Это был тупик. Арну вообще казалось, что чем больше они говорят, тем хуже становится: уже утром, в которое так быстро, но рвано перетекла ночь, он был достаточно трезв рассудком, чтобы понять это. Даже то, что выжала из себя Итон под конец разговора, никому не облегчало жизнь.
Микки еще спал, и на кухне пахло только кофе и сигаретами; щенок смирно устроился под столом рядом с ногами Дженис — и во всей этой натянутой картине все равно находилось слишком много невысказанного, чтобы можно было просто поставить точку. Но в их случае точку, пожалуй, можно будет поставить только за чьей-нибудь смертью.
И, кстати, о ней.
Арн, встрепенувшись, сбивает пепел с сигареты, и глядя куда-то поверх головы Дженис, напоминает:
— Ты хотела переписать завещание, не забудь.
Ему бы не хотелось, если ей все-таки предстоит его обогнать, разбираться со всем вышеперечисленным имуществом, а, главное, объяснятся с теми, кто может о нем знать. Хотя, как будто ему придется.
Отхлебнув кофе из чашки, он понимает, что вообще-то все больше думает об Англии: эта дурацкая Америка не может длиться вечно, как и отсутствие магии, как и неожиданное забытье Лестрейнджа, так и не появившегося на пороге его квартиры в очередной раз.
Возможно, конечно, в Англии просто не так тоскливо.

Даже так.
Дерека не было ни видно, ни слышно, чему Арн был несказанно рад: этот упертый дурак раздражал его даже больше, чем упрямая тяга Итон считать его за садиста. Хотя увидеть на его лице отголоски новой трагедии Арн бы не отказался.
Он пожимает плечами, отвечает, поддерживая тон Дженис, полный мрачной веселости:
— Как-то слишком мало после того, как ты взорвала мой дом. Даже если учесть, что я дал на это согласие.
Конечно, она почти права: недвижимость — хорошее вложение, когда есть, кому ее передать по наследству. Она говорила ему что-то подобное в Мунго, после чего ему даже влепили выговор за дуэль.
Он усмехнулся прямо в чашку, вспоминая, но почти сразу стал серьезным — если бы он заглянул в дела раньше, намного раньше, у него бы было гораздо меньше вопросов: а заглянуть в них он мог сразу же, как только они договорились со Скримджером.
Теперь приходилось спешно наверстывать упущенное.
— Кстати, твои письма от лица Марлен так понравились Беллатрисе, что она оставила их себе. Как видишь, твое наследство и так слишком широко расходится. Не хочу, чтобы еще какие-нибудь твои вещи со временем присвоили себе наши друзья.
Хотя Итон стоило бы написать еще пару-тройку писем: Арн мог бы подсказать ей имена на память, всех, кто тогда так и не дождался авроров вовремя, потому как он задержал вызов.
И можно было бы с чистой совестью выходить из игры.

То, как Итон аккуратно лавирует, выбирая слова, невозможно не заметить: спустя столько времени в ней либо неожиданно проснулась тактичность, либо инстинкт самосохранения — оба случая одинаково невероятны. Но она так быстро переходит на обсуждение предложенных им Лестрейнджей, что все сомнения отпадают.
Арн долго смотрит на нее — все эти рассуждения о силе кажутся ему мало полезными в свете того, что и так понятно, сила явно не на их стороне, и все, что они могут — угадывать, какие отношения связывают между собой всех интересующих их лиц и как можно на этом сыграть.
Но Итон вдруг так теряется, словно ей в голову приходит что-то действительно стоящее, что Арн не может оставить это без внимания:
— О чем ты подумала?
Для Арна не существует здесь ничего, кроме двух, нет, трех беременных ведьм, одна из которых истощена и все время пытается покончить с собой, когда две другие цепляются за свой последний, должно быть, шанс дать своей крови продолжение.
Но на этой кухне из них двоих Итон хоть и знает больше, но соображает медленнее, и Арну, которому не хватает информации, остается только подталкивать ее пораскинуть мозгами еще.
— Я прекрасно помню, какой ты вернулась после встречи с леди Мейер. Но меня больше напрягает, что Берк так и не сказала ничего про склеп: что тебя туда тащило, Дженис?
Очевидно, что это тоже было связано с ее двойником.
Очевидно, что никто этого не предусмотрел — иначе бы Араминта так старательно не обходила эту тему.
Очевидно, что Дженис могло до смерти и до слез напугать действительно что-то очень жуткое — он ведь никогда больше не видел ее такой. И никогда раньше.

