Эммалайн появляется в срок, и Долохов, который, впрочем, наслаждается предзакатной тишиной защищенной магически Ставки, приветливо улыбается ей, перекладывая из одной руки в другую небольшой дорожный саквояж, зачарованный по минимуму, лишь бы не оттягивал плечо. Артефакты и инструменты, которые потребуются ему, тонко настроены и чувствительны к магии, а потому не терпят серьезных воздействий, поэтому Долохов предпочитает вместительный кожаный саквояж, вполне увязывающийся с его образом путешествующего джентльмена.
Он бы вышел пораньше и скоротал время в ожидании Эммалайн за сигаретой, но курение стало еще одной привычкой, которой ему пришлось пожертвовать, выцарапывая у Хель каждый день.
- Надеюсь, у вас заготовлена история, поясняющая ваше отсутствие, если мистер Лестрейндж хватится своей целительницы, - Антонин смотрит внимательно, даже оценивающе - меньше всего ему нужно, чтобы за Вэнс увязались Лестрейнджи любым составом, но Рудольфуса он особенно не хочет видеть на своей земле. Он знает, что должен быть там сильнее, но сейчас, благодаря Хель, эта сила может сыграть с ним дурную шутку, а потому, случись ему скрестить палочки с Рудольфусом, сейчас как никогда Антонин сомневается, что победит.
Впрочем, он считает, что колдомедик его не обманывала и для нее важно это небольшое приключение в Румынии - важно настолько, что она сумела отвлечь или задурить голову старшему Лестрейнджу, освобождая себе ночь.
То, что она появилась в назначенное время, конечно, служит еще одним доказательством того, что Эммалайн Вэнс далеко не пленница, а пользуется совсем иным статусом, но Долохов думает, что на этот вопрос он уже нашел ответ - и не собирается копаться в личных делах Эммалайн без серьезной надобности.

Он достает из кармана часы - не те свои часы, на которые глаз положила даже Мелифлуа, угадав потенциал артефакта в прошлом, но другие - дешевую поделку под настоящие брегеты, ценную лишь тем, что умельцы Лютного наделили ее свойством портключей: незарегистрированных, а потому с трудом отслеживаемых. За слежку Долохов не опасается - чары над Бедламом исказят точку перехода, а родовая магия вокруг яблоневой рощи скроет точные координаты точки прибытия.
Предлагая Эммалайн локоть, Антонин на раскрытой ладони протягивает в ее сторону часы.
- Это порт-ключ, Prinzessin. Он доставит нас до места и обратно. На счет три.

Они оказываются неподалеку от яблоневой рощи, на полпути между рощей и домом, глядящим на закат лишенными стекол окнами. Здесь, в Румынии, погода милостивее - сказывается теплое море, однако куда ветреннее, чем в Лондоне.
Антонин снимает и вторую перчатку, отворачивается от ветра, смотрит в сторону рощи.
- Нам туда.
Вэнс здесь, разумеется, впервые, но у него нет настроения на экскурсию по месту, где он вырос, может быть, после, когда они закончат, а он все еще будет в силах.
Стаявший снег превратился в подмерзлую к ночи грязь. Сапоги Долохова оставляют глубокие следы, тут же заполняющиеся водой в углублении. Темная земля еще не покрылась первыми травяными узорами, выглядит мертво, выжидающе - будто раскопанная могила.
Антонин гонит прочь эти мысли, ведя Эммалайн к роще, дальше от дома.
От присыпанной в прошлом песком широкой дорожки сейчас не осталось и напоминания - они бредут через грязь, как цыгане, лишенные крова, и Долохов не чувствует привычного отклика от земли, которой принадлежит в той же степени, в которой она принадлежит ему.
Впрочем, в роще ему становится легче дышать, как будто с груди исчезает каменная плита, которую он принес на себе из Хогвартса.
Кривые, заброшенные яблони негромко шумят, будто переговариваясь, но к этому хору не присоединяются те деревья, что пострадали в пожаре - их обугленные стволы цепляют взгляд, вносят диссонанс в окружащую картину.
Антонин проходит к дереву, которое обозначает здесь его - посаженное в день его рождения, оно теперь выглядит истощенным, высохшим, и Антонин задается вопросом, не последняя ли это весна для них обоих.
Здесь, среди деревьев, ветер не заметен, и Антонин расстегивает высокий воротник теплой мантии, сбрасывает ее с плеч, оставаясь в сюртуке - его тонкая шерсть защитит от ночной прохлады.

Вешая мантию на сук соседнего дерева, он устраивает на колене саквоях, бегло напевая заклинание, и замки на саквояже щелкают, раскрываясь.
Из саквояжа Антонин вытаскивает сверток черной бархатной ткани, серебряное блюдо, связку свечей и неизменный атрибут любого ритуалиста, пожелавшего использовать родовую магию этой земли - яблоко.
Расстелив ткань, которая в развернутом виде ооказывается весьма приличного размера, Антонин снова улыбается Эммалайн.
- Признаюсь, я пригласил вас не только ради того, чтобы показать, как можно искать человека, связанного с вами магически. Взамен я попрошу у вас помощи - ничего существенного, небольшое участие. Добровольное, разумеется. - Вздумай она отказать... А впрочем, женщины редко отказывают Антонину в таких пустяках.
- Располагайтесь, Prinzessin. Держать все это на весу будет неудобно.
В центр бархатного отреза он ставит серебряное блюдо, опускается на колени около, подавая пример Эммалайн.
- Вчера, после вашего ухода, кое-что произошло, - расставляя свечи, говорит Долохов, и его тон по-прежнему легок и любезен, хотя сама новость далека от ерунды. - Думаю, Дженис и сама предпринимает попытки добраться до меня. Чары над Ставкой не дадут ей этого сделать, однако уже то, что я услышал ее попытку, говорит само за себя - ритуал был настолько мощным, что коснулся меня отдачей. Возможно, дело в том, что она носит моего ребенка, но, быть может, дело в другом. В любом случае, нам придется быть вдвойне осторожнее, потому что любой ритуал с моим участием или касающийся меня может призвать Хель. Вы знакомы с ней, Prinzessin, вы должны понимать, что это крайне нежелательное развитие событий - вот зачем мне вы. Вы проведете ритуал, делая то, что я вам скажу - и так мы получим возможность как можно дольше оттянуть Ее появление. А заодно, - он поднимает голову, усмехается бедово, ничуть не испуганный, а возбужденный этим риском, привккусом опасности, кружащим голову, - вы получите неоценимый практический урок.
Свечи - их тринадцать, сакральное число - наконец расставлены вокруг блюда, и Антонин вытаскивает из внутреннего кармана сюртука фляжку, а из недр саквояжа - серебряный узкий нож.
- Когда будете искать своего деда, для ритуала выберете место, в котором он бывал, связанное с ним - или связанное с вами. Место, в котором ваши родственные узы сильнее всего, - поясняет Долохов, выливая добрую половину из фляжки в блюдо. Серебро на дне на миг тускнеет, терпкий аромат коньяка поднимается от жидкости. - Можно использовать воду. Считайте коньяк моей прихотью, пустым позерством.
И Долохов снова улыбается - но только ртом, до глаз улыбка не доходит: то, чем он делится с Эммалайн, может стоить ей жизни, если она неверно запомнит его пояснения - а может стоить жизни им обоим, если Хель найдет их раньше, чем они закончат.

