Министерство-дом-задание-дом-Министерство. Казалось, дни несутся с невероятной скоростью, Уолден едва успевал дышать и оглядываться по сторонам между двумя аппарациями.  В Министерстве какие-то невнятные, жутко раздражающие разговоры, почти доводящие до тех самых вспышек ярости, когда он не контролировал себя, проявляя тот образ, который ясно напоминал знающим о том, что род Макнейр берёт своё начало от полулегендарных шотландских магов-воинов, служивших таким же полулегендарным предводителям. Разговоры, почти доводящие до черты, но почему-то, словно назло, всегда останавливающиеся у самой грани, не давая ему выплеснуть всю бурю чувств, напомнить о том, кем он значится в многочисленных архивных документах, сейчас засыпанных десятилетней пылью, но обещающих в совершенно скором времени перекочевать непосредственно на столы сотрудников Аврората...
Затем дом, короткая передышка, обмен взглядами с женой, если та вдруг спускалась с главной лестницы, приветствуя его. Элоизия и без слов поняла, что всё началось, что теперь для её мужа всё стало лучше, даже если для многих это означало совершенно обратное, вплоть до настоящей катастрофы. Её присутствие, помогавшее ему переносить долгие годы ожидания, затаённой из необходимости надежды, больше не требовалось так постоянно, но что-то словно заставляло её всё чаще возвращаться в уже много лет как свой замок. Возможно, огонь в глазах Макнейра, почти такой же, как раньше, разве что теперь ещё более жёсткий и обжигающий. Вполне возможно…
А Уолден летел дальше на разрозненные задания: Организацию надо было восстанавливать, дёргать нити, которые тянули за собой целую цепочку взаимосвязанных людей, поднимать то, что уже было, возвышать ещё больше. Чёткая иерархия была прекрасно отлаженным механизмом, сейчас некоторые части затерялись, некоторые вышли из строя, но основа, оплот, сохранилась, сохранились даже целые сети людей, раньше внёсших огромный вклад в работу. Сейчас нужно было только напомнить о прошлом тем, кто не осознавал, что ничего не окончено. Конечно, приятно видеть добровольное сотрудничество, но страх можно было назвать более надёжным помощником. Сколь многие, упиваясь победой и наступившим спокойствием, когда больше не было необходимости бояться увидеть следующим вечером Метку в небе над своим домом, потеряли всякую осторожность. Те, кто остался на проигравшей в то время стороне, теперь отлично знали, на кого и с помощью какого метода можно повлиять. Родственники, семья, друзья… Огромный простор.
Макнейр был готов самостоятельно метаться по всей стране, даже если это означало спать по несколько часов в день и тратить на это последние силы. Он боялся остановиться хоть на секунду, потому что тогда снова приходили уничтожающие изнутри мысли. Но сегодня происходящее всё же пошло не по плану: с самого утра из Министерства прибыло письмо с извещением о том, что очередная показательная казнь отменена, наверняка постарался хозяин твари, пожертвовавший некоторым количеством галлеонов, чтобы не потерять статусную собственность. На самом деле палач Отделу был нужен не так уж часто, но именно сегодня Уолден очень рассчитывал на это задание, так как список людей, к которым он должен был наведаться, закончился. Снова потянулись мучительные часы бездействия, в себя он пришёл только за обедом, ощутив, что в столовой находится не один. Очень медленно, прислушиваясь к полной тишине, Макнейр поднял голову, встречаясь с чужим прямым и твёрдым взглядом. Элоизия. У Руквудов, являются они ими и сейчас или уже перешли в другой род, есть особенность неприятная для тех, на ком её применяют: когда они смотрят на тебя этим своим взглядом, кажется, что тебя разбирают на составные части, внимательно, с безжалостным научным интересом изучая, а затем следя, чтобы обратно ты собрался в правильном порядке, одновременно поняв ту мысль, которую они хотели донести. Нет смысла оттягивать момент. Приходилось это признавать.

В Стонхейвене Уолден был уже через полчаса, спускаясь с небольшого холма, покрытого лесом. Шотландия осенью – не самое приятное место, но близость к воде смягчала климат, так что здесь было не так уж и пустынно. Однако даже если бы какой-то маггл попался ему навстречу, вряд ли бы тот что-то заподозрил: официального вида рубашка и брюки, как выяснил Макнейр опытным путём, обычно вопросов не вызывали. Имея в распоряжении лишь смутное описание нужного места, подойдя к одному из коттеджей достаточно близко, он мгновенно понял, что достиг своей цели, ощутив присутствие магии. Поймав себя на привычном, навевающем воспоминания о более счастливых временах жесте: закатывании рукавов, Уолден невесело усмехнулся, наконец решительно вскидывая голову и подходя к самой ограде.

