Чары иллюзии действуют, когда они снимают три одноместных номера в первом попавшемся отеле Каира, куда выбрасывает их магия Розье. Он в самом деле знает, как покинуть развалины Убара, но уже в Каире оставляет Лестрейнджа и Вэнс - ему нужен паспорт, нужны документы.
Нужна какая-то личность.
Лестрейнджу даже не приходит в голову возражать - он вообще идет будто в полусне, поднимаясь на второй этаж по узкой лестнице вслед за Вэнс. Металлический брелок, на который нацеплен ключ от номера - металлический верблюд, потемневший от долгой эксплуатации, от чужих прикосновений - холодит ему ладонь: в отеле работает кондиционер, напоминая, что магглы тоже неплохо приспособились справляться с неудобствами.
Но ключ так и остается зажатым в руке, потому что Лестрейндж до своего номера не доходит - как само собой разумеющееся, заходит вслед за Эммалайн, захлопывает дверь - язычок замка со звонким щелчком заходит в пазы.
Заперто.

- Зеркало, - говорит он, как будто Вэнс все остальное - все остальное, что он имеет в виду - должна достать прямо из воздуха и понять, чего он хочет. - Оно еще с тобой?
Поговорить с теми двумя - это его последняя связная мысль перед тем, как он уснул, уснул в пустыне, чтобы проснуться в Убаре, по колено в крови, наблюдая за тем, как из-за колонн к ним спускается Розье, и сейчас решимости Лестрейнджа даже больше: те двое наверняка куда больше него понимают, что произошло.
Вообще - и в храме, потому что Лестрейндж даже не в курсе, как там оказался, и до храма.
Его заботит то, что при нем оказались вещи, брошенные в пустыне - заботит то, что те двое перехватили контроль, причем надолго, и безо всякого ритуала, захоронения.
Повторилось то, что с ними уже случалось в Сибири, среди снежного леса, и это уже никак не случайность.

У него на зубах скрипит песок, когда он садится на кровать - номер не отличается комфортом и обилием меблировки, но не ему на это жаловаться - песок сыпется с него при каждом движении, и за Вэнс по номеру тянется песчаный след - они будто песчаные человечки, думает Лестрейндж, но не улыбается: теперь ему не особенно хочется улыбаться. Те говорили лишь о ритуале, о жертвоприношении, обещали помощь - но не говорили, что они перехватят контроль, выбьют Лестрейнджа и Вэнс из их тел, проделают все сами.
Он хочет знать, что именно пришлось делать - хочет знать, что это за ритуалы, что именно воскресило Эвана, что, быть может, они с Эммалайн задолжали.

Проводя рукой по лицу - песок осыпается с головы с сухим шорохом - Лестрейндж смотрит на Вэнс, думая, что им бы неплохо бы поговорить еще кое о чем, но, наверное, не сейчас. Позже. В Англии, например, когда вся эта история останется в прошлом.
- Мне не нравится, что я ничего не помню. Не помню развалин и то, как мы там очутились. Они не говорили, что сделают все сами, не предупреждали. Это похоже на обман.
Может быть, простительный обман - Эван снова здесь, их снова трое - но все равно на обман.
Лестрейндж не любит быть обманутым.

Он удивлен - удивлен тем, что Вэнс, оказывается, совсем не так сильно занимает необходимость поговорить с теми двумя, как занимает его. Что она ставит превыше всего душ, пусть даже быстрый душ.
И что даже запирает ванную за собой.
Лестрейндж смотрит на светлую дверь ванной, и хотя в нем полно удивления, смотрит он не с ним.
Может быть, смотрит с интересом - потому что это как-то ново для них, то, что Эммалайн так спокойно оставляет его в своем номере, скрываясь в ванной, чтобы принять душ, а не, например, предлагает встретиться через полчаса.
Впрочем, разумеется, это ново - и те ограничители, которые они так заботливо выстраивали последнее время, родом из прошлого, в котором они потеряли Розье, сейчас оказываются грубо попраны. Нужно как-то собрать их совместный быт заново - и Лестрейндж не уверен, чего именно хочет.
Ладно, он уверен, чего хочет - но как же это, как это вообще возможно, и если подумать дважды - трижды, десять раз, если трех будет недостаточно - то ему бы не стоит думать о том, как там, за дверью, Вэнс избавляется от своего порядком потрепанного платья, как ткань скользит по ее бедрам вниз - ну или вверх, вверх тоже очень хорошо, ему точно очень понравилось, как ее платье может скользить вверх.
Отлично, думает Лестрейндж, слыша, как в ванной шумит вода. Просто отлично.

И когда Вэнс возвращается, - действительно, довольно быстро - чистая, свежая, босая и, наверное, голая под этим своим халатом до самого пола, он думает, что ему не стоило идти за ней в номер. Не стоило садиться на кровать, не стоило ждать.
Как-то это все отдает излишней близостью, и когда Эммалайн говорит это свое короткое "приступим", Лестрейндж, который чужд романтике, зато не чужд вполне понятному влечению, бодро кивает намного раньше, чем понимает, что она говорит о зеркале.
Что они тут вообще-то оба говорят о зеркале.
Ему становится неуютно сыпать тут везде песком - сыпать песком ей в постель, куда она, наверное, ляжет чуть позже, - и вообще становится неуютно.
Это неприятно и неудобно - с Вэнс ему должно быть комфортно, и всегда так и было кроме того короткого отрезка между смертью Розье и Азкабаном, и Лестрейндж складывает руки между колен, сутулится, смотрит на босые ноги Вэнс, пока она достает зеркало.
- Эммалайн, - имя повисает в комнате очень многозначительно, и от этого становится еще неуютнее. - Ты... Ты пьешь какие-нибудь зелья? Ну, знаешь. От последствий. Чтобы не забеременеть.
Дети для него сейчас слишком острая тема, хотя не настолько острая, как вопрос о том, хочет ли она - ну, допустим, продолжить. Хочет ли она спать с ним и дальше. Здесь, сейчас, и в Англии, почему бы не в Англии.
- То есть, если это будет случаться, - он доволен удачно подобранной формулировкой и, забываясь, смотрит ей в лицо, - чтобы это не стало проблемой.

То есть, это означает "да".
Лестрейндж коротко кивает, несколько повеселев, и даже то, что с каждым кивком с него снова сыпется песок, уже не кажется ему такой уж проблемой - ну стряхнет он этот дракклов песок с покрывала, и вообще, ну подумаешь, они пересекли пустыню, конечно, на нем немного песка.
У Вэнс задумчивое лицо - может, она уже вспоминает рецепт зелья, благодушно думает Лестрейндж. По крайней мере, она не дает ему понять, что он заходит слишком далеко в своих намерениях - не дает понять, что ей это неприятно или вообще все излишне.
А вот ему приходит в голову мысль, что это несколько путает им прежнюю простоту в общении. Предельно любящий точность формулировок, Рабастан сейчас не может подобрать определение для их с Вэнс только что вроде как оформившихся отношений - ему почему-то кажется, что они уже несколько отошли от стандартного набора дружеских отношений, но и к полноценным отношениям любовников не перешли. Они, безусловно, помолвлены - вот чего не хватало - но это все только усложняет еще больше.