Антонин усмехается одобрительно.
- Кем бы мы были, если не маленькие прихоти, - легко соглашается он, довольный этим встречным вопросом - значит, эта любознательность ему не почудилась. - Любая, дорогая, кроме крови, слюны и спермы. На этом этапе нам нужен проводник, а не усилитель.
Он делает глоток из фляжки, но сразу же откладывает ее - еще не зная, какой отдачей обернется его участие в ритуале, Долохов все же понимает, что это усилие его недуг ему не простит. Пока, он думает, ему удалось сохранить свою тайну от внимательной и сведущей в колдомедицине Эммалайн, прикрывшись и в самом деле существующей угрозой со стороны Хель, но будет ли ему так везти до конца ритуала?
- Я использую это место - здесь с давних пор род моей матери прибегал к родовой магии, - продолжает пояснения Долохов, возвращаясь к вопросу о том, где лучше всего проводить ритуалы поиска связанного с тобой магией и кровью человека. Семья его отца сгинула в революционном пожаре той страны, которую Антонин не считает своей, а потому все, что у него есть - эта роща с обугленными деревьями и виднеющийся в стороне дом. - У меня нет личных вещей миссис Итон - увы, это очень помогло бы, упростило задачу, как упростила дело прядь волос той девочки, помните, Prinzessin? Поэтому мы не замкнем ритуал, а пустим магию в свободное плавание...
Есть в этом своеобразная ирония - в том, что именно ритуалистика, вся заключенная в строгие правила и формальности, так часто склонна использовать эту стихийную особенность магии.
- Так или иначе, любой ребенок с каплей моей крови может стать частью рода - и родовая магия не сможет проигнорировать этот факт вне зависимости от обстоятельств рождения или зачатия - кровь выступает как форма магического контракта, и чтобы расторгнуть его, иногда недостаточно даже смерти. - Зажигая свечи, Антонин оборачивается и кивает на одну из хорошо сохранившихся старых яблонь в роще. - До начала века в роду моей матери практиковали посмертное венчание, Totenhochzit, как раз ради того, чтобы и смерть не стала причиной расторжения брака и, как следствие, магических уз. Моя бабка по матери была последней, кто удостоился этого обряда - ее яблоня за моей спиной, самая старая из уцелевших. Она пережила своего супруга на двадцать восемь лет, однако ничуть не колебалась и, почувствовав, что смерть близка, распорядилась раскопать его могилу и держать кости наготове. Разумеется, их похоронили вместе, как раз под яблоней. Очаровательное варварство, но здесь, в Восточной Европе, наверняка многое показалось бы вам варварством, как и сама идея приравнять любовное ложе к могиле.
Антонин улыбается своей же сентиментальности, протягивает Эммалайн нож и яблоко.
- Но полно историй, устаревших еще до вашего рождения, Prinzessin, у нас не так-то много времени. Яблоко, конечно, не с этих деревьев, но оно послужит еще одним символом рода, еще одним ориентиром для поиска. Разрежьте его пополам, но осторожно - нож очень острый.
Ритуальный нож, чистое серебро, чуть заметно теплеет в его ладони, когда Долохов отдает его Вэнс.
- Осторожно соберите семечки из яблока, они-то нам и понадобятся. Опускайте их в блюдо по одному и повторяйте за мной.
Долохов заводит длинный речитатив, ритмичный как плеск волн, набегающих на берег, и такой же занудный. В тишине яблоневой рощи его голос звучит утомленно и тихо, почти без выражения, а свечи отбрасывают на полное воды блюдо длинные тени.
Сладкий аромат пережившего зиму яблока поднимается над тканью.
Антонин по-немецки продолжает повторять одну и ту же фразу, и вскоре в роще усиливается ветер, пробирается под шерсть сюртука, ерошит волосы.

Отредактировано Antonin Dolohov (3 октября, 2018г. 16:00)

Он повторяет одно и то же раз за разом. Слова цепляются друг за друга, превращаются в бесконечную череду почти лишенных смысла звуков, будто впитывающихся этим низким серым небом, обнаженной, лишенной снежного укрытия землей, вытягивающими ветви поближе к источнику живой, горячей магии деревьями...
Антонин прикрывает глаза, вслушиваясь в том, как звучат их с целительницей голоса - то сливаясь, то распадаясь на два отдельных голоса, и когда он замолкает, доведя  речитатив до точки, его голос еще продолжает звучать, как продолжает звучать и голос Эммалайн, когда замолкает она.
Их голоса так и звучат, постепенно становясь все более чужими, окончательно сливаясь в один, не принадлежащий ни одному из них. Кажется, будто деревья обступили их, накрывая непроницаемым колпаком из ветвей, и этот голос, звучащий вокруг, повторяющий слова древнего заклинания на языке, напоминающем немецкий, но таковым не являющимся, раздается будто из- под земли, и с каждым словом коньяк в блюде идет рябью, как будто где-то в отдалении разгневанный, но ленивый великан топает ногой, выражая свое недовольство тем, что Долохов все берет и берет, без спроса запуская руку в общий котел, не расплатившись по прежнему счету...

Антонин открывает глаза, сбрасывает зябкую, выстуживающую сердце дремоту, обхватывает Вэнс за руку, так и протянутую над блюдом, чувствуя ее пульсирующую магию под тонкой кожей - у нее в самом деле красивые, изящные руки, и шрамы, оставленные им на ее ладонях при других обстоятельствах и другом ритуале сейчас оказываются невидимыми нитями, связывающими их воедино.
Долохов знает: здесь, сейчас он может получить от нее достаточно, чтобы закончить ритуал сам, забрав все силы, что есть в этом молодом, сильном теле, подпитав свою магию, свою ускользающую жизнь, и соблазн велик, очень велик, и пальцы Эммалайн лежат в его руке так, словно она готова отдать больше, чем может себе позволить, будто не чувствует, как под недавними шрамами просится ему навстречу ее магия и ее кровь.
Соблазн велик, но Антонин не идет у него на поводу. С помощью Эммалайн он загонит добычу куда крупнее, рассчитается разом за все годы, и он не сжимает пальцы, а переворачивает их сцепленные руки так, чтобы его оказалась внизу, раскрывает ладонь, выгибает запястье.
- По капле за каждое семечко, режьте.
У нее в руке нож - ритуальный каменный кинжал с серебряной рукоятью - и Антонин следит за тем, как угасающее солнце расцвечивает кровавыми мазками чистую красоту металла. На его запястье вздувается вена - выпуклая, темнеющая на бледной коже, так и не добравшей солнца за короткие теплые месяцы. выпавшие ему на долю после побега.

Капли медленно растворяются в коньяке, а сладкий запах гниющих яблок усиливается, заползает в ноздри, в горло.
Антонин сглатывает, убирает руку, прислушиваясь к нарастающему гулу - голос из-под земли крепчает, становится громче.
Долохов кладет обе руки на бархат, ладонями вниз, наклоняется низко, так, будто хочет опустить лицо в блюдо с плывущими кровавыми разводами на блестящей поверхности коньяка.
- Слушайте, - шепчет он, снов прикрывая глаза. - Слушайте, Prinzessin, место, где скрывается мой отпрыск, должно быть названо.
Яблочко от яблоньки, так называла его мать этот ритуал, со странной улыбкой рассказывая о нем подрастающему сыну и играющей с единственной куклой дочери.
И сейчас Долохов чувствует себя деревом, одним из тех, которые росли в этом саду несколько веков, и он взывает к семечку, которое еще не проросло - через кровь, через родовую магию, и Эммалайн Вэнс должна закрепить эту связь, услышать сокрытое, лишенная здесь и сейчас, на этой земле, самой себя, ставшая чутко настроенным инструментом, камертоном, усиливающим голос из-под земли.