Он наконец здесь. Начинается другая эпоха, а эти четырнадцать лет нужно завершить. Каким бы ни был финал, он будет лучше неопределённости: либо ещё одна ступень вверх, либо могильная плита. Хотя смерть вообще была особенным итогом, в самом конце Макнейр мог представить только её: почётную, в окружении соратников и родственников или же ещё более почётную, в очередном бою. Конечно, их Повелитель уже вернулся к ним, преодолев грань между жизнью и смертью, но на то он и Повелитель, чтобы быть бессмертным, вечно сохраняя идеалы, за которые они сражаются. Не ему, Уолдену, задумываться о подобном, лучше не приближаться к этому пути, пока тебе не дозволили на него встать.
Сейчас вспоминались какие-то мелочи: вскользь брошенные замечания, обрывки действий и фраз. Сначала в антураже старинного величественного замка, а затем… Да где только не. Там было, казалось, совершенно всё. От салонов и светских приёмов до самых злачных мест на любом конце страны. Макнейр уже давно понял, что время его не просто не любит, а скорее даже ненавидит с чисто женской мстительностью и непримиримостью, впрочем, мириться он и не собирался: в пропасть всё это, к ближайшим нескольким поколениям его предков, видимо, совершенно не понимавших, к каким последствиям приводят их действия.  Ощущение времени у него напоминало совершенно лишённую какой-либо логики или хотя бы постоянства битву. Или, скорее даже, танец без ритма и чёткого рисунка. Но за несколько секунд заново пережить огромную часть своей жизни – слишком даже для него, хотя именно это и происходило, пока он не почувствовал сильное действие магии. Так как Макнейр стоял слишком близко к куполу, словно даже начиная улавливать, как за гранью слышимости потрескивает воздух, расплетаясь, заклинания задели и его, возвращая к реальности. Наконец снова видя перед собой маггловский коттедж, а не тёмное полуподвальное помещение, где они с Рудольфусом настигли очередную свою цель, он убедился, что не простоял здесь целую вечность, переступив с ноги на ногу. Те не отозвались онемением, как это бывало при длительном ожидании очередной жертвы, когда порой несколько часов можно было провести абсолютно без движения, так как всё внимание было приковано к переулку, через который, если верить информационной сети, должен был пройти нужный человек. Значит, ему всё-таки показалось, главное, чтобы распахнутая дверь не оказалась точно таким же обманом.

Сейчас он словно оставил всё лишнее, оставил там, где обветшалые стены хранят в себе вой ветра и ещё более надёжно хранят тайны людей, в них живущих. Уолден ощущал в себе почему-то только спокойствие, тот запас, который остался у него на дальнейшую жизнь. Он понимал, что разговор неизбежен, он пришёл, чтобы объяснить всё в первую очередь самому себе, больше не возвращаясь к тому, что могло помешать в службе Лорду. Снова поднимая свою палочку против врагов, он должен быть уверен, что не будет поглощён своими мыслями. Только он и противник. Как и было раньше. Как должно быть всегда.
В дом Макнейр зашёл, даже не обратив внимания на обстановку, но сразу же чувствуя, что сам не смог бы прожить здесь и недели: настолько тесно ему было там, где двери не могут пропустить всадника верхом, где холл не был подобен огромной зале, а потолки не поднимаются на три метра. Ему не нужно было задумываться, куда идти: запах алкоголя являлся лучшим проводником. Первым делом Уолден взял со стола стакан огневиски, жидкость горячей волной прокатилась по глотке, но он всё равно не оживился даже от этого, оставаясь до странности спокойным. До неестественной странности.
- Отвратное жилище… Нет, мы его сейчас практически не видим, Милорд очень занят. – в момент, когда Уолден произносил звание Повелителя, его голос всегда неуловимо менялся. Этому невозможно было подобрать объяснения, это было не столько простое благоговение, сколько осознание значимости и важности этого слова, так как оно обозначало человека, которому он отдал свою верность.
Макнейр не мог назвать себя мастером по началу трудных разговоров, но начать было необходимо, нужно было вызвать бурю, уничтожающую всё то, чему не найдётся места в дальнейшем. Может, хотя бы она сможет вернуть ему ощущение жизни, а не этого мертвенно-холодного спокойствия… Однако он не считал себя в праве упоминать Азкабан: вряд ли такое вообще стоит делать в обществе человека, побывавшего там, хотя это и было самым очевидным способом.
