С появлением леди Мейер Лестрейндж теперь и в Ставке ходит с оглядкой - привычка, говорят, вырабатывается три недели, ровно столько времени и прошло, но он бы и вовсе в Ставке не появлялся без особой необходимости, но, прикрывая Рудольфуса, ему приходится с завидной регулярностью маячить на глазах всех, кто может расценить отсутствие Лестрейнджей вблизи обители Милорда как слабость.
Например, на глазах Антонина Долохова, эту самую леди Мейер откуда-то откопавшего, будь они оба неладны.
И когда Долохов, улыбаясь этой своей вечной пустой и холодной улыбочкой, просит Рабастана на пару слов, ловя того в коридорах бывшего музея, Рабастан для начала прикидывает, как быстро Долохов сейчас выхватывает волшебную палочку, а потом - как быстро тот его убьет, если все-таки окажется быстрее.
Недавно пережитое крушение "Принцессы Кристины" их ничуть не сблизило - хуже того, Рабастан подозревает себя в безосновательной и нелепой ревности. То есть, ему хочется думать, что ревность безосновательна и нелепа - но первые же слова Антонина, едва они отошли к широкому и распахнутому по погоде окну, заставляют те самые безосновательные и нелепые подозрения заиграть яркими красками.
- Надеюсь, мисс Вэнс благополучна? - очень светски интересуется Долохов. - И оправилась после встречи с крестной достаточно, чтобы вернуться к своей колдомедицинской практике, пусть и вне Мунго?
Лестрейндж трясет головой, упорядочивая витиеватые вопросы Долохова. Меряет его долгим взглядом - тот выглядит куда лучше, чем даже в их предыдущую встречу. Чуть ли не светится здоровьем и энергичностью - впалые щеки выравниваются, взгляд горит, в движениях нет ни следа былой старческой или болезненной медлительности. Ничего его не берет, драккла старого. Даже леди Мейер, самого Рабастана чуть в гроб не загнавшая.
Словом, не похоже, чтобы скорая колдомедицинская помощь нужна была ему, Долохову, самому, и Рабастан медленно кивает.
- С ней все в порядке.
Ну, это почти правда - по крайней мере, он уверен, спроси Долохов саму Вэнс, она ответила бы именно так.
- А как... дела у миссис Макмиллан? - кровожадность, которая охватывает его при мысли о старой стерве, в голосе не проявляется - Лестрейндж долго работал над тем, чтобы оставлять при себе свои мысли и чувства.
Миссис Макмиллан в Англию не вернулась - но тому может быть десяток причин. Лестрейндж надеется, что она кормит рыб Средиземного бассейна.
- Миссис Макмиллан гостит у нашего общего давнего друга и наверняка прекрасно проводит время, - отвечает Долохов, который, если и удивлен подобным интересом со стороны Лестрейнджа, вида не подает. - Я рад, что на мисс Вэнс это приключение не оказало досадного влияния. Видите ли, мне нужна ее консультация. Будьте добры, передайте ей, что я жду ее сегодня после обеда у себя в кабинете. Она знает, где это - вы ее однажды уже сопровождали сюда.
Долохов вежлив - вежлив, даже любезен, но Лестрейнджа это, разумеется, задевает: как будто он мальчик на посылках.
А он, на минуточку, сейчас представляет Род.
Он угрюмо молчит, смотрит в окно, но все-таки спрашивает:
- Я могу узнать, в чем дело?
Долохов выглядит удивленным - но быстро скрывает это удивление, улыбается широко и зубасто.
- У госпожи Кэрроу интересный случай редкой болезни. С мисс Вэнс мы недавно обсуждали схожие случаи, потому-то я и хотел бы переговорить с ней. Передайте ей мою просьбу, Рабастан.
Долохов просит его, просит Вэнс - но Лестрейндж не обманывается этой вежливостью: ни хрена это не просьба.
Снова кивая, он первым уходит из коридора, аппарируя прямо с крыльца.