Вот так, опосредованно, он ищет кровь от своей крови, будто крупная хищная рыба, затаившаяся у самого дна, слишком хитрая, слишком старая, чтобы кидаться на легкий проблеск приманки. Хель нипочем не успеть почуять его вот так, пока он держится поодаль, прикрытый Эммалайн Вэнс, заговаривающей яблочные семечки, держаащей нож...
Он ждет, не отрывая глаз от лица целительницы, всматривающейся в блюдо - одного его взгляда на рябь в серебре хватит, чтобы Хель почувствовала его за фигурой Вэнс - и ловит каждое ее слово, которые Эммалайн роняет, как только что семечки в коньяк.
Она нашла, его кровь, ведомая ее силой, нашла требуемое, и Антонин сильнее вжимает ладони в бархат, сохраняет полную неподвижность, пока деревяь за их спинами гнутся под порывами ветра, несущего зной и яблочный дух.
Порез на запястье - в былые времена Антонин, талантливый самоучка, часто прибегал к помощи чистой крови, зная, что раны, нанесенные ритуальным ножом самому себе, зарубцуются к концу ритуала - продолжает кровоточить, покрывая манжету, широкое основание ладони, костистые пальцы блестящей и темнеющей пленкой, и это само по себе плохой признак, но сейчас Долохов не дергается, позволяя себе терять кровь, полностью сосредотачиваясь на этом едва уловимом ощущении натяжения, наверняка ощущаемого Эммалайн намного сильнее.
Это чувство усиливается, крепнет - Антонин подстраивает свое дыхание к ритму, с которым дышит Вэнс, шевелит губами, бесшумно повторяя за ней: ребенок, я вижу ребенка...

И вдруг, со внезапностью лопнувшей струны, все пропадает.
Стихающий ветер полон только слабого запаха крови и грязи, которая знаменует просыпающуюся весну.
Долохов выпрямляет плечи, смотрит сквозь оправдывающуюся ведьму, но сад снова мертв - замкнулся в замерзшей неподвижности, и на дне блюда в ледяной коньячной корке лежат яблочные семечки - отвергнутые, мертвые.
Антонин не верит произошедшему - это просто невозможно. Прошлой ночью, после ухода Вэнс, он так ясно почувствовал соединяющую его с Дженис Итон нить, что не мог бы ошибиться, даже если бы хотел - но сегодня, сейчас, эта связь обернулась чем-то...
Невероятным.

- Не вините себя, Prinzessin, - он тщательно следит за тем, чтобы ни грана досады не прозвучало в его тоне - хотя к чему это притворство. Они с целительницей все еще связаны этим ритуалом, и на клинке в ее руке - его кровь, и здесь, на его родовой земле, усиливающей и отражающей его родовую способность к эмпатии, едва ли его эмоции могут быть скрыты от Эммалайн. Он ясно чувствует ее смущение, недовольство собой, разочарование - а также симпатию, интерес: к нему, к тому, чтоон может ей дать. Здесь, сейчас, в этой роще, он, пожалуй, может сыграть на этом - и ведьма откроется сама, отдавая и силу, и магию, чтобы восполнить его потраченные ресурсы, но ему нужно больше. Эммалайн Вэнс может стать идеальным орудием против Лестрейнджей, она не годится на роль дойной коровы, расходного материала.
Антонин ухмыляется.
- Ритуалистика подобна красивой женщине - она переменчива и коварна. Любая мелочь может стоить успеха, но если нам не взять главные ворота, то нужно найти уязвимое место этой крепости. Расскажите мне побольше о том, что видели - и что слышали. Речь идет о близнецах?

Долохов поддергивает пропитавшуюся кровью манжету, липнущую к разрезу, который все же начал стягиваться, но к очищающим чарам не прибегает: не в его состоянии размениваться на подобную мелочь, силы нужно беречь, особенно если его драгоценная Дженис подготовила ему такой королевский сюрприз, близнецов.
Он деловито суется в саквояж, перебирает там припасенноее - сейчас меньше всего напоминающий самоуверенного франта и бретера. Ловко заменяет догорающие свечи на новые - закат уже позади, и теперь только круг из пламени свечей освещает рощу - осторожно вынимает очередной сверток, разворачивает кажущийся бесконечным отрез чисто белой материи.
Внутри - гребень. Простой, без украшений, какой можно встретить, пожалуй, на туалетном столике женщины, не считающей свою привлкательность разменной монетой. Антонин поднимает его повыше, смотрит сквозь него на огонь, избегая касаться зубьев, а затем ободряюще улыбается Эммалайн.
- Любите театр, Prinzessin? Грезили когда-нибудь о сцене? - Долохов, превративший свою жизнь в подмостки, предпочитает превращать в постановку все вокруг - и Эммалайн предстоит сыграть главную роль в задуманном им представлении. - Если миссис Итон прибегла к магии, чтобы обмануть поисковые кровные ритуалы, нам пришлось бы изрядно постараться, чтобы разгадать и обойти их - но она не может принять меры к тому, чего не помнит.

Антонин поднимается на ноги, бережно неся гребень перед собой, обходит Эммалайн и опускается на колени за ней. Ему все еще не холодно - напротив, вокруг бархатного отреза воздух кажется раскаленным, и лед в блюде начинает подтаивать.
- Постарайтесь расслабиться, - советует Антонин, приподнимая на свободной руке прядь волос целительницы. - Вы знакомы с Дженис Итон? Хотя бы издалека? Помните, как она выглядит, как двигается, как разговаривает? Представьте, что ввы должны сыграть ее, стать ею - как в театре. И смотрите в блюдо. Если мы все сделаем верно, вы увидите ее отражение вместо своего - и тогда спросите, где она.
Он проводит гребнем по волосам Эммалайн едва касаясь, снова заводя монотонно заклинание другого порядка, повторяет одну и ту же строчку, заново припоминая их оследнюю встречу с Дженис перед обменом - как подлечивал ее ссадины и травмы, как позволил ей привести себя в порядок, как сделал ей свое щедрое предложение, предложение, от которого нельзя было отказываться, но от которого она все же отказалась. Она оставила так много в Ставке. даже память о том их разговоре - но если кровь со временем потеряла большую часть магической составляющей, то расческу он хранил очень бережно, допуская, что эта запасливость, присущая ритуалистам, ему понадобится.
- Назовите мне несколько ассоциаций с Дженис, Prinzessin. Сосредоточьтесь на каждой. Представьте, что вы - это она.