- Каркарова надо уничтожить. Руквуда я ему не прощу. – Уолден сел на стул, задумчиво поворачивая стакан и смотря на свет сквозь жидкость. Он говорит абсолютно спокойно, словно готов даже к тому, что ему посоветуют сначала уничтожить себя, хотя и надеется, что его всё же выслушают перед вынесением вердикта.

Макнейр с какой-то тоской обвёл взглядом кухню, на несколько мгновений прикрывая глаза: он неосознанно ждал этой встречи четырнадцать лет, не отсчитывая года, а лишь зная, что она состоится, когда Тёмный Лорд возродится. Этот момент наконец настал, а окружают их вот эти, противные им обоим стены, а не стены Лестрейндж-Холла, чью обстановку он помнит в деталях. Особое отношение к родовому особняку Рудольфуса было вызвано не только его склонностью к ностальгии по прошлому, которую он приобрёл ещё в детстве, обучаясь в основном на рассказах о жизни далёких предков, основателях рода, но ещё и пониманием, что именно здесь могла начинаться Организация, ведь Рейналф Лестрейндж был одним из самых первых и самых приближенных сторонников Повелителя. Тот дом символизировал время, когда они все были невероятно близки к победе, оставалось совсем немного. Впрочем, не стоило об этом думать, дом уже был разрушен. В Ежедневном Пророке тогда появилась очень короткая заметка, он бы вообще её не заметил, если бы домовики не пытались, проявляя свою привязанность к хозяину, посредством новостей вернуть его к прежнему состоянию, не зная, что это не лучший способ. Он бы не заметил, если бы на мелкой колдографии не зацепился взглядом за такое знакомое дерево, сохранившее приметный, странный изгиб ствола, даже обуглившись после пожара. Общество тогда было настолько напугано войной и последовавшими за ней событиями, что практически не возмутилось по поводу уничтоженной ценности, а он до сих пор мог сказать, сколько шагов нужно сделать от главного входа до этого дерева... Дом-символ победы был разрушен, но они вернулись и снова готовы достичь своих целей.
Без слов Уолден принял бутылку, наполняя стакан Рудолфуса и доливая огневиски в свой, полный на три четверти: всё же он не привык употреблять не родной алкоголь в больших количествах, хотя сегодня, наверное, проигнорирует этот факт, нужно только время и изрядное количество выпитого. Одновременно с этим он напряжённо размышлял о полученной информации: значит, отомстить  и отплатить Каркарову самому не удастся, хотя Долохову в этом деле можно довериться, так что по сути нет разницы, кто уничтожит предателя, если итог одинаков. Макнейр практически незаметно скривил губы в усмешке, представляя расправу, и одновременно с этим все его труды пошли прахом: бутылка и стаканы полетели со стола на пол, он успел только заметить, как жидкость переливается через край, словно зависнув на секунду в воздухе. Ему сейчас было откровенно плевать на руки, вцепившиеся в плечи, однако рефлекс бойца заставил себе подчиниться, перехватив чужие запястья. Уолден перевёл дыхание, замеревшее при резком движении, для начала отвечая на самый важный вопрос:
- Рудольфус, ты прекрасно знаешь, что я бы там не выжил, задохнулся бы без своей излюбленной, чёртовой свободы и ничего бы не сказал, потому что ещё в первые несколько дней разодрал себе горло от отчаяния и невозможности дышать полной грудью, даже если на самом деле в воздухе не было недостатка… Но, может, так для меня было бы легче: убивая, я был готов умереть  сам, я был готов к смерти, а не к четырнадцати годам, когда ни в коем случае нельзя было быть собой. Забыть, вытравить прошедшее из себя, утопить в глубинах сознания, но не выдать даже не столько себя, сколько тех, кто стоит за тобой, чьи секреты ты хранишь… - Макнейр постепенно увлекался и под конец буквально захлебнулся словами, говоря их на одном дыхании, а потом зачем-то добавил уже более спокойно:
- Ты действительно вернулся, а я действительно пришёл.

