Что он забыл в Восточной Европе - на этот вопрос Антонин Павлович едва ли бы смог ответить без Сыворотки Правды. Однако знал - туда вел его путь, и туда он и отправился, едва восстановил силы после побега, после изнуряющих четырнадцати лет за решеткой.
Алекто Кэрроу, повзрослевшая без него, в сопровождающих - уверенная в себе, немного отстраненная после того малоприятного разговора при первой встрече. Ничего, это пройдет, был уверен Долохов. Алекто не из тех, кто позволяет себе глупить - никогда не позволяла, с чего бы ей меняться, с чего бы отдавать победу собственным слабостям? Она была бойцом, он сам приложил руку к ее становлению, так что теперь было бы странным сомневаться в силе собственного создания, и он не сомневался.
Они отправились в путь почти налегке - дом в Бухаресте, принадлежащий брату и сестре Кэрроу, призван был обеспечить их всем необходимым, и Антонин едва сдерживал нетерпение от желания как можно скорее оказаться там, где прошло его детство и юность.
Прибыв на рассвете в Бухарест, Пожиратели Смерти - Долохов воспользовался Оборотным зельем с волосами Амикуса - отправились в жилище Кэрроу: Антонину требовалось разослать пару писем и спешка в том, что он запланировал, была излишней.

В ожидании ответов он развлекает себя беседой - Алекто будто оттаивает в знакомой обстановке, подробно рассказывает о тех годах, что прошли для него в тени Азкабана, делится уже изрядно протухшими новостями, скандальными деталями и слухами. Долохов расслабленно слушает вполуха, наблюдая за своей протеже, за ее резкими и тщательно выверенными движениями.
Сидеть взаперти невыносимо - но он даже под обличием Амикуса Кэрроу не торопится покинуть дом и выйти на улицы, которые знал ребенком.
Вид из особняка идеальный - почти нависший над Дымбовицей, дом напоминает ласточкино гнездо, а парадные ворота выводят на главную улицу Магического квартала. Особняк тоже идеален, и Долохов высоко оценивает то, что Кэрроу практически ничего не изменили во внутреннем убранстве дома, но не высказывает вслух это наблюдение, переходя из комнаты в комнату и находя вещи на привычных для него вещах, как если бы с восьмидесятых вся жизнь в доме замерла, и он использовался лишь в качестве временного пристанища, менять что-то в котором было ни к чему.

Когда ему приходит ответ на первое письмо, солнце уже давно в зените, и ждать дольше он не хочет - все его естество пылает от желания оказаться на улице, пройтись по брусчатке Влахского тупика, заглянуть в пару мест, где его, возможно, ждут до сих пор.
Алекто кивает на адрес, указанный в письме - она знает, где это.
Они переодеваются в более приличествующую одежду - в Бухаресте намного теплее, чем в Лондоне, и это дает о себе знать - несмотря на октября, погода сравнима с летней, и Долохову приятно это тепло, от которого от отвык в заключении.
Обряжаясь в вещи Амикуса, он с удовольствием надевает летнюю мантию, расшитую на груди узором с ярко-выраженным восточно-европейским колоритом, застегивает "разговоры", поправляет широкий пояс.
Он вернулся домой.

Они аппарируют к озеру Чишмиджиу - один из парков вокруг озера является магическим, тщательно оберегаемым от маггловского вторжения, и именно там ему назначил встречу старый товарищ.
Тадеуш Йенчи поджидает их на широкой каменной скамье под сливовым деревом. Встает, располневший, обрюзгший, но сохранивший по-прежнему лукавый, шальной вид.
- Амикус! - приветливо произносит он, улыбаясь, раскрывая объятия. Долохов отвечает на жест старого приятеля, чуть улыбаясь - Тадеуш прекрасно знает, кто перед ним на самом деле, но соблюдает маскировку.
Пока Алекто неподалеку наблюдает за окрестностями, Йенчи вытаскивает из кармана широкой по румынской моде мантии уменьшенную магией шкатулку.
- Все тут, друг - все, что ты оставил.
Долохов кивает, забирает шкатулку, заботливо прячет ее к себе в суму.
- Что с Игорем? - негромко спрашивает он. Второе письмо - Каркарову - вернулось перед самым его выходом из особняка Кэрроу. С пометкой о том, что адресат не найден.
- Игорь пропал с лета еще, - Тадеуш разводит руками.
Антонин снова неспешно кивает - он был готов к этому, когда не увидал Игоря в Англии. И это все равно тяжким грузом ложится на плечи.
Тадеуш делится кое-какой информацией, но о планах Антонина не спрашивает - он осторожен.
После короткого прощания Долохов оставляет Йенчи на скамье и уходит. Алекто присоединяется к нему на дорожке парка, посыпанной мелким светлым песком.
- Я запланировал пару визитов на сегодня, надеюсь, ты не будешь возражать, - негромко проговаривает Антонин, предлагая Кэрроу локоть. - Был бы рад твоей компании.
В Бухаресте это "ты" случается само собой - в память о прошлом, о той ведьме, которой она когда-то была.
- Следы Каркарова обрываются в июле, но у меня есть пара ниточек, которые могут привести к нему. Одна из которых интересует меня лично - Венцель Вишневецкий. Сотрудничал с Авроратом Болгарии. Его смертный приговор давно подписан, но у меня не было возможности исполнить его. Сейчас самое время воздать по заслугам, даже если он не приведет меня к Игорю.