Особняк Вэнсов встречает его спокойной тишиной - никто не орет, выясняя отношения, ничего не грохочет, сваленное ударом или пинком, дурной чокнутый эльф не кашеварит, распространяя по комнатам тошнотворные ароматы брюквы в разных агрегатных состояних...
Без труда Лестрейндж находит Эммалайн - если она не у себя и не в кабинете деда, то в библиотеке, ничего сложного.
- Тебе привет, - без предисловий начинает он. - От Долохова. Просит навестить его сегодня после обеда в Ставке - очень, говорит, ждет. Интересный случай, редкое заболевание. Может, нам подыскать тебе кого-нибудь на смену? Наверняка в Мунго хватает специалистов, которые, вздумай Долохов их легиллементить, максимум что выдадут, это секретный ингредиент фамильного рецепта...
Он так много говорит, потому что обеспокоен - может, Мейер уже все выложила Антонину о планах Рабастана и теперь тот играет с ним, намереваясь как-то использовать в этой игре Вэнс? Паранойя паранойей, но у Лестрейнджа нет оснований считать, что Долохов может быть союзником.

- Какие проблемы, - возмущается Лестрейндж. - Никаких проблем - пусть торчит в Ставке или прямо в комнатах Долохова. Все лучше, чем тебя дергать.
Что за добрососедство - нужен Долохову колдомедик, пусть пойдет и украдет себе колдомедика, как осенью это сделал Рабастан.
Он не понимает, что Вэнс восприняла его слова как сомнения в ее компетентности, пока не слышит ее последнего аргумента - и тут уж Лестрейндж кривовато улыбается, когда они садятся за кофе - Карика в восторге от дисциплинированности молодой хозяйки и ее гостя.
- Я не о том. Не о том, что ты не справишься. Но Долохов легилеллемент, каких поискать - я лишний даже не смотрю в его сторону, а окклюменции у него и учился, а он сама понимаешь у кого... Он только почует Арна в твоей памяти - и все, все планы дракклу под хвост.
В качестве иллюстрации к его сомнениям Лестрейндж сыпет в чашку с кофе сахар - одну ложку, вторую, третью... Карика таращит глаза, но деликатно молчит.
- Нет, сказал - с Алекто. Что там с ней за интересный случай может быть? Он сказал, вы с ним обсуждали схожие вещи.
Лестрейндж устремляет на Вэнс полный негодования взгляд - что там она обсуждает с Долоховым? Откуда в том столько интереса к колдомедицине - он даже на эксперименты Эммалайн смотрел без энтузиазма.
- В общем, если ты не против, - тон Рабастана явно подразумевает, что если она против, они подробно это обсудят, - я отправлюсь с тобой. Не выгонит же он меня. Я сейчас глава рода - да и Рудольфус жив. Не выгонит.
Последнее звучит так, как будто он уверяет сам себя - и Лестрейндж прячет эту неуверенность в глотке кофе, чтобы тут же со стуком поставить чашку обратно на стол: он терпеть не может кофе и особенно сладкий, так чего ради столько страданий.
- Так как у тебя с легиллеменцией?

Вэнс не возражает против его присутствия на своей встрече с Долоховым и его отчасти отпускает - в общем-то, Вэнс вообще не возражает против его присутствия где либо вокруг нее: в ее доме, в ее столовой, в ее гостиной. Они использовали второй шанс по максимуму, вычеркнули все, что мешало, начали с высокого старта - и Лестрейндж сейчас думает, что друга лучше, чем Вэнс, у него уже не будет, а потому, несмотря на ее логичное предложение, он все же сомневается: мало ли, что он увидит в ее сознании, использовав легиллеменцию.
Мало ли, что она не сможет спрятать.
Он приветствует доверительность между ними - но умеренную, без фанатизма. И уж точно без легиллеменции.

