На этот раз он все же использует плащ с капюшоном и отводящие внимание чары.
Не то чтобы Лестрейндж всерьез обеспокоен, что его узнают - нет, он даже хочет, чтобы Шарлотта его узнала - скорее, хочет донести до нее мысль, чем может быть чревато для нее самой расширение ассортимента материала для оборотного. Хорошо бы еще выяснить, что она потратила все его волосы на прихоти Дейзи Бишоп - а заодно отдать шесть галеонов, которые он так неожиданно остался должен ей в позапрошлую их встречу.
Неожиданно для себя, но, скорее всего, не для нее - не зря же она так упорно подсовывала ему свое зеркало.
Заодно намекнуть, что для ее же бизнеса будет лучше, если по официальной версии Дейзи Бишоп никогда в жизни не пересекала порог ее заведения - и он тоже не пересекал, потому что после их позапрошлой встречи состоялась прошлая: в Лестрейндж Холле, на помолвке.
Словом, много этих всяких заодно, и сложносочиненный Лестрейндж не очень понимает, за какое заодно хвататься вначале: не то просить не подпитывать фантазии Бишоп, когда - и если - она снова явится в "Мутабор", не то выяснять, насколько Шарлотта откровенна с Яэль.
И то, и другое ему претит - равно как и вся ситуация в целом - но лучше разобраться с этим раз и навсегда.

Он очень вежлив - вежливо просит вышедшую навстречу девушку пригласить мисс Трэверс, вежливо сообщает, что является другом Дейзи Бишоп, вежливо информирует, что не собирается доставлять неприятностей. Немного поколебавшись, добавляет, что принес мисс Трэверс должок - как-то то, что она вскользь упомянула благотворительность в первый его визит в "Мутабор", в памяти не отложилось: некоторые привычки оказались живучее прочих, и сознание себя Лестрейнджем до сих пор конфликтует в нем с возможностью принимать помощь просто так, без возможности заплатить.

Поэтому, когда его провожают в комнату - совсем другую, ничуть не похожую на прежнюю, но что он знает о порядках "Мутабора", о том, не играет ли Шарлотта с обстановкой также легко, как с собственным лицом, - Лестрейндж первым делом выкладывает на стол в аккуратный столбик шесть золотых монет и только затем садится в глубокое кресло, размышляя, что и как он собирается говорить. Пока на уме крутится только просьба больше никогда не потакать капризам Бишоп или еще кому-то вроде нее, пусть даже вероятность существования еще кого-то вроде нее практически отрицательная - но Рабастан подозревает, что Шарлотта совершенно справедливо заметит, что фантазии Бишоп ничуть не хуже его собственных фантазий, а это вернет его к теме, которую он не хотел бы поднимать даже за все золото Гринготтса, поэтому ему остается только надеяться, что они сумеют разобраться с его просьбой иначе.
Как-то иначе.
Может быть, ему удастся выкупить остатки своих волос.

Увлеченный своими так далеко идущими планами, Лестрейндж поднимается с опозданием, оставляя плащ на кресле.
- Здравствуйте, - говорит он. Была бы у него шляпа, он, без сомнения, комкал бы ее перед собой.
Затем, поняв, что, должно быть сейчас может быть неверно понят и нужно все же обозначить истинные причины своего появления, договаривает:
- Я был вам должен. Спасибо, что подождали, - заговаривает он ей зубы, не зная даже, как подступиться к главному. - Мисс Трэверс, боюсь, в прошлый... Позапрошлый раз я принял решение, которое сейчас нахожу неверным. Мои волосы - если у вас еще остались, что вы хотите за эти остатки?
Он ей хоть на целую коллекцию Ближнего круга принесет волос - только бы они пришли к удобному ему соглашению.