Кэрроу покладисто кивает в ответ - да и могло ли быть иначе. Здесь, в Бухаресте, время будто обращается вспять - и дело даже не в присущем волшебникам консерватизме. Дело в том, что вдали от Англии Долохов парадоксальным образом ощущает себя по-настоящему живым.
И Бухарест, которые едва ли изменился за прошедшие годы, подходит как нельзя больше. И ни собственное отражение в зеркалах, ни повзрослевшая Алекто, которую он помнит старшекурсницей - ничто не может отнять у него странного ощущения, что время готово рассыпаться в прах, появись у него такое желание.
Не то сентиментальность, не то глупость, думает Долохов, с упоением прислушиваясь к биению жизни в этом молодом, крепком теле Амикуса. От перспективы посчитаться со старым врагом в кровь поступает изрядное количество адреналина, заставляя Антонина ускорять шаг, крепче сжимая пальцы Алекто на своем предплечье.
Здесь, в Румынии, можно на время забыть о необходимости не подпускать к себе близко, здесь он дома, здесь его настоящее место, несмотря на то, что он готов жизнь отдать за Милорда и Англию.
Эти мощеные тротуары знают его истинное имя - и его истинный облик, помнят его мальчишкой без гроша в кармане, мечтающего о ратных подвигах во имя Грин-де-Вальда, и это будоражит, как глоток крепкого сидра на пустой желудок.

Долохов открывает дверь перед своей спутницей, обегает взглядом помещение.
Лавка Вишневецкого переживает не лучшие времена - прежде здесь и в будни толпился народ, разглядывая новинки книжного рынка, а сейчас лишь ведьма с седыми длинными волосами копалась у стенда с уцененными гримуарами.
Однако следов безусловного запущения не было, лишь легкий привкус разочарования и того, что этот книжный магазин уже никогда не принесет своему владельцу настоящего капитала.
Оставив Алекто у стойки, Антонин обходит лавку - кроме старой ведьмы, посетителей нет.
- Простите, сударыня,  - светски обращается он к потенциальной покупательнице хлама. - Этот магазин принадлежит Венцелю Вишневецкому?
- Почитай, годков тридцать, как ему,  - словоохотливо отзывается ведьма, с интересом разглядывая Долохова в облике Амикуса Кэрроу. - Сам хозяин за прилавком, чудесный человек...
Антонин улыбается и кивает, полностью удовлетворенный полученной информацией - итак, Йенчи не наврал и Вишневецкий действительно продолжает свои потуги добиться успеха. Жалкий трус, предавший и его и Игоря за награду, даже не сумел как следует распорядиться своими деньгами.
- Сударыня, покиньте магазин, -  тем же тоном приказывает ведьме Долохов, переставая улыбаться. Кто знает, что увидела посетительница в его лице, однако уже в следующую минуту она проворно семенит в двери, сопровождаемая любезным Антонином.
Едва пыльная дверь за ней захлопывается, Долохов переворачивает табличку "Закрыто" - "Inchis", и накладывает несколько запирающих чар.
- Будь добра, позвони в колокольчик, - просит он Кэрроу, указывая на крохотный бронзовый колокольчик на стойке.

Когда на звук выходит Вишневецкий, Долохов уже стоит рядом с женщиной, ожидая старого недруга. Тот постарел - он и в восемьдесят первом казался много старше своего возраста, а теперь и вовсе производит впечатление изможденного старца.
Долохов заглядывает в блеклые глаза владельца лавки и видит, что причина упадка магазина не в залежалом и не пользующемся спросе товаре - причина в том, что хозяину все равно.
- Buna ziua,  - приветствует Антонин старика. - Venzel Vishneveckii?
Тот кивает, переводя взгляд с Долохова на Алекто и обратно.
- Da.
Долохов холодно ухмыляется, переходя на английский.
- Не узнаешь меня, предатель? Во сколько ты оценил меня и Каркарова, пес? Во сколько, во имя Одина? Руки на стойку! - рявкает он, когда книжник пытается выхватить волшебную палочку.
- Руки на стойку и, клянусь Хель, ты проживешь достаточно, чтобы уйти с тропы как подобает мужчине, - цедит Антонин, держа Вишневецкого на прицеле.
Кивает Алекто, резко отворачивается, горбится - процесс обратной трансформации болезненен для его еще не до конца вернувшего силы тела. Мышцы тянутся, изменяются кости - и он снова выглядит собой.
- Узнаешь, пес? - вновь спрашивает он у Венцеля, когда эффект Оборотного зелья окончательно спадает. Как обычно, после обратной трансформации у него заходится сердце - несется вскачь, будто не поспевает за своим хозяином.
Долохов глубоко вздыхает, перебрасывает волшебную палочку в левую руку - некоторые навыки с ним навечно - достает из сумы шкатулку, принесенную Йенчи и кидает ее на стойку.
Металлическая шкатулка со скрежетом приземляется между дрожащих рук Вишневецкого.
- Открывай, - велит Долохов. - Otkrivaj, suka!
Тот подчиняется, долго не может справиться с замком, а когда все же открывает, то не удерживает шкатулку и роняет ее на стойку, опрокидывая.
По стойке разлетаются колдографии белокурой ведьмы не старше шестнадцати лет, старинный хроноворот, колода игральных карт, зачарованных десятком различных способов...
Пожиратель указывает на сморщенное яблоко, откатившееся в сторону.
- Возьми его в правую руку, - приказывает он бледному до синевы хозяину магазина, а затем поворачивается к Алекто. - Хочу тебе представить господина Вишневецкого. Этот чистокровный маг называл себя верным соратником, другом, братом.  И я называл его другом. И не мог поверить, что по его доносу мракоборцы вышли на меня и Каркарова в восемьдесят втором. Не мог поверить, что тысяча монет оказалась достаточной ценой его совести. Ценой пожизненного срока в Азкабане.
Вишневецкий громко сглатывает, но крепко сжимает яблоко.
- Две тысячи, - в его голосе неожиданно сталь.
Долохов удовлетворенно кивает, почти с симпатией глядя на старика.
- U tebya vsegda bili yajca, - ухмыляется он: яблоко - темный артефакт - не дает врать тому, в чьих руках находится, а у Венцеля хватает мужества, чтобы принять последствия своего давнего решения.
- Итак, мисс Кэрроу, - возвращаясь к официальному тону, продолжает Антонин, - какой кары достоин господин Вишневецкий? Какую кару вы бы предложили для него?