Предположение Итон имеет место быть, только Арну оно не по вкусу и он даже знает, как его проверить: ей достаточно сказать, прибывает к ней магия назад или что-то выкачивает ее под ноль. Но сосредоточится сейчас важнее на другом — они слишком много смотрели на их одинаковость, и с легкой руки Араминты, которая сказала, что необходимо разделить двойника и Дженис, даже не думали о том, что их что-то все-таки отличает.
— Сомневаюсь. Если так посмотреть, то она — почти идеальный слепок, кроме одного: твои родители из плоти и крови, а она, как я понимаю, магическое создание.
И порождение магии отнюдь не светлой. Мысль о том, что темный двойник Дженис способна качать магию из каких-то более тонкий материй, еще более удручает. Тогда с ней почти невозможно справиться.
Он смотрит на Итон, которая, подобравшись, все-таки начинает говорить о той чертовщине, которая была у нее в склепе, и все больше мрачнеет.
Вариантов у него немного, всего два: либо что-то тащило Итон, чтобы уравновесить... существование сразу двух версий одной и той же ведьмы, и тащило именно ее, так как она слабее, либо это что-то покушалось на другую жизнь — жизнь нерожденного ребенка, но это было.. странно.
— Когда ты начала чувствовать ее рядом с Араминтой? — вслепую спросил Арн единственное, что приходило в голову. — В начале марта или раньше?
То, что темное нечто присутствовало вовремя ритуала, вдохновляет еще меньше.
— Тогда это что-то видела только ты.
И нет, с появлением двойника оно не может быть связано: двойник появился позже, после того, как Дженис была у Араминты в последний раз, если он, конечно, знает все. И связано только с Араминтой это быть не может — иначе "нечто" чувствовала и видела рядом с ней не только Дженис.
Черт.
— И это непосредственно связано с тобой, даже не с твоим двойником, — резюмирует он. — Куда оно потом исчезло? Мы уже ушли не сразу, ты все еще чувствовала чужое присутствие?

— Ты слишком много внимания уделяешь эмоциям, — морщится Арн, потому как все эти высокопарные фразы, доносящиеся с другой стороны стола, сбивают с мысли. Надо просто начать сначала. Собрать все, что у них есть.
— Хорошо, ты была ею. Это потерпит до конца.
Он прокручивает в голове слова Дженис, чуть кивает: она сказала в последний раз, значит, бывала у Араминты раньше. И это тоже нужно уточнить.
— Перед этим ты была у нее в феврале, январе, когда? Когда все еще было в порядке?
Хотя, пожалуй, "в порядке" к Дженис неприменимо.
Да только с начала марта произошло так много безумия, что то, о чем говорила Итон, могло быть связано с любым из событий.
— Хорошо, — повторяет Арн. — В начале марта ты убила Никки и после этого отправилась к Мелифлуа, где уже была эта так называемая тварь.
Кстати, зачем она отправилась к Мелифлуа?
— Зачем она была тебе нужна? — спрашивает Арн вслух. Это, скорее всего, было связано с тем, что она не могла колдовать. Мелифлуа в ее воспоминании говорила что-то про магический откат. — О каком откате шла тогда речь?
Может быть, им нужно копать еще раньше. А еще раньше Итон побывала в психушке после того, как пришла к нему домой с угрозами.
Потому как ей снились кошмары.
— Ты видела ее во сне когда? — вдруг останавливается Арн. — В марте или раньше? Когда у тебя были кошмары, ты видела что-то подобное?
Ей снились кошмары — из-за тех лилий, из-за Долохова — это они выяснили. Но кошмары не дают эффекта чужого присутствия, и не пытаются убить людей в их же фамильном склепе, не тащат за грань.
Еще раньше Итон была в плену. И там с ней могло произойти все, все, что потом могли стереть. Но какой смысл им был навешивать на нее какую-то тварь, если они меняли ее на Скримджера или убивали? Никакого. Плен не подходил.
— Хорошо. Если она была там и ты была ею, что ей было нужно? Ты должна знать.