Он щелкает ногтем большого пальца по зеркалу, наклоняясь ближе - и теперь в отражении видна Вэнс. Не та, вторая, а его Вэнс - с мокрыми волосами, с лицом, все еще розовым после пустыни, замотанная в белый халат. Лестрейндж быстро отводит взгляд, чтобы не показалось, что он ее разглядывает, потому что - зачем, он и так отлично знает, как она выглядит, наверное, смог бы нарисовать, будь у него хоть минимальные способности к творчеству, и снова смотрит в зеркало, сосредотачиваясь на складках халата на Вэнс-в-отражении.
- Может, они с нами больше не будут говорить? Может, им это больше не нужно? - делится он своими догадками, выпрямляясь. Может, ему тоже надо было все же сперва заглянуть в свой номер, принять душ, смыть с себя песок? Может, им с Вэнс вообще нужно было снять двухместный номер?
Ах да, Эван.
И эта мысль сразу же тянет за собой следующую - ту, что пришла ему в голову еще в храме, но потом на время отступила, скрылась под куда более существенными заботами.
- Они говорили, что нас должно быть трое - и в отражении их тоже было трое, но они явно не сдерживались, если ты заметила. То, что нам наплел Слизнорт после смерти Розье, их не касалось. Ну или они себя так вели, как будто их это не касалось. Как будто это больше не важно, так? И даже наоборот, их появление всегда сопровождалось нутыпонимаешь, - договаривает он быстро. - И в пустыне они ждали, пока мы не заснем, не подавая вида. Может, это все? Они получили то, что хотели - и ушли обратно?
Наивная, но очень привлекательная перспектива, стоит признать, и даже то, что он не знает, что же именно получили те двое, сейчас тревожит его не слишком - главное же, что те ушли?
Если они в самом деле ушли, но как в этом убедиться?
Лестрейндж разглядывает розовую коленку Вэнс, упорно вылезающую из складок халата, пытаясь вспомнить, при каких обстоятельствах они впервые использовали зеркало, чтобы поговорить с чужаками. Что им сказал портрет деда Эммалайн - можно увидеть то, чего очень хочешь?
Он снова заглядывает в зеркало, больше не ища там ответов - и в отражении Эммалайн неторопливо, даже эротично, если уж на то пошло, развязывает пояс халата, а лицо у нее такое, что ему едва удается скосить взгляд, чтобы убедиться, что настоящая Вэнс ничего подобного не делает.
И лицо у нее совершенно нормальное, разве что очень чистое - а он отвык за время, проведенное в пустыне.
- Ты не помнишь, как они в прошлый раз нам показались? - спрашивает Рабастан, потому что, стоило ему отвлечься, отражение в зеркале вновь стало просто отражением. - Мне кажется, сейчас мы делаем что-то не так.

- Да, она как будто ждала, - отвечает он, уже догадываясь, к чему клонит Вэнс.
Ну да, значит, это не совсем двусторонний канал связи. Зеркало куда лучше работает для той стороны.
Угроза - а Лестрейндж уверен, что Эммалайн вполне способна в самом деле уничтожить зеркало - действует: если связь в самом деле подчиняется отражению, то они явно не хотя терять ее окончательно.

Ему не нравится, как тот второй смотрит на Вэнс - на его Вэнс, Вэнс-по-эту-сторону. Это, конечно, лишнее, но они, конечном, в каком-то - очень серьезном - смысле отражения его и Эммалайн, но только это не повод так смотреть - оценивающе, приглашающе и жадно.
Вот ведь, думает Лестрейндж, очень надеясь, что он так не смотрит на людей - особенно на Вэнс.
Хотя, признает следом, в ее исполнении это выглядит, пожалуй, волнующе.

Рабастан садится удобнее, скрывая за этими ненужными движениями то, что ему требуется время, чтобы отвлечься от всех этих перверсий в отношении с Вэнс - но отвлечешься тут, пожалуй, если она сидит в паре дюймов, пахнет мылом и наверняка голая под халатом.
Его в самом деле всерьез занимает этот вопрос, придавая выражению лица толику мечтательности, а еще он думает, что, наверное, после разговора с теми двумя сходит в душ в номере Вэнс, зачем туда-сюда таскаться.
А потом, наверное, уложит ее в эту постель, прямо на не стряхнутое от песка покрывало, и выяснит, что именно ему так понравилось - пустыня или одной Вэнс тоже вполне хватит.

И кажется, его мысли не остаются секретом от тех двух в зеркале - а может, те двое и являются причиной этих мыслей, но какая разница, и они оба смотрят на него понимающе и насмешливо, и Лестрейндж хватает Вэнс за это голое ее колено, торчащее из-под халата, и делает суровое лицо - ну кому нравится, когда над ним смеются.
Чем-то он там был недоволен, это точно.
- Мы так не договаривались, - веско говорит он. - Вы не предупредили, что мы ничего не узнаем о том, как произошло воскрешение, что ничего не запомним...
В отражении те двое переглядываются, садятся ближе друг к другу, и халат у той Вэнс разъезжается просто непристойно, а тот второй в отражении коленом не ограничивается. Что еще хуже, они ухмыляются - очень похоже друг на друга - и смотрят снисходительно.
- Кое-что вы запомнили, - говорит тот, второй, носящий второе имя Лестрейнджа, но все же не ограничивается насмешкой, серьезнеет. - Ритуал - не для вас, не для смертных. Мы не договаривались о том, что вы его узнаете. Мы договаривались о том, что вы получите помощь - и вы ее получили. Мы не врали вам и теперь хотим вашей части договора, своей награды.
Драккл, думает Лестрейндж, оставляя в покое колено Вэнс, чтобы подумать о чем-то другом - они в самом деле договаривались о помощи. О том, что они узнают ритуал, не было речи - нельзя предъявлять претензии, просто нет оснований.
- Я вернула ее тебе, как обещала, - мурлычет Вэнс-из-зеркала, - теперь я хочу, чтобы ты сделал то, что обещал - вы даете нам время быть собой. Не сопротивляетесь, не лишаете себя сна. Это честная сделка, ты обещал.
- Я не обещал за нас обоих, - напоминает Лестрейндж, который в самом деле обещал - и теперь не знает, как к этому самоуправству отнесется Вэнс. - Только за себя.
Его зеркальный двойник ухмыляется, абсолютно довольный. И снова смотрит на настоящую Вэнс.
- Этого мало, - говорит он. - Мы не любим расставаться.
Ну еще бы, думает Лестрейндж, а затем спрашивает себя, имеет ли тот в виду и Эвана.
- А Эван? - спрашивает уже у зеркала.
Эйлинед мечтательно улыбается.
- Он может захотеть остаться...

В отличие от Вэнс, Лестрейндж ничего не имеет против того, что показывает зеркало - это, конечно, несколько отвлекает, но, во-первых, не особенно, а во-вторых, ему кажется интересным в некоторой степени после всей этой истории с Бишоп и оборотным зельем в "Мутаборе" посмотреть на себя - на них обоих - со стороны.
Впрочем, развеселившись, думает он, достаточно будет и самого обыкновенного зеркала, хотя с учетом реакции Вэнс лучше бы ему выбросить эту мысль из головы.
Он хочет ее еще раз ободряюще схватить за колено, но затем отдает предпочтение более привычным им обоим способам коммуникации и не делает ничего.

