[icon]http://s5.uploads.ru/fXNhI.jpg[/icon]
В пустом поместье, принадлежащем семье жены, ему не становится лучше. Здесь все чужое, незнакомое, и кажется ему полным опасностей, и он оглядывается, выискивая в складках балдахина угрозу, беспокойно вертится на узкой девичьей койке, с которой у него свешиваются ступни, поглядывает в углы комнаты, где притаилась тьма.
Волшебная палочка в руках его не успокаивает, напротив, от нее будто исходит дополнительная опасность, и, едва оказавшись на новом месте, Рудольфус отбрасывает ее, позволяя затеряться в складках одеяла, и вытирает ладонь о рубаху.
В голосе жены ему чудится страх, а не тревога, и это усугубляет его собственное беспокойство.
Лишь усилием воли Рудольфус останавливает готовую сорваться с его рта жалобу на холод, находит наощупь руку жены, сжимает ее пальцы в своих.
Это его чуть успокаивает.
- Подогретого вина, - просит он, все еще замерзая, и когда домовик появляется в комнате с негромким хлопком, знакомым любому чистокровному магу с детства, вздрагивает всем телом, затравленно вжимаясь в подушки, еще сильнее сжимая пальцы жены.
- Не уходи, побудь здесь, - боясь, что Беллатриса уйдет искать вино, он удерживает ее за руку, не желая оставаться один в этом доме. - Пусть он все сделает...
Домовик испуганно съеживается, услышав упоминание о себе, и Рудольфус будто чувствует охвативший эльфа страх.
- Я не знаю, - снова смотрит он на Беллатрису, не выпуская ее пальцев. - Я не должен был дать ей навредить тебе - и я не дал ей это сделать...
Сейчас ему самому едва верится в то, что он говорит: при мысли о Твари, о ее ледяном мире, полном смерти и боли, все в нем переворачивается, лишая его способности двигаться, мешая дышать. С хрипом вдыхая, Рудольфус дергается, мотает головой, отрицая, не веря, что он мог бросить вызов Твари, мог удерживать ее столько времени, биться с ней.
- Там было так холодно... Дай мне выпить! Мне нужно выпить! - выкрикивает он, не желая вспоминать чертоги Твари, и шрам на его лице белеет, ярко выделяясь на коже. - Люмос!  И пусть он принесет свечей, как можно больше свечей, и камин - неужели ты не видишь, как здесь темно? Пусть не останется ни одной тени! Ни одного темного угла!
Там, в глубоких тенях - кто знает, что его подкарауливает? Тварь или другой монстр, еще страшнее, порожденный его воображением.
Приподнявшись над подушкой, Рудольфус лихорадочно обшаривает комнату взглядом.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (24 января, 2019г. 20:25)

[icon]http://s5.uploads.ru/fXNhI.jpg[/icon]
Белла обещает ему солнце, много солнца, и Рудольфус чуть успокаивается. Солнце согреет его, изгонит монстров из теней, уничтожит эту чужое, тянущее, что в нем поселилось и мешает.
Он прикрывает глаза, представляя себе солнце, пронизывающе эту комнату, и позволяет Беллатрисе уложить его обратно на кровать, согревать своим телом.
Она ничего не весит, но он сейчас все равно ищет защиты у нее, в ее объятиях, в ее дыхании, этом легком поцелуе. Это не та ласка, которая привычна между ними, но она будит другие воспоминания - воспоминания, наполненные болью, ее, Беллатрисы, болью, его желанием причинить ей боль, столкновением их ярости, жажды подчинить другого своей воле, и эти воспоминания усугубляют его состояние, как будто мысль о том, как он мог быть жесток, как мог быть уродлив в своей ярости и гордыне, порождает новых чудовищ и делает тени в комнате глубже и длиннее.
А помимо этого к нему возвращаются и те слова, что кидала ему в лицо жена - они не стеснялись в выражениях, она столько раз твердила о своей ненависти, что теперь и ее поцелуй для него окрашен привкусом недоверия, и когда она отстраняется, приподнимается над ним, он хочет съежиться на кровати, отползти в сторону - высокий, сильный даже после заключения мужчина, не осознающий своей силы, растерявший уверенность в себе под чарами Твари, оставившей на нем свою метку.