Отредактировано Weylin Arn (17 августа, 2018г. 17:58)

— Да, слишком. В твоем стиле.
По умению превратить в ад собственную жизнь Итон была далеко впереди, он не мог этого не признать. Но в том, что она навешала на себя, были свои плюсы: например, леди Мейер не могла тронуть Скримджера и впредь вряд ли станет предлагать его Пожирателям в качестве отступных. Это минус одна возможна проблема.
И плюс еще с десяток, когда Итон называет Антонина.
— Она не может одновременно хотеть Долохова и быть его ребенком. Вот пытаться заполучить его ребенка — да, — подытоживает Арн.
И тогда становится ясно, что и почему так цеплялось за Дженис. Откуда только взялась эта дрянь? И с какой стати то, что тянулось за Долоховым, было рядом с Мелифлуа?
Это все было похоже на бред воспаленного сознания.
И это все нужно было разгребать: чем быстрее, тем лучше.
— Ты хотела стереть защитный круг.
Дженис сказала, что ее обманули: Мелифлуа ее обманула, ту тварь. Они обе видели ее, но Мелифлуа, если Дженис все еще не скинула и была жива сама, не подпустила эту тварь к ней.
Знала ли она что это? Знала ли — чего она хочет?
Очевидно, да.
— Во время ритуала Араминта не дала ей к тебе подобраться. В склепе, вероятно, она оказалась, когда восстанавливали границы поместья — но и там она не смогла забрать свое у двойника.
Нет, все же это остается неясным: почему она не рядом с Долоховым, а рядом с Мелифлуа. Она что — впустила ее из-за какой-то грани во время хрен знает какого ритуала?
Наконец, Арн спрашивает:
— Если он в курсе, — а он в курсе, наверняка, Вейн в этом почти не сомневается, — он может попытаться расплатиться с ней ребенком — твоим или двойника?

Отредактировано Weylin Arn (19 августа, 2018г. 16:04)

Дженис в очередной раз называет его по имени: спустя столько времени, — его даже дергает с непривычки. Это странно, настолько, что мешает думать, и одна-единственная здравая мысль ускользает от него, прячась за тем, как Итон щедро делится информацией. Она как-то связана с Мелифлуа. Надо бы к ней вернуться.
— Если она пришла к нему, то он понимает, что ребенка два. И.. — он замолкает, обдумывая, пока догадка стучится к нему сама.
Это ведь так просто и так плохо для них, что стоило понять раньше: ребенок тянет силы и с Долохова, и в его же интересах уменьшить их количество. Не до нуля, так до одного. Если отбросить тварь и предполагаемый откуп, все то, что они здесь надумали, ему просто не выгодно кормить своей магией сразу двоих, и если леди Мейер он пригреет и тронуть не рискнет, то с Итон ему нужно покончить.
И если она чувствует, что восстанавливается несмотря на свое идиотское поведение в течение последней недели, то он — почти нет, и это затянется еще надолго.
Что им вообще дал тот дурацкий поиск? За этот месяц Долохов покинет Румынию не один раз, им надо было лучше думать, прежде чем соглашаться на ритуал — и Мелифлуа, будь она неладна, их предупреждала.
— Что?
Он поднимает взгляд на Итон на ее последних словах, вырванный из раздумий. Это звучит странно — то, что она говорит. И то — как. После двух попыток суицида она вдруг начала видеть плюсы в их бессрочном браке. Удивительная наблюдательность.
— А, ты об этом.
По тону Дженис Мелфилуа почти заслужила подарок. Почти.

Арн вскидывает голову, вспоминает, наконец, о чем думал много раньше: о том, когда сам последний раз слышал об Араминте. Лестрейндж сказал ему, что она не связана с двойником, не помогала Скримджеру. Несмотря на то, что Рудольфус не всегда достоверный источник информации, здесь бы он не стал бы кидаться словами, не проверив.
Кто проверял?
— Мы не поймем что это за тварь с таким набором данных, — возвращается Арн к началу. — Кроме того, что она особенно активно проявляет себя при проведении ритуалов и зацепилась за ритуалиста, у нас нет ничего.. существенного. Ну и что цены у нее приличные: берет жизнью или детьми.