- Три часа - это слишком много, - решительно отвергает эту мысль он. - Слишком.
За три часа эти двое смогут... Да все, что угодно смогут, особенно если их не контролировать, не мешать им.
- Одна восьмая, - фыркает тот, из зеркала, как будто считая Лестрейнджа кретином, не умеющим в дроби. - Совсем не много - и это справедливо.
В отличие от помрачневшей копии Вэнс, он явно чувствует себя замечательно - у него вообще это получается, дать понять, что он в порядке, Рабастан позавидовал этому еще при первой встрече. Этот, второй, дай ему волю, наверняка бы не упустил шанса стать главой рода, вообще ничего бы не упустил.
Даже Вэнс - причем обеих.
Лестрейндж, настоящий Лестрейндж, который за свою жизнь упустил Вэнс столько раз, что уже не хочет и считать, завидует отчаянно, бесповоротно и горячо.
И совсем не хочет отдавать этому самодовольному типу три часа из своей жизни.
- И как долго? - спрашивает он. - Как долго вы хотите получать эти три часа?
Когда уберетесь, имеет он в виду.
Тот, второй, снова ухмыляется, обнимает ту Вэнс-из-зеркала - у них это отлично выходит.
- Всегда. Мы - вам, вы - нам.
- А что будет с нами эти три часа?
- Вы окажетесь здесь, - резковато отвечает Вэнс-из-зеркала.  - Мы поменяемся местами, вот и все. Получите небольшой трехчасовой отпуск от всех, кто вас раздражает в вашем мире.
- Нам нужно посоветоваться, - Лестрейндж переворачивает зеркало, сует его на всякий случай под подушку, хотя не думает, что, случись тем подслушивать, подушка может стать серьезным препятствием.

- Что думаешь? - спрашивает он у Эммалайн. - Три часа, конечно, много, но если обсудить условия, составить договор...
Что ему по-настоящему не нравится, так это то, что у них нет ни малейшего способа воздействовать на тех двоих.
Он даже не уверен, что такой способ вообще есть - хоть где-то.
- И если они не расправятся с Тварью, то что будет с нами? Мы застрянем там?
Хорошо бы еще знать, где это - там, но Эйлинед не ответила ему, когда он спрашивал в прошлый раз, вряд ли ответит и сейчас.

С тех двоих станется - и занять их места, и выкинуть настоящих Лестрейнджа и Вэнс куда-то туда. Туда, откуда им только и будет дела, как следить за развлечениями тех, кто занял их место.
Это Рабастана нервирует, а когда его что-то нервирует, он становится беспокойным.
- Пока все указывает, что им очень нравится тут, - бросает он вскользь.
Это их роднит с Тварью, если уж на то пошло, и это сходство заставляет его беспокоиться еще сильнее - что, если там, на берегу залива, под горловое пение шамана они впустили к себе родню прежней головой боли.
Впору задуматься о том, что невезение их преследует, но, тем не менее, это не повод опускать рук.

Гарантии гарантиями, но пока он думает, чем они будут угрожать, если их двойники будут настаивать на своих условиях. Обещание уничтожить зеркало, конечно, заставило тех двоих выйти на связь - но заставит ли слушаться.
Лестрейндж медленно кивает, прочитав написанное, наклоняется над блокнотом, который так и лежит у Вэнс на коленях, и пониже ее надписи выводит:
"Предлагаешь все же договариваться с Хель?"
Он помнит, о чем их предупреждали - Хель любит играть и часто играет грязно - но против Хель они с Вэнс будут играть не вдвоем. Хель - проблема Мелифлуа и Долохова, Лестрейнджа волнует только, чтобы та держалась подальше от его брата и Беллатрисы, а потому идея Вэнс кажется ему жизнеспособной.
"Сможешь аккуратно подкинуть эту идею Долохову?"
Тот уже в курсе, что существует Эйлинед - и наверняка ему будет интересна история целиком, главное, подать ее правильно, но в способностях Вэнс к верной интерпретации и донесению информации Лестрейндж не сомневается.
Особенно на фоне того, что Долохов, судя по всему, искренне симпатизирует колдомедику Ставки.
Эта мысль Рабастану не нравится - особенно на фоне того, что о Долохове и его шарме недавно упоминала Беллатриса. Нелепо, конечно, сравнивать Эммалайн и Беллатрису, но что он знает о том, как на Вэнс действуют эти всякие шармы?

- Предложим им час и подробно распишем, что делать недопустимо, - вслух говорит Лестрейндж, потому что, что бы они с Вэнс не планировали, договориться с теми двумя прямо сейчас все равно придется. - Очень подробно распишем. Не хочу однажды прийти в себя и обнаружить, что сижу в цепях и без палочки где-нибудь в камерах предварительного задержания.
Не хочет он и многого другого - прийти в себя и обнаружить, что Лорд готовится его легиллементить, или над трупом Скримджера, или... Да мало ли ситуаций, в которых Рабастану никак не хочется оказываться.

Быстрое согласие Вэнс-из-зеркала активирует в Лестрейндже паранойю - после требуемых трех часов так быстро согласиться на час? - но он все же держит себя в руках.
- Не вредить не только нам, но и нашим... друзьям, - уточняет он, и все же смотрит на себя-из-зеркала.
Тот легко пожимает плечами, смотрит все также самоуверенно и улыбается так, что хочется разбить эту улыбку - до сих пор такое желание посещало Рабастана крайне редко и то все больше во время споров с братом.
- Каким друзьям? - спрашивает тот, второй, с издевкой. Спрашивает так, как будто знает: с дружбой ни у Лестрейнджа, ни у Вэнс как-то с детства не задалось, а с годами все шло только хуже. - Мы не хотим вредить вам и значит, будем осторожны. Ваши родственники, ваши близкие - нам это не нужно. Это нас не интересует.
- А что вам нужно? - тут же спрашивает Лестрейндж, очень желающий узнать это.
- Наш час, - коротко отвечает второй и снова улыбается, подстать своей зеркальной подружке. Как будто их в самом деле интересовал только этот час.
Все не может быть настолько просто - и когда Эйлинед принимается затейливо угрожать, Лестрейндж наконец-то однозначно уверяется: это все ложь.
Они не друзья, никакие не друзья.
Те двое - враги, а значит, нечего и думать о том, что все как-то наладится.
От них нужно избавиться.

- Хорошо, - говорит Рабастан, ловя взгляд Вэнс-из-зеркала. Та смотрит в ответ очень откровенно - на лице Эммалайн этот взгляд кажется совершенно неправильным. - Хорошо. Час на наших условиях - и Эван остается с нами.
В конце концов, это же все ради этого, не так ли? Ради Эвана?
Предупреждение Эйлинед мимо не проходит, но куда сильнее его занимает то, о чем она упоминает якобы между прочим - то, как крепко они связаны с Эваном.
Те двое, а не только они с Вэнс.
Что это значит, что это значит для них, что это значит для Эвана.
И как сильно этот Эван-из-зеркала, связанный с теми двумя, отличается от того Эвана, которого помнят они с Вэнс.