Балдахин пыльной тяжестью обрушивается на них, и Рудольфус снова вздрагивает, когда ткань накрывает его с головой, судорожно дергается, сбрасывая волны ткани на пол, подальше от себя, глубоко дышит, не в силах скрыть охватившую его панику, и только голос жены помогает ему перебороть этот приступ, остаться в кровати.
- Да, и шторы, - соглашается он, все еще помня об обещанном солнце, и покорно кивает на упоминание ванны.
Ее пальцы в его волосах - это приятно, Беллатриса очень нежна, и ее мягкие движения его успокаивают.
Когда-то давно его отец разводил гиппогрифов, и Рудольфус знает, как приучать нервных птенцов к своим прикосновением. Это знание никогда ему не пригождалось, он брал свое силой, не считая ласку заслуживающей внимания, никогда не придавая ей значения, и эти воспоминания тоже отравляют ему настоящую минуту, он начинает ждать, когда Беллатриса дернет его за волосы, желая причинить боль, как поступал с нею он, и он внутренне сжимается, застывает на ее коленях, едва чувствуя тепло ее тела.
- Оставь, - бессильно просит он, когда она дотрагивается до ворота рубашки, но его голос слаб, едва слышен, и от страха - от ожидания ее хватки на своем горле - он цепенеет. - Почему так холодно?

Что с ним, приходит ужасающая в своей простоте мысль, когда часть того человека, кем он является, все же пробивается через весь этот наведенный кошмар, чтобы поставить перед ним этот вопрос.
Что с ним происходит.
Что это за чувство, заставляющее его вжиматься в подушку, разглядывать углы, вздрагивать от каждого шороха или резкого движения жены.
- Что со мной? Кто я теперь? - спрашивает Рудольфус у Беллатрисы одними губами, как будто она может ему ответить, и, не найдя ответа в ее лице, он поворачивается к ней, придвигается ближе, зарываясь лицом ей в колени, как если бы хотел спрятаться от всего мира, всех тех опасностей, подстерегающих его там.

[icon]http://s5.uploads.ru/fXNhI.jpg[/icon]
У нее хриплый голос, как будто ей тоже страшно, и, чтобы не слышать этого страха, он еще крепче вжимается головой в складки ее юбок, прячась от чего-то, что не имеет названия.
Но долго так не лежится - Беллатриса говорит, что он держался и выстоял, что она гордится им, и Рудольфус разворачивается, чувствуя ее руки на своих щеках, смотрит с сомнением.
Выстоял ли он?
Она жива, она цела, и это было главным для него там, в склепе, когда Тварь почуяла Беллу, почуяла их ребенка внутри нее, и рванула навстречу, по-хозяйски обживаясь в его теле, управляясь как умелый всадник. Тварь не получила желаемого, он крепко держал цепь, соединяющую их, но выстоял ли он?

Она снова его целует, наклоняясь низко-низко, и ее волосы падают ему на лоб, заставляя закрывать глаза. Целует так, будто каждым поцелуем обещает защиту, и ему нужно это обещание, и он тянется за новым поцелуем, за ее горячим языком, ерзая под одеялом, но все его тело все еще не отзывается на ее близость, и это самое горькое, самое обидное. Настоящее проклятие, и это порождает в нем еще более глубокий страх - страх потерять Беллатрису иначе, отдав ее не смерти, а вот так, просто ослабев, превратившись в гнусную пародию на самого себя.
Прибытие эльфа снова его беспокоит - он ожидает опасности от каждого хлопка аппарации, и, будь он в силах, наверное, прятался бы лучше, а так может лишь зарываться в одеяло, подтягивая его выше, избегая взгляда домовика, но сам следя за ним, за каждым его движением.
Даже такое жалкое создание, как домашний эльф, на который прежде Рудольфус едва ли обращал внимание, сейчас внушает ему страх и беспокойство.
Резкий вскрик Беллатрисы - и он снова вздрагивает, и с огромным трудом высовывает руку из-под одеяла, помогая ей придержать бутылку, но толка от этого мало, он скользит пальцами по гладкому теплому стеклу. Нужно отобрать у нее бутылку, нужно просто выбить пробку - но эти мысли остаются мыслями, когда Рудольфус опять торопливо прячется под одеялом, когда пробка с глухим всплеском продавливается в узкую горловину бутылки.