Судя по тому, как - и что - она отвечает, она его видеть не рада. Это, в общем-то, нормальная реакция нормального человека на визит одного из Лестрейнджей, и Рабастан абсолютно не удивлен и ничуть не обескуражен - разве что немного: тем, что она отказывается от денег, и тем, что предлагает выпить.
Первое понятно - дракклова благотворительность. Второе - ну, со вторым сложнее.
Она ясно дала понять, что дела с ним вести не будет - но, тем не менее, предлагает выпить.
Пить ему не хочется, но Лестрейндж поспешно хватается за этот шанс остаться и попытаться решить все же дело в свою пользу.
- Да, выпью. Воды или... чаю. Выпью чаю.
С чаем ей хотя бы придется повозиться.
Разобравшись таким образом со светской стороной своего визита, Рабастан игнорирует подвинутые к нему монеты, начинает издалека:
- Шарлотта... В смысле, мисс Трэверс, я бы не пришел, если бы мог себе это позволить. Это в ваших же интересах, правда, - он морщится, потому что это звучит не так, совсем не так, и сразу же пытается исправить сказанное. - Я не угрожаю вам, в самом деле, не угрожаю... Слушайте, вы знали, что Дейзи Бишоп сумасшедшая? Знали, когда брали с нее деньги, когда она к вам обратилась?
В его голосе прорывается раздражение - но ведь он имеет право быть раздражен: мало того, что его разыскивает Аврорат, мало того, что он пытается усидеть на двух стульях, чтобы дать Скримджеру желаемое, мало того, что ему изрядно потрепали нервы Итон и Беллатриса - но еще эта Бишоп.
- Она уверена, что все это взаправду. Она достала маггловский револьвер, чтобы прийти к вам снова - потому что уверена, что... Что вы тоже хотите ей помешать. Нам с ней помешать, понимаете? - Она скулит, и скулит, и скулит - и злобно смотрит на Эммалайн, и пытается уверить в своих сказках Беллатрису, и действует ему на нервы так, как мало кто, даром что не носит одну с ним фамилию. - Мисс Трэверс, это дурной сувенир. Выберите что-то другое. Что хотите.

Бедная Дейзи?
Да что же это происходит.
- Не бедная, - резче, чем следовало, отвечает Лестрейндж. - Не бедная. Опасная, сумасшедшая еще со школы, абсолютно не понимающая, что происходит в реальности, а что - только в ее голове, вот какая, но не бедная.
Как Шарлотта вообще может так о ней говорить - жалеть ее, сочувствовать.
Его сумасшествие пугает, по-настоящему пугает, и безумие Бишоп как раз тот случай, когда он просто не может даже рядом находиться долго, чувствуя на себе ее ждущий взгляд, чтобы не задаться вопросом, а сколько еще адекватности осталось ему, и может ли он в принципе претендовать на адекватность.
Если Вэнс стала своеобразным лекарством - и он периодически сверяет свои реакции с ее, чтобы откалибровать собственную вменяемость - то дракклова Бишоп портит все одним своим присутствием, и хотя он был уверен, что сможет ее игнорировать, это оказывается сложнее, чем в его расчетах.
- Она стреляла в мою подругу, обвиняя ее в заговоре против себя, упоминала о вас - не знаю, что вы наделали, что ей говорили и в каком состоянии она от вас ушла, но сейчас она уверена: здесь она встречалась со мной. Шарлотта, я стирал ей память дважды - и становится только хуже, она как будто забывает только то, чего не хочет помнить, и вспоминает то, что подтверждает ее бред. Когда она появится на вашем пороге, размахивая револьвером, вы сможете объяснить ей, что она ошибается, или предпочтете выпить оборотное и успокоить ее?
Эта мысль ему противна - противна настолько, что он едва смотрит на чай - без молока и лимона, на память мисс Трэверс не жалуется.
- В ту нашу первую встречу, - ему все еще хочется узнать, как вышло, что она знакома с Яэль Гамп, да еще так близко, что та попросила ее свидетельствовать ритуал помолвки, но как это сделать, Лестрейндж еще не придумал, поэтому оставляет жирное многоточие на месте второй встречи, - вы дали понять, что договор держаться подальше от "Мутабора" меня не касается. Я не злоупотребляю вашим разрешением, как видите, я даже предлагаю вам обмен - но мне нужно все, что осталось.
Должно быть, со стороны это выглядит глупо - он так беспокоится о сущей ерунде в ее глазах, как будто мало по-настоящему важных вещей, только это вовсе не ерунда - не для него. Не после бредней Бишоп, не после дракклового двойника Итон, не после ошеломляющего откровения о том, что Беллатриса тоже может его хотеть. Нужно хоть что-то вернуть в рамки нормальности. Например, уверенность, что никто не принимает его облик.
- Как вы вообще можете...
Он затыкается быстрее, чем успевает договорить, потому что - она объяснила, как она может. Объяснила, разве что на пальцах не показала, каково ей пришлось, когда Николаса посадили.
Лестрейндж мотает головой: переговорщик из него сегодня так себе.
- Почему бы вам просто не отдать мне волосы, - Лестрейндж уже уверен, что что-то осталось - иначе бы она, наверное, просто указала ему на дверь. - Озвучить свои условия и отдать. Почему вы отказываетесь?

