Как так повелось, что именно кухня становится местом, которое он выбирает из всего коттеджа, Лестрейндж не знает. Может, просто так вышло - может, ему просто не захотелось подниматься наверх, аппарировав в коттедж.
Он сидит на кухне, сперва игнорируя домового эльфа, а затем приказав ему убираться и не показываться - и день клонится к закату.
День, рассвет которого он встретил в коридоре под дверью спальни женщины, которая одновременно и была и не была Дженис Итон, кажется ему бесконечным: раз за разом он пытается осмыслить, насколько дело плохо, но сбивается на первом десятке проблем. Дело очень плохо.
Ему не много выйдет спрятать, пожелай Лорд выяснить, что потребовалось от него бывшей Главе Аврората - и это, конец.
С ним покончено, вот с какой мыслью пытается сжиться Рабастан, сидя без движения за кривым кухонным столом, разглядывая собственные руки.
И когда в кухне появляется Рудольфус, разом занимая все оставшееся пространство, подавляя, уничтожая последнюю надежду, Рабастан не поднимает головы.
Он еще мог бы попытаться предупредить Нарциссу, но о чем? Куда она сможет сбежать? Как скоро ее найдут - и решится ли на побег вообще, зная, кто заплатит за ее предательство? Это не обсуждалось между ними, но Лестрейндж думает, что она как и он сам, понимает: если попадется один, умрут оба.
Он смотрит на руки - на обтрепанные рукава рубашки, на край манжеты, слишком белой на фоне кожи.
Он, пожалуй, способен на это - признать поражение, принять смерть.
К вечеру дня, рассвет которого он встретил под дверью спальни женщины, которая на короткий отрезок времени стала для него всем, Рабастан уверен: ему нечего больше терять.

К вони виски присоединяется еще и вонь от прогорклого подгоревшего рагу. Последнее время, не исключая дней в Баварии, Рабастан питался куда лучше, и теперь совершенно не вдохновляется выставленным перед ним съестным.
Упрямо не поднимая головы, он по-прежнему смотрит на стол - но какие-то задействованные в нем еще при рождении механизмы работают, бесстрастно отмечая тот факт, что Рудольфус вроде как в настроении.
Рабастан поднимает взгляд, наталкивается на прямой взгляд брата.
Они долго смотрят друг на друга, а потом Рабастан тянется к стоящему на мойке грязному стакану.
- Налей и мне.
После этой фразы становится легче - как будто нарыв прорвался.
- Ты убил ее?
Скажи, что убил. Скажи, что убил ее, и О'Рейли, и хоть половину Англии впридачу - но только пусть драклова копия будет мертва, а с ней и все, что он ей наговорил.
В нем так сильна эта надежда, что он вцепляется обеими руками в столешницу в ожидании ответа, убеждает себя, что именно этим и объясняется миролюбивое настроение Рудольфуса - и пытается игнорировать тупую боль где-то в подвздошье, которая напоминает о себе, стоит ему только представить, что женщина, пившая с ним шампанское на траве в своем парке, мертва.
Этой боли не должно быть - ей тут не место. Это обман, эффект зелья, которым он залит до ушей, и он знает, что это обман, так какого драккла.

Рудольфус говорит, что Дженис - лже-Дженис, скрупулезно поправляет себя Рабастан - сбежала, и это почему-то делает дискомфорт в груди еще сильнее.
Рабастан льет себе виски, горло бутылки стучит о край стакана - это дрожь в левой руке внезапна и некстати.
На О'Рейли ему плевать - жив он, мертв или что, а вот новость о ребенке ожидаема, но неприятна.
Будь он в норме, непременно выяснил бы у Рудольфуса, как отреагировал Арн на возвращение трупа дочери вместо живого ребенка, выспросил бы все, но он не в норме - больше того, он не в норме настолько, что даже сам это понимает.
Он, мать его, влюблен - и это слово отдает желчью, стоит Рабастану лишь подумать об этом.
Вопросы Рудольфуса помогают сконцентрироваться хоть на чем-то, кроме этой дыры в животе, через которую, как уверен Лестрейндж, вытекают его эмоции.
- В другом порядке. Сначала она меня поймала, а потом узнала, что это не ты, - поправляет он бесстрастно, отпивая - виски дерет горло будто яд, жаром прокатывается в пищевод. - Ты мог бы сказать, что это не Дженис, перед тем как отправить меня на встречу.
А впрочем, какая сейчас разница - знал Рудольфус об этом или нет.