Макнейр ждёт. Просто ждёт реакции, не зная, какой она будет, но по ни с чем не сравнимому предчувствию взрыва, которое появилось, стоило ему закончить фразу, понимая, что сейчас не стоит расслабляться. Хотя на этот раз ожидание воспринимается куда легче: как затишье, а не как гнетущая неизвестность. На пристальный взгляд он ответил прямо, не разрывая эту связь до самого последнего момента, когда стол с, возможно, кажущейся, но всё же поразительной лёгкостью сдвинулся с места, переворачиваясь и следуя за бутылкой со стаканами. Уолден в это же самое время, встав со стула, за два плавных шага обошёл его, тут же резко отодвинув ногой в сторону. Ножки со скрипом проскользили по полу, две из них застыли в воздухе, стул накренился, качнувшись, и наконец  с глухим стуком опустился на все четыре опоры. Макнейр же заметил всё это лишь краем сознания, да и лишь по привычке даже вне сражения отмечать всё происходящее, чтобы не пропустить внезапного нападения. Сейчас их с Рудольфусом ничего не разделяло, не было сдерживающей преграды в виде мебели. Глупо было предполагать, что после стольких лет в Азкабане психическое здоровье уже до него не слишком здоровых в этом плане людей улучшается, он такого и не предполагал. Не было никакого обратного принципа: эта тюрьма не сводила с ума адекватных и не излечивала ненормальных, она ломала всех. Сейчас Уолден снова стоял перед безумием, но тогда, в самом начале жизни, он лишь сохранял молчание, не имея сил сделать хоть что-то, сейчас же подобное его не затрагивало. Стоило выразить матери приличествующую благодарность за то, что под её влиянием он научился в таких ситуациях всегда быть спокойным, ведь его ярость, встретившаяся в таких обстоятельствах с чужой, могла привести к ужасающим последствиям.
Макнейр коротко встряхнул головой, наконец начиная по-настоящему чувствовать происходящее. Стоило вызвать бурю хотя бы ради одного мгновения, когда даже обычный вдох невероятно ярок, а каждое чужое движение приводит в чувство, заставляя сосредоточиться. Он до последнего ждал, что Рудольфус в порыве одному ему известных, но интуитивно понятных и Уолдену чувств выхватит палочку. Однако стоило ему задуматься, смог бы он сейчас поступить так же, действуя осознанно, а не ещё раз подчиняясь впитавшемуся в кровь, отпечатавшмуся где-то глубоко в сознании инстинкту, как от размышлений его отвлёк новый вопрос. Тот, которого он ждал всё четырнадцать лет, но никогда так и не подумал над ответом, предполагая, что тогда слова придут сами. Ситуация вынудит, ситуация же возродит воспоминания.
- Очередное задание, как оказалось, незадолго до трагедии. Стоило закончить зачистку, как в переулке уже отряд авроров. Видимо, те заранее подготовились, потому что уже вскоре отбиваться пришлось в одиночку. Думал, если не удастся уйти, попробовать какое-нибудь проклятие на себя применить. Умирал бы долго, потому что собственная магия протестовала бы, зато в агонии лишнего не расскажешь. – Макнейр усмехнулся, проводя  по упавшим на лицо волосам ладонью правой, палочковой руки: он отказался воспринимать происходящее боем и упорно продолжил рассказывать, пока может связно описывать картины у себя в голове:
- Не вышло: все силы ушли на очередную бомбарду, очнулся уже в Мунго, как попавший под Империо. Долго «лечили», выпустили уже после Рождества, конечно же, приставив надзор и назначив постоянные проверки… Лорда нет, наши тоже все исчезли, только через пару месяцев добрался до Люциуса. Конечно, не всем его словам верю, но после разговора с ним понял: если вызову малейшее подозрение, они проигнорируют запрет применять на мне легиллименцию и веритасерум, потому что, по мнению медиков, я и без этого жертва ментального воздействия. Закрыть ничего я бы не смог, подобная магия – не мой профиль, а я слишком многих и слишком многое знал. Дело даже не столько во мне, сколько в тех члены группы, которые в том задании не участвовали и выжили: они бы моментально оказались в Азкабане. Я мог отдавать им приказы в бою, но брать подобную ответственность был не в праве…  Да и потом осознал, что Лорду после возрождения нужны будут верные сторонники на свободе хотя бы на первое время, для первого шага, а дальше… Я уже давно отдал себя на его милость, не важно, сколько времени с того момента прошло. – Уолден вздохнул, обстоятельства не слишком подходили разговору: невероятно многое пришлось пропустить. - В общем, можешь считать, что я действительно умер. Где-то между первой партией восстанавливающих сознание зелий и подписанием протокола допроса.