- Сейчас же, - с нажимом произносит тот второй. - Наш час. Мы достаточно постарались.
- И достаточно получили, - протестует Лестрейндж. - Сколько времени вы пользовались безграничной свободой?
Эйлинед, по-прежнему наклонившаяся к зеркалу, облизывает губы.
- У нас было дело, - капризно говорит она. - Мы делали то, о чем договаривались, ничего лишнего. Как ты можешь говорить о том, что это - свобода?
Она передергивает плечами в жесте одновременно негодующем и чувственном, но это совсем не кажется Лестрейнджу эротичным - скорее уж, наоборот, как бы низко не сползал на ней халат.
- Нет. Не сейчас. Как вы связаны с Эваном? Почему на нем отразится то, что случится с вами? - продолжает расспрашивать Лестрейндж, надеясь, что обещанная награда развяжет тем двоим языки.

- Что вы будете делать? - прямо спрашивает Рабастан, глядя на них обоих. Информация о том, что им больше нравится ночь, ничуть его не обнадеживает, как и то, что бойня в развалинах храма свободой тоже не является. - Мы должны знать?
- Развлекаться, - Эйлинед снова передергивает плечами, ее грудь задорно движется вместе с ней. Зрелище не лишено своего очарования, даже если принимать во внимание, что очарования лишена Эйлинед. - Мы будем развлекаться, тем более, мы остались вдвоем. Уж вы-то нас должны понять...
Она запрокидывает голову назад, опираясь на плечо того, второго, которого Лестрейндж все еще избегает называть по имени даже в собственных мыслях, трется лбом о его подбородок, прикрывает веки.
- Завтра ночью. Договорились, - заканчивает разговор Лестрейндж, начиная чувствовать себя лишним.
Завтра ночью он уже собирался быть в Англии, но этим двум, определенно, лучше пользоваться своим часом где-то на нейтральной территории. Например, в Каире, подальше от ослабевшего Рудольфуса, от Беллатрисы.
Подальше от всего того, чему Рабастан не хочет навредить.

- Ну, будет надеяться, что за час они мало что успеют, - говорит он, когда зеркало убрано и вроде как можно разговаривать без свидетелей. - Их не особенно интересовало то, что интересовало нас в те, прежние разы, когда они брали верх.
Раньше его беспокоило то, что их вроде как интересовал только секс и бессмысленные убийства - сейчас это беспокойство отступает на второй план. Сейчас его больше беспокоит, как бы те двое не использовали этот дареный час не на то, чтобы трахаться и как они там еще хотят развлекаться, пользуясь этой свободой, а на что-то иное - например, на то, чтобы заполучить жизни Вэнс и Лестрейнджа полностью, а не на час в сутки.
Как бы выяснить, на что они будут тратить этот час. Как именно будут развлекаться.

Он все еще сидит на кровати у Вэнс, задумчиво стряхивая с покрывала песок.
- Может, попытаемся где-нибудь запереться? В некотором смысле, это не может считаться нарушением - мы сделаем это не в то время, в которое обещали им не мешать. 
Впрочем, тут же думает он, их вряд ли удержат замки - даже без палочек они невероятно сильны.
- Ты обратила внимание, они считают, что связаны с Розье крепче, чем мы. Он искал нас, но нашел их - и теперь связан с ними, так, кажется, она сказала. Неужели Слизнорт не лгал? Они поэтому так сильны?
Если так, то у Лестрейнджа плохие новости:
- Я ничего подобного не чувствую. Не чувствую себя сильнее или что-то вроде того. Не так, чтобы сильно усталым - хотя должен бы, правда? Если у нас общие тела, то я должен чувствовать себя уставшим после всего этого - ритуала, храма, жрецов.
Его нервируют эти игры со временем - с тем, что в пустыне они провели всего лишь день, если верить календарям и датам на местных газетах. Всего лишь день - а он точно помнит, как они сперва останавливались лагерем, а затем долго-долго шли по дюнам.
- Как считаешь, Эван лжет, когда говорит, что тоже не знает, что случилось? - напрямую спрашивает Лестрейндж у Вэнс.

Да, думает Лестрейндж, в словах Эммалайн есть резон: зачем бы Эвану им лгать?
Разве он не рад вернуться? Не рад снова быть... живым?
Лестрейндж кивает и снова опускает голову, не имея желания спорить с Вэнс - она мыслит здраво и это, скорее всего, его паранойя.
- Мы можем убраться из города. Куда-нибудь подальше, понимаешь? Куда-нибудь, где мало людей...
Вообще, пока он говорит, ему и самому эта идея начинает нравиться - убраться куда-нибудь, где спокойно и комфортно. Где они с Вэнс смогут, ну допустим, поговорить про всякое.
Ужасная трата времени, все так, но что-то подсказывает Рабастану, что в Англии им точно будет не до того - им уже не до чего, кроме этой проблемы с Хель и отражениями, и, если уж говорить прямо, он все чаще возвращается мыслями к тому, что случилось в пустыне. Не между ним и Вэнс, потому что слишком много об этом думать у него получается плохо - слишком много вопросов, слишком мало ответов, слишком мало рациональности - а до того. Когда он думал, что это все, конец, и у него в голове было легко и пусто, и наконец-то появилось смутное ощущение, что он уже никому ничего не должен.
За повторение этого ощущения он отдал бы многое - но как воспроизвести его сейчас, Лестрейндж не знает, зато, может быть, знает Эммалайн.
Однако как объяснить, чего он хочет, он тоже не знает - и вместо этого молчит, разглядывая покрывало на кровати, продолжая стряхивать песок. Близость Вэнс теперь воспринимается иначе - не так, как с тех пор, как они вернулись из России, когда он все искал способ отделить свои желания от желаний того, второго. Хуже того, он никак не может избавиться от чувства, что Розье им помешает - нелепого, абсолютно нерационального чувства, потому что как Розье им может помешать?
Их должно было быть трое - и было трое, пока все не полетело к дракклам, так откуда у него это нежелание делить внимание Вэнс с Эваном, делить ее дружбу?

На вопрос Эммалайн он вскидывает голову, смотрит на нее с удивлением - это звучит почти ответом на его мысли, обнадеживающим ответом.
- Да. Да, давай, - после паузы, во время которой он искал какой-то иной смысл в ее словах, говорит Лестрейндж. - Сперва понаблюдаем за ним. И знаешь, я думаю, Слизнорт нам все же наврал. Хотел оправдаться, испугался. Решил, что мы проглотим сказочку о собственной вине.
В общем-то, они и проглотили: разошлись и почти два года делали вид, будто незнакомы - ни открытки, ни встреч после работы, ни даже мыслей об этом, и это проклятое чувство вины, пригнавшее их на другой континент, заставившее пойти на сделку с теми, кого они едва знают.
Но теперь такой роскоши Лестрейндж себе позволить не может, и дело даже не в том, что другого колдомедика в Ставке просто нет. Другой Вэнс нет, и это как-то важнее.
Он вздыхает, трет лоб, добавляя на покрывало еще немного песка, гладит Вэнс по пальцам ноги, удачно оказавшейся рядом, как бы между прочим.
- Я к тому, что не хочу больше чувствовать себя виноватым. Даже если мы были виноваты, мы все исправили. Никто не может сделать больше.
И, снова принимаясь стряхивать песок, спрашивает:
- Мы скажем ему, ну, о нас? Те двое явно, ну, ты понимаешь. Если он провел все это время с ними, то, наверное, не должен иметь ничего против того, что между нами что-то есть. Я хотел бы... продолжить. Если ты не против, конечно.
Он хотел бы продолжить, даже если бы Вэнс была против - но такие заявления Рабастан оставляет при себе: предмет разговора и без того весьма спорный.