Такая, говорит Розье в его голове. Если бы ты знал, что это не она, то тебя не сдерживал бы Непреложный обет - ты мог убить ее сразу.
Лестрейндж отмахивается от этой мысли: в отличие от Рудольфуса, он был заинтересован в ее предложении.
Она могла бы не поить его амортенцией - он все равно был заинтересован, и это бесит его отдельно. Бесит и медленно убивает.
- Не знаю, как догадалась. Кажется, потому что я отказался от предложенной мне жизни О'Рейли, - он с трудом вспоминает обстоятельства их первого с лже-Дженис разговора, как будто с тех пор прошло куда больше этих четырех дней.
Четыре дня, думает Лестрейндж. Четыре гребанных дня.
- Оглушила меня, очнулся я уже в поместье. О сделке речь больше не шла. О сделке со мной. Но она думала, что сможет кому-то меня обменять.
Он предложил ей обсудить это, разумеется - но она отказалась. Еще бы, у нее была идея получше.
- С пленниками не заключают сделок, - он силится ухмыльнуться, но не выходит - приходится запить неудачную попытку еще одним глотком.
- Из поместья я не мог выйти - и зайти к ней не мог. Я исследовал все, что было доступно. Искал выход.
Он вступает на опасную территорию и знает об этом - Рудольфусу не нужно знать об анимагии, и даже теперь, на самом пороге провала Рабастан пытается сохранить свои секреты.
- Позже тем же днем она пришла снова. - Теперь он сознательно комкает рассказ, хотя, казалось бы, знает, что Рудольфус ничуть не будет шокирован - ну разве что тем, что в тот первый раз его брат отказался от предложенного. - Потребовала Обет, что я не покину ее дома, пока она меня не выпустит - а потом передумала. Обозначила свои планы, обозначила мое место в них. Ей нужно было это перемирие. И ребенок.
Опять ребенок. Всем нужны драккловы дети - все крутится вокруг детей.
Он снова пьет, чтобы залить неприятно царапнувшую мысль: он всего лишь племенной конь, чистая кровь. Производитель - и тем и ценен.
- Я уже на все соглашался. Она напоила меня амортенцией, - вопреки его собственным ожиданиям, его голос звучит по-настоящему равнодушно. Дело, наверное, в виски - потому что последнее, что Лестрейндж ощущает, это равнодушие.
Амортенция щедро течет по его венам, он напился ею до смерти - равнодушие сейчас для него недостижимо.
- Не знаешь, сколько длится эффект и как можно избавиться от него побыстрее? - неожиданно сворачивает он с основной темы, не особенно надеясь, что Рудольфус окажется здесь полезным.

Рабастан хочет ответить как-то резко насчет того, что он и не собирался скулить, и даже примеривается, как бы поудобнее схватить стакан,чтобы разбить его о голову Рудольфуса - он не скулит, драккл его подери! - как Рудольфус неожиданно демонстрирует себя человеком, который кое-что понимает о том, как справляться с интоксикацией амортенцией.
Это в самом деле настолько неожиданно - потому что где Рудольфус, и где амортенция - что Рабастан даже ощущает что-то вроде смутного интереса.
И оказывается за это наказан.
Старательно пытаясь не осмысливать и не запоминать только что услышанную историю, он неверяще качает головой. Купил и подлил амортенции вратарю другой команды, чтобы выиграть матч? Намеренно сломал ей руку в трех местах?
И все это на каком курсе, мать его?
Не то чтобы Рабастан совсем уж шокирован - но отчего-то мысль о том, что Рудольфус дома и Рудольфус в Хогвартс не сильно друг от друга отличались, ему раньше в голову не приходила.
- Поверить не могу, - говорит он, уже забыв об оскорблении и даже отвлекаясь от собственной любовной драмы. - Ради квиддича?.. И она никому не рассказала?
Рудольфус нарушил правила, строго информирует его та часть личности, которая принадлежала Рабастану-старосте факультета, Рабастану-с-амбициями, Рабастану-стажеру-в-международном-магическом-сотрудничестве. Его должны были исключить.
Он смотрит в самодовольное лицо брата - ну, или оно кажется ему самодовольным из-за этого оскала, который Рудольфусу заменяет улыбку.
Он даже не хочет знать, что потом стало с этой девочкой.
- Поверить не могу, - снова повторяет он и усилием воли возвращается к своему рассказу, однако все еще где-то в сознании обрабатывая эту историю - они с Рудольфусом не особенно близки, не так уж много друг другу рассказывают, и это к лучшему, думает Лестрейндж, привыкший думать о Ховартсе как о старых добрых деньках и прочем. - Ей был нужен не мой ребенок, а ребенок от меня, - поправляет он из какого-то смутного чувства извращенной гордости. - Как гарант наших добрых намерений, гарант безопасности. Ей в род.
