Долохов вновь чувствует этот выматывающий зов, когда Милорд оборачивается к каменной пирамиде, воздевая руки.
Широкие рукава мантии ползут вниз, обнажая плоть - бледную, слишком бледную для живого человека.
Антонин отводит глаза, сосредотачивается на ритуале, на том крючке, на который нанизан, дышит размеренно, не давая слабости взять вверх, загнать сердце галопом, лишить сил.
Том читает рефрен размеренно, и его волшебная палочка, кажущаяся продолжением руки, почти неподвижна в воздухе, который кажется гуще с каждым произнесенным словом на языке, который Долохову - даже Долохову - неизвестен.
Сперва Антонин принимает это за игры света - ночь идет на убыль, вот уже и темный абрис парома, прибитого волнами к скалам, становится четче, различимее, - но это не обман зрения, это в самом деле происходит: по берегу расползается туман, идет с воды, зарождаясь в нескольких метрах от берега. Его грязно-фиолетовые щупальца рыщут по камням, подбираясь к скалам, пока весь остров, насколько может видеть Долохов, не оказывается в кольце этой бледной дымки, закручивающейся спиралями, беспрестанно находящейся в движении.
Проклятие, пробужденное к жизни массовым жертвоприношением, подкрепленное волей Темного Лорда, впитавшее силы и страсть тех, кто идет за ним по трупам, станет хорошим сюрпризом для тех, кто еще обороняется в коридорах тюрьмы или сунет нос на подмогу азкабанскому гарнизону.
Бешеная радость кривит застывшую на лице Долохова маску смертельной усталости, возвращает блеск глазам, живость движениям. Смерть тех, кто еще попадет под расползающееся проклятие, будет только подпитывать его, пока Темный Лорд не покинет остров - и чем меньше чистой крови в том, кто окажется в кольце этого тумана, тем быстрее и беспощаднее будет смерть: магглам и сквибам, набранным Скримджером для борьбы с Пожирателями Смерти на территории простецов, придет конец.
Долохов усмехается еще шире, не таясь - источник информации из Дженис Итон, Главы Аврората, вышел просто великолепный. Жаль, она отказалась от его предложения, иначе могла бы стоять рядом, на том месте, где он когда-то давно хотел видеть ее мать.
- Мне нусссжен Барти, - шелестит голос Лорда, и крючок, цепляющий Долохова под сердцем, шевелится, напоминая о себе: ритуал вошел в пассивную стадию, он может покинуть берег.
- Да, мой Лорд, - торжественно отзывается Долохов.
Лестрейнджи и Кэрроу отвлекут остатки гарнизона, найдут Уолдена, а Барти - забота его и младшего Лестрейнджа. Тот ушел с сопровождающим, но Долохову проводник не нужен и дело не в том, что он не боится дементоров, как не боится и смерти - он может найти Барти Крауча иначе, и этой возможностью наделил его Темный Лорд.
Даже поцелованный, лишенный личности, Бартемиус Крауч-младший остается слугой Повелителя, и положить этому конец может только смерть, а он жив.

Долохов пересекает внутренний двор, хранящий следы короткой битвы, а за ним по пятам следует туман. Его грязные щупальца будто живые лижут камни двора, древний фундамент крепости, оставляя на гладкой поверхности чуть заметный влажный след, собирающийся в крохотные маслянистые капли.
Антонин поправляет перчатки с обрезанными пальцами, перехватывает палочку поудобнее, проверяет вторую - и вступает в сорванные в петель внутренние ворота тюрьмы.
Ощущение замкнутого пространства обрушивается на него тоннами камня над головой, расходящиеся коридоры, ведущие к переходам, лестницам и прочим помещениям, кажутся одинаковыми - нечего и думать, чтобы найти путь самостоятельно.
Он закрывает глаза, ступает раз, другой, задирая рукав, и Метка на его предплечье оживает, наливается тьмой, выбирает дорогу. Антонин зажмуривается еще сильнее, и в кромешной темноте появляется маяк - факел или костер, взметающий вверх призрачные алые искры. Неужели Игорь думал, что сможет скрыться от этого, сможет обмануть связавшую их клятву?..
Долохов идет вслепую, руководствуясь этим внутренним чувством, подсказывающим ему путь - и чутко прислушивается, чтобы вовремя отреагировать, натолкнись он на уцелевших защитников крепости.
Постепенно внутренние коридоры начинают приобретать знакомые черты - некоторые, ему кажется, он может вспомнить. Чтобы добраться до камер, где ждет Барти, придется пройти через пол крепости.
Встретив Лестрейнджа, он не удивлен - даже в сопровождении дементора можно долго блуждать по этажам и переходам. Тварь, реющая над Рабастаном, не является человеком, даже если, если верить легендам, когда-то являлась, ее мозг устроен иначе, она мыслит, если вообще мыслит, иначе, и Долохов не собирается следовать за дементором и бродить по крепости до тех пор, пока остров не станет кишеть аврорами.
- За мной, - коротко распоряжается он, не дожидаясь ответа.