Это место, такое оживленное днем, ночью совершенно безлюдно.
От магглов помогают заборы и охрана, магам же, которым ни заборы, ни охрана нипочем, здесь просто нечего делать - за прошедшие тысячелетия эти пирамиды давно растеряли свой магический фон, если когда-то он и был, а потому Лестрейндж и Вэнс могут не беспокоиться о том, что заполучат ненужных свидетелей своим договоренностям с теми двумя.
Проводив закат, они сидят на нижних блоках одной из получше сохранившихся пирамид на растеленном одеяле, прихваченном из отеля, и когда зной сменяется прохладой, а камень под ногами начинает отдавать накопленное тепло, Лестрейндж обнимает Вэнс за плечи, притягивая ближе к себе - жест, который он позволял себе и раньше, пусть и редко, теперь кажется совершенно естественным и он больше не колеблется, гадая о ее реакции.
Отсюда, из долины, с этого склона пирамиды хорошо виден Каир - крупный маггловский мегаполис, столица Египта, в свое время сменивший Александрию в этом статусе. Рабастан знает, что там тоже есть свой магический квартал, но не знает, где именно - кажется, намного больше магов предпочитает Александрию, ее близость к морю, а не оставленную в песках столицу, и это кстати, потому что обеспечивает пусть небольшую, но безопасность.
Его участие в убийстве Хорезми едва ли известно кому-либо здесь, в Египте, и все же Рабастан предпочитает держаться подальше от Александрии, считая часы до возвращения в Англию, где остался порученный заботам Беллатрисы Рудольфус и где осталась Хель.
Здесь, с ним, другие заботы.

Каир полон огней и жизни, но Рабастан хочет удержать тех двух здесь, подальше от города, не желая ни бессмысленных убийств, ни привлекать к себе внимания, пока Родерик будет развлекаться.
Может, им понравятся пирамиды. Может, им понравится одеяло, прихваченнное по дороге холодное пиво, тепло камня и отличный вид. Может, они решат, что имеет смысл провести весь час здесь.
По крайней мере, Рабастан бы охотно провел и час, и даже больше здесь, без необходимости опять куда-то идти и что-то делать, с Вэнс под рукой, подальше от всех остальных.
Он проверяет, на месте ли волшебные палочки - тем двоим они вроде как ни к чему - открывает одну бутылку, передает ее Эммалайн.
- Как ты считаешь, как это будет? Что нам нужно делать? Попытаться уснуть или, учитывая, что мы обещали уступить добровольно, это не обязательно? Я имею в виду, как нам вообще узнать, что пора?
До сих пор они сопротивлялись этому чужому вторжению и перехватыванию контроля, так что теперь Лестрейнджу не очень ясно, как поступать теперь.
Накатывающий из пустыни ветер треплет волосы Вэнс, они щекотят ему шею, щеку, попадают в рот с каждым словом. Лестрейндж отплевывается, убирает волосы от лица, но это мало помогает и он быстро смиряется - здесь слишком спокойно и хорошо, чтобы волноваться из-за таких мелочей.
Из-за любых мелочей, если уж на то пошло, и он не волнуется - и пока ничего не происходит, он прижимает Вэнс к себе еще ближе, чувствуя ее бедро своим, а под рукой - плечо и верхнюю часть груди, и все это как будто свидание, не такое, как у них однажды было в библиотеке, но, Лестрейндж в этом уверен, больше похожее на настоящее.
- Помнишь, мы однажды ходили на свидание? - ни к месту начинает он, всерьез обеспокоенный, что Вэнс может не помнить - как будто это вообще имеет значение, помнит она или нет. - В библиотеке? Не помнишь, почему мы больше этого не делали? В смысле, я узнал про Тэсс только на рождественских каникулах, а до тех пор? Мне же понравилось. Неужели я больше тебя не приглашал?

Вэнс то и дело тычет его в ногу босой ступней, якобы между прочим. У нее красивые ступни - очень красивый большой палец, думает Лестрейндж, и все остальные тоже очень даже ничего.
- На Рождественский бал мы все равно пошли бы оба, к тому же не думаю, что мы решились бы использовать ту огромную омелу в центре Большого Зала - не после библиотекарши, Мерлин, как она ругалась...
Он не смеется - он вообще не из смешливых, но сейчас та старая неудача кажется забавной. Как и синяк под глазом Блэка, как и то, что им в самом деле будто что-то мешает.
Вэнс говорит о подвале и смотрит на него.
Смотрит так, что он сразу же думает, что ну их, тех двоих, что они неплохо проведут время с Вэнс и без них на этом одеяле, а когда и если замерзнут, то вернутся в город и продолжат.
В каком-то смысле он сейчас даже понимает, почему те двое так требовали свой час. Может, им с Эммалайн использовать этот чужой опыт и по возвращении в Англию установить себе такое же правило?
- Тебе что, не нравится держаться за ручки? - спрашивает Лестрейндж очень серьезно, только держит он Вэнс уже совсем не за руку, и даже близко не за руку, и ее руки тоже заняты другим.
И даже если бы она хотела опровергнуть или подтвердить это обвинение, уже не смогла бы.

Известняковые блоки, из которых составлены пирамиды, огромны - они масштабов, с трудом вмещающихся в представление человека, зато сейчас это кстати, думает Лестрейндж, не глядя отодвигая рюкзак подальше и возвращая руку на грудь Вэнс в спущенном с плеч платье. Он так мало о ней знает - ну вот например, как ощущается под пальцами шрам от пулевого ранения, след встречи с ненормальной Бишоп, или как это будет, если не прижимать ее к брезенту, а дать больше свободы. Словом, не знает того, что хочет знать - и он не торопится стягивать с нее трусы, потому что прямо сейчас им можно никуда не спешить.

Это, разумеется, ошибка - потому что, права ли Эммалайн в отношении свиданий или нет, именно это и случается: Рабастан открывает глаза, чтобы запомнить, как Вэнс будет выглядеть с такого ракурса, на нем, тянет ее платье еще ниже, а ее, напротив, выше по себе, только вот она тоже смотрит на него, и это уже не Вэнс.
Лицо ее, но взгляд не ее - это та, вторая.
Вот же сука, думает Лестрейндж, который, тем не менее, отвечает на ее резкое движение бедрами, и она улыбается очень-очень довольно, и он тоже улыбается в ответ, обхватывая ее за бедра, только это уже не он.