Он все еще под впечатлением от истории брата, поэтому чувство, что его использовали, не так уж сильно.
- О'Рейли сказал мне об амортенции - и если ты думаешь, что он соврал, то нет, она подтвердила. Она зачем-то притащила его домой, он ее усыпил, но и сам тоже не мог покинуть поместье. Эльф ее спрятал. О'Рейли рассказала, что она такое, сунул мне под нос чашку с амортенцией. Мы нашли дочь Арна в подвале, я попытался отнять у него палочку... Не вышло. Я дождался, когда она проснется, эльф пустил меня к ней - и там... Там...
Лестрейндж махом допивает то, что еще оставалось у него в стакане, опускает голову, находит взглядом свои руки.
- Она все подтвердила. Про амортенцию, про двойника. Про девчонку Арна. Я должен был убить ее. Я хотел, правда. У меня был шанс. Она не боялась меня, не знала про бритву, но я не смог. Днем раньше у меня вышел Круциатус, хотя я впервые видел О'Рейли, а ее я не смог убить.
Как будто Рудольфусу не плевать. Как будто он вообще поймет, что Рабастан хочет ему сказать.
- Она сказала, что беременна. Двойней.  И я ушел. Просто смог уйти. Может, я ей был больше не нужен, - монотонно лжет он, потому что хочет думать, что нужен - и будет хотеть так думать, пока дракклова амортенция будет действовать. - Дальше ты знаешь.

Рудольфус так сильно дергает его на себя, что Рабастан поднимается на ноги, врезаясь бедрами в стол, перехватывает руку брата с большим опозданием, едва слушает - но слова Рудольфуса все же доходят до него.
Дракклов воротник свитера врезается в шею, кулак Рудольфуса упирается в горло под самым подбородком, и как бы Рабастан не упирался в стол, хватка у Рудольфуса железная.
Как в детстве. Все как в детстве, мать его.
Эта мысль проходится электрическим импульсом, обжигает - да сколько же можно терпеть.
- Я. Не. Скулил.
Выходит рвано, сдавленно, но хоть что-то - и под последние слова брата, под это упоминание лже-Дженис, Рабастан перестает цепляться за края стола, вслепую нашаривает бутылку, чудом не свалившуюся от этой толкотни.
Его пальцы смыкаются - одной руки на горлышке бутылки, другой - на запястье Рудольфуса.
- Не трогай меня, дери тебя дракон, - хрипит Рабастан - ему противно сейчас это: прикосновения, взгляды брата, перегар от него, вся эта кухня, вся эта жизнь. Он и сам себе противен - и он знает, что нужно сделать, чтобы выпустить это чувство.
На взлетающей в воздух бутылке отражается скудное кухонное освещение, он даже не примеряется - просто по касательной разбивает бутылку о голову Рудольфуса, где-то над виском. К его удивлению, бутылка разлетается на множество осколков, режет тыльную поверхность ладони, и виски, стекая, смывает с кожи большую часть стекла, заодно сотней крохотных пожарищ отмечая мельчайшие порезы. Запах виски становится оглушительным, тошнотворным. Пользуясь тем, что хватка на воротнике свитера чуть ослабла, Рабастан дергается назад, растягивая и без того уродливый свитер, бьет Рудольфуса вымоченной в виски рукой в лицо, едва успевая собрать кулак - между большим пальцем и запястьем тут же что-то щелкает, чувствительность пропадает.
Но тот момент, когда его кулак врезается в подбородок Рудольфуса - вот что было ему нужно. Вот то, что поможет.
Рабастан снова дергается назад. Свитер врезается сзади в шею, оставляя глубокий красный след, но старые нитки не выдерживают, расходятся, лопаются. Он поднимает кулаки, смотрит на Рудольфуса мрачно и с обещанием.
- Давай, мудак. Давай, скажи еще раз, что я скулил.

Он помнит, что самое важное - не дать Рудольфусу ударить как следует, а потому не особенно усердствует в нападении, помня о защите, но в какой-то момент соблазн становится слишком силен: Рудольфус пропускает удар за ударом, неповоротливый, хромой, слишком тяжелый, и Рабастану даже начинает казаться, что вот сейчас все изменится. Сейчас он раз и навсегда положит конец лидерству Рудольфуса, положит конец этой необходимости мериться кулаками.