- Ну, это хорошо - ты представляешь, как это работает в общем, - медленно говорит Рабастан, отодвигая чашку, и Карика глотает искренние слезы.  - Не придется тратить время еще и на то, чтобы объяснить принцип действия.
Его немного удивляет, что Эммалайн упоминает Бишоп - он-то уже выкинул Дейзи из головы: она мертва и ничего не значила, в его планах она больше не фигурирует и даже последняя память - ее документы и внешность - уже скомпрометирована.
Зато, видимо, между Вэнс и Бишоп своя история - Эммалайн до сих пор не выказывала ни малейшего желания поделиться ею в подробностях, но что там может быть такого?
- Тогда поступим так - ты, гм, что-нибудь спрячешь. От меня. Выбери что-то и представь, что ты убираешь это в шкаф... Или под кровать. Или еще куда-нибудь - правда, чем больше воспоминание, тем большее укрытие для него придется представить, поэтому начнем с небольшого. - Он вертит в руках ложку, чтобы сосредоточиться - эта внезапная лекция слишком внезапна. - В идеале, наилучшим выходом будет, если никто просто не заметит, что ты что-то скрываешь. Это немного сложнее, зато эффективнее - когда не знают, что что-то спрятано, ничего не ищут, понимаешь?
Ему это нехитрое правило растолковал Снейп: Лестрейндж охотно делится им с Эммалайн. Нечего и думать, что, используй Долохов свои способности к легиллеменции по полной, она сможет что-то утаить - или Рабастан, если уж на то пошло, поэтому они попробуют выкрутиться.
- Когда почувствуешь, что я близко к чему-то - чему угодно, это просто пример - прячь и маскируй то, что спрятала, - как может, пытается дать максимально развернутые инструкции Рабастан, отдавая себе отчет, что окклюменция, как и любая практика, требует в первую очередь упражнений, а не расплывчатого представления о теории. - Я начинаю.
Отодвигая чашку, он вытряхивает в ладонь палочку, наставляет на Вэнс.
- Не получится - ничего страшного. У нас в самом деле есть еще время - просто сотрем тебе лишние воспоминания. Выйдет, конечно, подозрительно, но зато не оставим никаких улик. Смотри на меня. Легиллеменс.
Зрительный контакт, формула - ничего сложного, и Лестрейндж с интересом ждет, что-то получится у Вэнс, как она попытается спрятать то, на что он нацелился - историю происхождения той небольшой библиотеки, что она прячет в гардеробе в своей комнате, куда он сунул нос, когда она не вернулась со встречи с Макмиллан...
Когда он опускает палочку, его интерес возрастает десятикратно. Лестрейндж его и не скрывает, смотрит на Эммалайн удивленно.
- Ничего себе, - выговаривает он. - Как ты это сделала?

Мысль о том, что Эммалайн ему лжет, он придирчиво рассматривает с разных сторон, но отбрасывает довольно быстро: зачем бы ей это? Не желай она учить его этому фокусу, придумала бы правдоподобную историю о том, что научилась этому у давно пропавшего деда - или у ныне покойного Мартелла, да мало ли было у нее возможностей за тот срок, что они не виделись. Он бы поверил, к тому же, все равно нет возможности проверить, правдива ли ее история.
Разыгрывать его, изображая непонимание, она тоже не должна - Лестрейнджу сложно представить себе Вэнс в такой ситуации: разыгрывающей его. Разыгрывающей хоть кого-то.
Поэтому, отбрасывая эти сомнительные с любой рациональной точки зрения варианты, он останавливается на том, что она в самом деле не понимает, что происходит.
Не понимает, с чем он столкнулся.

- Пока не знаю, - отвечает Лестрейндж на ее последний вопрос, потому что, на самом-то деле, все так и есть. Он пока не знает, что она сделала, как она это сделала, и значит ли это, что что-то не так. Хуже то, что, кажется, она тоже не знает, и он пробует опять.
И затем еще раз. Такие приличные три раза - три попытки, чтобы убедиться, что ничего не меняется, сколько бы усилий он не приложил.
Глаза у Вэнс серые, вокруг зрачка темнее, к краям радужка светлеет - похожи на Северное море, но не настолько, чтобы его с души воротило или объяснило бы случившийся феномен. Она не сопротивляется - ладно уж, если на то пошло, он и не ждал, что она будет, у них вроде как высокий уровень доверительности, пусть и без фанатизма, но был готов к небольшому инстинктивному противлению. Такое бывает, особенно если не часто прибегать к ментальным практикам.
С Эммалайн же не происходит ничего подобного: никакого сопротивления, даже инстинктивного, он будто в раскрытую дверь шагает, что, конечно, очень мило с ее стороны, но крайне бессмысленно, потому что за дверью ничего нет.
Только густой туман, такой же светло-серый, как ее радужка по краям.
И в этом тумане невозможно ничего разглядеть.
Не иди речь о Вэнс, он бы предположил, что вторгся в сознание мага, чей мозг мертв - но сейчас даже эта догадка, лишенная, впрочем, каких-либо устойчивых оснований, не является удобоваримым объяснением.