С помощью Беллатрисы ему удается выпить. Прижимая к себе вторую бутылку, в качестве грелки засунутую ему под одеяло, Рудольфус пьет, разбрызгивая вино, и, не придерживай его руку Беллатриса, наверняка вылил бы больше, чем выпил, но все-таки ему удается кое-что проглотить, и горячее красное вино придает ему сил, заставляя холод внутри немного отступить.
- Побудем здесь немного, - при мысли о том, что им опять придется куда-то перебираться, что в новой комнате будет темно и холодно, больше теней и больше опасностей, он просит жену остаться, неловко отставляя бокал и касаясь ее руки - несмело, ужасающе робко, и сам ужасается этой робости, и снова спрашивает себя, что с ним стало.
Что будет дальше.
Стоит ему лишь подумать о том, чтобы выйти из этой комнаты, отправиться куда-то с волшебной палочкой, предстать перед Лордом Волдемортом, схватиться с аврорами, как к горлу подступает удушливый ужас, в груди застывает льдом, руки начинают дрожать, он едва может связно мыслить, и единственное, чего он хочет, это спрятаться под одеялом, прижаться к руке Беллатрисы, зажмуриться посильнее...
- Что она со мной сделала, - бормочет Рудольфус, закрывая глаза, ища руку жены. - Лучше смерть, чем это...
Чем это - потому что страха ему не вынести, как не вынести ощущения собственной трусости.
Это претит всему тому, кем он был, и - эта мысль обжигает его, заставляя застонать - как скоро Беллатриса поймет, что с ним, как скоро на смену ее гордости придет презрение, жалость и раздраженная необходимость заботиться о нем?
Даже осенью, когда он едва мог ходить, он не чувствовал себя настолько слабым. Боль можно было залить огневиски, боль можно было терпеть, боль можно было уменьшить, заставляя страдать кого-то еще - но что ему делать теперь, как быть?

Отредактировано Rodolphus Lestrange (25 января, 2019г. 16:40)

[icon]http://s5.uploads.ru/fXNhI.jpg[/icon]
Беллатриса намного теплее, чем подогретое вино в бутылке, она гладит его успокаивающе, неторопливо, целует снова, шепча на ухо обещания, что все пройдет, и Рудольфус снова зажмуривается, тянется к ней, к ее рукам, но все равно никак не почувствует себя в безопасности, и когда она дотрагивается до паха, он хочет отвернуться, спрятаться от ее руки - но, к счастью, ее рука надолго не задерживается, продолжает движение, гладит его грудь без нетерпеливого намека.

Он целует ее - почти механически, выполняя сказанное. Не может возразить, не может спорить, боится спорить, не хочет - и целует в уголок губ, в упрямый подбородок, туда, куда дотягивается, все еще не открывая глаз, потому что ему велено целовать.
Еще вина, еще - теплого, раскрывшего букет, пахнущего солнцем и нагретым на солнце виноградом. Рудольфус пьет, надеясь, что вино на голодный желудок позволит ему напиться, позволит выбросить из головы все лишнее, особенно Тварь и ее ледяной укус, и стать собой прежним. Он пьет жадно, неаккуратно, пока Беллатриса избавляется от платья - хочет сказать ей, что не нужно, что если он не сможет, то что у него вообще еще останется, но не может ей возразить, отворачивается молча, сглатывая ком в горле, все еще не согреваясь, боясь, что совсем скоро она, ничего от нео не получив, встанет с кровати и оставит его одного здесь, в комнате, где пока еще светло, но когда придет ночь, а он окажется здесь один...
Рудольфус сжимает зубы до боли в челюсти, зажмуривается до рези в глазах, когда чувствует рядом полуобнаженное тело жены, но она гладит его все также неторопливо и нежно, как могла бы гладить ребенка, не делая резких движений, шепчет что-то утешительное, снова обещает, что все пройдет, и он успокаивается, расслабляется рядом с ней, начинает дышать в такт, а затем разворачивается, обхватывает ее руками, прижимает ближе, вжимается лицом в ее шею, подбородком в плечо.
- Не уходи, - просит Рудольфус, выговаривая то, что не мог сказать ей ни разу за все эти годы, что они женаты - просто язык не поворачивался признать очевидное, признать то, что, как ему казалось, станет свидетельством его слабости. Но сейчас он слаб - он боится каждого шороха, он в ужасе от мысли, сколько у него врагов, сколько боли и страданий он причинил, сколько волшебников и не-волшебников его ненавидят, в ужасе от мысли, что прямо сейчас любой из них может иди по его следу, чтобы убить его, и не мысль о смерти его страшит, а мысль о том, что вряд ли она будет легкой и безболезненной.
Только Беллатриса стоит между ним и его убийцей, даже брату он не смог бы довериться - но что, если Беллатриса оставит его? За все, что он с ней сделал в прошлом, за то, что теперь сам - обуза, а не защита.