— А я-то надеялся с ним договориться, — язвит Арн в ответ на ее предложение. — Ну, знаешь, а то что-то я все еще бесплатно работаю во благо Волдеморта и его псарни.
Смотрит на нее тяжело и со злостью: знает, о чем она думает — о том, как героически погибнуть во имя не своей родины и искупить все свои грехи одним махом.
— Будь добра, воздержись от таких просьб.
И приказов — тем более, но это так и остается в воздухе.
Нет, это черт знает что.

Итон щелкает пальцами, теряя какую-то догадку, и Арн любезно предлагает ей ответ, до которого она могла бы дойти сама, если бы не думала, что многие вещи суть очевидны для всех, особенно не для чистокровных:
— Из всего, что ты сказала, пока выходит только то, что Долохов обращался к сильным темномагическим ритуалам и ненароком вытащил эту тварь в наш мир. Или не вытащил, а договорился с ней по какому-то принципиальному вопросу, и теперь она хочет стрясти с него дивиденды по их сделке.
Это хотя бы выглядит разумно. Разумнее, чем все остальное.
— Вопрос — причем здесь Араминта?
И на этот вопрос у него ответа нет.

Он откидывается на спинку стула, раздраженно барабанит пальцами по столу.
— Куда делась эта тварь после ритуала? — еще раз спрашивает Арн.
В чем именно Араминта ее обманула до него уже доходит — дошло, и они это уже проговорили с ней: она не подпустила ее к Дженис, не отдала ей ребенка.

Он слишком раздражен, чтобы ответить сразу. Слишком, чтобы не запустить в нее чем-нибудь и не получить в ответ что-то вроде "я же говорила, что ты садист". И поэтому Арн предпочитает вернуться к Долохову, проигнорировав все то, что Дженис там запланировала за них двоих, и куда она опять втягивает больше людей, чем может позволить ее чувство вины.
Долохов, нужно думать о нем. Эта единственная проблема, которая заслуживает сейчас внимания.
Он слушает, слушает, слушает, и понимание настигает его холодной волной.
— Контур, — понимающе тянет Арн.
Она же все выложила ему на блюдце — на, смотри, сопоставляй, а он еще задавался вопросами. Даже если отбросить возможность знакомства: все то, что было у Итон в голове, все то, что он сам видел у нее, должно было привести Пожирателей к Араминте.
Их волновало, кто помог Скримджеру избежать смерти — она, поставившая контур главе Аврората, подходила под эту роль как нельзя лучше. Они проверили ее первой, тогда, в феврале. Сразу же после того как выяснилось, что Скримджер жив, здоров и весел.
— В феврале кто-то из них был у Мелифлуа после того, как Скримджер выжил, они ее проверили — когда ко мне первый раз приходил Лестрейндж, они уже знали, что это не она. Если к ней приходил Долохов, то он мог попытаться отделаться от твари у нее. Только так все встает на места хотя бы по датам. Но все это — только предположения, с самого начала, и мы можем ошибаться.

Но, в конце концов, она все-таки выводит его из себя.
— Если ты еще раз скажешь про Хоффмана, я тебе язык отрежу, — холодно припечатывает ее Арн.
Тупой ходячий словарь, производящий на свет истины, неприменимые в жизни.
Ему уже надоело слушать этот бред, как и слушать ее приказы: они уже здесь, без магии, и выбирать им не из чего. И все потому, что она слишком много на себя берет, отказываясь от помощи или принимая ее в самый последний момент, чтобы втянуть окружающих в такую же задницу.
— Ты мной не распоряжаешься, — отсек Арн, когда она вернулась к его отъезду в очередной раз.
Ей будет проще перерезать ему горло, чтобы остаться одной, чем заставить его уехать.
— Чем ты собралась его убить? Стулом? Или, может, спустишь его с лестницы? Пока ты только хочешь умереть, но чтобы забрать его с собой, — он разводит руками, отрицательно качает головой, — нет, Дженис. Для этого с тобой нет удачи.
Удачи, если подумать, у нее не было вообще: только умение влипать в неприятности.
— Он не станет ждать. Ты сказала, что у него нет сил — ребенок качает его, он не станет так тратиться. Он просто убьет тебя, пока ты безоружна, а на корм твари отдаст ребенка твоего двойника — когда он родится.

