложив палочку, наклонившись над столом, за которым они оба сидят.
- Бэтси. Бэтси. Ты меня слышишь?
Она открывает глаза - мутные, будто изумруды в грязной воде, однако слабо кивает.
Лестрейндж настороженно расслабляет пальцы, стараясь не афишировать, что поглаживает тонкий и давно заживший шрам на ладони, кивает.
- Ты молодец. Я увидел все, что нужно. Теперь дело за малым, только узнать, что это за ритуал, - он даже добавляет в голос совершенно не ощущаемой уверенности в успехе, лишь бы она не подумала, что напрасно переживала все это заново. - По фразам из заклинания и предметам, которые он использовал, я смогу это сделать. Тебе не о чем беспокоиться. Скоро мы будем знать, что за ритуал он провел.
Впрочем, куда больше его заботит не это - до сегодняшнего дня он и не подозревал, на что способен Эрон Тафт. На что он готов. Теперь ситуация изменилась - и Лестрейндж больше не считает, что Тафта способно удержать что-то вроде чар на двери Элизабет Нэльсон.
- Бэтси, я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала, - без обиняков начинает он. - А я пообещаю тебе. Идет? Больше никаких встреч с Эроном Тафтом без меня. Под любым предлогом беги от него - а если вдруг он предусмотрит этот вариант...
Лестрейндж отпускает одну руку ведьмы с горьким и внезапным сожалением, находит серебряную цепочку на шее и дергает - на его ладони остается кольцо, порт-ключ, ведущий к развалинам Лестрейндж-Холла. Разорванная цепочка свешивается между пальцами, скользит по столу, когда он протягивает артефакт ведьме.
- Носи на себе. На пару раз там точно осталось - зато этот порт-ключ невозможно отследить и он осилит любой антиаппарационный купол. Как только станет жарко - воспользуйся им. И посылай мне патронус - я пойму, где тебя искать.
Последнее, что ему сейчас нужно, это слова отказа - он вкладывает кольцо в ее ладонь, закрывает своей.
Тафт играет не просто грязно, он одержим - а Рабастан Лестрейндж хорошо знает, на что способны одержимые.
[AVA]http://s6.uploads.ru/tVqwF.jpg[/AVA]
У нее влажные ладони и горле так противно сухо, будто она бежала пару миль без передышки.
Это очень долгий, очень долгий день, который, как ей кажется, уже никогда не закончится. От запаха корицы, булочки с которой она испекла только в полдень, ей уже тошно. Крис, переживания об отказе от мира магглов, переполненное Мунго - все это кажется таким далеким, будто произошло не день и не неделю назад, и ей совершенно не хочется возвращаться к тем воспоминаниям. Так странно, будто ее жизнь снова раскололась пополам, и решение нельзя отменить.
Она приходит в себя с трудом, ее будто вытягивает из болота, омута, насильно - раз за разом сегодня. Тошнота теперь не проходит, и Элизабет предпочитает делать вид, что просто ее не замечает.
Кивает на вопрос Баста - говорить она пока не может. В горле скребет.
Она хотела бы спросить, что он видел, когда она уже отключилась - но не спрашивает, конечно. Любопытство слишком ничтожно перед ужасом, который она испытывает, осознавая ситуацию. Понимая, что Баст видел все это.
Она не хотела, чтобы он знал. Почему-то ей кажется, что все это делает ее какой-то неправильной в его глазах. Порочной, грязной, чересчур мрачной. Она ведь не такая - она, Бэтси, полна оптимизма и много смеется, печет торты, закупается в нелегальных аптеках, мечтает сварить несуществующее зелье и хвалится своей полукровностью. Ей хотелось остаться в его глазах именно такой, не запятнанной всей этой грязью и кровью, которая все еще как будто не остыла на ее ладонях.
Элизабет даже опускает взгляд на руки, чтобы убедиться - они просто вспотели, ничего больше.
- Не о чем беспокоиться... - повторяет она за ним эту странную фразу. Зачем он пытается ее успокоить? Впрочем, наверное, она должна быть благодарна. - Спасибо, Баст.
Если после возвращения из дома Эрона она смогла взять себя в руки довольно быстро, то сейчас об этом и речи быть не может. Ей выть хочется от боли и обиды, от страха, от ощущения неуверенности в себе и в завтрашнем дне.