- Ваша подруга способна сама о себе позаботиться, - каким-то чужим, плоским голосом отвечает Лестрейндж - ну, дождался? стало проще? - но это чисто рэйвенкловское желание все всем объяснять кипит в нем, вернувшись, и не дает быстренько перевести тему. - Дело не в любви и не в чьей-либо доброте. У нас с ней договор. Деловой, если хотите.
Очень деловой - так уж случилось, что им обоим нужно по ребенку, и так случилось, что по одиночке они этих самых детей завести не могут. Идеальное стечение обстоятельств, везение, как еще назвать.
Лестрейндж не хочет думать, что иногда Яэль ведет себя странно для делового человека - и что иногда эти странности прослеживаются и в его поведении. Только не сейчас. Не когда разговор идет о Бишоп, чокнутой на том, что она считает любовью Бишоп.
И еще он замолкает, потому что не уверен, что Яэль откровенничает с Шарлоттой - скорее уж, судя по тому, что говорит Треверс, совсем не откровенничает. Впрочем, это к лучшему - он уверен, что ответная откровенность Шарлотты, доведись ей обсуждать с Гамп его, Рабастана, никому не принесла бы пользы.
И, возложив свои надежды на конфиденциальность, он все же берет чашку - та выглядит очень одинокой на столе - а затем берет и паузу, пытаясь понять, должен ли он как-то отреагировать на прозвучавший комплимент, и было ли это комплиментом в принципе.
- Наверное, дело в том, что вы составили обо мне представление, - говорит Лестрейндж, который все же умеет рассматривать даже такую спорную ситуацию как отвлеченную и помнит, что она в самом деле пытается подражать оригиналу - ее вопрос, как ей его называть, не выходил у него из головы куда дольше, чем должен был. Ему приходит в голову, запоминала ли Шарлотта его, когда играла Беллатрису, и использовала ли полученный опыт с Бишоп - а затем, совершенно внезапно, хотя связь очевидна, он думает, а запоминала ли она Беллатрису, оказавшись в Холле в качестве свидетельницы со стороны Яэль. И если запоминала, то многое ли запомнила.
Наверное, да - она же практически признается, что коллекционирует - и материал, и образы.
- Я не боюсь, - реагирует Рабастан так, как от него требует имя. - Я разберусь с Бишоп, так что вы тоже можете не бояться. Но мысль о том, что кто-то еще - кто угодно еще - может прийти к вам и унести с собой воспоминания, лживость которых с трудом доказуема, меня нервирует.
Он признается - и ему становится легче.
После того, что Шарлотта уже о нем знает, это-то признание  - сущий пустяк, но Лестрейндж приучен держать маску, и чем дело сложнее, тем невозмутимее должна быть маска, а потому каждое признание, хоть половинчатое, хоть какое, воспринимается им как небольшое чудо.
Это как будто с портретом разговаривать.
- Вы не пытались поставить себя на место тех, кого изображали, в ситуации, когда им станет об этом известно? - с любопытством спрашивает он. В прошлый раз она аргументировала свой бизнес тем, что помогает безответно влюбленным, но сейчас - и после того, как он сам оказался на месте клиента, и особенно теперь, когда безответно влюбленная чокнутая Дейзи Бишоп вышла на тропу войны после посещения "Мутабора" - Лестрейндж уже не уверен, что готов признать аргументацию Шарлотты.