И Рудольфус вцепляется в жену сильнее, скрещивает руки за ее спиной, задевая зажившие рубцы от шрамов на ее спине, хорошо ощущаемые на прежде гладкой коже. Это же тоже он - он оставил ей свою метку, сходя с ума от ревности, утверждая на нее свое право, да было ли оно, это право?
Он отдергивает руку, но совсем отпрянуть от нее не может: она единственный источник тепла, и холод постепенно покидает его тело. Рудольфус тянется к ее теплу как животное, ловя ее дыхание, каждый ее звук, прижимается крепче, сминая грудь, оформляющийся живот.
- Если не пройдет, если я так и останусь...
Он не договаривает, не находя определения этому состоянию, у него плохо подвешен язык и слова - не его сильная сторона.
- Если ничего не изменится ни завтра, ни послезавтра, ни, - он прикидывает, - неделю, если не будет никаких улучшений, тебе придется сделать это... Ты знаешь, что. Глава Рода не может быть таким...
Ужас снова охватывает Рудольфуса, когда он представляет себя мертвым - глубинный, ранее ему неизвестный, - но он продолжает через силу, едва выговаривая то, что должен сказать.
- Я обещал тебе в феврале, помнишь? Ты заставила меня. Пообещай и ты. Пообещай, что сделаешь это. Только без боли, быстро...
Его голос дрожит, прерывается, он не смотрит на жену, вжимая лицо ей в шею, чтобы она не видела, как тяжело ему просить об этом, как он боится этого неминуемого конца.

[icon]http://s5.uploads.ru/fXNhI.jpg[/icon]
Восемь месяцев...
Рудольфус представляет себе эти восемь месяцев, наполненных страхом, холодом, ожиданием мести, представляет себе, как они тянутся, день за днем, как он влачит это жалкое существование еще восемь месяцев, боясь каждого шороха, слабый, униженный, больной, обуза для семьи, и по его телу проходит дрожь, но он не спорит, потому что, несмотря на охватывающий его ужас, здесь же тоненько кто-то повторяет, что он будет жить, что Беллатриса не оставит его, не убьет и будет защищать еще восемь месяцев, пока не подойдет срок ритуала.
Эти противоречивые чувства его путают, мешают. Он не привычен к сложным переживаниям, не привычен к противоречивым мотивам - как правило, жизнь представляла для него ровную дорогу вперед, не имеющую ни ответвлений, ни развилок, и теперь он сбит с толку и испуган этим.

Тело Беллатрисы в его объятиях вздрагивает, но ее голос звучит уверенно, и он впитывает эту уверенность, как впитывает ее тепло, отзывается на ее близость, на ее поцелуи.
Отстраняясь, он берет ее ладони в свои ледяные руки, не глядя ей в лицо, прикасается губами к пальцам, от идеального маникюра на которых не осталось и воспоминания, к обветренной сухой коже на костяшках.
И замирает, разглядывая ее руки.
- Где кольцо? - тихо спрашивает Рудольфус, пряча глаза, и все перебирает ее пальцы, как будто она прячет кольцо в кулаке.
Кольцо, которое он отдал ей в феврале, в знак своей любви, своего желания. В знак того, что никакой другой женщины он не хотел бы видеть на ее месте.
- Где оно? - Рудольфус хочет выкрикнуть этот вопрос ей в лицо - тот, кем он был, так и поступил бы, уже вытряс бы из нее ответ, заставил бы рассказать все, но тот, кем он является сейчас, способен только на этот шепот - он в ужасе от того, что это может означать. Что она сняла кольцо ради другого, что сейчас утешает его из жалости, неискренне. Что она уйдет - оставит его, и разве он не заслужил это, не заслужил того, чтобы она его бросила?
- А ребенок? - едва выдавливает он. - Мой?..
Прежде он не сомневался в себе настолько, но сейчас Тварь прокляла его страхом - и все его кошмары, давно подавляемые, избытые, возвращаются к нему, просыпаясь, выползая из темных углов, из-под кровати, из пустых комнат этого покинутого дома. Возвращаются, чтобы вцепиться ему в глотку и уничтожить его - уничтожить на радость жене.