Долохов медленно кивает на слова своей протеже - Алекто сохранила присущее ей чувство справедливости, не поддалась слабости сочувствия, но при этом вовсе не потеряла способностей к логическому мышлению.
Наказание, которое она избирает для Вишневецкого, нравится Долохову по многим причинам - оно достаточно жестоко, необратимо и определенно, развяжет ему язык.
Одобрительно глядя на то, как Кэрроу естественным, привычным жестом держит свою палочку, на прицеле которой его недруг, он улыбается женщине - коротко, но искренне.
- Вы полны сюрпризов, дорогая, - он проходится взглядом по владельцу лавки, который всматривается в лицо Кэрроу. - Что, по вашему, для него самое дорогое? Эта лавка? Жизнь? Может быть, семья?
Долохов, следя за Вишневецким и не опуская левую руку с палочкой, сгребает в шкатулку колдографии, пару пожелтевших от времени пергаментов, карточную колоду... Медлит, касаясь хроноворота, поглаживая выпуклую гравировку на чужом даже ему языке.
Однако тоже убирает его в шкатулку, защелкивает замочек - для всего этого придет еще время, но пока ему нужно разобраться с другими проблемами.

Сердце, неприятно ноющее, успокаивается, пыльная лавка будто вновь наполняется воздухом.
Долохов сдерживает жадное дыхание, скрывает нехватку кислорода, считает про себя до десяти.
Ничего, это тоже пока не проблема - с этим он тоже разберется позже. Пары дней без Оборотного зелья должно ему хватить, чтобы вернуться к норме, но пока он не может позволить себе отвлекаться на собственное тело, которое на седьмом десятке начинает его подводить. У него есть миссия - он не может вновь подвести Хозяина, и ничто не должно вставать между ним и его верностью.
Вишневецкий молчит, не питая, видимо, иллюзий на пощаду, и это кажется неуместным проявлением стойкости. Антонин вовсе не желает, чтобы старый друг умолял о пощаде - и не думает, что тот опустится до этого, но хотя бы на последнею беседу он имеет право, не так ли?
- Алекто, я отдаю судьбу предателя в ваши руки - вам решать, как наказать его. Вам решать, не достоин ли он пощады.
Долохов закуривает, убирая шкатулку в суму - он больше не смотрит на Венцеля, даже когда тот обращается к нему напрямую.
- Антонин, я могу отвести тебя к Игорю,  - едва слышно шепчет Вишневецкий, демонстрируя яблоко, крепко зажатое в пальцах.
Долохов вскидывает на него заинтересованный взгляд.
- Решать не мне, - мягко отвечает он, затягиваясь. - Я найду Каркарова - с твоей помощью или без нее. И ты не спасешь себе жизнь этим новым предательством.
Вишневецкий молчит, впиваясь взглядом в Кэрроу. Антонин не уверен, чем наполнен этот взгляд - мольбой или гневом, страхом или смирением. Он тоже переводит взгляд на свою белокурую спутницу.
- Алекто? - негромко произносит он.

Долохов заинтересованно облокачивается на стойку, вытирая остатки пыли рукавом мантии, наблюдает за Алекто - женщина определенно стала жестче, если не сказать, намеренно жестокой.
Вишневецкий приподнимает голову, смотрит на белокурую Кэрроу сверху вниз, редко моргает, но даже Антонину видно, как бьется на горле владельца лавки жила, выдавая его страх: от визита Пожирателей, да еще Долохова, который должен был гнить в Азкабане, ему ждать нечего, кроме, разве что, неприятностей.
Неприятностей, усмехается про себя Долохов. Неприятностями Венцель не отделается, и сколько бы Антонин Павлович не ломал комедию, делая вид, что не имеет представления о том, что будет с Вишневецким, все трое знают ответ: предатели умирают.
Однако Венцель может отстрочить казнь, прожить еще пару лет, запершись в своей дыре и коротая дни в окружении старых и никому не нужных книг.
Если выполнит их условие.

Торговец кидает затравленный взгляд на Долохова - впервые за встречу видно, что он по-настоящему обеспокоен. Антонин выдерживает взгляд старого приятеля с легкостью, выпестованной в Азкабане: не было дня, чтобы он не представлял себе лица предателей, и для него не было секретом, что Вишневецкий из их числа.
Переведя взгляд на спутницу, Долохов не без гордости отмечает ухмылку, искривившую губы Алекто - миловидность, подчеркнутая пухлой нижней губой, мягким очертанием рта и едва ли ни умилительными щечками, исчезает, сметается прочь, оставляя ледяной взгляд и застывшую гримасу.
Ему не нужно беспокоиться об Алекто, теперь он верит, что то, что она говорила ему в их первую встречу в Англии, правда. Что она смогла преодолеть типичное для Восточной Европы недоверие к женщине, практикующей боевую магию. Что она готова убивать вновь и вновь. Что она сделает все, что он велит, не размышляя, не сомневаясь.
Его идеальный боец. Его вторая попытка, которую на этот раз он не позволит отобрать у себя никому - ни тому несчастному, что станет ее мужем, ни Милорду.