- Это ритуальная магия, Prinzessin, - отвечает на ее первые вопросы Антонин, продолжая мягко прочесывать прядь за прядью, пропуская темные волосы Эммалайн Вэнс между пальцами. Он не носит украшений ни колец, ни браслетов - и ничто не мешает  прядям скользить по его рукам и между зубьев гребня, начинающего мягко светиться. - Здесь нет и не может быть никакой конкретики - только то, что мы сами готовы увидеть. Это будто замочная скважина между нашим миром и чем-то большем, что находится вовне, снаружи, а мы смотрим в скважину и видим лишь отрывочные картинки, образы и отражения. Миф о пещере, моя дорогая, вот что такое ритуальная магия: сидя в пещере лицом к стене, спиной к выходу, до высоты человеческого роста заваленному камнями, мы смотрим на отражения на стене - отражения причудливых фигур, которые носят на плечах люди вне этой пещеры, танцуя вокруг костра у входа в пещеру, и лишь самые искусные могут понять, что они увидели - и самые умелые могут заставить эти отражения сложиться в более-менее полную картину...
Она очаровательна в своем стремлении разложить ритуалистику на четкие составляющие, найти в ней рациональное зерно, познать умом, и Антонин горд, пожалуй, тем, что может открыть Эммалайн Вэнс глаза на то, что увлекало его с юности.
- Ритуалистику нельзя познать тем, что здесь, - он ласково проводит ладонью по голове целительницы, а затем спускает руку ей на ключицы, под шарф, чувствуя тепло ее тела сквозь ткань одежды. - Ритуальная магия не рациональна, она взывает к вашей телесности, чувственности... Любой ритуал - это открытие себя, добровольная потеря контроля, передача своего тела под власть других сил, магии другого порядка...
Он говорит мягко, размеренно, продолжая расчесывать Эммалайн волосы, и коньяк в блюде идет все усиливающейся рябью, и отражение лица Эммалайн на поверхности коньяка дрожит, искажается - и Антонин через ее плечо наклоняется ближе, смотрит, как подбородок женщины в отражении становится округлее, а волосы укорачиваются...
По гребню в его руках расходится нежное голубовато сияние - будто крохотные искры мерцают на зубьях, бегут по темным прядям.
Из отражения на него смотрит Дженис Итон.
- Где вы, Дженис? - спрашивает он.
Голова Эммалайн дергается под его рукой, гребень затревает в волосах.
Отражение безмолвно открывает рот, и Долохов кладет руку на плечо целительницы, надеясь, что его желание получить ответ даст ей сил ответить, но отражение мутнеет, снова идет рябью, а когда вновь проясняется, на Антонина смотрит Маргарита Истру.
- Этого не достаточно, - говорит его мертвая жена.
- Убирайся. Я звал не тебя, - Долохов наклоняется к самому уху Эммалайн, поглаживает свободной рукой ей основание шеи, как любила Дженис. - Дженис. Дженис, отзовись. Где ты?
Отражение снова мутнеет - а затем показывает Антонину лицо той, кого он боялся увидеть.
Хель медленно улыбается ему, поворачиваясь той половиной, которая принадлежит трупу, и ее синие губы трескаются, обнажая зубы, от этой улыбки.
Она нашла его - хотя не должна была.
Нашла их обоих.
Долохов тороливо перегибается через Эммалайн, подхватывает свою мантию и накидывает ее на женщину перед собой, закрывая ей лицо, и потом, не уверенный, верный ли соблюдает порядок, пинком опрокидывает блюдо.
Коньяк тут же замерзает ледяной коркой на бархате - верный признак присутствия Хель.
Антонин прячет гребень, покрывшийся инеем и похожий на кусок льда в его руках, в ту тряпицу, в которую гребень был завернут, и тряпица вспыхивает вышитыми на ней рунами, но, кажется, выдерживает, хотя к аромату яблок и коньяка теперь примешивается запах разложения и паленого хлопка.
Долохов обходит бархат, встает напротив Эммалайн, все еще укрытой его мантией.
- Эммалайн Вэнс, Prinzessin, ваш путь лежит не там. Вернитесь ко мне. Слушайте меня и возвращайтесь к яблоням. Там, куда вы ушли, вы не должны находиться.
У нее красивые руки - он заметил это при их первой встрече - но сейчас ее левая кисть отливает трупной синевой. Антонин долго смотрит на ее руки, но все же берется за правую, крепко переплетает свои пальцы с ее.
- Я отдам долг другим. Эта женщина тебе не нужна, - надтреснуто говорит он, и свечи гаснут одна за другой, оставляя их двоих под  блеклой румынской луной.
Антонин надеется, что двоих.

Он продолжает сжимать правую руку Эммалайн Вэнс, прислушиваясь к любым звукам, которые раздаются из-под его мантии. Нельзя встречаться с Хель лицом к лицу, нельзя смотреть ей в лицо - ему нельзя, она все еще хозяйка, и его долг перед ней возрос неимоверно за то время, пока он был лишен возможности отправлять необходимые ритуалы. Долохов когда-то верил, что силен - когда-то верил, что сможет бросить вызов кому угодно, и даже сейчас, в этом своем состоянии, он, пожалуй, может побороться. Есть практики и на такой случай, ритуалы, чья цена так высока, что к ним можно прибегнуть лишь на самом краю, в шаге от поражения, когда все другие возможности уже исчерпаны. Антонин ждет, перебирая свои знания в поисках того ритуала, который сейчас, окажись под мантией Хель, даст ему силы и оружие драться с ней и хотя бы сбежать.
Конечно, Эммалайн придется умереть - он не желал бы этого, но их двоих ему не спасти, и если Хель завладела ее телом, сейчас он не сможет ее изгнать - у него нет ни сил, ни необходимого для этого, зато ее смерть временно ослабит Хель, даст ему требуемое для побега время...
И потому он держит ее за руку, и потому он ждет - все еще показывая женщине путь назад, как держат в ночи свечу на окне для задержавшегося путника. Зная, что прямо сейчас, среди этих яблонь, съевшая яблоко, она пусть и ненадолго, но стала частью его семьи, пользуется защитой этого места, но и уязвима для этой магии...

Его опасения не подтверждаются, и под прикрытием полы сюртука Антонин разжимает холодные пальцы на теплом серебре ритуального ножа.
- Более чем, моя дорогая, более чем, - откашливается он, отпуская ее руку и выпрямляясь. Спина, застывшая в неудобном положении, отзывается ломотой, напоминая, что он уже не в том возрасте, чтобы забывать даже о таких мелочах. Родовая магия и близость молодой, полной сил чистокровной женщины, конечно, отчасти дали ему необходимое - но не могли решить всех проблем, и Антонин проводит холодной рукой по лбу, возвращая себе ясность мышления.
Никто из них не может ждать - ни он, ни Хель.
А попытка найти Итон обернулась куда более неприятной встречей.
И все же Антонин улыбается, хотя и допускает, что маска светского равнодушного фатовства сейчас может сидеть на нем криво.
Что-то помешало Хель явиться прямиком сюда за ним. Что-то заставило ее отступить, и Долохов, знающий, что даже родовая магия может лишь ненадолго отпугнуть то, чем является Хель, но не спровадить окончательно, относится к ппроизошедшему как к определенному чуду. Хель не будет ждать - но отчего-то выжидает. Не будет - но почему-то должна.
И что бы не держало ее подальше, это его шанс. Быть может, его единственный шанс.
Он не знает, сколько у него времени - знает лишь, что очень мало, а значит, следует поторопиться.
- Что ее остановило, Принцесса? Это сделали вы? - Хель была здесь, может поклясться Антонин. Сидела на коленях напротив него, прямо здесь, под яблонями - но отчего-то отступила.