Рабастан опускает палочку, смотрит на нее внимательно, как будто та внезапно может дать ему ответы, а затем убирает ее в рукав как бы признавая: достаточно.
- Карика, чаю, - просит в пустоту, зная, что эльфийка услышит. Запах кофе и свежих эклеров будит аппетит - Лестрейндж к эклерам равнодушен, а вот сэндвичам с огурцом, нарезанным крохотными ромбами, отдает должное.
- Знаешь, - наконец начинает он издалека, более-менее сформулировав то, что хочет сказать - ему предстоит нелегкая задача: объяснить Эммалайн то, что он и сам не понимает, но, может, она все же знает больше, чем думает сама? - Не думаю, что нам нужно беспокоиться о том, что Долохов может увидеть что-то лишнее, реши он тебя пролегиллементить. Я не знаю, как это у тебя получается, но в твоей памяти вообще ничего невозможно увидеть. Я пробовал несколько раз - и знаешь, я старался. Всерьез, как будто хотел сломать твои блоки.
Старался - это мягко сказано, он бы сломал. Наверняка бы сломал, особенно учитывая, что Эммалайн не сопротивлялась. Сломал бы, если бы там было, что ломать.
Что угодно кроме этого мягкого тумана, в котором теряешься сразу же, в котором невозможно нащупать ни единой точки для следующего шага.
Лестрейндж сомневается, что Долохов - или даже сам Лорд - смог бы сделать больше: там просто не за что было уцепиться.
- Как будто ничего нет, понимаешь? - ладно, это даже звучит бредом - Эммалайн в здравом уме по скромному мнению Лестрейнджа, ее когнитивные функции в прекрасном состоянии, память тоже - и он для точной картины попытался просмотреть в ее сознании события этого утра, а также ретроспективу пары предыдущих недель, включающих в себя и достаточно эмоциональные вещи. Ничего - туман, туман, туман, ничуть не враждебный, совершенно не дружелюбный, просто... никакой.
- Я ничего не вижу - ни единого момента. Я даже не смог увидеть начало нашего разговора в библиотеке - а с тех пор и получаса не прошло. Определенно, дело в чем-то - если ты ничего не делала, то, может быть, что-то делали с тобой? Я не уверен, что это вообще окклюментные блоки - честно говоря, уверен в обратном, но, может быть, это какие-то мунговские разработки? Или что-то вроде родовой магии Вэнсов?

Он понятия не имеет, как у Вэнсов все сложно с родовой магией - но да, кажется, что-то там вокруг деда, чье имя можно встретить в учебнике травологии. Без вести пропавшего деда, который, при этом, официально мертвым не признан - кажется, отчасти благодаря этому у Эммалайн есть свободные средства.
Вообще, ее дед, кажется, фигура одиозная - его медальон послужил им в Сибири, в чертогах полоза, его рюкзак нашелся там же, вместе с зеркалом, через которое можно общаться с теми двумя чужаками, Агафья знала мистера Вэнса...
Лестрейндж оглядывается на всякий случай, но в столовой, где Карика сервировала поздний завтрак, портретов нет - ни портретов, ни зеркал.
Иллюзия уединения.
Почти как в лаборатории.
Это придает его мыслям неправильное направление и Лестрейндж не без усилия возвращается к более актуальным вопросам, сдержанно кивая на слова Эммалайн, как будто в самом деле что-то понял.
Ладно, с родовой магией Вэнсов они как-нибудь разберутся.
Его эта перспектива будоражит - ну конечно, будоражит: магия чужого рода - вопрос деликатный, даже интимный, и тем жутко любопытный, к тому же, ему ужасно интересно, что пошло не так у Вэнсов, где их Кодекс и почему Рудольфус даже не рассматривал Эммалайн в качестве жены младшего брата, хотя, казалось бы, какая ему вообще разница.
Однако, убежден Лестрейндж, демонстрировать свой интерес к чужим семейным тайнам - это моветон, а потому он н демонстрирует: после кивка сосредотачивается на чае, не замечая искреннего желания эльфийки убедиться, что хозяйка и гость довольны, раздумывает о другом.