Тот, кем он не был, хотя иногда очень хочет быть, легко позволяет своему слабому сопернику соскользнуть в отражение, хищно ухмыляется, дергает Эйлинед к себе резче, так, как нравится им обоим, порожденным из долго сдерживаемой силы, мрачной и беспощадной.
- Они не догадались, - выговаривает он, полный торжества. - И не догадаются еще долго, слишком увлеченные тем, что мы им дали.
Тем двоим, слабым, замороченным глупыми правилами, нечего жаловаться, и когда-нибудь они оценят - не возвращение мертвого друга, но эту свободу делать то, что хочется. Когда-нибудь, когда переживут первую вечность в зеркале, когда смирятся со второй и будут ждать третью.
Это уже больше, чем они заслуживают, но Родерик знает, что иначе не будет. Только то, что они прошли ритуал вместе, дало им с Эйлинед достаточно сил удержаться на самой границе и продолжить искать путь прорваться на эту сторону.
Сегодня это час - но совсем скоро будет больше, а затем они останутся здесь навсегда: они трое.
Жрецы могли бы им помешать, но жрецов больше нет, и первым на этой стороне стал Эван.
Тот, кто не являлся Эваном, но носил его личину.
А те, слабые, глупые, пусть носятся с ним, не умея и не понимая, каково это - быть втроем, а не вдвоем. Да что там, у них и быть вдвоем едва выходит, и не вышло бы, если бы не вмешательство Эйлинед.
Им никогда не собрать достаточно силы, чтобы противостоять экспансии - однажды они навсегда останутся в зеркальном лабиринте, потеряв путь назад и не имея сил, чтобы разрушить его.
Двое - это число слабости.
Они пока не знают этого, и уже не узнают.

Родерик сжимает бедра Эйлинед крепче, чувствуя ее тепло на себе, чувствуя ее жажду, желание дать их силе волю, и это перекликается с его собственной жаждой. Каждый час в этом мире, даже час, будет делать их сильнее, а тех слабее, потому что Эван здесь.
Чужое присутствие опознается тут же, Родерик поворачивает голову, смотрит, как Эйдинед откидывает голову на плечо опустившегося рядом на одеяло Эвана, а он накрывает ее грудь руками, переплетая пальцы с пальцами Родерика.
Трое - число силы. И они все трое здесь.

Раабстан удивленно моргает в прохладной пустоте, ощущая под собой очень гладкую поверхность. ничуть не похожую на изъеденный временем камень и складки одеяла.
Здесь больше нет пустыни - нет ни ветра, ни особого пряного запаха перегретого песка и камня, с которым он теперь так хорошо знаком. Здесь ничем не пахнет, где это - здесь - он не знает.
Хотя догадывается.
- Вэнс? - зовет он, приподнимаясь на локтях, потому что уверен, что она оказалась тут раньше. Не хотелось бы выяснить, что их неодновременный переход через дракклово зеркало обернется тем, что они потеряют друг друга на весь этот час.
Под локтями пол скользит, издает легкий звук, похожий на скрип, который издает натираемое древко метлы. Лестрейндж задирает голову вверх, но вверху ничего нет, и только совсем далеко застыла крохотная светлая точка.
Уже в следующий момент он убеждается, что не прав - точка не застыла, а приближается, причем с немыслимой скоростью, и совсем скоро ему приходится зажмуриться, потому что вокруг все залито ослепительным сиянием, жаром проходящимся по всему телу, но тут же вновь сменяющимся прежней мертвой прохладой.
Зато теперь вокруг немного светлее, и Лестрейндж поднимается на ноги и смотрит в сторону, краем глаза поймав движение там - тщетно, он смотрит на свое собственное отражение в зеркале, настолько гладком, что можно решить, что перед ним брат-близнец. Впрочем, двойниками он сыт по горло, и то, что это всего лишь зеркало, его даже радует.
Он медленно оглядывается - и десятки Рабастанов повторяют его движение.
Поднимет руку - чтобы в полной тишине его копии сделали бы то же самое.
Лестрейндж внимательно поворачивается вокруг себя, но ни в одном отражении он не видит Эммалайн - и ни одно не кажется даже немного неточным, чтобы предположить, где выход из этой зеркальной комнаты, части лабиринта.
Волшебная палочка, разумеется, безответна.
Лестрейндж шагает вперед, к ближайшему своему двойнику, вытянув руки, и когда его ладони касаются прохладного стекла, выдыхает с облегчением - это в самом деле зеркало. Он медленно идет вдоль него, ведя рукой по стеклу, снова слыша этот звук, стараясь не смотреть ни вверх, где пустота, ни вниз, где такое же зеркало, но гладкая поверхность все не кончается, выхода нет, хотя он, по собственным прикидкам обошел помещение дважды.
- Вэнс, - снова зовет он, прислушиваясь, продолжая идти, и вдруг под его легким нажатием рука по кисть проваливается в стекло, не встречая ни малейшего сопротивления. Рабастан вытягивает пальцы, выпрямляет руку - и уже по плечо уходит в зеркало. Если это выход, то крайне хитрый.
Но он все равно делает шаг и скрывается в зеркале...
Чтобы оказаться в новой комнате, точь в точь как первая.
Зато теперь ему кажется, что он что-то слышит - из-за искажений лабиринта нельзя с уверенностью утверждать, что это Эммалайн, но не Эйлинед же явится, чтобы проводить его на выход.
Он почти наобум выбирает сторону, положившись на слух, снова принимается ощупывать стены, стараясь не смотреть на собственное отражение, не желая видеть на своем лице следы подступающей паники.

Проходы - зеркала, которые на самом деле зеркалами не являются - случайно ли или нет, но приводят его к Вэнс, совершенно точно Вэнс, его Вэнс, а не той, второй.
Их невозможно перепутать, думает Рабастан, видя ее улыбку - не очень-то счастливую, зато полную облегчения. Ну что же, он тоже рад ее видеть - рад настолько, что улыбается в ответ, и даже наплевать, что они Мерлин знает где и Мерлин знает как сюда попали.
- Да, кое-что. Эйлинед. Я помню Эйлинед, - ему почти удается выговорить имя той без заминки. - Но не сам переход. Просто как будто...
Он замолкает, задумывается, пытаясь заново проследить момент перехода - воссоздать его дословно: вот они говорили про Рождественский бал, вот целовались, вот продолжили целоваться, вот он подумал, что хочет узнать о ней больше, еще больше, потому что, как оказалось, он знает о ней какие-то разрозненные пустяки вроде школьных историй или карьеры в Мунго, вот появилась вторая и он понял, что сейчас все и начнется, а потом очнулся здесь, среди зеркал, но там, перед зеркалами, было что-то еще... Был миг, когда он чувствовал что-то еще - что-то, что не имело отношения к Вэнс - ни к ней, ни ко второй, но и еще не касалось зеркального лабиринта.
- Тот, другой, был очень доволен. Прямо-таки в восторге, торжествовал. Я поймал это перед тем, как появился здесь. Очень, очень доволен, - договаривает Лестрейндж, и уж его-то довольным назвать никак нельзя - от чего бы не пришел в восторг тот второй, вряд ли это на пользу Лестрейнджу и Вэнс. - Куда сильнее, чем, как мне кажется, из-за часа свободы.
А впрочем, что они об этом знают - ничего, и все, что у них есть, лишь догадки.
Догадки могут лечь в основу неплохой гипотезы, даже теории, но пока не до теоретизации: нужно изучить это место, понять, что это, найти его слабые места и, тем самым, слабые места тех вторых, а усиливающийся низкий гул намекает, что это место все же реагирует на появление Лестрейнджа и Вэнс.
- Идем, - соглашается он, потому что есть время стоять на месте, а есть время идти вперед, и, как Рабастан подозревает, они с Вэнс уже полностью выбрали свою возможность стоять на месте. Пора двигаться куда-то еще.