На этом фоне просьба Баста не взаимодействовать никак с Эроном без его присутствия кажется горькой шуткой - как будто она только и думает о том, как бы поскорее снова встретить с этим мужчиной. Как будто она вообще способна сейчас хотя бы произнести его имя.
- Хорошо, Баст, - ее сговорчивость отдает непробиваемой усталостью, граничащей с безразличием. Сейчас она согласна на все, что он скажет. - Я надеюсь, что не нужна ему больше.
Ее фраза ломкая, как и голос, срывается в конце, пока она трет губы тыльной стороной ладони.
Баст вдруг отнимает свою руку, и Элизабет поднимает взволнованный взгляд, точно у нее выбили почву из-под ног. Выглядит почти испуганно, пока не понимает, что ей протягивает Баст.
Порт-ключ в осенний парк - в дом Баста, о котором она слушала сказки в детстве. Кольцо поблескивает на ее ладони, пока Элизабет рассматривает его ближе, а потом Баст мягко вынуждает ее сжать кольцо в руке. Ей нравится этот жест, хотя странно, что ей вообще что-то нравится сейчас.
- Ты боишься за меня? - кольцо кажется теплым, и Элизабет чувствует волну легкого волнения, как будто она держит в ладони что-то поистине волшебное - волшебное, как если бы она была магглом и не знала о магии. - Ты ведь понимаешь, что теперь я буду бояться за тебя? Что, если тебя окружат авроры? Что, если...
Но Элизабет не продолжает, понимая, что он все равно не передумает.
- Спасибо, я буду осторожна с ним, - Элизабет чинит цепочку и вешает кольцо на шею - оно тихо звякает о пуговицу на рубашке. - Ты ведь не уходишь еще? Тебя не вызывают? Я не хочу, чтобы ты уходил. Хочешь, я испеку кексы? Или потушу овощи, очень вкусно получается. Или ты просто расскажешь мне что-нибудь еще из своего детства, мне нравится, когда ты рассказываешь. А потом напиши мне ключевые фразы для поиска, я тоже хочу полистать книги. Потом, конечно. Сейчас я не хочу ничего, совсем ничего. Только не уходи, ладно?
Мистер Бингли потягивается на подоконнике, машет хвостом, подозрительно поглядывая на Баста. Он точно против того, чтобы гость задержался.
- Ты считаешь меня слабой, Баст? Что я не смогла ничего противопоставить. Что не стала бороться и вообще... Терпела все это, - Элизабет шмыгает носом, упирается лбом в сцепленные в замок пальцы. - Я хотела быть сильной в твоих глазах. Все эти дурацкие полгода. А теперь я сижу тут и думаю, что если ты уйдешь сейчас, то я просто рассыплюсь и больше не соберусь никогда, о боже, что я несу.
Элизабет дергает головой, смахивает неконтролируемые слезы с щек и смеется тихонько.
- О боже, не слушай меня, не слушай, просто не уходи и все. Я - как там? - эмоционально нестабильна и все в том духе. Это пройдет. Завтра буду в порядке. Или через пару дней. Ну, через пару дней точно буду. Вот точно-точно. Только не уходи, ладно?
Реакция, которую он получает в ответ на попытку хоть как-то обезопасить ведьму от ее бывшего мужа, сводит с ума. То есть, сначала все идет гладко: Бэтси Нэльсон немного сопротивляется, вспоминает об аврорах - нейтральная, как же - он даже пожимает плечами, настолько нелепо звучат ее слова.
- А я обещаю не попадать аврорам, - веско прерывает он ее полу-испуганные предположения. - Обещание за обещание. И мне есть, где взять еще парочку портов.
Не таких мощных, не таких удачных в плане места назначения - но ему и не нужно. Ему, в конце концов, если и потребуется бежать, то только от авроров - а не от маньяка Тафта.
В конечном итоге ведьма соглашается принять подарок - аккуратно чинит цепочку, надевает на шею, и все это с таким серьезным лицом, как будто он по меньшей мере подарил ей пол поместья. Хотя, наверное, если бы не функциональность, дракклова безделушка смотрелась бы странно - однако ему все равно нравится, что она будет носить его фамильное кольцо урожденного Лестрейнджа, как бы нерационально это не выглядело.
Он почти испуганно поднимает голову - засмотрелся на кольцо, на расстегнутые верхние пуговицы ее рубашки, на золотистую кожу того самого теплого оттенка, который часто вспоминал те месяцы, которые не видел ведьму - криво улыбается.