От приговора, который озвучивает женщина, в лавке повисает тишина.
После звуков ее голоса, такого же ледяного, как взгляд и усмешка, Антонину хочется напомнить ей, что они имеют дело с человеком без чести, но что-то останавливает его. Возможно, взгляд Вишневецкого. Возможно, те усилия, которые он прикладывает, чтобы сохранить достоинство.
Долохов докуривает, размышляя над словами Кэрроу. Если Венцель соврал - он умрет, так или иначе. Если не соврал... Антонин поддается румынской атмосфере вечной импровизации, возвращая себе практически забытый азарт, глубоко вздыхает.
Гасит сигарету прямо о полированную стойку - впрочем, от полироли остались лишь смутные напоминания, но этого достаточно, чтобы в прошлом изящная поверхность пошла радужными волдырями.
Вишневецкий не реагирует, напряженно ждет вердикта, старается не дышать слишком уж громко, но его дыхание все равно с хрипом вырывается из груди.
- Прекрасная мысль, Алекто, - наконец нарушает паузу Долохов, постукивая пальцами по стойке. - Венцель, ты слышал. Если ты до заката приведешь меня к Каркарову - ты будешь жить. В противном случае я казню тебя, как и должно поступать с предателем. Это честная сделка, можешь считать это подарком .

Торговец медленно кивает, облизывает губы, едва Кэрроу отводит палочку от его горла.
- Мне нужно послать несколько писем... Игорь бросил все, исчез, но у меня есть пара мыслей, где он может быть - или кому может сообщить о себе, - торопливо бормочет Вишневецкий, будто боясь, что может не успеть рассказать то, что знает. - Есть пара людей, которые могли помочь ему исчезнуть, одному иначе такое не провернуть, сам знаешь...
Долохов хмыкает почти дружелюбно - конечно, он знает. Когда он попытался исчезнуть, ему помогал именно этот маг, что сейчас стоит напротив - и к чему это привело?
Если Каркаров на самом деле попытался найти помощи, это значило лишь одно - он утратил хватку за последние годы, перестал учитывать прошлые ошибки, как свои так и чужие.
Однако люди сентиментальны, вечно ищут поддержки, и Антонин Павлович не может отрицать эти свойства человеческой природы.
Он некоторое время размышляет, насколько велик риск, что этими письмами Вишневецкий только предупредит Каркарова или связанных с ним людей, но затем принимает решение смириться с этой вероятностью. Так или иначе, Игорь не может не понимать, что Повелитель освободит своих верных слуг - и не может не понимать, что Долохов захочет найти его, а потому, какая разница, как скоро подтвердятся его ожидания.
- Приступай, - прежней мягкости в голосе не остается. С этой минуты Венцель Вишневецкий перестает существовать в глазах Антонина Долохова. С этой минуты старый приятель лишь инструмент, и от того, насколько хорошо он выполнит свое предназначение, зависит его будущее.

Алекто уверенно ведет себя - даже увереннее той двадцатилетней девицы, которую он помнит. Впрочем, стоит ли удивляться - если принимать во внимание то, о чем рассказывала ему женщина, последние почти полтора десятка лет она посвятила закаливанию характера: иначе назвать путь, выбранный Кэрроу, Долохов не может.
Он не препятствует ей, позволяя вдоволь запугивать жертву - когда Алекто сжигает пергамент прямо перед лицом Венцеля, пепел садится на его бороду, на засаленные манжеты, и Антонин видит, что Вишневецкий уверен, что именно Алекто и станет его палачом.
Сам Пожиратель предпочитает действовать по наитию - все это авантюрное путешествие лишь блуждания по зову сердца, если можно так выразиться, и для него в равной степени привлекателен и тот вариант, где он убивает Венцеля, и тот, где Авада Кедавра срывается с палочки его протеже.

Он отстраненно наблюдает за тем, как угрожающе Алекто стучит пальцами по столу - в ней не чувствуется ни намека на сомнение. Взять ее с собой было правильным решением, приходит к выводу Антонин Павлович - это поможет ему разрешить сразу две проблемы: испытать женщину и не пасть жертвой бессмысленных сентиментальных порывов самому.
То, что Вишневецкий все же пытается написать о причинах поиска, его смешит - тот не настолько глуп, чтобы всерьез полагать, будто Долохов допустил бы утечки информации до того, как будет полностью контролировать ситуацию. Однако это же и убеждает Антонина, что в живых старого приятеля оставлять не следует - кто знает, что тот выкинет, решив, что смертельная опасность прошла стороной.
Еще не подозревающий о том, что его судьба решена, Венцель дописывает свои послания, и Долохов отрицательно качает головой на вопросительный взгляд Алекто - он не хочет проверять, что именно написано в пергаменте. Что бы там ни было - это ложь, а лжи с Пожирателя достаточно.
Собрав пергаменты, Кэрроу отходит к окну, где стоит крохотная клетка с крупной и злобной на вид совой. Видимо, из лавки не так часто отсылаются послания, потому что птица явно рада возможности покинуть свое тесное жилище.
Под взмах совиных крыльев Вишневецкий негромко окликает Долохова по имени, но тот предпочитает сделать вид, будто не слышит зова старого приятеля.