Она так легко говорит о способе проверить истинность воспоминаний, как будто не понимает, что Лестрейндж по ряду причин не из тех людей, которые могут в любой момент предоставить свою память для тщательного изучения.
Его это, в общем-то, удивляет - но не задевает. Не так, чтобы захотелось возражать.
- Я не обещал никого убить, - указывает Рабастан на очевидное - потому что он в самом деле выразился совсем иначе. - Разве что она не оставит мне выбора. Моя подруга к ней очень привязана. Это тоже еще со школы. Вам просто не стоило... потакать Бишоп.
Он знает, что вступает на опасную территорию - потому что если Шарлотта спросит, а она вполне на это способна, чем в целом Дейзи Бишоп со своей манией отличается, например, от него, четкого ответа он дать не сможет. Это-то в большей степени и бесит его во всей этой ситуации - никак не выйдет посмотреть только со стороны, непрошенные параллели так и лезут, и при мысли, что он сам в тот раз был похож на Бишоп с этой ее одержимостью, ему совсем-совсем не нравится: Дейзи выглядит жалко, отвратительно и абсолютно чокнуто.
Не так, как хотел бы выглядеть он.
Лестрейндж долго осмысляет сказанное Шарлоттой, но в итоге качает головой: он не согласен.
- Мне кажется, есть. Дело не в биологическом материале, хотя это тоже проблема, дело в другом. Некоторые вещи, они нне должны случаться. Даже так, понарошку. Должны оставаться фантазиями, потому что так с ними проще ужиться. Вы со своим зеркалом - вы создаете другую серую зону. Зону, в которой фантазия может стать реальностью, пусть и временно, - он был уверен, что говорит о Бишоп, но сейчас начинает подозревать, что говорит о себе - что воспоминания о том, первом посещении "Мутабора" не дали ему прекратить поползновения Беллатрисы тогда, когда это еще было возможно. Эта мысль не самая приятная, потому что о себе он говорить не хочет. Рабастан отпивает чаю, возвращаясь к теме Бишоп. - Иногда это оказывается опасно. Для вас, для того, чей материал, для того, кто воспользовался вашими услугами. По разному, конечно, но опасно.
Рудольфус, думает он. Рудольфус не стал бы разбираться, какова степень вины Шарлотты - не стал бы даже думать об этом.
- Впрочем, вряд ли вы сами это не понимаете, - сворачивает он - она не кажется ему идиоткой. - Ваш дядя мертв, вы знали? Возможно, вам больше нет необходимости заниматься тем, чем вы занимаетесь. Наследство, я имею в виду. Вы прямая наследница, и его сейфы принадлежат вам. Теперь Министерству будет намного сложнее прибрать его имущество к рукам, если процесс еще только запущен. Вы думали об этом?