- Нет, не ухожу.
У нее, кажется, начинается истерика - да что там, уже началась.
Какие книги, какие кексы - ей нужно немедленно выпить успокаивающего бальзама и лечь спать. И вряд ли его присутствие ей поможет, но уйти после этого молящего "только не уходи" кажется откровенно неправильным.
Вообще-то, он голоден - голоден настолько, что при одном упоминании о тушеных овощах готов рычать, даром что всегда предпочитал что-то мясное - а ведьма, кажется, тоже пропустила и обед, и ужин, так что, быть может, идея поесть не так уж плоха: к тому же, помнится, она не раз упоминала, что готовка ее успокаивает, а ей, видит Мерлин, не помешает успокоиться.
Бэтси Нэльсон прячет лицо за сцепленными в замок пальцами, всхлипывает, бормочет что-то несусветное про то, что хотела быть сильной для него, как будто ей вообще есть разница, что он о ней думает - а Лестрейнджу очень некстати приходят на память его же собственные слова, произнесенные на лестничной площадке в декабре. Он был зол, да что там - он был в ярости, узнав о маггле, и с такой легкостью бросил ей через плечо, что лучше бы она вернулась к Эрону - как она вообще могла на него смотреть после этих слов. Как могла улыбаться, помогать, заводить свою песню про "друзья-друзья-друзья"...
Он совершил столько ошибок, наивно полагая, что у беспечной легкомысленной и дружелюбной Бэтси Нэльсон нет проблемы больше, чем приблудившийся к ней Пожиратель - и теперь она едва ли не извиняется перед ним за то, что позволила себе сорваться. За то, что не смогла и дальше хранить в себе то, что случилось за последние полгода - и намного раньше.
Она смахивает слезы, смеется негромко - а у него руки холодеют из-за этого смеха.
Как сказать ей, что не обязательно делать вид, что все в порядке, если он даже дотронуться до нее боится.
- Ты очень сильная, - он намеренно разглядывает столешницу, наблюдает за завитками пара над постепенно остывающим чаем. - И очень храбрая. Слишком храбрая.
Это получается даже неодобрительно - как если бы он осуждал эту храбрость, граничащую с легкомыслием. Хотя почему если бы, он осуждает - определенно осуждает.
А еще ты даже не представляешь, какой эффект на меня оказываешь - особенно когда просишь остаться. Хоть понимаешь, как это звучит - чем это может звучать, мать твою, - когда за дверями квартиры полночь, а я пол дня провел на твоей постели, зарывшись в покрывало, пахнущее тобой?
Не представляет, не понимает - да он и сам не представлял бы, не думал вообще, что такое возможно, тем более, для него, после вымораживающего срока в Азкабане - и если он хочет еще хотя бы раз сидеть так близко к ней на этой кухне, то лучше бы ему оставить все это при себе.
- Я не уйду, - подытоживает он, поднимаясь на ноги и в качестве доказательства расстегивая мантию, избавляясь от тяжелой ткани, осторожно касается плеча ведьмы, потому что не может к ней не прикоснуться, хотя уже и установил для себя жесткое табу на подобное - впрочем, в который раз. - Но тебе придется меня накормить. И поесть самой. И как следует выспаться, напившись какого-нибудь успокаивающего зелья.
И он правда не уходит - рассказывает за поздним ужином про то, как познакомился с Эммалайн Вэнс, потому что Бэтси Нэльсон любит Эммалайн. Рассказывает про то, как однажды выдавал себя за стажера в Министерстве Магии у самой Амелии Боунс - легкая тень пробегает по лицу ведьмы, когда он упоминает Боунс, но Лестрейндж списывает это на то, что заговорил л о Министерстве, вотчине Эрона, и впредь о Министерстве молчит, зато рассказывает о том, как сумел поладить с оборотнями... Рассказывает и очень опасается того момента, когда придется замолчать - потому что любое "не уходи" имеет свой срок действия.
И потому что сколько бы они не пытались поддерживать иллюзию того, что ночь может тянуться бесконечно, это не так - и с утра ей будет пора в Мунго, а ему - наконец объявиться перед братом и заняться поисками ритуала, о котором он знает всего ничего.
Вы здесь » 1995: Voldemort rises! Can you believe in that? » Завершенные эпизоды (альтернативные истории) » Булочки с корицей.