Они вступают в коридор, и там ветер усиливается - не теплый и не холодный, а какой-то никакой, будто вырвавшийся из другого мира, лишенного даже понятия температуры. Эхо звучит громче, иногда голоса кажутся смутно узнаваемыми, похожими на чьи-то голоса, которые Лестрейндж уже слышал.
Он все еще размышляет об этом коротком, даже будничном жесте со стороны Вэнс - очевидно, что между ними многое поменялось и нужно заново выработать механизмы взаимодействия - и не сразу замечает, что отражения в зеркалах, мимо которых они идут, довольно странные.
- Посмотри, - сжимает Лестрейндж пальцы Эммалайн - идти за руку им не привыкать. - Ты тоже это видишь?
Это - их отражения и в то же время не их: с каждым шагом отражения меняются, они в зеркале то моложе, то, напротив, старше, меняется их одежда, волосы, выражения лиц, но самым странным Лестрейнджу кажется то, что иногда, совсем мимолетно, он видит отражения других - позади их с Вэнс крупных и ярких отражений он видит тех, кого здесь просто не может быть.
Рудольфуса. Свою мать. Скримджера. Беллатрису. Темного Лорда.
Их образы куда более зыбкие и размытые, но все же они есть, Рабастан уверен в этом, уже уверен, потому что альтернативой только признать это галлюцинацией, а он не хочет признавать галлюцинации.
Это все зеркала - он имеет достаточно оснований не доверять зеркалам, обвинять их во многом.

Он замедляет шаги, а потом и вовсе останавливается, останавливая и Эммалайн.
Полностью разворачивается к стене зеркального коридора, всматривается - но не в свое отражение, а в то, что мелькает размытыми фигурами дальше, в самой глубине отражений.
Стоит ему вглядеться, как те фигуры становятся четче, он уже различает картинку почти целиком - узнает.
Себя. Комнату для допроса. Скримджера.
Лестрейндж моргает - а затем оказывается уже там.
В восемьдесят первом. В блоке предварительного заключения. В Аврорате.

— Вам я могу устроить срок, лет двадцать. Тридцать — если повезет, — Скримджер не уточняет, кому именно должно повезти, но и так понятно, что вовсе не Рабастану Лестрейнджу. — Но за то, в чем виноваты, придется отвечать и другим. Я не знаю, что получится с приговором у Беллатрикс Лестрейндж, но ваш брат...
Скримджер качает головой, но не пытается выглядеть расстроенным.
— Вы совершенно правы — он сумасшедший. Он не согласится говорить, и просить для него ни о чем не получится — кроме вычшей меры, конечно. Это если ваши дела рассматривать отдельно — только по тем эпизодам, в которых участвовали вы. Но можно провести их вместе, связать ваши дела: вам придется говорить больше, и говорить очень хорошо — суд пока еще придирчиво выбирает, с кем идти на сделки — но приговор будет один на всех. И это не будет поцелуй, — врет он, глядя в лицо Рабастана Лестрейнджа, который не может ответить ему тем же. — Выбор за вами.
Во рту сухо и горько — но просить воды кажется неуместным, поэтому Лестрейндж облизывает губы, чувствуя привкус зелья.
И когда наконец Скримджер начинает говорить, Лестрейндж едва сдерживает вздох облегчения.
Тридцать лет — это не страшно. Тридцать лет — он выйдет, когда ему будет чуть за пятьдесят, для чистокровного мага это не возраст. Главное, не думать о том, что тридцать лет — это больше, чем ему сейчас. Не думать, что он проведет в Азкабане лет больше, чем живет на данный момент. В том крайнм случае, при максимальном сроке, о котором говорит Руфус Скримджер, у него будет достаточно времени, чтобы подумать об этом, а сейчас — сейчас он просто рад, что речь заходит о тюремном заключении.
Не о Поцелуе.
И, спроси его сейчас аврор, Лестрейндж бы не смог утаить, что в самый первый момент, едва он услышал о двадцати, тридцати годах, он не думал ни о Беллатрикс, ни о Рудольфусе.
Только о себе.
И хорошо, наверное, что Скримджер не спрашивает, хорошо, что напоминает о Рудольфусе и Белле сам, и Рабастан может сделать вид, что этого болезненного и эгоистичного восторга не было.
— Но он сумасшедший. — Повторяет Лестрейндж, представляя себе лицо брата. Сказать, что тот не понимал, что делает, не поворачивается язык — говорить, что тот наслаждался, нельзя. — Нельзя подвергать Поцелую сумасшедшего. Я не стану говорить - и мы выйдем через каких-то двадцать или тридцать лет. Поцелуя не будет, мистер Скримджер. Я не дам показания против нас.
Он ошибается. Сейчас решив иначе, поддавшись порыву отказаться, использовав эту возможность, подаренную зеркалом, он ошибается.
И моргая, понимает, что ошибся, потому что нет больше ни камеры, ни Скримджера, и тварь плавно спускается к нему из-под потолка, протягивая обмотанные лохмотьями руки. Запах сухих пыльных пергаментов и сосущий звук дыхания твари наполняет комнату. Лестрейндж хочет оглянуться, хочет крикнуть, что согласен говорить, но не может - лишенные плоти пальцы ложатся ему на плечи, капюшон сдвигается.
Он открывает рот, чтобы кричать, но все, что он может, это слабо выдохнуть - и тварь глотает его выдох, а потом накрывает его рот своим. А потом все кончено.

А потом все кончено, и он вздрагивает всем телом, как будто может оттолкнуть дементора руками, и открывает глаза в той же комнате, где встретил Вэнс.
Что это было, Лестрейндж не знает - но может лишь догадываться. Правда ли то, что ему показало зеркало - что не пойди он на сделку, Скримджер добился бы поцелуя для них троих - Лестрейндж тоже не знает, да и не хочет: впервые за прошедшие с того дня годы он больше не хочет знать, правильно ли поступил тогда, потому что переполнен уверенностью, что поступил правильно.
Выбрал верно - и жив, а не гниет где-нибудь в Мунго или в подвалах Азкабана, лишенный души и сознания.
- Эммалайн? Эммс? - она тоже здесь, и Лестрейндж тормошит ее, приводя в себя. - Это, наверное, что-то вроде... Проверки. Или ловушки. Или и то, и другое одновременно.

- А мне кажется, может, - она потрясена увиденным не меньше, чем он, только оценивает это почему-то иначе. - Это может быть правдой, но может и не быть, и я не думаю, что... Подожди. Ты видела Скримджера?
Вэнс отрицательно качает головой, все еще под впечатлением от того, что ей показали зеркала, и Лестрейндж чуть расслабляется - она его друг, все еще его друг, но есть вещи, которые он предпочел бы утаить даже от нее, хотя бы на то время, пока сам не определится, верно ли поступил.
Например, это - ту давнюю договоренность со Скримджером.