Отредактировано Walden Macnair (20 июня, 2015г. 10:57)

Переживать заново и почти так же явно, как это было на самом деле все те события и ощущения, о которых Макнейр рассказывал, было трудно. Он не мог назвать себя слабым: он не терпел и не прощал себе ни единой слабости, стремясь уничтожить их, хотя и понятие «слабости» у него могло не совпадать с тем, что принято большинством людей... Он мог вполне спокойно вновь испытать все те чувства, которые возникли тогда, в самом начале, когда сознание, на самом деле не повреждённое Империо, больше страдало из-за зелий, которыми его поили колдомедики. Когда всё резко изменилось, не дав ему времени, чтобы освоиться. Когда не было ничего, кроме желания, чтобы всё снова встало на положенные места, продолжившись оттуда, где оборвалось. Когда ещё не пришло чёткое осознание, что нужно ждать, дождаться любой ценой, чтобы в нужный момент, когда знакомо дёрнет на краю восприятия вызов, снова поднять руку с зажатой в ней палочкой во имя цели, идеи, человека. Он мог всё это пережить ещё один раз, так как раньше словно нарочно возвращался к этому времени, теперь имея возможность будто бы со стороны наблюдать за ним. Но всё же тяжело было не пустить всё это дальше, не дать завладеть сознанием полностью, чтобы не погрузиться в, кажется, совершенно бесконечные воспоминания, поэтому Уолден старался сконцентрировать на мелких деталях, требующих внимания. Взгляд Рудольфуса, суховатый воздух с устоявшимся ароматом алкоголя,  который после недавнего стал ещё более сильным, затем наконец движение, разрушающее сковывающее его до этого затишье.
Он так же перевёл взгляд на окно, не замечая сада, так как тот вместе со всей атмосферой дома был ему совсем не по душе, и лишь отмечая вновь обращённый к себе взгляд Лестрейнджа. Последовавшие за этим слова вызвали у Макнейра непонимание: для него смерть являлась не единственным, но самым главным спутником всей его деятельности. Всей его жизни, начиная с момента принятия метки, а это большая её половина. Он чуть склонил голову к плечу, раздумывая над этим, ища точки соприкосновения со своим мировоззрением, но дальнейшая фраза всё ему объяснила.
И последний же враг истребится…
- Смерть. – Уолден громко и отчётливо откликнулся, не раздумывая ни секунды, запрокинув голову, улыбаясь и почти зажмурившись от наслаждения. Он ощущал каждый звук и как с каждым этим звуком по горлу прокатывается жаркая волна, пробуждающая жизнь. Для него две стороны существования оказались очень тесно связанными.
Тогда, на кладбище, куда он явился, едва почувствовав вызов и благодаря стечение обстоятельств за то, что именно в это время оказался свободен, Милорд действительно лишь пообещал ему не столько возможность снова убивать не одних животных, сколько возвращение прошлого. В отличие от Люциуса или Эйвери…
Макнейр выпрямил пальцы, только сейчас заметив, что уже некоторое время они были сжаты, словно он старался схватиться за что-то. Расправил плечи, возвращая себе гордую, а не утомлённую ожиданием, длившимся более десятка лет, осанку. Сейчас он удержался на краю, освободился от воспоминаний. И до следующего раза будет считать, что победил себя, смог побороть ещё одну слабость.
Сделав два шага назад, благо кухня этого коттеджа не могла сравниться по просторности с обеденными залами особняков аристократии, Уолден прислонился к стене спиной, скрестив руки на груди и сосредоточенно прищурив глаза, смотря при этом куда-то в сторону перевернувшегося стола. Сейчас он вновь концентрировался на деле, собирая в голове разрозненные факты, чтобы кратко и чётко сообщить Рудольфусу нужную информацию. И не важно, что основная цель его прибытия была другой и только что разрешилась своим финалом, ведь всё должно было быть именно так.
- В моём отделе такими вещами не интересуются, там собрались люди немного другого склада характера, а вот в других…  Там всё зависит от отношения говорящего к Скримджеру.  У кого-то это вызвало страх, ведь никогда ранее глава Аврората не отличался безответственностью, пропадая без предупреждения, а вот его недоброжелатели, вспомнив, что тот склонен верить Дамблдору, шутят, что он сам, забыв о прямых поручениях министра, решил искать подтверждение его словам. – Макнейр еле заметно пожимает одним плечом. Он в числе тех, кто знает, что Скримджер близок к истине, но причин доброжелательно относиться к этому человеку у него нет, а люди, не упускающие случая позлословить, найдутся всегда.