Он торопливо собирает артефакты, не особенно заботясь об остатках коньяка на блюде и бархате, лишь проводит ногтем большого пальца по краю блюда, соскабливая жирную черную накипь, которой обратился лед. В содранной полосе поблескивает серебро - наверное, артефакт еще можно спасти, но сейчас разбираться с этим недосуг.
Скидывая все это - нож, гребень, блюдо - в саквояж, Антонин защелкивает вычурные металлические застежки, смотрит на Эммалайн в упор.
- Я обещал показать вам поисковый ритуал - и показал его. Появление нашей общей приятельницы помешало его успеху, но сам процесс вы видели, прочувствовали. Принцип любого ритуального поиска одинаков и управляется изнутри - не разумом, а, если хотите, сферой эмоциональной, кровной или магической. Существование любой из этих связок обеспечит вам удачу в проведении поиска, кого бы вы не искали, чем больше связей, тем вернее, отсутствие этих связей - и ритуал не удастся. Защититься от него также возможно - но я не могу себе представить, что миссис Итон прибегла к помощи Хель. Это не в ее интересах...
Разве что кто-то помог ей, не раскрывая всех карт - и ту, кто могла бы совершить нечто подобное, Антонин хорошо знает. Впрочем, он может понять заботы Мелифлуа: ей Хель тоже доставляет немало неприятностей, даже временно отвлеченная.
- Мы пойдем другим путем. Мне есть, что предложить Хель, и я предлагаю вам поучаствовать в этом.
У него есть большие сомнения, что Хель удовлетворится его полукровным ребенком - чистота крови важна по многим причинам - но это может выгадать ему еще немного времени, и может дать возможность все же отыскать Итон без вмешательства разъяренной сущности, которой он задолжал.
- Полагаю, вам хотелось бы знать, что такое Хель. Я расскажу вам - это часть того знания, которое необходимо любому ритуалисту, не связанному с Гильдией. Научу использовать магию, отличную от той, которой учат в Хогвартсе. Вы понимаете, что я вам предлагаю, Принцесса?
Сейчас ему как никогда необходим ассистент, достаточно сильный, чтобы в самом деле принести пользу, и достаточно неопытный, чтобы не понять, насколько они оба рискуют.

Долохов улыбается, скрывая легкое удивление. Эммалайн Вэнс повышает ставки своим откровенным ответом, и он достаточно за свою жизнь и сам прибегал к такой шокирующей откровенности, чтобы добиться своего, чтобы теперь не узнать эту тактику - впрочем, приходит к выводу Антонин, это на руку им обоим.
Вэнс жадна до знаний - причем немного иной природы, чем те, которыми могут поделиться Лестрейнджи. Если за годы, проведенные в Ордене Феникса, эта жажда осталась неудовлетворенной, Антонин не без удовольствия возьмет эту миссию на себя.
- Мне очень приятно это слышать, - коротко комментирует он, умаляя так и просящуюся в голос насмешку - впрочем, доброжелательную. Она в самом деле приняла его предложение дружбы - и подтверждает это. Лет двадцать назад он расценил бы ее слова как приглашение к флирту - Долохов не слишком хорошо знает Эммалайн, а потому уверен, что флирт свойственен ей не в меньшей степени, чем любой другой женщине - сейчас же он всего лишь удовлетворен ее мотивацией. - В любом случае, Принцесса, если вы с мадам Мелифлуа позволили Хель обнаружить проход на эту сторону, так просто она уже не уйдет, даже покончив со мной. Я стану всего лишь аперитивом перед основным застольем - и могу вас уверить, на очереди уже все, кого она успела узнать: вы, мистер Лестрейндж...
Даже если их новоявленная дружба с Эммалайн Вэнс не выдержит проверки грязными и кровавыми ритуалами, эта информация поможет ей собрать свою волю в кулак и продолжить.

Он накидывает на плечо ремень саквояжа, отмечая, что тот кажется легче: его предусмотрительность оказалась не напрасной и дала неплохие результаты. Основная работа пришлась на Эммалайн, а ее присутствие рядом дало возможность родовой магии Долохова оттянуть часть ее сил и энергии на него. Учитывая, как радикально изменились его планы и что им придется покинуть этот оазис, где он сильнее, это далеко не лишнее.
- Тогда отправляемся прямо сейчас. Если Хель не хочет ждать, не будем испытывать ее терпение.
Один раз он уж допустил такую ошибку, оказавшись запертым в Азкабане, и хотя в этом не было его вины, Хель хочет получить окончательный расчет.
Долохов прислушивается к себе, снимая с ветки и набрасывая на спину мантию. Сможет ли он колдовать? Хватит ли ему сил?
Не убьет ли его эта попытка отсрочить смерть? Это было бы слишком иронично: Том оценил бы.
Мысль о том, кто когда-то был ему другом и к кому Антонин привязан до сих пор, заставляет его остановиться - но ненадолго. Он ничем не может быть полезен Тому, пока Хель стоит за его спиной, протянув гниющую руку. На него нельзя рассчитывать, нельзя положиться - в любой момент мертвец, он не оправдает ожидания Хозяина, а потому ему нужно использовать каждую минуту ради того, чтобы отвязаться от Хель и обрести будущее. Не ради себя - но ради той клятве, которую он дал Темному Лорду.
  - Возьмите меня под руку и держитесь крепче.

Они аппарируют. Антонин готов к мгновенной расплате в виде боли в грудине, но ее пока не наступает: даже совместная, аппарация далась ему легко, почти как раньше.
Опуская палочку, он осматривается, уже зная, что увидит: дом Фионы Макгрегор он успел изучить со всех сторон, наверное, с тех самых пор, как узнал о ее происхождении, зная, что придется с ней сделать.
- Ребенок миссис Итон не единственный в Англии, в ком течет моя кровь. Хель может получить свою жертву, - не имея особенного желания вдаваться в подробности - он не стыдится своих ублюдков, как не стыдится и своего образа жизни, но, любитель болтать, хотел бы рассказывать о себе не впопыхах и не скомканно - Долохов наскоро ставит вокруг дома отвлекающие внимание чары, тщательно дозируя мощность: район маггловский, магия может быть замечена, если не контролировать силу. Впрочем, с последним проблем нет - сейчас он далеко не так силен, как раньше, а потому сомневается, что дотягивает хотя бы вполовину до прежних возможностей. Продолжая держать Эммалайн за руку - он все еще чувствует эту подпитку от нее, потому что она открыта навстречу, не умея, не зная, что нужно защищаться - Антонин выбирает из всего своего арсенала другие простенькие чары - чары обнаружения живых людей в выбранном доме - и кастует их.
Двое.
Фиона и ее дочь?
Двое, даже если оба окажутся взрослыми, Антонина не пугают. В прошлом он справился бы сам с обоими, сейчас же рассчитывает на помощь Эммалайн.
- Какие атакующие чары вы знаете лучше прочих? Обездвиживание? Путы? Оглушение? Нам нужно проскользнуть под слежением Аврората, поэтому никаких Непростительных, никакой мощной боевки, никакой темной магии - лучше всего что-то вроде заклятия сетки или магических пут в комплекте с Силенцио. Зафиксировать и тихо. Зайти в дом, наложить запирающий купол на все двери и окна, обездвижить жертв, не дав им возможности атаковать в ответ или забить тревогу. Вы способны на это?
На что она способна, он видел - но то было экспериментом, а не столкновением, пусть даже не боевым. Чему учили ее Лестрейнджи и учили ли вообще, сочтя, быть может, что целительнице нет нужды пачкать руки, Долохов не знает, но это его не расстраивает: он готов раскрыть потенциал Эммалайн, сняв слой за слоем лишнее, показав ей все, что сможет.
- Атаковать женщину или даже ребенка? Будьте честны со мной - и с собой, Принцесса.
Он уверен, что сумеет понять по реакции, искренне ли она говорит, в самом ли деле способна на то, что им предстоит - потому что дальше и вовсе не останется возможности для проявления великодушия или брезгливости.
- Нам предстоит не самое чистое дело.
Ритуалистика - особенно такая, которую практикует он, основанная на магии крови, смерти, магии Хель, давно исключенная даже из обучения в Гильдии, а потом обходящаяся такой дорогой ценой - очень грязна. Но очень многое дает взамен.
Только протяни руку и возьми, если осмелишься.
То, что они с Эммалайн пережили в роще, было лишь вершиной айсберга - она должна понимать, к чему быть готовой.