Первый уровень - здесь содержатся преступники, которые даже близко не приблизились к тем, кто сейчас идет мимо. Эти Долохова не интересуют, потому что не интересуют Темного Лорда. Он взмахивает палочкой, распахивая двери камер всех этих спекулянтов, мошенников, воров, которые осуждены на сроки, которые показались бы ему смешными, усмехается собственными мыслям:
- Вы свободны волей Темного Лорда!
Его голос отражается от стен, потолка, разносится по камерам - хриплый, наполненный презрением к этим отбросам, и они, будто почувствовав, отшатываются от решеток, таятся, не решаются выйти в коридор, ждут, лишенные палочек и воли к свободе.
Эти не станут опорой Милорду, не станут даже пушечным мясом, предпочитая выждать в своих камерах, но Долохов уже идет дальше, через переход, взламывая и уничтожая замки, которые ранее казались нерушимыми, будучи под охраной дементоров.

Дни в Азкабане совершенно одинаковы. Не будучи заключенным, Ингельхейм не должен был бороться с воздействием дементоров и всю прелесть этого места ощущал не вполне. Но всю эту зиму, когда ночи стали такими долгими, он чувствовал, что над ним посмеялись и все-таки отправили в заключение. Он не испытывал ненависти к Азкабану - Азкабан и его лишал сил испытывать сильные эмоции. Он испытывал к Азкабану лишь желание покинуть его как можно скорее. И, в отличие от заключенных, комендант тюрьмы не знал, какой срок ему здесь назначен. Самый вероятный исход - до тех пор, пока он не сдастся и не уйдет в отставку со всех постов, освободит Департамент от своего нежелательного присутствия.
Этой ночью, одной из множества одинаковых ночей, охрана сообщила о смерти заключенного. Ульрих был недоволен, что новость не могла подождать до утра. Проснувшись, заснуть здесь снова было тяжело. Он неохотно оделся и в компании тюремного врача двинулся вниз по бесконечным унылым коридорам, где за решетками в унылой темноте ворочались сонные тела.
Умер один из содержавшихся на нижних ярусах. Убийца, пожизненное заключение. Ингельхейм прислонился к стене, и холод, исходящий от камня, мгновенно преодолел все слои одежды и пополз от плеча к шее и затылку. Он не шевельнулся - холод лишь на время, к тому же он позволял почувствовать себя живым. В неярком свете фонаря тюремный врач и охранник живыми не казались, а труп на полу выглядел картонным. Ульрих полагал, что он лишь сократил себе срок. Наивные верят, что в любом существовании можно найти смысл и свет. После полугода в Азкабане они наверняка изменили бы свое мнение.
- Причина смерти? - спросил он через несколько минут молчания - не тишины, увы. Звуки Азкабана не утихали никогда, негромкие, но гнетущие. Перешептывания, вой ветра, далекий шум волн, шорох тюремной робы, шарканье шагов. Звук, с которым сгорает фитиль свечи в фонаре.
- Однозначно установить трудно, - флегматично ответил врач.
Ингельхейм отвернулся и начал смотреть в коридор. В камерах не спали, но никто не подходил к решетке. Он чувствовал присутствие дементоров неподалеку.
Затем ему показалось, что с верхних ярусов долетел новый звук, чуть слышный и странно искаженный. Здесь нередко возникало такое ощущение - мозг искал новых событий, пытался выбраться из осточертевшей реальности, продуцировал...
Сигнал тревоги?
Ингельхейм обернулся и увидел по лицам спутников, что на этот раз услышал не он один.