Отредактировано Walden Macnair (26 июня, 2015г. 19:02)

Всё замирает в каком-то, возможно, не слишком определённом и ясном положении, но наконец-то имеет чёткие границы. На такой не совсем финал, но завершение Уолден согласен. Это даёт ему желаемую устойчивость, которую больше не нарушают лишние, ни к чему не приводящие мысли. Это возвращает привычное спокойствие и сосредоточенность, направленную точно на цель. Образ, говорящий об уверенности в себе и своём деле, наверное, слишком внимательный для простого разговора взгляд, привыкший смотреть на обширные пространства родной Шотландии или на жертв среди серых Лондонских улиц – сейчас он тот, кем был раньше, когда с порога Хогвартса почти сразу же попал в Ставку, преклонив колени перед Милордом. Прибавилось седины в волосах, прибавилось жёсткости в чертах лица, прибавилось жестокости и не только к посторонним. Прошлое, которое он не намеревается забывать, но желает хотя бы на время заменить будущим, было для него нелёгким, оно оставило свой неизгладимый никакими усилиями след. Но суть осталась той же, её ничто не способно изменить, а это, по мнению Макнейра, являлось самым важным.
Уолден всё так же сосредоточенно продолжил буравить взглядом стол в стороне, но это было лишь привычкой смотреть на что-то отвлечённое, чтобы ничто не мешало думать, все его мысли наоборот были сконцентрированы на словах Рудольфуса. Он неосознанно, по привычке вслушивался в голос, находя в нём что-то уже до боли знакомое, напоминающее о таких туманных и кажущихся странными временах, как время обучения в Хогвартсе. Несколько раз согласно кивнув, он, совершенно не обращая внимания на то, что Лестрейндж достал новую бутылку, прошёл два шага вдоль стены и обратно, а на развороте, резком, сразу всем корпусом, как это вошло в привычку после многочисленных сражений, произнося:
- У них, как мне кажется, нет самого главного: опыта и представления о том, что будет происходить, когда мы заявим о себе. Большая часть не помнит той войны.
Размышления Рудольфуса словно возрождают в Макнейре способность мыслить не так, как это происходит в обычной жизни: строить планы, учитывать все возможные сложности, грамотно распределять свои силы и ясно оценивать силы противника. Но хотелось просто однажды выхватить палочку и разрушить всё, чему не должно найтись места в будущем, до основания, выплеснув всю ненависть и ярость, выплеснув всё затаённое, накопленное годами желание чужих страданий. Теперь чужих, теперь их очередь. Хотелось бури и хаоса в мире, раз ты снова твёрдо стоишь на ногах, но приходилось признавать, что без чётких планов им не победить, поэтому Уолден и вспоминал: каково это. Он начинал впервые за долгое время думать о будущем, перейдя к нему от прошлого, снова перескочив настоящее, словно оно для него и не существовало. От размышлений его отвлёк вопрос, так что Макнейр пару секунд подбирал слова, чтобы, скривившись сначала от одних воспоминаний, ответить:
- Мой топор, определённо, больше подходит для их голов, чем для голов животных. Сложно каждый раз осознавать это и каждый раз напоминать себе, что ещё слишком рано… - Уолден почему-то вспомнил свою жену, день, когда он увидел в ней уже не род Руквуд, а род Макнейр. Он вспомнил, ради чего встал на эту дорогу, вспомнил о главной цели. Его потомки, да и вообще все чистокровные не должны испытывать того, что пришлось испытать им: они не должны пресмыкаться перед теми, кто не сохранил верность роду. - Но однажды всё встанет на свои места, мы ещё ощутим вкус полной победы. Обязательно.  – Уолден поднял голову, наконец смотря на Лестрейнджа и говоря оживлённо, искренне веря в свои слова и отвлекаясь только тогда, когда в наступившей тишине отчётливо послышался стук в окно. По старой привычке, выработанной постоянным нахождением настороже, Макнейр подошёл к противоположной стене, сбоку отворив раму, но не вставая перед ней. На подоконник тут же села маленькая сова, по одному изнеможённому виду которой можно было сказать, что она из Министерства. Приняв послание, он нахмурился, глухо выругавшись: очевидно, взятку хозяина твари сочли недостаточной, когда в процессе дележа её не хватило на всех, показательная казнь всё же состоится, а значит, ему нужно будет прибыть на место. Уже приготовившись аппаратировать, Уолден посмотрел на Рудольфуса. Почему-то ему казалось, что на этот раз тот всё поймёт с помощью этого взгляда. Как и раньше, когда в совместной работе не требовалось лишних слов.