Шарлотта встает - теперь очевидно его выпроваживая, кажется, даже не взглянув, осталось ли еще чая в его чашке. Внезапно, приходит ему в голову. Она делает это внезапно.
Лестрейндж плох в социальном взаимодействии и если это не особенно заметно на фоне Рудольфуса, это, тем не менее, так, а потому он не отмечает ни чрезмерно спокойный вид Трэверс - в конце концов, она вообще показалась ему довольно хорошо управляющейся со своими эмоциями, ни связь ее поведения со своими словами.
Поднимаясь тоже, он еще думает, не завалялось ли у него в запасе каких козырей, чтобы получить свои волосы назад - или хотя бы клятвы, что их у Шарлотты больше не осталось, но ничего не приходит в голову - поднимать снова вопрос о деньгах он не хочет, а она ясно дала-понять, что заинтересовать ему ее нечем...
Когда Шарлотта вновь садится, обрывая собственную фразу так вдруг, он недоуменно ждет - и видит, как на ее лице проступает счастливая улыбка.
Это, пожалуй, Лестрейнджа удивляет, он смотрит внимательнее, и вот они уже оба глазеют друг на друга чуть иначе, но никакого неудобства он не испытывает.
И даже то, что она снова выглядит привычно спокойной - ну что же, он отлично понимает, как важно сохранять самообладание. Как важно держать лицо.
- Да, мертв. Вы больше не младшая в роду, - подтверждает Рабастан, а затем, все еще стоя посреди комнаты, все еще глядя на Шарлотту Трэверс, которая только что, должно быть, ощутила, что теперь принадлежит лишь себе самой, продолжает. - Я хочу свои волосы назад. Я хочу контролировать хоть что-то - хотя бы это, хотя бы в этом.
После амортенции и двойника Итон, после Дейзи с ее навязчивыми фантазиями, из-за которых он задается вопросом, а точно ли она сумасшедшая, а не он, раз так упорно отрицает ее версию - ему хочется знать, что никто больше его не поимеет, даже так, даже если речь будет идти только о его лице.
- Вы понимаете, правда ведь?

Знал бы он, что всего-то и нужно - подтвердить смерть Трэверса, сделал бы это сразу же, вместо всего остального, и сейчас, боясь спугнуть решительность Шарлотты, боясь, что она может передумать, Лестрейндж молчит.
Хорошо, что она понимает. Хорошо, если в самом деле понимает.
Шарлотта выходит, а он не садится - так и стоит посреди комнаты, ждет, все еще думая, в самом ли деле она ушла за волосами. В самом ли деле он, даже не особенно понимая, чем именно, убедил ее переменить решение.
Но, видимо, убедил - и когда Шарлотта возвращается, протягивая ему белый сверток, перевязанный лентой, он все же не сразу решается протянуть руку: не обман?
Но зачем ей обманывать - она вполне могла продолжать отказывать, наверняка зная, что он не станет ей угрожать, а если и станет, то едва ли исполнит угрозы.
- Спасибо, - благодарность, которую он чувствует, куда сильнее, чем все, что он чувствовал до сих пор - даже в прошлый раз он не был настолько благодарен.
Лестрейндж сжимает в кулаке сверток, который кажется ему пустым, да что там, в самом деле, всего лишь волосы, и, даже не отдавая себе отчета, что это может показаться вопиющим недоверием, срывает ленточку, разворачивает ткань - ребенок, добравшийся до своего рождественского подарка, только без радости предвкушения на лице.
Конечно, это могли быть чьи угодно еще волосы, шептала ему паранойя, но на это он тоже никак не мог повлиять - ни на паранойю, ни на то, обманывает ли его Шарлотта или нет. Все, на что он мог повлиять, находилось здесь, на его ладони, в куске тряпки.
Он вытаскивает палочку, кастует слабое Инсендио, и волосы сразу же вспыхивают и сразу же сгорают, еще до того, как успевает заняться ткань.
Под вонь паленых волос Лестрейндж снова сминает сверток, не обращая внимания на упавшую ленту, сует опустевший сверток в карман, и снова смотрит на Трэверс.
- Спасибо, - повторяет он, надеясь, что не разулыбается как идиот - маловероятно, улыбка не так чтобы особенно часто просится на его лицо, но если бы была привычной, он бы наверняка улыбался. - Вы меня очень обязали.
Пустые, плоские слова, лишь слабое выражение того, как дело обстоит на самом деле, но он не знает, как выразить это иначе.
- Если я могу быть вам чем-то полезен - все равно, чем - я был бы рад...
"Отплатить ответной любезностью" он все-таки проглатывает - звучит совсем не так, как должно, и не так, как нужно.