Инфери встретили их на верхнем ярусе. Они шли бессмысленной толпой, стукались о решетки, иные там и оставались, протягивая руки к заключенным и шагая на месте, словно в надежде пройти сквозь преграду. Но большинство брели дальше. И они задвигались быстрее, увидев впереди живых.
Главное, что интересовало Ульриха в этот момент - откуда они взялись. Ответы на все остальные вопросы были ему известны: прорываться во двор, собирать стражу, вызывать подкрепление. С ним все еще были один охранник и врач. По пути наверх они не встретили никого из гарнизона.
- Щиты! - крикнул он. - Держать дистанцию! Бейте по головам!

С ним все еще было двое, когда подоспела вторая волна. Почему мертвых было так много, почему они были одеты по-маггловски - все они. У Ингельхейма копились вопросы и усталость одновременно. Инфери заставили их отступить за поворот. Патронус с просьбой выслать подкрепление отправился к главе Департамента уже... вечность назад, но подкрепление не шло. Ульрих, запертый здесь без крупицы информации о том, что происходит в его тюрьме и с его гарнизоном, начинал впадать в ярость, врач Мейсон - в отчаяние, на лице охранника Оливера читалось только непонимание, что кругом происходит.
Не оптимальный расклад для того, кто надеется на счастливый конец.
Третья волна запаздывала к моменту, когда они одолели вторую и снова двинулись вперед, перешагивая через трупы. И услышали голоса. С запозданием Ульрих понял, что слышал их и в горячке боя, но отложил на потом, не имея возможности среагировать. И это совсем ему не понравилось.
Дементор вылетел прямо на него. Перед лицом колыхнулись черные лохмотья, и тот же холод, что распространялся от каменной стены, пополз по телу. Ульрих тяжело отскочил назад, вскинул палочку - серебристый дятел соткался из воздуха и отогнал тварь, но никогда еще охрана тюрьмы не нападала на гарнизон тюрьмы. Его мысли о случившемся с остальным гарнизоном стали еще мрачнее, чем за секунду до того. Его мысли о тех, кто спокойно говорил за поворотом, не опасаясь дементора, тоже были неутешительным. Он использовал самый мощный щит, прежде чем оглянулся на свою маленькую команду и взглядом приказал следовать за ним, предполагая, разумеется, что через несколько секунд все они будут мертвы.
За поворотом он разглядел двоих, и для начала каждому послал по Экспеллиармусу.