Женщина возвращается, встает рядом - забытое чувство привычности нахождения рядом с Алекто возвращается  к Антонину Павловичу в объеме, которого он не ждал: его ученица, его протеже, его спарринг-партнер, Алекто без труда, казалось, возрождалась для него в этих образах.
Оба они - и Кэрроу, и Вишневецкий - ждут его решения.
Долохов окидывает взглядом лавку, вновь вытаскивает волшебную палочку без бравады или неуклюжего хвастовства.
- Дождемся ответов в твоем доме.
Венцель вскидывает на Долохова взгляд, полный вязкой, всепоглащающей ненависти, но не противиться, покорно встает, одергивает мантию.
Антонин невербальным Экспеллиармусом лишает книжника палочки, но тот даже не оборачивается, позволяя обезоружить себя.
- Ступай за ним, - велит Антонин Павлович своей белокурой спутнице, а сам суть задерживается у дверей, в последний раз оглядывая запущенную лавку.
Вскидывает волшебную палочку, сосредотачивается - это проклятье требует не просто концентрации, оно еще и подпитывается силами самого мага, решившего прибегнуть к этой части Темной магии.
Затхлый, веющий тленом и смертью ветерок проносится по помещению, жадно набрасываясь на все, что попадается на пути - переплеты тускнеют и покрываются толстым слоем пыли, металлические украшения стойки и двери ржавеют, дерево кое-где осыпается трухой и разъедается.
Спустя пару минут лавка, и до этого не производившая впечатление особо ухоженной, кажется склепом, который был забыт без малого лет на тридцать.
Долохов удовлетворенно усмехается и плотно закрывает за собой дверь, щурясь на осеннее солнце  - еще один малоприметный росчерк палочкой в воздухе, и на вход в магазинчик Вишневецкого наложено проклятье-ловушка, способное привести к смерти первого, кто войдет туда.

Сам Долохов тоже расплачивается за вмешательство во временной поток - эта хроно-ловушка старит его лет на пять, заставляет щеки ввалиться, прибавляет седины, но он уверенно улыбается краем рта ожидающей его Алекто, сторожащей Вишневецкого.
- В путь, господа.
Сердце заходится в груди, стучит с перерывами, аритмично, но Долохов предпочитает думать, что виной тому азарт, постепенно нарастающий в нем.
Молчаливый Венцель ведет их изогнутыми бухарестскими улочками прочь от лавки.
Около двухэтажного особняка, окруженного высоким каменным забором, останавливается, оглядывается.
- Пообещай, что убьешь только меня, - выдавливает он.
- Открывай, - вместо ответа бросает Долохов.
Резная калитка распахивается, впуская хозяина и двух его палачей. На пороге дома в распахнутом дверном проеме возникает волшебница лет пятидесяти, заинтересованно улыбающаяся вернувшемуся пораньше мужу.
- Венцель, что?..
- Зайди в дом и жди нас в гостиной, - голос Вишневецкого звучит непривычно уверенно, и женщина скрывается в доме, а он вновь оборачивается к Пожирателям Смерти. - Она ни в чем не виновата, пощадите.
Он смотрит на Долохова, но затем переводит взгляд на Алекто, как будто рассчитывая встретить в ней сочувствие.

Алекто не ведет и бровью в ответ на попытку Вишневецкого защитить свою жену, а Долохов вновь останавливает на своей протеже задумчивый взгляд. Он гордится ею - безусловно, как гордился многие годы тому назад, но впервые, наверное, его посещает мысль, что эта великолепная, ощущаемая на корне языка готовность Кэрроу отдать свою и других жизни во имя достижения цели далась женщине дорогой ценой.
Он наблюдает за тем, как Алекто приговаривает жену Венцеля к смерти - объявляет ее вину. Трусость - растяжимое понятие, и, несмотря на то, что он первым готов подтвердить, что книжник не трус, Антонин все равно испытывает легкую гадливость, как если бы смотрел на насекомое, ползущее по стене и увлеченное своим жалким существованием, лишенным истинной верности, преданности, чести.
На взгляд Алекто он отвечает таким же прямым взглядом - ему нравится, как она смотрит на него. Опасные догадки, посетившие его в Англии, в том парке, где они впервые встретились после долгой разлуки, отступают на второй план: сейчас Кэрроу ведет себя именно так, как и должна, и Антонин Павлович не может противиться восхищению, граничащему с интересом при взгляде на уверенную воительницу, которая беспрекословно идет за ним, как шла в восьмидесятых.
Он отдает отчет, что выглядит не лучшим образом - последствия примененной в лавке Вишневецкого магии усугубляют разрушительное воздействие Азкабана, проступающее все сильнее и сильнее в его облике, изменяя его не намного хуже Оборотного зелья, но Кэрроу будто не замечает этого, ни словом, ни взглядом не выдает ни оскорбительной жалости, ни сомнений в том, что ее наставник еще хоть на что-то годен.
И эта уверенность в нем женщины добавляет Долохову силы контролировать свое состояние - успокаивать разогнавшееся сердце, не обращать внимания на давно поселившуюся в груди тяжесть и нехватку воздуха.

Кэрроу отправляется в дом, а Долохов торопит Венцеля, все еще надеющегося на какой-то иной исход.
Он пытается задержаться у крыльца, ловит взгляд Антонина, но все же медленно входит в дом.
Пока Алекто осматривается, Долохов предпочитает совершать как можно меньше движений - застывает у окна, выходящего на улицу, краем глаза контролирует усевшегося за стол Венцеля, неотрывно смотрящего в одну точку, будто следящего за аккуратной строчкой изящной вышивки скатерти.
На нервное предложение чая Антонин реагирует недвусмысленно:
- С удовольствием. Но, Doamna, только с одним условием - не лишайте нас своего общества. Ваш муж очень любит вас, и мне и моей подруге хотелось бы провести как можно больше времени в вашей компании.
Doamna, госпожа Вишневецкая, польщенно улыбается, отдает распоряжение крохотному чистенькому домовику, явившемуся на зов, хотя и бросает непонимающие взгляды на мрачного мужа.
Венцель встает, когда на столе начинают появляться хрустальные вазочки с вареньем всевозможных сортов, пузатый заварочный чайник, распространяющий в гостиной ароматы черной смородины и гибискуса, фарфоровые чашки, выглядящие дороже всей остальной обстановки комнаты, вместе взятой.
Алекто тут же делает движение подняться на ноги следом, но Долохов взглядом велит ей остаться на месте.
- Что случилось, Венцель? - подчеркнуто вежливо интересуется он.
- Выпей со мной, Антонин. В честь старой дружбы.
Пожирателю категорически не нравится кривая улыбка на губах прежнего товарища, но он согласно кивает, не спуская глаз с предателя.
Хозяйка дома все же не может игнорировать странное поведение супруга, и пока он копается к старинного буфета в коридоре, видимый Долохову сквозь дверной проем, она пытается выяснить, что за гостей привел ее муж.
- Мы старые друзья, - лениво отвечает Антонин Павлович, - он еще не был женат, когда мы виделись в последний раз, однако имел намерение жениться, и я рад, что его чаяния сбылись - вы даже лучше, чем он вас описывал, хотя тогда мне казалось, что такой идеал просто не может существовать...
За пустой лестью, комплиментами и прочей шелухой, которая легко срывается с языка, Долохов скрывает факты, и его собеседница вновь теряет нить беседы в этом потоке старомодного красноречия, смеется, закатывает глаза. На миг в ее облике проступает та молодая ведьма, чьи колдофото Долохов видел в восьмидесятом.