- Первый раз слышу, что маг ничего не почувствовал при легиллеменции, - делится Рабастан тем, что его едва ли не беспокоит. Это в самом деле странно - то, что Эммалайн, совершенно здоровая, совершенно нормальная, в полном сознании, не почувствовала вторжение в голову, как будто туман скрывал не только от Лестрейнджа содержимое ее памяти, но и от нее самой любую попытку проникновения. Блоки срабатывали, только когда на них натыкались - и тогда становилось понятно, почему Вэнс блоки были не нужны. Если дело и было в окклюменции, то какого-то иного вида - не того, с которым был знаком Лестрейндж и те, кто его учил.
Дурмстранговские практики исключались - может, дело и в самом деле было в деде, который путешествовал по всему миру и вполне мог привезти из одной из поездок рецепт вот такой интересной модификации? Версия слабая, особенно на фоне того, что, когда мистер Вэнс пропал, Эммалайн была совсем ребенком, и зачем бы ставить ребенку такую защиту сознания? - но Лестрейндж все равно делится этой версией с Эммалайн: чем богаты.
- Может, попробуем поговорить с его портретом? Он неразговорчив, но подсказал использовать зеркало - уже кое-что, - заканчивает свою импровизированную речь Рабастан, одновременно заканчивая и с сэндвичем, вытирает руки и скидывает салфетку в протянутые лапы Карики - как же просто вернуться к некоторым привычкам. Без эльфов быт, конечно, возможен, но довольно утомителен. - И знаешь, может быть, поговорить со Снейпом? Он хорош в окклюменции - хорош настолько, что это почти невероятно. Может быть, он что-то знает об этом тумане?
Рабастана учили, что окклюментный блок должен представлять собой нечто незыблемое и очень твердое: крепостную стену, ворота в ограде вокруг Холла, но, может, это ошибочное представление о самое природе окклюменции? Куда эффективнее наполнять сознание непроницаемым туманом, скрадывающим все, чем ставить буквально указатель на то, где находятся лакомые секреты?
- Но не с Долоховым, - на всякий случай предупреждает Лестрейндж, возвращаясь мыслями к тому, с чего они вообще начали с Эммалайн этот разговор - на всякий случай, потому что драккл знает, чем Вэнс и Антонин Долохов друг с другом делятся, тот намекнул на общие секреты и у Лестрейнджа о сих пор зубы сводит от этого намека, - в конце концов, в этом и суть - чтобы он не узнал то, что не предназначено для него. Для него и для Лорда.
В конце концов, это почти одно и тоже: знает Долохов - знает и Лорд.

Больше о Долохове они не говорят, и это само по себе Лестрейнджа вполне устраивает: пока они допивают чай, Эммалайн рассказывает об обустройстве лаборатории в доме, они соглашаются, что стоит продолжить работу по изучению ликантропии.
Как-то так, наверное, Лестрейндж всегда представлял себе собственное будущее - ну, если вычеркнуть Азкабан и еще пару моментов, с которыми он пока не знает, что делать.
Так что слова деда Вэнс о неприятностях, в которые Рабастан втягивает Эммалайн, становятся весьма неприятным воспоминанием о том, что на все это он, вообще-то, прав не имеет.
Лестрейндж в разговор не вмешивается, даже отворачивается, с преувеличенным интересом разглядывая интерьер - он не особенно хорош в том, чтобы понимать чужие шутки, так что просто прислушивается к разговору и поворачивается, только когда за портретом обнаруживается ниша.
Рабастан не человек дела, но в нишу сразу же суется. Некрасиво, конечно, хватать чужие вещи - но он давит в себе соблазн немедленно раскрыть тетрадь, наверняка полную ответов на самые разные вопросы, и протягивает ее Эммалайн, да так и замирает, потому что ни единой попытки забрать у него тетрадь она не делает.
Наоборот, почти испугана - и выглядит настолько неуверенной, что Лестрейндж даже думает, что он в самом деле пропустил какую-то семейную драму в жизни школьной подруги.
Вэнс выглядит так, как будто совсем-совсем не хочет открывать эту тетрадь, и даже в нишу не заглядывает: смотрит на Лестрейнджа, будто это поможет.
Будто он поможет.
Мистер Вэнс на портрете за спиной Рабастана тихо цокает языком - не то неодобрительно, не то разочарованно.
- Я думал, ты хотела ответов, моя дорогая, - странное напряжение слышится в голосе портрета - но ведь это невозможно, потому что изображения не могут испытывать эмоции кроме тех, что были заложены художником, но сама ниша, сам этот разговор... Может быть, художник знал, что однажды Эммалайн придет за ответами?
И кто, кстати, был художником.