Он шел первым, первым и остается, наталкиваясь на сопротивление - здесь, видимо, обороняющимся удавалось сдерживать инфери, причем весьма долго и весьма успешно. Трупы Лестрейнджа не пугают, ему нет дела до того, что ныне мертво, но вот организованное сопротивление вносит ноты диссонанса. Здесь никого не должно было быть - мертвецы должны были очистить, прогрызть, если понадобится, проход, и, принимая на щит первую атаку, Лестрейндж бросает короткий взгляд на Долохова - что тот думает о происходящем, где контролируемое им пушечное мясо.
Увиденное его не радует - они не просто в меньшинстве вдвоем против троих, но Антонин не может даже удерживать Протего, приваливается к стене, что-то командует, но здесь Лестрейндж едва разбирает слова, потому что в ушах усиливается этот бесконечный выматывающий плеск разбивающихся о камни крепости волн.
Что-то о дементорах - и Лестрейндж кидает другой взгляд вверх, отступая в сторону с пути заклинания Долохова.
Дементор кружит под потолком, его бесстрашно атакует серебристая птица - острый излом ее крыльев отражается на изморози, кое-где покрывающей сталь решеток.
Лестрейндж покрепче сжимает палочку, бросает вперед Костелом, подкрепляет его Секо. Проблески заклинаний наполняют коридор жутковатым свечением, выхватывают во вспышках изломанные, обезглавленные или разорванные трупы.
Предложение сдаться бьет в спину, Лестрейндж перекидывает палочку в левую руку, тянется за второй - но второй нет, и то, что он позволил себе забыть об этом - дурной признак. Где-то здесь, у одного из трупов охранников, наверняка валяется волшебная палочка, к которой не проявили интереса инфери, но сейчас не лучшее время, чтобы обыскивать трупы, и Лестрейндж едва успевает дернуть себя в сторону, пригибаясь и уходя из-под ответного Ступефая.
Ну уж нет, думает он отстраненно и холодно. Не в этот раз. Он не даст себя больше запереть где бы то ни было.
Не даст больше себя поймать.
Эта мысль оказывается мощным катализатором - он больше не тратит время на рефлексию, на анализ. Первая же Авада, срываясь с его палочки, требует чужой смерти - и вздумай сейчас кто-либо сдаться, слова Долохова обернулись бы ложью.
Азкабан не падет, пока жив последний защитник, пока заперта хоть одна камера, пока остров еще может удерживать кого-либо против воли.
Из-за спины, из того коридора, по которому Лестрйндж и Долохов пришли сюда, раздается заунывный стон - будто чудовище с несколькими головами изливает в этом стоне глубокую и неутолимую печаль. Это инфери - блуждая по крепости, мертвецы добрались и сюда, посланные волей Лорда. Стон повторяется через краткий миг - на сей раз громче, ближе, и, после секундной паузы, полной той особенной азкабанской тишины, которая не была тишиной, в ответ раздаются крики живых - те, кто рискнул первыми выбраться из отпертых камер, столкнулись с инфери.
Не думая о том, как будут защищать себя безоружные заключенные, Лестрейндж находит взглядом возглавляющего горстку сопротивляющихся, отмечает форменную мантию, мутно знакомое лицо и с задержкой - нашивки на мантии.
Лестрейндж сминает собственную связку Рассекающих, практически вслепую швыряет ее в коменданта и сразу же, неудобно выворачивая кисть из последнего пасса, кастует Империо.

Ядовито-зеленую вспышку Авады Долохов не может ни с чем перепутать. У Лестрейнджа сдают нервы. Это понятно: времена совместных рейдов давно в прошлом, да и место действует угнетающе, но Антонин все равно чувствует безотчетный гнев. Лестрейнджи - все трое - слабое звено в фундаменте Организации, и ему придется указать Милорду на этот факт. Что бы ни привело их всех троих в прошлом к Тому, что бы ни побуждало, сегодня следует смотреть правде в глаза: заключение изменило их.
Изменило их всех, но Долохов, попавший за решетку в весьма зрелом возрасте, убежден, что на нем тюрьма сказалась лишь физически, и хотя это проблема, огромная проблема, коль скоро Хель явилась за процентами, он по-прежнему крепок умом, способен себя контролировать.
Впрочем, Авада Лестрейнджа была лишь частью его забот: заклинание молнии, посланное предводителем сопротивления, Антонин принял на новый щит, и понял, что эта тактика его убьет быстрее, чем какой-нибудь Ступефай.
Он не был готов к бою, инфери должны были разобраться с проблемой, уничтожить остатки гарнизона, уничтожить остатки самообладания защитников, но вместо этого несколько охранников - судя по уверенности и выбору чар, имевших в прошлом отношение и к более активным частям Аврората - весьма неплохо держались.