Вишневецкий возвращается, выставляет на стол бутылку домашней сливовой настойки - сливовицы, или цуйки. Эльф снова принимается суетиться, добывая аккуратные рюмки и ломти мягкого кукурузного хлеба.
- Остуди бутыль, я оставил палочку в лавке,  - поясняет Венцель жене, видимо, не желающий давать повод Пожирателям вытащить их деревяшки.
Та снова смеется, сетует, что ее муж отличается рассеянностью, но вытаскивает волшебную палочку из широкого рукава и ловко накладывает на бутылку освежающие чары. Аннтонин Павлович внимательно следит за тем, как женщина убирает палочку обратно - он предпочитает знать, где хранят оружие потенциальные враги. Да какие враги - так, жертвы.
Первую рюмку по традиции не закусывают - цуйку пью чистую, и хотя Долохов куда больше любил кисловатый привкус сидра, фруктовая водка смывает привкус временной магии и склепа, которым теперь стала книжная лавка.
Из кухни начинает тянуть ароматами готовящихся овощей и мяса - очевидно, doamna Viyshneveckaya собирается в скором времени подавать обед, уже несколько раз прямо высказывается, что не отпустит гостей без обеда, но Долохов только улыбается в ответ, предпочитая не поддерживать этот разговор.
Впрочем, его участие и не обязательно - женщина, раскрасневшаяся после первой же рюмки, с ломтем мягчайшего кукурузного хлеба подсаживается к Алекто, пододвигает к ним вазочку с медом и, негромко посмеиваясь, начинает что-то спрашивать у воинственной валькирии.
Мужчины же закуривают, погруженный каждый в свои мысли.

- У вас есть дети? - спрашивает Долохов, заставляя Вишневецкого скривиться. Его жена изображает на лице скорбь, качает головой, задумчиво крутит кисть нарядной шали, которую уже успела накинуть на плечи в честь гостей.
- Замечательно, - кивает Антонин, и та непонимающе сводит над переносицей густые брови, но тут же вновь пододвигается к Алекто и что-то шепчет той.
Эльф впускает в комнату сову, которая,покружившись под потолком, с важным видом приземляется на стол, немигающе разглядывая выставленные угощения.
Долохов разливает по рюмкам остатки цуйки, пока Вишневецкий отвязывает клочок пергамента и бегло пробегает написанное.
- Кое-что есть, - тускло и невыразительно бросает он, отдавая записку Долохову.
Антонин вчитывается в ровные строчки, ухмыляется, поднимая глаза.
- За тебя, Венцель, - вставая, проговаривает он. - Заканчиваем тут.
Водка ледяным пожаром скатывается по горлу, а он уже вытаскивает волшебную палочку. Алекто не нужно намекать дважды, и она также обнажает несущее смерть дерево.
Антонин Павлович смотрит в глаза Вишневецкого, и когда тот медленно, уже понимая, что будет, ставит рюмку на стол, отправляет Аваду Кедавру в старого друга, оказавшегося предателем.
Визжит жена Венцеля, но с той разбирается Алекто, пока Долохов осматривается. Сова взлетает с суматошным уханием, Вишневецкий медленно оседает на пол, стаскивая скатерть со стола, звенит, разбиваясь, посуда...
- Сожжем здесь все, - Долохов, порядком опьяненный, кастует Адское Пламя, и огонь с ревом устремляется к тонким занавескам, вверх по изящному книжному шкафу, захватывая пушистый ковер и тела хозяев дома.

Подхватывая Кэрроу под локоть, Атонин Павлович крепко прижимает к себе женщину и, взмахивая палочкой, аппарирует их обоих прочь из огненного чистилища в то место, о котором прочел в записке.
Холодный горный воздух кажется неожиданной роскошью после опаляющего лицо жара, и он первое время глубоко вдыхает, не отпуская Алекто и оглядываясь, опасаясь ловушки.
- Просканируй местность,  - наконец выдавливает он: встряска снова отзывается сердечным галопом, и ему вновь кажется, будто грудную клетку обвивают аврорские опутывающие чары, не давая вздохнуть.
- Хижина за тем поворотом, - хрипит он, указывая вперед, вдоль малоприметной тропинки.
Они высоко в горах - здесь, по мнению осведомителя Вишневецкого, может скрываться Каркаров.