— Конечно, он прав. Тебе же легче прикинуться чокнутой, чтобы на тебя наконец обратили внимание и погладили по голове: да, бедная деточка, как ты страдаешь. Да, пострадай еще, так и быть, мы простим тебя, если ты, наконец, сдохнешь, — говорит он, поднимаясь на ноги и жестикулируя так, словно бы никогда умение сохранять спокойствие не было его сильной стороной.
Он понимает, что все, что он сейчас делает — это не рационально. И что рациональность — главное, но этого недостаточно, чтобы остановиться.
— Мне не нужно становится мозгоправом, чтобы понять в чем дело, Дженис. Ты это показываешь и сейчас, ты делаешь это каждый раз, когда речь заходит о чем-то важном: ты пытаешься быть всесильной, все предусмотреть, все решить и за себя и за других, а когда что-то срывается — с радостью берешь на себя вину.
Он выдыхает, останавливается на пару секунд, но только чтобы продолжить.
Он знал, он видел это: все проблемы Итон существовали только потому, что ей нравилось в них жить — она получала от этого эмоции, заменяла потерянное счастье страданием, потому что больше ничего не могло сравниться с ним по силе.
— Никому не нужна твоя вина, поймешь ты это или нет? Ты не можешь предугадать, кого сегодня пойдет убивать даже твоя садистская версия и уж тем более не можешь нести ответственность за нее. Ни за нее, ни за Лестрейнджа, ни за Долохова, ни за меня. И если бы тебе хоть сколько-нибудь помогло то, что ты как попугай повторяешь за Хоффманом, ты бы уже давно оставила свои семнадцатилетние мечты убить Долохова за крылом самолета. Но ты здесь, а единственное, что возвращает тебя к жизни даже сейчас — это война, в которую ты ввязалась и из которой никак не можешь выбраться.
Потому что так она может почувствовать себя живой и всевластной — только держа в руках чью-то жизнь, распоряжаясь ею пусть даже только в планах.
— Ты считаешь, что можешь решать за меня — что для меня лучше, а что нет, что можешь лишить меня права выбора после всего, что, блять, было в моей жизни? — уже тише спрашивает он, сбавив обороты.
Он из раза в раза прокручивает в голове одно слово: рациональность, рациональность, рациональность. Еще бы подошло — прагматизм, но из чистого прагматизма ему бы стоило сунуть ее головой под холодную воду, а он все еще пытается доказать им обоим, что не садист.
— Я не отойду в сторону, ни по своей воле, ни под чертовым Империо, чтобы потом узнать, что тебя уже тоже нет в живых. Не теперь. И пора бы тебе это принять.
Принять, мать ее, что у людей вокруг нее есть право и на свое мнение, и на поступки.

Отредактировано Weylin Arn (20 августа, 2018г. 00:23)

Он ходит по кухне, пытаясь сковать бешенство и подмечая взглядом то ряд ножей, расставленных так удобно, что сами просятся в ладонь, то кран, под который хочет сунуть ее голову, лишь бы только она заткнулась и перестала говорить даже не то, что он не хочет слышать — то, что она не понимает, но выдает за сокровенное знание. Она не понимает, что значит не быть свободным, не понимает, как это — отстаивать право на самого себя, и никогда не поймет.
Это должно было бы успокоить или отрезвить, но вместо этого он бесится еще больше, понимая, что еще немного, и потеряет дракклов контроль, как будто его никогда и не было.
— Не смей говорить мне о Мадлен, — взрывается Арн.
Он помнит, как она ему угрожала — сама, не двойник — и угрожала не единожды. Это всегда было в ней — желание убивать, ради него она вернулась, ради него она стала аврором, когда могла бы остаться просто колдомедиком. И эта она считает, что он не прав?
— Мадлен мертва! И она не оживет от того, что я или ты будем думать, что можно было бы поступить иначе. Она мертва, Дженис, а ты еще нет.
Кажется, он говорит ей это уже второй раз — но она просто его не слышит.
Не слышит и думает, что имеет право ему указывать, что делать: она ведь всегда и во всем права, всегда знает, как нужно — настолько, что лишилась всех, кого только могла.
Он бьет наотмашь — так, что горит ладонь — тем самым признавая, что ему не хватает выдержки, не с ней.
— Меня в Англии держит клятва. Ты можешь делать все, что взбредет в твою больную голову — можешь хоть сейчас рвануть к Долохову в гости, мне плевать, но не рассчитывай, что я буду тебе подчиняться.