Долохов согласно кивает, приходя к выводу, что Эммалайн Вэнс с ним искренна.
- Тогда используйте Инкарцеро.
Связывающие чары - совсем неплохой выбор, оставляющий им возможность пройти под слежением Аврората, и если у Эммалайн достаточно опыта в этих чарах, большего он не может и желать.
Будто угадывая, о чем думает Эммалайн - а впрочем, он столько раз стоял с другими людьми перед другими домами, что ему не требуется легиллеменция, чтобы понять, о чем она думает - Долохов небрежно прокручивает в руке волшебную палочку, наслаждаясь исходящим от нее теплом. Сколько ему осталось на сегодня колдовства? Как скоро непогашенный долг напомнит, что он не расплатился за эту силу и эту магию?
Но пока, пока он еще силен - и отвлекающие внимания чары послужат им защитой.
Вблизи купол едва заметен - так, мыльная пленка на границе реальности, но этого достаточно: почти что в десятке футов останавливается маггловская жестянка, из нее выходят двое, мужчина и женщина, и, даже не взглянув на стоящих неподалеку Долохова и Эммалайн, проходят мимо, спеша по своим делам. Другая женщина, идущая по тротуару, вдруг сворачивает и, не меняя темпа, уходит в сторону, инстинктивно избегая купола, обходя его по периметру.
Удовлетворенный, Антонин возвращает свое внимание дому, узкой входной двери, к которой ведет невысокое светлое крыльцо. К перилам крыльца привязаны ленты и колокольчики - ночной мартовский ветер с Темзы играет ими, и в воздухе то разносится, то умирает слабый перезвон.
Эта его дочь любит такие вещи, знает Антонин, до сих пор удивляющийся, как мог породить нечто вроде Фионы Макгрегор. Ее мать была с придурью, это так - выносила на заднее крыльцо блюдца с молоком для фэйри, рассказывала ему о великанах, якобы спавших под вересковыми холмами, любила танцевать в саду, едва прикрывшись полупрозрачными шарфами. Творческая натура, которая так хотела поверить в магию, что это было даже смешно - и Антонин смеялся, много смеялся, когда был с ней.
Над Фионой ему не хочется смеяться.
У Фионы слишком важная миссия. Не будучи желанным потомком, она послужит роду и его главе так, как никто не служил - и достойна уважения.

Слабая улыбка, появившаяся на его лице при воспоминаниях о девушке, оставленной без сожаления более тридцати лет назад, исчезает, Антонин собирается с мыслями, дергает волшебной палочкой.
Дверь слетает с петель, выдавленная и отброшенная в сторону магией - у него перехватывает дыхание, в груди будто что-то лопается и правая рука повисает плетью.
Перекидывая палочку в левую руку, Антонин шагает в дом, не давая своему телу времени, чтобы осознать и ужаснуться ущербу.
Будь он проклят, если испугается. Будь проклят, если позволит Хель отнять у него то единственное, что имеет смысл - возможность колдовать.
На первом этаже свет горит лишь на кухне, но обе цели, показанные ему Гоменум Ревелио, на втором этаже. Быть может, в спальне - Фиона может укладывать дочь спать.

Запирая все комнаты на первом этаже одним длинным росчерком, выворачивающим в конце кисть, Антонин кивает на лестницу на второй этаж: им туда, - и первым бросается наверх.
Нечего и думать, что они вошли незамеченными - но он считает, что хорошо изучил мисс Макгрегор, помнит их встречу у книжного магазина, когда она атаковала Рудольфуса чем-то магглвоским. Она не побежит - некоторых жизнь ничему не учит.
И, пинком, не размениваясь на магию, распахивая очередную дверь - ведущую в детскую, не иначе, потому что там царит приглушенный лиловый свет - Долохов лицом к лицу встречается с Фионой Макгрегор, во весь рост вставшей перед детской кроваткой.
Он вздергивает палочку, но ничего не выходит - тупая боль сменяется на острую, его откидывающие чары бьют мимо, будто он новичок в Дуэльном клубе. Фиона не выглядит удивленной, увидев его, зато появление Эммалайн Вэнс едва ли ей предусмотрено - она, должно быть, ждала кого-то другого.
- Бейте, - хрипит Антонин, обращаясь к целительнице - ему сейчас не поднять и руки, не то что скастовать атаку.
И уже когда Фиона больше не помеха, он смотрит туда, за ее спину, на то, что она защищала: в детской кроватке лежит кукла.
Зачарованная кукла.
Кукла, которую его чары приняли за ребенка.
- Ты не доберешься до моего ребенка, - весело говорит Фиона, и в ее голосе столько самодовольства, что Антонин практически готов поверить, что она его дочь.
Он вздергивает куклу в воздух, морщась от распространяющейся по груди боли, роняет руку, насмотревшись, и кукла тоже падает обратно, на лоскутное яркое одеяло.
Разворачиваясь к дочери, он улыбается - не менее самодовольно.
- Я пришел не за ней.
Фиона молчит - небывалый случай на памяти Долохова - и он слабо машет Эммалайн, медленно поднимая руку, чтобы найти в мантии флакон с разбавленным зельем.
- Давайте устроим ее на кухонном столе, Принцесса. Нам потребуется пространство и много воды. И позаботьтесь об окнах - их может выбить, а отвлекающие чары сейчас не так сильны, как мне бы хотелось.
Спуск вниз ему сейчас кажется едва ли по силам - но ему необходимо закончить то, зачем они здесь. Закончить и получить отсрочку.

- Да, пожалуйста, Принцесса, позже вам придется снять заклятье немоты, но пока мисс Макгрегор лучше не нас не отвлекать, - просит Долохов, достигая кухни с большим опозданием. Спуск по лестнице, кажется, лишил его последних сил, он опирается о столешницу, на которой лежит его дочь, бессильно уронив на пол саквояж, и восстанавливает дыхание. Фиона смотрит на него с интересом, наверняка надеясь, что то, что его убивает, сделает это немедленно, но Антонин знает, что пока на шаг впереди, и намерен преумножить этот отрыв.
Годы, которые он играл с Хель в эту игру, не прошли даром, и у него есть запасной план - а там еще один, и еще, лишь бы хватило сил.
Вопрос Эммалайн ожидаем - он больше не может скрывать, что именно на ее плечи лягут все чары, к которым им еще придется прибегнуть этой ночью. Он больше не играющий тренер, не сегодня - он вышел в тираж.
Судя по довольной ухмылке женщины на столе, она это тоже понимает.
Долохов отвечает ей такой же улыбкой - из них двоих она умрет быстрее.
- Час-два - это то, что мне нужно, дольше мы здесь не пробудем, обращается он уже к Эммалайн.
Фиона подает голос - она наблюдательна, как и положено хорошей журналистке. Жаль, не умеет держать язык за зубами, хотя это поправимо, и жаль, что не умеет распоряжаться своей наблюдательность - но этому нельзя  научиться.
Долохов кладет волшебную палочку на стол, упирается в столешницу обеими руками, чтобы скрыть дрожь. Кухня вдруг кажется ему невыносимо душной, и он, забывшись, оглядывается, как будто желая распахнуть окно, впуская морозный мартовский воздух, но духота тут же сменяется холодом, ледяные пальцы пробираются ему под сюртук, зарываются в кожу, сжимаются вокруг сердца, сбившегося с ритма...
Он опускает голову, смотрит на руки. Протянет еще - и не сможет даже говорить, что делать, соскользнув в холодную тьму беспамятства, где ждет его смерть и Хель.
- Действуйте, Принцесса.