Это так и остается прекрасной мечтой: кулак брата врезается ему под подбородок с такой силой, что Рабастану немедленно приходит на ум столкновение с Хогвартс-экспрессом.
Более-менее очухивается он только сидя на полу, опершись спиной о жутко неудобные кухонные шкафчики, благослови их Мерлин за то, что задержали его полет.
Бок нестерпимо ноет где-то в районе печени.
Перед глазами все плывет, но когда Рабаста поднимает голову на голос, ухмылку Рудольфуса видит отчетливо.
Отчего-то злость уходит - может быть, боль оказывается лучшей альтернативой.
Так что да, лучше.
- Отъебись, - огрызается Рабастан, с усилием поднимая руку и отталкивая ладонь брата.
В жопу пусть себе засунет свою жалость, ему это вообще не идет.
Даже от такого легкого движения головокружение усиливается. Рабастан подтягивает к себе левую ногу, чтобы хоть немного унять напоминающий о себе бок, опускает голову, опасаясь, что ему нужна помощь колдомедика. Какие там симптомы у сотрясения мозга?
Перевернутый стол и лужа виски под ним выглядят почти обыденно - это не первая их стычка на этой убогой маггловской кухне.
- Она предлагала тебе О'Рейли, - говорит он, глядя вниз, на пол. - В самом начале, еще не зная, что это я. Предлагала отдать тебе О'Рейли в обмен на перемирие. Хотела попросить что-то еще. Я не знаю, что именно - так далеко мы уже не зашли.
На самом деле, у него есть догадки: Лестрейндж почти уверен, что у Рудольфуса двойник намеревалась попросить ребенка. Ребенка как гаранта мира между ними.
- Не знал, что тебе так важно заполучить О'Рейли.

- Может, - отзывается Рабастан чуть ли не равнодушно. Может, уже знала, может, нет - какое это теперь-то имеет значение.
Бутылка маячит перед его лицом и он пытается припомнить, почему обычно не прибегает к этому средству, которое, если верить Рудольфусу, чуть ли не панацея, но ничего дельного на ум не приходит. Принимая бутылку, он даже не ищет стакан - аккуратист в целом, сейчас Рабастан способен вытерпеть и отсутствие посуды, и перевернутый на бок стол.
Из горла у виски другой вкус - и он едва не давится, делая первый большой глоток, но потом дело налаживается. Если это в самом деле поможет как можно скорее избавиться от нелепой дыры где-то в груди, он готов вылакать столько, сколько нужно - и безо всяких стаканов.
  - Заткнись, - без выражения советует он Рудольфусу между двумя глотками, когда тот переходит к пошлым намекам. Может, он и постарался - отвратительное слово, если подумать, хотя очень, очень, драккл его дери, правдивое в обоих случаях - это не повод для разговора.
В следующий раз, думает он, мне придется ее убить. И делает еще один длинный глоток.
Ему очень нужно, чтобы к следующему разу он был готов. Чтобы смог сделать то, что нужно.
- Так значит, никакого мира. Но почему? В смысле, я понимаю, почему не с Дженис - но что тебе сделала эта... это... двойник? - спрашивает он у брата, как будто в самом деле рассчитывает на вменяемый ответ. Запрокидывает голову, отхлебывает еще, забывая, что стоит поделиться. - Дженис я не смогу убить. У меня перед ней долг жизни.
Вообще-то, это немного странно - вот так сидеть с Рудольфусом на полу в убогой маггловской кухне мерлин знает где, пить из одной бутылки и разговаривать - как будто они на это способны, как будто для них это совершенно нормально.
Как будто они, ну да, братья.
Рабастан запивает эту мысль еще одним приличным глотком, чувствуя, как начинает действовать виски - а может, у него все же сотрясение. Не имеет значения.
Мысль о долге жизни наводит его на кое-что другое. Он знает, что не бессмертен и не неуязвим - и, наверное, стоит учитывать и это.
- У меня есть к тебе просьба. Знаешь, вроде той, насчет твоей смерти и Беллатрисы.
А вот это запить ему нужно уже парой глотков.
- Я обещал, что у Яэль будет двое чистокровных детей. Точнее, мы договорились - одного для нашего рода, второго - для ее. Так вот, Руди, ей нужен этот второй ребенок. Ее роду нужен, иначе она получит семейное проклятие. Ты сделаешь это? Сделаешь для меня?
Они только что затеяли самую настоящую драку и, возможно, это не лучшее время, чтобы просить о таком - но Рабастан уже привык, что в его семье всё немного... Ненормально.