Он ждет, что она ударит в ответ, но она будто уже живет под диктовку Хоффмана — и ничего не делает. Смеется, почти истерично, трет проступившие слезы, и, пожалуй, задает правомерный вопрос: ему самому хочется себя спросить, что за идиотизм все время заставляет его поднимать на нее руку.
Он делает глубокий вдох, стараясь не слушать — не слышать ее, но это получается еще хуже, чем с контролем. Она права: он садист. Следовало бы послушать ее четыре или сколько там часов назад.
— Прости, — признает Арн. — Нет, так везет только тебе.
Ничего менее односложного сказать не получается. Щенок, наконец, перестает тявкать, только глухо рычит.
Арн гонит псину из кухни и, закрыв за щенком дверь, возвращается назад.
— Ты права: я садист, — повторяет он уже вслух. — Довольна?
Убирает ее руку от лица, ведет тыльной стороной ладони по красной от удара щеке.
Он даже не может сказать, что не хотел: хотел, и даже больше. Как всегда. Может ей все же следует держаться от него подальше — или наоборот. Это было бы самым верным решением.
— А ты никогда не можешь вовремя замолчать.

Отредактировано Weylin Arn (20 августа, 2018г. 15:09)

— Ну тебя же тянет на саморазрушение, — на этот раз уже вяло огрызается Арн. — Не думай, что я тебя не услышал.
Это была дурацкая привычка: слушать и запоминать, но в нужный момент реагировать все равно не так, продолжать гнуть свою линию, отгораживаясь, будто бы от этого кому-то могло стать легче.
Он не знает, что им делать — никогда не знал.
С конца декабря, когда все было нормально, прошло слишком много времени: он с чистой совестью отправил на тот свет двух человек, наверное, это тоже сыграло свою роль. Наверное, ему даже казалось, что пока он ее не убил — все в порядке. Это проскальзывало фоном, постоянно, это больше нельзя было игнорировать: иначе в Англию никто не вернется.
— Я не знаю. Нет.
Но он не может ей этого обещать: один раз уже было, и бессмысленно.
Но теперь, когда они говорят тихо, выяснять отношения становится проще. Возможно, ему самому стоило вовремя заткнуться.
Возможно.
Он делает еще один вдох, избавляясь, наконец, от желания ее придушить, если она вновь начнет спорить.
— Тебе кажется, что я не понимаю: поверь, ты выразилась достаточно ясно, когда сказала, что больше не хочешь становится вдовой. Почему ты не хочешь услышать то же самое с моей стороны — вот это мне не ясно.

— Так давай проверим, — жестче, чем обычно, бросает ей Арн и, до боли перехватив ее руки, толкает Дженис к столу вплотную.
Она не слышит его, снова — и снова же провоцирует, как если бы ей действительно это нравилось. Так почему он должен останавливаться? У них в самом деле — настоящая гармония. Может ему следует обращать больше внимания на ее провокации и тогда всех, наконец, все будет устраивать?
Пятнадцать лет назад он не смог бы решиться, если бы не Рудольфус за его плечом. Теперь он считает, что она ему принадлежит.

Слитым движением он смахивает со стола чашку, которая крошится осколками об пол, и укладывает Итон на ровную поверхность стола.
  — И как на этот раз: будешь умолять не трогать тебя или сама ноги раздвинешь?
Арн уверен, если бы не остановился ночью — она бы сейчас молчала, это единственное, что заставило бы ее сначала думать и только после — открывать рот.
Ткань трусов поддается сразу, и звук рвущейся ткани раздражает почти так же, как звук голоса Дженис, когда она без конца спорит и спорит, не в силах заткнуться. Он проводит пальцами только чтобы убедиться, что прав — ее это заводит не меньше.
Глупо было бы отказываться.

Отредактировано Weylin Arn (20 августа, 2018г. 15:12)