Следом за Кэрроу Долохов входит в хижину, несколько отдышавшись - Бодрящее зелье наполнило его ложным ощущением силы, но это было куда лучше, чем появиться в тайном убежище своего уже, увы, недруга, в состоянии, далеком от готовности к схватке. За эту искусственную бодрость еще придется заплатить, но то будет позже.
Впрочем, хижина пуста - причем оставлена явно без спешки, нет ни следов суетливых сборов, ни забытых впопыхах вещей.
Антонин проходится взглядом по развороченным уже Алекто ловушкам, слабеньким, практически оскорбительным, качает головой - это ловушки не для него. Скорее уж, это для тех, кто мог бы проникнуть в эту хижину до Долохова, а значит, тот, кто их ставил, вполне мог преследовать цель обезопасить нечто ценное.
Легкое прикосновение Алекто к его щеке отзывается всколыхнувшейся нежностью - ее верность, оттеняемая предательством Каркарова, Вишневецкого, Мерлин знает, кого еще, значит для Антонина Павловича сейчас куда больше, чем любые смертоносные навыки, которыми она по праву гордится.
- Ну что же, дальнейший путь пока все равно неясен, а на свежую голову думается легче. Наложи отталкивающие чары вокруг хижины, задержимся здесь, - пожимая руку Кэрроу, Долохов признает ее правоту - нужно отдохнуть.

Пока Алекто обеспечивает хижине относительную безопасность - в конце концов, как минимум осведомитель Вишневецкого знает об этом месте и может навести авроров, пока здесь Пожиратели - Долохов неторопливо проходится по хижине.
В грубо сколоченном шкафу пусто и пыльно, зато в буфете обнаруживается бутыль самогона и пол головы сыра, слегка тронутого плесенью и завернутого в вощеную бумагу.
Антонин задумчиво прикрывает дверцы буфета - сыр того сорта, который предпочитает Каркаров, но не слишком ли очевидная приманка?
Самогон тоже не прельщает - ему достаточно уже выпитого у Венцеля, а Бодрящее зелье еще больше усиливает действие водки.
- Что-то здесь должно быть, милая,  - возвратившаяся в хижину Алекто двигается почти бесшумно, но Долохов безошибочно определяет, когда она приближается - они вместе осваивали парную технику боя, их тела, сознания настроены друг на другу будто чувствительные камертоны, и за проведенный вместе день это чувство начинает возвращаться.  - Нужно лишь поискать как следует...
Антонин скрупулезно осматривает каждый угол в достаточно уютной, хотя и крохотной по меркам его знакомых аристократов комнатушке, служащей одновременно и спальней, и гостиной - лишь кухня с древним очагом и ванная отгорожены тонкой деревянной стеной.
- Если замерзнешь, в буфете есть самогон, - прохлада горного воздуха начинает ощущаться в хижине после жаркого Бухареста, однако Долохов пока не мерзнет, подпитываемый выпитым, а вот женщине может быть не по себе. - Камин здесь не предусмотрен, а сжигать эту избу я не намерен...

На последней фразе он открывает последний кухонный шкаф - стопка газет, явно магических, судя по колдографиям, привлекает его внимание, и Долохов берет в руки несколько номеров.
Английские заголовки бросаются в глаза. Магическая пресса Англии, и на каждой сохраненной странице статьи, посвященные откровениям Гарри Поттера и министерским опровержениям.
Антонин Павлович просматривает все, останавливается на информации о похищенной Боунс, о пропаже Руфуса Скримджера, задумчиво откладывает газеты и возвращается в большую комнату.
- Знаешь, - оглядывая нехитрую обстановку, обращается он к Кэрроу, - в настоящее время я пришел к интересному выводу: желая убить кого-либо - убей сразу и всех его родных. Нет ничего более жалкого, чем оставшийся в живых отколовшийся кусок чего-то большего. Жалкого и проблематичного. Ты знала, что Амелия Боунс стала главой отдела магического правопорядка? Не удивлюсь, если однажды мы с ней встретимся - природа не терпит незаконченных сюжетов.

Антонин останавливается у узкой койки, накрытой ворохом одеял и выделанных шкур по дурмстранговской традиции. Это уже больше похоже на след Игоря, и когда Пожиратель переворачивает одеяла, то из-под свисающего до пола покрывала показывается богато выглядящий кисет, наполовину полный табака.
Принюхиваясь к добыче, Долохов аккуратно завязывает кисет, откладывает на массивный стол у стены рядом с кроватью, вытягивает волшебную палочку и приподнимает в воздух все одеяла и подушку разом.
Сложенный в несколько раз пергамент оказывается под подушкой.
Позволив тряпью упасть обратно, Пожиратель приманивает пергамент, не без внутреннего азарта замечая на внешней стороне листа свое имя, выписанное знакомым с детства почерком.
"Антонин!
Или любой, читающий это - Лестрейндж, Роули, Джагсон, а может быть, Макнейр или Кэрроу, вернувшиеся к тому, от кого я предпочел сбежать, но я надеюсь, что это ты, Антон.
В этой хижине я провел три недели, размышляя о том, что делать дальше. Я не вернусь - никогда не вернусь, особенно теперь, даже если Он посулит мне прощение.
Я не могу. Те годы прошли безвозвратно, я не тот и не стану больше тем, кем был четырнадцать лет назад. Наши идеи верны, цели прекрасны, но методы... Не может быть будущего, купленного такой ценой, и расплата будет чудовищной.
Я надеюсь, что смогу заплатить свой счет сам и молю лишь об одном - не ищите меня. Дайте мне окончить дни в покое - это все, что мне нужно..."

Долохов хмыкает, не дочитав швыряет пергамент на стол, кривит рот - трусливый предатель смеет просить не искать его, смеет просить даровать ему жизнь и прощение.
Каркаров умен - понимал, что азкабанские узники будут освобождены, понимал и то, что найдется немало желающих посчитаться с предателем, с аврорским осведомителем, но не понимал только одного: его не оставят в живых.
Или понимал, но все равно надеялся, просил.
Антонин меняет свое недавнее решение, вновь перемещается в кухню, достает самогон, стакан, чуть медлит и ставит рядом второй.
Разливает остро пахнущую мутноватую жидкость.
- Мы идем по его следу, девочка моя. И ему не скрыться.
Ничто не имеет такого значения сейчас, как смерть Игоря - но рядом со смертью всегда рядом жизнь, и это сама жизнь заставляет Долохова привлечь к себе Алекто в поцелуе, далеком от отцовского.