[icon]http://s5.uploads.ru/fXNhI.jpg[/icon]
Будто в его новом кошмаре, она отстраняется, все дальше отстраняется, и хотя не выдергивает руки из его ладоней, оставляет постель, выбирается из-под одеял, оставляя его без своего живительного тепла.
Рудольфус не может смотреть ей в лицо, его хватает на пару секундных взглядов, не больше, и когда Беллатриса просит прощения, он понимает ее слова единственно возможным сейчас для него способом.
Она оставляет его.
Он заметил отсутствие кольца, врать больше не имеет смысла, ни к чему изображать нежность - и теперь она уйдет, бросит его в этом пустом доме, и тогда вернется Тварь и сожрет его, раз уж теперь он едва ли сможет ей противиться...
Но что он может - ничего, и сколько бы Рудольфус не раздувал в себе гнев или злость, его сковывает леденящий ужас от того, что последует за ее уходом, и он может только удерживать ее пальцы в слабеющих руках, как будто это поможет, как будто это не даст ей уйти.

Но Беллатриса не уходит, и по-прежнему не выдергивает пальцы. Она опускается на колени перед ним - сколько раз прежде он мечтал ее увидеть на коленях, сколько раз бросал себе под ноги силой, лишь бы добиться этой иллюзии покорности и подчинения, а сейчас это его только пугает.
Сможет ли он простить?
Этот вопрос вызывает у Рудольфуса горькую улыбку.
Раньше он не смог бы, раньше он не дал бы Беллатрисе даже начать оправдываться.
Раньше он даже не смог сообразить, что ребенок и в самом деле его - потому что в феврале она уже была беременна, а кольцо признало ее верность ему.

Он качает головой, пряча глаза, выпуская пальцы Беллатрисы, не делая ни единого движения к ней, чтобы ударить.
Один раз или десятки - какая разница.
Он боялся этого больше всего на свете, даже прежде, чем Тварь изменила его. Боялся так, что не признавался в этом себе самому, и вот это случилось.
- Он может позаботиться о тебе? - спрашивает Рудольфус, этим вопросом признавая свое поражение, роняя руки поверх одеяла. И к чему ему теперь эти восемь месяцев, зная, что Беллатриса его оставила? - Защитить тебя? Не даст какой-нибудь суке так легко себя сожрать?
Его жене и ребенку нужен сильный маг рядом - лучше, чем он сам. Умнее, сильнее, способнее.
Он всегда боялся, что Беллатриса однажды встретит кого-то, сравнит, и это сравнение окажется не в пользу Рудольфуса - и вот это произошло.
Тварь обещала превратить его жизнь в кошмар - и он сам пошел на это, лишь бы не отдавать ей Беллатрису и ребенка, и теперь он цепляется за эту мысль, чтобы не начать умолять ее не оставлять его. Умолять лгать и дальше, сочинить что-нибудь о кольце, потому что сейчас он отчаянно хочет поверить в любую ложь, лишь бы она его не покинула.

Беллатриса не поднимается, не уходит - и в ее словах Рудольфус очень хочет услышать то, чего там быть не должно.
Просьба о прощении - ему не показалась. Слова об ошибке  ему не послышались.
Чего она хочет? Мучить его? Вытащить из него, вывернуть наизнанку, завершить то, что не смогла сделать Тварь?
У нее получится, он всегда был уязвим для нее, только раньше мог прятать это под бравадой, под демонстрацией силы. Раньше он заставлял ее поверить в то, что сильнее ее - хотя бы физически. Мог заставить ее подчиняться, сломав руку, придушив - но сейчас он боится дернуться лишний раз под ее взглядом, и череда окровавленных лиц ее жертв встает у него перед глазами.
И все же в ее голосе ласка, смешанная с мольбой, а ладони горячие даже сквозь одеяло - и когда Беллатриса касается рукой его локтя, ее прикосновение прогоняет холод лучше, чем бутылка подогретого вина, лучше чем любое одеяло.