Ему хочется спросить, что она видела, но он удерживает себя, быстро сориентировавшись на ее слова: она умерла в том зеркале, вот что. Сделала там что-то, изменила что-то, и умерла - так же, как он получил Поцелуй.
- Надо выработать стратегию, - возражает Лестрейндж, садясь ближе, потому что делиться теплом и уверенностью - это то, что у них с Вэнс хорошо получается. - Понять, что вообще происходит. Если в этом коридоре нам показывают альтернативные реальности - те, которые мы формируем своим выбором в той или иной ситуации, то для чего? Может ли быть...
Он замолкает, долго подбирает слова, удерживая Эммалайн на месте.
- Что если мы выберем реальность, в которой совершили ошибку, и исправим ее - то сможем пройти в то зеркало? Понимаешь? Окажемся там, и вот этого всего не случится, не будет.
Уже договаривая, Лестрейндж понимает и все остальное - во-первых, всего этого не будет, в том числе и их с Вэнс, таких, как сейчас, тоже не будет. А во-вторых, не будет и возможности вернуться, пройдя через зеркало, и если в той реальности он ошибется позже, то все просто закончится.
Стоит ли этот риск возможности изменить что-то в прошлом?
Лестрейндж риски не любит, но жизнь отчего-то ими полна.
Объяснив Вэнс то, что пришло ему в голову после мысль об исправлении ошибок, он пожимает плечами и договаривает:
- Давай попробуем не смотреть по сторонам и побыстрее добраться до конца коридора.

Но этот план не срабатывает - коридор, в котором они почти бегут, старательно не глядя на клубящийся в зеркалах туман, готовый подсунуть им любую картинку из прошлого на выбор, оканчивается тупиком, таким же зеркалом.
Лестрейндж отпускает руку Вэнс, ощупывает прохладную поверхность стекла, надеясь обнаружить там проход, по которому добрался до Эммалайн, но стекло остается гладким и твердым, и чем больше он проводит возле него времени, тем четче становится картинка: это события ноября восемьдесят первого, и он видит себя, брата и Беллатрису в столовой.
И когда Рудольфус поддерживает Беллатрису в затее отправляться к Лонгботтомам сейчас же, доверившись Краучу, он, Рабастан, отказывается - и это спасает его в восемьдесят первом, спасает даже от Азкабана. Ему удается выкрутиться, остаться на свободе, переложив всю ответственность на старшего брата, и он благополучно выходит сухим из воды - женится на Тэсс Сэбир, оставляет Англию, делает карьеру во французском Министерстве, сходясь с родней по материнской линии, и его дом ничуть не хуже Холла, о котором он не вспоминает...
Пока однажды ночью сентября девяносто пятого года он не спускается в гостиную, услышав разговоры, чтобы обнаружить там брата и Беллатрису - худых, оборванных, истощенных, потому что с ними нет колдомедика, потому что они не сумели похитить колдомедика без него, а может, не сумели заставить Вэнс или кого-то другого их лечить, и все заканчивается от Авады Рудольфуса, и он, заставляющий себя четырнадцать лет не думать о предательстве, не падает мертвым на ковер в своем красивом французском доме, поняв перед смертью, что Рудольфус и Беллатриса уничтожат всех в этом доме, и что иначе просто не могло быть.

Приходит в себя Лестрейндж в той же самой первой комнате, перед гостеприимно раззявившейся пастью коридора, в который ему уже хочется соваться намного меньшее.
- Драккл, - ругается он, стряхивая первобытный ужас, вызванный в той реальности появлением брата, которого он привык считать мертвым. - Не успел отвернуться... Я думаю, нам нужно найти то зеркало, в котором есть проход дальше. То, которое показывает правильное прошлое. Думаю, нам придется посмотреть все, - заканчивает он мрачнее.

Лестрейндж не хочет, но ему приходится принять возражение Эммалайн всерьез: она права, говоря о том, что они либо свихнутся, либо потеряют время совершенно безрезультатно, блуждая по альтернативным отражениям. Хуже того, он уже сомневается, что один из зеркальных вариантов может кончиться как-то иначе - жизнью, а не смертью.
Вэнс тоже не по себе - ее трясет, и это видно со стороны, но он не спрашивает, что видела она, потому что не хочет рассказывать, что видел сам. Может быть, потом они поговорят об этом - когда нибудь потом, в Англии, например.
- С закрытыми глазами? - медленно и членораздельно, как будто говорит на другом языке, переспрашивает Лестрейндж, глядя на то, как Эммалайн ощупывает себя.
Ему не нравится этот коридор, как и все это место, и еще меньше ему нравится идея оказаться там с закрытыми глазами, но в предложении Вэнс есть рациональное зерно, несмотря на то, что с закрытыми глазами они едва ли заметят то, что не заметили с открытыми.
Впрочем, думает Рабастан, то зеркало, через которое он прошел, чтобы встретить Эммалайн, тоже казалось совершенно обычным - и если бы он не дотронулся до него, то ни за что не понял бы, что это проход. Быть может, здесь, где столько зеркал, эти альтернативные события и есть намек на то, что нельзя доверять тому, что видишь.
То, что именно зеркало помогает им связываться с теми двоими в этом контексте выглядит ничуть не обнадеживающе - но он и так был далек от мысли доверять им полностью, так что особого разочарования не чувствует.
- Лучше будет завязать глаза, - уточняет Рабастан. - В этот раз я пробовал не смотреть, но, кажется, оно действует... гипнотически или вроде того.
Отправившись на свой импровизированный пикник, они, уже считая себя опытными покорителями пустыни, захватили эти широкие льняные платки, защищающие голову от солнца, а нос и рот от песка и пыли.
Лестрейндж скатывает свой в сверток шириной в три-четыре дюйма, примеряется - хватит, чтобы завязать вокруг головы.
- Если сосредоточиться не на том, что видишь, может, получится пройти быстрее - веди руками по зеркалам, когда почувствуешь пустоту, это и может быть выходом. У меня именно так получилось тебя найти.
Конечно, второй раз это может не сработать - но Рабастан думает, что сработает. Коридор должен куда-то вести, и если тупик всего лишь обман зрения, то тактильные ощущения здесь не врут.
Он поднимается на ноги, прикладывает ткань платка к лицу - даже с открытыми глазами ничего нельзя разглядеть, только намек на освещение.
- Пошли?

Они выходят, держась за руки и ведя свободными ладонями по сторонам - гладкое стекло под пальцами кажется прохладным, голоса едва слышно шепчут что-то неразборчивое, но с завязанными глазами искушение взглянуть в зеркало не так сильно. Лестрейндж помнит, что коридор совершенно пустой, но все же идет медленно, как будто впереди его может поджидать какая-то ловушка - их обоих поджидать.
Он вытягивает руку вперед, чувствуя, что теряется в этом коридоре, перестав касаться стены - но ладонь Вэнс в его ладони е дает совершить ошибку и сдернуть платок.
Когда его пальцы проваливаются сквозь уже знакомое прохладное сопротивление, он сжимает пальцы Эммалайн, останавливаясь и останавливая ее.
- Чувствуешь? Впереди? Вытяни руку, надави... Чувствуешь?
Слабое сопротивление нетрудно преодолеть - но он не торопится вернуть зрение, как не торопится и шагнуть туда, из этого коридора.
Вернутся ли они на пирамиду или попадут в какое-то иное место?
Шансы одинаковы - а они все также мало понимают о том, где они, как и в самом начале.