Бомбарду он замечает, но недостаточно быстро - дергается в противоположную сторону, едва избегая удара второго аврора, предсказавшего его маневр, приседает. Осколки взорванной стены осыпают его градом, заставляя все тело отзываться на удары, но на еще один щит Антонин сейчас просто не способен.
Собирая все силы, он резко опускает палочку, держа ее перпендикулярно полу, кастует призыв: инферналы, толпящиеся в предыдущем коридоре, задирают слепые лица, раскрывают у многих окровавленные рты и устремляются на зов.
Это не сложно - он сейчас лишь проводник воли Тома, но вот следующее из того, что он задумал...
Остро ощущая свою ущербность сейчас, свою слабость по сравнению с тем, что было, Долохов преисполняется ярости, которой, быть может, позавидовал бы и Рудольфус.
- Прикрой меня, - требует он от Лестрейнджа, и голос его звучит уверенно, приказом - так, как нужно. - Мы уходим.
Если мальчишка хочет утолить старые обиды, по одному расправляясь с охраной Азкабана, то пусть выберет себе другой день для этого развлечения.
Антонин припадает на колено - когда-то это могло выглядеть эффектно, сейчас это выглядит тем, чем есть на самом деле: немолодой мужчина, теряя силы, опускается на пол. Щиты у Лестрейнджа хорошие - тренированный на прикрытии старшего брата и Беллатрисы, он дает Долохову достаточно времени.
Долохов опускает обе расцарапанные еще метлой ладони на камень под ногами, погружая их в мягко стелящийся туман, тут же каплями оседающий по коже. Палочка под ладонью теплеет, раскаляется, пока не начинает жечь, зато туман, призванный Милордом, получает подпитку.
Ее мало, но голод пробудился, и когда Антонин, шатаясь, поднимается, уже слыша низкий многоголосый стон инфери за спиной, туман устремляется на дивный запах - запах свежей крови от пропущенного охранником рассекающего.
- Мы уходим! -  снова отдает приказ Долохов, и его голос прерывается на середине, превращается в хрип. Инфери задевают его, проходя мимо, живым - мертвым - щитом вставая между ним и атаками горстки сопротивленцев.

Разворачиваясь, проталкиваясь через толпу набившихся в коридор инфери, уже существенно проредивших ряды освобожденных заключенных, Долохов и Лестрейндж возвращаются тем же путем, которым пришли.
Оказываясь во внутреннем дворе, Антонин задирает голову, выдавливает кривую улыбку, глядя на Тома:
- Все камеры открыты, - рапортует он.
Милорд соединяет перед собой руки, удерживая волшебную палочку будто редкое растение, и из нее бьет яркий луч бомбарды - настолько яркий, что на минуту перед глазами Антонина все темнеет.
Когда он промаргивается, он видит широкую трещину, опоясывающую фундамент крепости-тюрьмы.
Трещина расходится паутиной более мелких, а затем, с душераздирающим скрежетом, часть каменного основания начинает съезжать в сторону. Какое-то время баланс еще сохраняется, но вскоре уклон начинает сказываться, и башня складывается, будто карточный домик, превращаясь в груду обломков.
Те, кто успел спастись, разбегаются по берегу.
Антонин с трудом переводит сбитое после гонки по коридорам дыхание, замечает Уолдена рядом с Рудольфусом, несколько незнакомых лиц...
В  той стороне, где сооружена хлипкая пристань, наконец-то появляются хлопки аппарации: авроры прорвали чары Лорда.
Им незачем здесь оставаться, Азкабан пал.
Теперь - пал.
И чары, защищающие остров, тоже.
порт-ключи уносят группки нападавших и тех, кто пожелал или успел к ним присоединиться.
Дементоры кружатся над островом, вкушая свою часть добычи, атакуя призванных патронусов.