Чары и правда хороши.
Долохов понимает, что долго с такой аритмией он не протянет - настолько серьезные бодрящие чары в его состоянии просто самоубийство, но если все пройдет по плану, то ему будет, чем исправить дело, пусть и временно.
В голове прочищается, он испытывает невероятный подъем, почти эйфорию.
Хватаясь за волшебную палочку, Долохов кажется разом помолодевшим, полным сил:
- Приступим.
Все, что ему нужно - здесь, и Антонин взмахом палочки раскрывает саквояж.
Его собственные уцелевшие артефакты, расстаться с которыми он посчитал невозможным ни за какие деньги, а также то, что достала для него взысканница, не утратившая интереса к ритуалистике, он перебирает не торопясь, зная, что мельчайшая ошибка будет стоить ему многого.
Убедившись, что Фиона обездвижена, он отправляет по четырем углам кухонного стола огарки черных свечей.
Стол не слишком длинный, и кисти, голова и ноги женщины свисают по сторонам, но эти мелочи вскоре перестанут доставлять Фионе неудобство.
Пока она еще дышит, Долохов вытаскивает мокрый от соприкосновения с землей яблочного сада отрез бархата, бережно разворачивает.
Пламя свечей отражается на заточенном лезвии.
-  По праву главы рода и ее старшего родственника, я заберу ее жизнь, - поясняет он для Вэнс. - Это сущая мелочь, главное - другое. Мне нужно будет впитать ее силы, оставить их себе, и здесь мне потребуется ваша твердая рука. К сожалению, мисс Макгрегор давно вышла из детского возраста и, как вы могли понять, давно не невинна. Это усложнит процесс и усложнит его последствия, но я все равно рискну, - обаятельно улыбается Долохов, блестя глазами.
Рискнет - и не только потому что у него нет другого выхода. Он рискнет, потому что не может иначе, потому что в этом и есть смысл.
- Есть чары, которые не дадут ей умереть по крайней мере минут пять, до того, как свечи погаснут, после того, как ее сердце будет пронзено этим кинжалом, но мне потребуется сосредоточиться на другом. Вы колдомедик, мисс Вэнс, сможете удержать ее живой, пока горят свечи? - спрашивая, Антонин обходит стол, кладет кинжал на грудь Фионы, встав над ее головой, принимается расстегивать сюртук. - Она должна быть жива все это время, пока я не закончу. Сумеете?
Оставляя сюртук на плечах, он принимается расстегивать рубашку, мягко льнущую к пальцам.
Ни холода, ни духоты он больше не чувствует, в руки вернулась прежняя твердость, сердце бьется быстро, может быть, даже излишне быстро, но без перебоев.
- Когда я хлопну в ладоши, пронзите ей сердце и подставьте блюдо из моего саквояжа. И помните, она должна быть жива. Вы готовы? И не дайте ни ее крови, ни чему-либо другому остаться на вашей коже.
Он затягивает первый рефрен. Пламя свечей тут же вспыхивает ярче, рвется вверх, и на стенах убогой маггловской кухни начинают вытягиваться причудливые тени. С каждым словом, которое то произносит, то выпевает Антонин, четко следуя давно выученному ритуалу, тени становятся темнее, больше, и, наконец, принимаются двигаться сами, независимо от свечей. Они соскальзывают со стен, обступают стол и трех магов, собираются за спинами Долохова и Вэнс, безглазо наблюдая за происходящим.
Антонин чувствует их активность, но не смотрит по сторонам. Закрыв глаза, она принимается медленно раскачиваться из стороны в стороны в ритме произносимого заклинания, раскинув руки. Тени лижут его ладони, которые начинают темнеть, и он шевелит пальцами, не прерывая декламацию, и его пальцы образуют загадочные символы, сменяясь то быстро, то застывая на десять, пятнадцать ударов сердца.
Он начинает читать быстрее, раскачиваясь в такт, и встряхивает руками. С ладоней будто брызжет тьма, собираясь под ногами густым туманом. Он снова встряхивает - и снова брызжет тьма. Ее часть попадает на тело Фионы, на руки Эммалайн, обжигая.
Антонин раскачивается еще быстрее, и капли темноты на теле Фионы расползаются, собираются, растекаются, покрывая ее кожу.
Вскоре тьма складывается в смутно-узнаваемый рисунок - это дерево с густой кроной.
Антонин сводит ладони вместе - медленно, будто в замедленной съемке, но хлопок звучит раскатом грома, дом подпрыгивает на фундаменте, из шкафов и с полок валятся предметы обихода.

Долохо опускает пальцы левой руки в чашу, куда выплескивается кровь Фионы, рисует на своей груди грубое схематичное изображение дерева, а затем повторяет тот рисунок, что проступил на коже Фионы.
Ее кожа начинает отливать темно-фиолетовым, свечение растекается, становясь все ярче, и кинжал тоже начинает светиться.
Долохов следит за свечами и снова принимается читать по памяти - на сей раз он не торопится, припоминает каждое слово, произносит медленно и членораздельно, и в кухне появляется эхо, повторяющее за ним, звучащее гулко и громко, как будто раздается в пещере или огромном зале.
Свечи догорают, черный воск застывает на столешнице, и Антонин, облизывая пересохшие губы, замолкает.
- Достаньте кинжал, Эммалайн, - в его голосе безумное предвкушение. - Держите крепче.
Он тянется через стол за блюдом, полным темной, горячей жидкости, не давая себе задуматься над тем, что делает.
Тело Фионы дрожит, это дрожь агонии - им осталось совсем немного, ему нужно успеть.
Освежая рисунок на своей груди, над самым сердцем, он отпивает, сдерживая тошноту, из блюда, отбрасывает его в сторону, поднимает голову.
По подбородку стекает кровь, смешиваясь с рисунком на груди, и затем горло Долохов начинает пульсировать, будто он проглотил квоффл.
Лезвие кинжала раскаляется до красноты, кровь, испаряясь, шипит.
Антонин сжимает горло обеими руками, впиваясь пальцами глубоко в собственную кожу, но упорно сжимает зубы, не давая тому, что проглотил, выйти.
Одна за другой, свечи гаснут.
По телу Долохова проходит одна  длинная судорога, затем другая - он не успевает ухватиться за стол, падая на колени, затем сворачивается на боку в позе эмбриона и затихает.
Фиона на столе делает свой последний вздох.