Как будто он может ее прогнать. Как будто он способен на это - хоть сейчас, хоть раньше.
Даже раньше, до того, как его тело оказалось заложником того, что с ним сделала Тварь, он не смог бы прогнать Беллатрису. Убить - да, покалечить, возможно - но не прогнать, не дать ей добровольно уйти из его жизни, и даже теперь он цепляется за ее горячие пальцы, больше всего в мире боясь, что она оставит его.
- Какая - такая? - едва слышно спрашивает Рудольфус, желая лишь одного - умереть, но не проходить через это. Не терять Беллатрису.
Сколько еще раз он должен столкнуться с силой, которая желает их разлучить, сколько он клялся ей, что они всегда будут вместе?
Но даже воспоминания о собственных клятвах его не пробуждают от затянувшегося кошмара - ледяной страх вымораживает ему внутренности, придавливает к кровати сильнее, чем обрушившийся на них балдахин.

- Кто он?
Сначала Рудольфус даже не понимает, что это спрашивает он - но это он, это его голос, и под этой слабостью, продиктованной страхом, отчетливо слышна... Не, еще не ярость - но непонимание. Недоумение.
Что-то, чего Тварь не приняла в расчет, как не приняла в расчет глубокое, сумасшедшее желание Рудольфуса до скончания веков самолично, одному обладать женщиной, которая все еще униженно стоит перед постелью на коленях.
Матерью его ребенка. Его женщиной - в богатстве и бедности, в радости и в горести.
Тварь питается эмоциями, но не умеет понять их - ей знакомы лишь простейшие, вроде страха или похоти, но то, что Рудольфус чувствует к своей жене, намного больше и намного глубже.
Он не мыслит себя без Беллатрисы - и стоит мысли о том, что она принадлежит не ему, оформиться, как для страха перестает хватать места.
- Кто он? - повторяет Рудольфус, подаваясь вперед, и одеяло ползет с его плеч, а пальцы впиваются в запястье Беллатрисы.
Он все еще боится - ужас по-прежнему здесь, но этот ужас не может соперничать с тем, что вызывает к жизни Беллатриса своим откровением.
Своей изменой.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (31 января, 2019г. 21:16)

Беллатриса не отвечает - и не отвечает долго.
Рудольфус смотрит, как она хватает ртом воздух, как ее грудь поднимется и опускается, лишенная корсета, в маггловском лифчике.
Рудольфус ждет, не отпуская ее запястья.
И с каждой секундой, которую он проводит в ожидании, пламя разгорается все жарче под наведенным Тварью ледяным ужасом.

- Что? - переспрашивает Рудольфус, так, как будто мог ослышаться, и смотрит на губы Беллатрисы, как будто вернулся в прошлое и сейчас они сложатся иначе и она произнесет что-либо другое.
Что угодно другое.
В первую минуту он вообще не может осмыслить, о чем она говорит. Даже заяви Беллатриса, что стала любовницей Темного Лорда, Рудольфусу и то было бы проще это понять, но она говорит совсем о другом.
Он ждал имени, но не того, что получил.

- Что? - еще раз переспрашивает Рудольфус, подтягивая Беллатрису ближе по краю кровати, пока их лица не оказываются на расстоянии едва ли в фут.
Он отбрасывает одеяло и, по-прежнему удерживая жену за руку, свободной рукой проводит ей по лицу, сверху вниз, с силой надавливая на губы.
- Моему брату? - предпринимает Рудольфус третью попытку и теперь в его голосе проступает ярость.
Он отталкивает Беллатрису в лицо все еще раскрытой ладонью, отпускает ее руку, вставая на постели на коленях - страх остается в другой реальности.
В той, где Рабастан никогда не осмелился бы прикоснуться к жене старшего брата.