Лестрейндж кладет тетрадь обратно, к нескольким разнообразным флаконам, и осторожно возвращает портрет на место.
- Попозже, - соглашается он с Эммалайн, потому что - ну мало ли, что она сейчас узнает, а до назначенной встречи осталось всего ничего. И потому что ему бы самому понять, как вести себя с такой Вэнс - с Вэнс, которая так неуверенно спрашивает у него совета. Дело явно не в легиллеменции и окклюментных блоках - по крайней мере, не только в них, и если сама Эммалайн - жертва каких-то экспериментов своего деда, об этом, наверное, нужно узнавать не так, впопыхах.
- Это ждало столько времени, подождет и еще немного, - снова говорит Лстрейндж, надеясь, что это звучит успокаивающе, а не просто глупо, как ему кажется.
- Тебе решать, моя дорогая, - напоминает о себе портрет, и почему-то это напоминание Лестрейнджу очень не нравится.
- Да, и она решит. Но не прямо сейчас.
Может, думает он, в этой тетради записано, что Эммалайн - вовсе не Вэнс? Усыновленная девочка, полукровка или - чем драккл не шутит - магглорожденная?
В определенном смысле, это, конечно, ничего не меняет и Рабастана не так уж бы и шокировало - но все же его отношение к Вэнс выстроено на том, что они оба принадлежат одной социальной группе, а с годами его способность принимать в людях новое истощается.
Ему не случайно приходит в голову именно это - в свое время Рудольфус, считая, видимо, себя королем шутников, почти убедил маленького брата в том, что Рабастан - Лестрейндж лишь по имени. О том времени, что прошло до того, как Рабастан осмелился задать матери прямой вопрос, он даже сейчас предпочел бы не вспоминать, и уж точно не желает ничего подобного Вэнс. К тому же, достаточно одного единственного взгляда на портрет, чтобы заметить семейное сходство между дедом и внучкой - Эммалайн определенно Вэнс, а ему стоит перестать проецировать собственные проблемы на окружающих.

- Пей, девочка моя...
Алекто с трудом открывает глаза, в спальне полумрак, окна занавешены и трудно сказать, что там, за стенами, раннее утро, вечер, дождливый, сумрачный день. Каждый раз, как Алекто приходит в себя, она видит рядом Антонина, в его руках исходит паром чашка с отваром. Долохов подносит чашку к ее губам.
- Пей, Алекто.
И она послушно пьет, потому что сейчас в горьком отваре их северных трав для нее единственное спасение, потому что есть двери, которые не желают закрываться...

Они вернулись в Англию с именем. Именем той, которая могла освободить Долохова от его судьбы, от договора с Хель, и это уже было немало. Вернуться в Иномирье прямо сейчас было бы для нее непосильной задачей, и они оба это понимали, но Антонин сказал, у них есть немного времени – и Кэрроу была благодарна за эту передышку. Ей нужно восстановить силы, так они решили. Побыть в покое.
Но те, кто нашел лазейку в этот мир, не желали оставлять Алекто в покое. Они больше не пытались притворяться полезными, они просто хотели жить. Летели, как рой голодных мух на тепло жизни, на ее радости.
Кэрроу выкрикивала имена голосами мертвых богов. Смеялась. Бормотала заклинания, у которых больше не было силы, она ушла вместе с силой древних божков, кровожадных и недалеких, как люди, которые им когда-то поклонялись. Казалось, хуже быть не может, но потом пришла очередь зверобогов – Себека и Сетха, Хатор и Хефри... Алекто кричала и металась по постели, когда зверобоги пытались перекроить это смертное тело под себя, сделать его своим вместилищем, и тогда Антонин принял решение...

- Пей.
Она уже знает, что в чашке – дурман, который позволит ей погрузиться в глубокий сон без сновидений, такой крепкий, что всем тем, кто ждет своего часа за чертой, приходится отступиться. В этом сне она ничего не видит и не чувствует.
- Не хочу... – шепчет она растрескавшимися губами. – Не хочу оставлять тебя.
- Я найду выход. Обещаю.
Она все еще медлит, смотрит на Антонина – глаза воспалены, от зелья кружится голова, но он как якорь, который удерживает ее по эту сторону, в этой жизни. Он дает ей смысл жить и бороться и он и есть ее смысл. И она должна стоять рядом с ним, полная сил и решимости – как и обещала, но не может даже пошевелиться, и это вызывает в Кэрроу протест, это причиняет ей боль. Своей слабостью она подводит Антонина.
Он осторожно вливает ей между губ отвар, она глотает – а что она еще может? Без этого зелья она либо умрет, либо сойдет с ума. А она должна жить, жить, чтобы быть уверенной в том, что Антонин жив. Чтобы при необходимости купить его жизнь ценой своей.