Отредактировано Antonin Dolohov (9 августа, 2015г. 18:37)

Выставленные Алекто защитные чары могли бы выдержать и дольше того времени, что маги провели в хижине - по крайней мере, за ночь никакой случайный прохожий не попытался разрушить уединения Долохова и Кэрроу.
Сам он проснулся на рассвете, впервые за годы чувствуя себя полным сил. Несомненно, долгий сон оказал свое действие, но Атонин Павлович не строил иллюзий и относительно того, насколько ему помогла женщина, спящая рядом - ведьмаки и ведуньи муромских лесов, от которых вели свой род Долоховы, знали толк в симпатической магии, а Алекто так охотно делилась силой и энергетикой, что одного этого хватило бы без всяких бодрящих зелий на несколько бессонных дней.
Долохов, переполненный ощущением силы, уснуть больше не смог - он предпочел одеться и привести себя в порядок, проходясь по хижине, очевидно некоторое время служившей убежищем Игорю. В тумбочке у старого массивного зеркала, куда вечером Пожиратели заглянули мельком, нашлась расческа и бритвенное лезвие, и Антонин через платок сложил добычу к письму, старательно избегая касаться голыми руками этих предметов. За ночь у него появился некоторый план, который требовал вящей аккуратности с теми предметами, что принадлежали Каркарову, и он предвкушал успех - оставалось лишь утрясти кое-какие детали и позаботиться о технической стороне вопроса.

Когда Алекто проснулась, солнце уже поднялось над верхушками деревьев. Долохов, наслаждающийся видом этого процесса, услышал, как поднялась женщина, но предпочел не поворачиваться, давая Кэрроу время и возможность прийти к собственному решению относительно произошедшего между ними.
Однако она предпочла сразу же направиться к нему.
- Не спится, - эхом отозвался Антонин, не отрывая взгляда от разгорающегося за мутным окном дня. - Я, оказывается, соскучился по рассветам.
В его угловой камере не было даже щели под потолком, как у некоторых других, более везучих  товарищей. Четырнадцать лет без единого солнечного луча, которые и так обходили стороной Северное море, сказались на нем еще глубже, чем ему казалось, и здесь, в Румынии, наблюдая восход солнца, Антонин вновь с замирающим сердцем осознал, что он свободен.
Моменты этого осознания настигали его время от времени и неожиданно - поводом для них служили вроде бы незначительные нюансы, которых он был лишен, как он сам думал, до конца жизни: вкус вина, рассвет, мягкая кровать или мягкость женского бедра - Долохов наслаждался всем этим в равной степени, празднуя свое освобождение.

Он повернулся к женщине, оглядывая ее с головы до ног - в отличие от него, Алекто не постаралась устранить следы минувшей ночи, намеренно или случайно, и теперь просительно поглядывала на него, кутаясь в одеяло, сползающее с плеч.
- Доброго утра. - С каждым словом из его рта вырывалось облачко пара - в горах с утра было морозно. - Куда же вы босая.
Откровенный же взгляд Алекто его озадачил  - сам Долохов предпочел бы неспешное развитие событий, что свидетельствовало лишь о его забывчивости в отношении некоторых нюансов характера бывшей протеже - и он, хотя и отметил этот ждущий, если не жаждущий, взгляд, ограничился лишь тем, что поправил одеяло, бегло прикоснувшись к голому плечу Кэрроу костяшками пальцев, а затем мягко развернул ее в сторону кровати и сложенной в кучу ее одежды на краю, еще одному свидетельству его раннего подъема.
- Дам вам привести себя в порядок, Алекто. Надеюсь, вам хватит пятнадцати минут.
Бросив последний взгляд за окно, Долохов подхватил мантию и вышел из хижины, бесшумно притворив за собой дверь. Пружинисто и легко шагая по опавшим листьям деревьев, в окружении которых стояла хижина, он наложил сканирующие чары и, убедившись, что за ночь никто не проявил неуместного интереса к этому месту, закурил, наслаждаясь терпкой свежестью горного воздуха ранним утром.
Он отчасти скрыл от Алекто правду - он соскучился не только по рассветам, и его порыв доказывал это лучше любых слов, однако это могло вызвать свои сложности, и было бы лучше, если бы Кэрроу не придала случившемуся большого значения.
Впрочем, это могло обождать.

Когда он вернулся, Кэрроу уже была одета. Антонин бросил взгляд на разворошенную постель, кое-как прикрытую шкурами, и прошел к столу, на котором были разложены его находки.
-  Нам имеет смысл как можно скорее вернуться в Бухарест. Я наложу на хижину запечатывающие чары, быть может, она еще пригодиться, и придется усилить наложенную вами защиту - вы сделаете это, Алекто? Из Бухареста я напишу Макнейру - мне понадобится помощь опытного ритуалиста, и, быть может, вместе мы сможем достать Игоря. Ваш дом может принять еще одного гостя? Я не думаю, что Уолдену Макнейру стоит слишком открыто появляться в Румынии и привлекать к себе внимание. Однако если вы сочтете, что это по каким-либо причинам неуместно, я решу этот вопрос - я и без того достаточно злоупотребляю вашим гостеприимством
Говоря все это, он увязывал в широкий платок расческу, лезвие и смятый пергамент с посланием Игоря, но на последних словах все же повернулся к женщине.
- Я женат, Алекто, - и должен выяснить, что с моей женой и дочерью, - намного суше закончил он.