Медленно, очень медленно Долохов возвращается из небытия, в котором держал за руку взрослую и вновь потерянную дочь. Больше Фионы он не чувствует, то, что лежит на столе - всего лишь тело, лишенное жизни, пустое, даже выпотрошенное.
Долохов чувствует жар, ему жарко, несмотря на то, что прежде на кухне казалось прохладно, чувствует, как липкий пот покрывает его тело, туманя мысли, и прикосновение холодной ткани приятно.
Он тянется за рукой, открывает глаза и медленно садится, опираясь о стол.
Разговаривать он не может - пока не может, потому что находится под воздействием наложенных на Фиону Макгрегор чар, но даже краткая попытка проанализировать, как он себя чувствует, его радует. Это временный эффект, он знает - Фиона не лучший материал, ритуал вышел усеченным, и вполовину не таким успешным, каким мог бы быть, но даже эта малость существенно помогает.
Отводя руку Эммалайн в сторону, Антонин весело улыбается ей окровавленными зубами, кивает, а затем обхватывает ее запястье, сжимает пальцы.
Кивает наверх, на стол, у которого сидит, свободной рукой касается рта, горла, качает головой отрицающе - он не может говорить, пока она не снимет чары с мертвого тела, а затем, забросив руку на столешницу, с легкостью поднимается на ноги.
Он пока не прибегает к магии, не торопится, осваиваясь с этой подпиткой, полученной от родной крови, не знает, что на его лицо вернись краски. Вытягивая перед собой руки, Антонин с удовлетворением констатирует, что дрожь исчезла - его сердце бьется ровно, тяжесть в груди больше не беспокоит. Он чувствует себя помолодевшим лет на двадцать, шаг тверд и уверен, и ему не нужно притворяться, не нужно прилагать дополнительных усилий.
Он проходит по узкой кухне вдоль стола, не обращая больше на лежащую на нем женщину внимания, открывает кухонный кран на полную, и холодная вода хлещет в раковину, выплескивается, орошая все вокруг, вымачивая одежду наклонившегося над раковиной Долохова.
Умываясь, он полощет рот, в котором все еще чувствуется вкус чужой крови, затем пьет - долго, большими глотками, стирая кровь с подбородка, избавляясь от ее привкуса. Закончив, он поворачивается к Эммалайн, вновь нацепляя маску светского небрежного веселья, застегивая рубашку, снова входя в прежнюю роль.
Приглаживая волосы, Антонин откашливается, вытаскивает палочку и невербально кастует несложные манящие чары. Кинжал, на блестящием лезвии которого не осталось ни следа крови, покорно падат ему в ладонь, и, в отличие от последних полутора месяцев, он чувствует не тяжесть в груди, не острые когти, обхватившие сердце, а предвкушение, желание продолжить - магия снова ластится к руке, как влюбленная женщина, согревает и обещает.
- Вы изумительны в качестве ассистентки, Принцесса. Большего мужчине нельзя и желать, - улучшение действует на него опьяняюще, как лучшее шампанское, и он держится с апломбом записного волокиты, игнорируя то, как это может смотреться в этой кухне, изуродованной потеками крови, медленно капающей со стола.
- Снимите все чары, которые накладывали на мисс Макгрегор, - становясь серьзным, Антонин прячет кинжал, обходит стол, Эванеско уничтожая восковые пятна расплавленных свечей, задерживается перед лежащим на полу перевернутым блюдом. Под ним - еще одна лужа крови, и Антонин убирает и ее, очищая блюдо. - Лучше не оставлять чары на теле, убитом таким образом, если не хотите, чтобы кто-то  - специально или случайно - смог наказать вас за обращение к ритуалам на крови.
Он имеет в виду не Аврорат, но Гильдия ритуалистов бережет свои секреты - и отнюдь не приветствует тех, кто, подобно Долохову и Эммалайн Вэнс, практикут запрещенные области ритуалистики.
- Покажите ожоги, - Долохов убирает кинжал и блюдо, вновь завернутые в бархат, в саквояж, и протягивает руку Эммалайн. - Это мы уберем. Не магически, Принцесса, магия сйчас только помешает, послужит катализатором, но... Вы позволите?
Он снова мочит пальцы в крови на краю стола, втирает в кожу Эммалайн, похлопывает ее по запястью.
- Холодные компрессы и зелья от ожогов, если боль не пройдет. - Застегивая саквояж, Долохов сама невозмутимость. - Моя благодарность больше, чем вы сможете себе представить. Надеюсь, я смогу отплатить вам не менее ценной услугой, но, боюсь, от вас мне потребуется больше: мисс Макгрегор не то, что мне было нужно. Как только я найду способ избежать внимания нашей общей подруги во время ритуала поиска миссис Итон, нам с вами придется повторить эксперимент с яблоком. Вы еще не потеряли интереса к ритуалистике?

Ему нравится ее холодность, ее спокойствие. То, что Эммалайн Вэнс ставит цели и идет к ним, действительно считая помехи и преграды пустяками.
Это качество ценно и для мужчины, а в женщинах Антонин оценивает его выше.
Вытирая кровь с пальцев о влажное полотенце, лежащее тут же, на краю раковины, Долохов серьезно кивает. У мисс Вэнс нет личных счетов к Дженис Итон, ей ничто не помешает отнестись к происходящему с той же отстраненностью, с которой она вела себя сейчас, имея дело с Фионой. Это кажется ему тем привлекательнее, чем ярче оживает в воспоминаниях сцена обмена Дженис на Скримджера, когда Беллатриса и миссис Итон сцепились на земле Лестрейндж-Холла, возясь в пыли и прелых листьях, будто дешевые пьяные шлюхи, не поделившие серебряную монету.
То, что он собирается сделать с Дженис, особенно при наличии такой заинтересованной стороны как Хель, требует концентрации и полной сосредоточенности: ему будет не до того, чтобы присматривать еще и за ассистентом, выискивая признаки надвигающйся проблемы.  У него не так много людей, которых он может попросить о подобной услуге: Нарцисса прибегает к другой магии, и Хель уже ясно дала понять, что его взысканница принадлежит другой силе, Алекто и младший Лестрейндж едва ли сохранят бесстрастность, а вот мисс Вэнс, особенно за счет своей неопытности в магии крови, не сможет осознать весь риск, о котором будет знать только с его слов, а значит, не сможет ни испугаться, не занервничать, ставя под
сомнение успех всей операции.
Его взгляд на Эммалайн полон удовлетворения и ободрения.
Он и так ей обязан - за это чувство легкости, за то, что, колдуя, сейчас не задыхается. Это даст ему передышку, даст подумать, как обойти новую проблему, не чувствуя когтей Хель на своем плече и вокруг сердца.
Антонин, чьи планы обладают поистине наполеоновским размахом, умеет ценить и небольшие радости жизни, крохотные удачи и успехи, ибо без них жизнь была бы скучна и пресна.
- Я рад это слышать, - серьезно отвечает Долохов, а затем оглядывается, убеждаясь, что они ничего не забыли. Но нет - все вещи, принесенные с собой, вновь упакованы, вокруг тела Фионы лишь небольшой остаточный фон, прибранная им кухня ничем не выдает случившееся здесь, и только труп женщины на столе вносит диссонанс в эту спокойную гармонию.
Долохов задерживает на ней взгляд, но ему нечего сказать этой своей дочери - живой или мертвой, шумной или тихой. Эммалайн прикрыла ей веки, и теперь ему кажется, что Фиона не хочет его видеть - дурная, нелепая мысль.
- И тем более благодарю вас и прошу меня простить: я хочу вернуться в Румынию, хочу понять, как наша общая знакомая нашла нас с такой скорость, - у него уже есть догадка, но он должен перепроверить все еще несколько раз. - Вы сможете отсюда аппарировать сами? Не в Ставку, а туда, где вас...
Он чуть было не сказал "держат", и Долохов улыбается Эммалайн, предлагая вместе посмеяться над этой нелепостью: пленница, если она когда-то вообще ею была, едва ли может так свободно распоряжаться своим временем.
- Ждут, - исправляется он, как будто Вэнс в самом деле отошла на часок по своим делам.