Вряд ли это можно назвать болезнью, понимает Вэнс, во всяком случае, о телесном недуге речи не идет. Проблемой – да. Пожалуй, сейчас у доброго друга Антонина проблема посерьезнее, чем у Вэнс и Лестрейнджа, их зеркальные двойники затаились и ведут себя тихо после Каира, но это, конечно, ничего не значит... Дверь – говорит Долохов. Они не могут закрыть дверь. Что за ритуалы они проводили, Эммалайн деликатно не спрашивает. Пока не спрашивает. Возможно – придется. Если Антонин Павлович хочет привлечь ее к решению проблемы, ей нужно знать, в чем истоки этой проблемы.
Но пока что Вэнс опускается рядом с бледной, изможденной женщиной, берет ее за руку, проверяя пульс, температуру тела, реакцию зрачков – рефлексы колдомедика.
- Госпожа Кэрроу? Меня зовут Эммалайн Вэнс. Я постараюсь вам помочь.
Вопрос – как.
Алекто смотрит на Антонина, потом на Вэнс, на Лестрейнджа – показалось, или в светлых глазах ведьмы появилось что-то, очень похожее на неприязнь?
- Что вы чувствуете? Сможете описать?
- Они разрывают меня изнутри, - шепчет Кэрроу. – Они пришли... хотят жить...

Эммалайн заправляет за ухо темную прядь, бросает быстрый, короткий взгляд на Рабастана.
Они пришли... они хотят жить.
Ей нет смысла спрашивать услышал ли он эти слова и заметил ли сходство, потому что знает – услышал и заметил.
Они поговорят об этом позже.

- Вы давали госпоже Кэрроу успокаивающие зелья, Антонин? Это помогает, только пока действует, да? Что ж, вполне ожидаемо.
Эммалайн бережно кладет руку Кэрроу на покрывало – кожа сухая и горячая, дурной признак. Сложный случай, как и сказал Антонин Павлович, и Вэнс не может не испытывать удовольствие от того, что этот сложный случай достался ей. Она легко увлекается – когда дело касается сложных случаев, хорошо, что есть Лестрейндж с его критическим умом и осторожностью в области бездоказательных гипотез.
Ну и вообще – думает Вэнс отстраненно, доставая палочку, - хорошо, что он есть.
Деревяшка стремительно теплеет в ладони – она в хорошей форме, это очень кстати. Идеально, если им удастся сразу решить обе проблемы, закрыть ту дверь, о которой говорит Антонин и избавиться от зеркальных двойников. И от не-Эвана, которому доступны миры по обе стороны зеркала. Но даже если они просто приблизятся к решению этой задачи – уже неплохо.

Диагностирующие чары ложатся легко, Эммалайн старается не причинять дискомфорта пациентке.
Вэнс много лет работала в Мунго с проклятиями, это ее специализация, так посему бы не смотреть на происходящее с Алекто как на проклятие, как на последствие неудачного ритуала? Она озвучивает свою мысль Антонину и Рабастану.
- Конечно, нужно разобраться с ритуалом, нужно закрыть ту дверь, о которой вы говорите, Антонин, но госпожа Кэрроу может не дожить до этого часа. Все процессы ее организма чрезвычайно ускорены, она сгорает, и физически, и магически. Еще немного, и мы не сможем ей помочь, поэтому займемся сначала купированием последствий, как если бы работали с проклятием. Но мы понимаем, что это будет временная мера, не так ли?

Есть еще кое-что... Вэнс почти уверена в том, что они сумеют сохранить госпоже Кэрроу жизнь, но разум, а главное способности, чувствительность к магии, могут необратимо пострадать. Долохов наверняка это понимает и Эммалайн удерживается от мрачных прогнозов – это слишком страшная судьба для любого мага, страшнее смерти.
- Антонин, перенесете госпожу Кэрроу на стол в вашем кабинете? Там нам будет удобнее.
Вэнс говорит, и привычным движением проверяет, нет ли на ней украшений, застегнутых пуговиц, завязок, всего, что может препятствовать течению магии и искажать ее.
Как хорошо снова заняться любимым делом.