    Одно по крайней мере было хорошо: неприятности обладали минимальной вежливостью, необходимой для того, чтобы, во-первых, приходить по очереди, и, во-вторых, распределяться во времени и пространстве примерно равномерным слоем. Стоило грозе отбушевать над Хогвартсом, как она тут же переместилась на Азкабан. Тот, к счастью, находился не в ведении Альбуса, однако это не отменяло того, что о случившемся министр сообщил ему так, будто он был директором Тюрьмы Чародейства и Волшебства Азкабан, и его ученики вот прямо сейчас прогуливали занятия.
    Альбус планировал провести свое утро совершенно не так; его волновал вопрос того, чья же все-таки кровь течет в жилах мисс Лавгуд и как можно помочь ей поскорее вернуться в школу. Последнюю он считал все же более безопасным местом, чем дом даже очень талантливо разрубавшего мечом крестражи ирландца. Однако Альбус был уже достаточно опытен, чтобы уметь ходить и думать одновременно, поэтому весь путь до палаты мистера Ингельхейма — Рейвенкло, кажется, 1967 года — он прикидывал, с какой стороны подступиться к проблеме мисс Лавгуд и какие варианты можно исключить сразу же.
    Стоило ему переступить порог палаты и обнаружить там мистера Уильямсона — это, конечно же, Гриффиндор 1968 года, трудный в общении, но честный малый, — и Альбус мгновенно запаковал все свои размышления о мисс Лавгуд в небольшую коробочку и задвинул ее подальше. Изрядно потрепанный жизнью в общем и этим утром в частности мистер Уильямсон как раз задавал животрепещущие вопросы, ответы на которые стоило послушать чрезвычайно внимательно.
    — Извиняюсь за вторжение, мистер Ингельхейм, мистер Уильямсон, — благоразумно не стал желать доброго утра Альбус. Подумав, долек предлагать тоже не стал. — Пусть мое присутствие вас не смущает: я слышал о ночном инциденте из вторых рук, теперь хотел бы услышать из первых, если никто из вас не возражает.
    Он внимательно посмотрел поверх очков-половинок на одного, затем на другого, давая понять, что раз уж обладатель вторых рук не был против этого визита, то и им тем более не стоит. Не так уж много людей должно знать о случившемся так скоро; вести, конечно, разнесутся, но не раньше, чем первый журналист расчехлит свое перо. Сомневаться в минимальных дедуктивных способностях присутствующих Альбус не планировал. Как и в том, что никто не станет его активно выдворять, учитывая, что беседа была неофициальной. Оглядевшись вокруг, он подыскал место, чтобы присесть, и приготовился слушать.
    — Возможно, я смогу чем-то помочь. Будьте добры, продолжайте.

Появление директора Хогвартса Уильямсона не смутило: он уж скумекал, что Скримджер разделял и властвовал - не имея возможности находиться везде и всюду самолично, делегировал часть своих обязанностей тем, кому, очевидно, доверял. Дамблдору он доверял более чем очевидно - особенно после возвращения того в Визенгамот.
Олдас, к слову, после совместной экскурсии по Азкабану, тоже ничего против директора школы не имел.
- Возможно, - с сомнением - а чем тут поможешь? - протянул он. - Берите стул, директор, добро пожаловать к нашему шалашу. Это Ульрих Ингельхельм, все еще комендант Азкабана, но вы не обращайте внимания, что он молчит - он и раньше был не из болтливых.

Сам Уильямсон без долгих раздумий сел на край кровати - у Ульриха были трещины и переломы в ребрах, с ногами, вроде, было все в порядке.
- Ну да, мы поняли - ты не в голосе, - подбодрил он Ингельхейма, который драматично указывал себе на горло, а затем Олдасу стало не до шуток.
Показания, а это были именно показания - пусть пока неофициальные, но в таком деле, знал Уильямсон, это вопрос времени - Ульриха в целом соответствовали тому, что Олдас понял и сам, но от одного из немногих выживших свидетелей хотелось бы больше подробностей, да и присутствие Дамблдора указывало, что подробности должны быть и должны быть важны.

Последняя надпись на пергаменте была вопросом, а не ответом.
Уильямсон с силой провел ладонями по лицу - он был на ногах с первого сигнала тревоги и это сказывалось, несмотря на наспех перехваченное тонизирующее зелье, украдкой добавленное в крепчайший в мире кофе.
- Четверо. - И добавил, помолчав. - Считая тебя.
Азкабанский гарнизон никогда не насчитывал большого числа авроров - основная забота охраны контингента ложилась на плечи дементоров и крепкие стены, оставляя людям лишь сопутствующие задачи - но все же потери были несопоставимыми, к тому же, как бы плохо Ульриху не было, он все же мог догадаться: его, над чьим состоянием еще трудились целители, Олдас расспрашивает не от хорошей жизни.
- Кто там был, старик? Ты сам видел кого-то? Может, поделишься воспоминаниями?
Сам Олдас бы не рискнул ломиться в чужую башку - с ментальной магией он был на "вы", хоть и уточнил у колдомедика, не повредит ли это Ульриху, рассчитывая позже пригласить кого-то из обливиаторов с подходящим уровнем допуска - но присутствие Дамблдора могло существенно сэкономить время.
- Вот и поможете, - глянул Уильямсон на Дамблдора, гадая, а какие вопросы есть у директора.

Отредактировано Aldous Williamson (1 марта, 2019г. 08:59)