Вэнс распоряжается принести зелье, не говори ни слова - видимо, дело плохо.
А потом признается, что не спала.
Лестрейндж испытывает сложную гамму чувств - в том числе и вину за то, что солгал. Впрочем, возможно, приснись Вэнс то, что снилось ему, она бы тоже солгала.
Или нет, понимает Лестрейндж, когда Вэнс недрогнувшей рукой спускает ворот халата аж до самой ключицы.
Совсем некстати.
Пятна вроде пятна на шее Вэнс, он уже видел. Природу их понимает. Тем неожиданнее увидеть такое пятно на шее Вэнс.
Он подходит ближе, наклоняется над Эммалайн, разглядывая ее шею - разве что руками не трогает.
Его накрывает четкое ощущение дежа вю - от вида голой шеи Вэнс, от запаха вереска. Понятно.
- Понятно, - заторможенно говорит Лестрейндж, выпрямляясь и садясь на диван - у них очевидно проблема, а значит, нужно пуститься в долгие конструктивные обсуждения  на диване. Все, как в Хогвартсе, разве что проблема градусом повыше. - Такой сон мне тоже снился.
С его точки зрения сон не был странным, если оставить за скобками личности участником - ну, по крайней мере, не особенно странным.

Что в самом деле странно - так это взгляд Вэнс. В этом своем халате, очень по-домашнему, она должна бы не выглядеть странно, но выглядит. Может, из-за синяка на шее.
- Проблем у нас больше, чем казалось, - наконец резюмирует Рабастан, продолжая глядеть на Вэнс - они будто играют, кто кого переглядит.
Проблем у них в самом деле больше, чем он думал - и теперь к ним прибавляется и то, что им нельзя спать.
- Если зелье не подействует, - на тех, других, он имеет в виду, но с каким-то дурным суеверием не договаривает, - можем спать по очереди. Или не спать вовсе, - предлагает следом, представляя, как Эммалайн отбивается от того, кто проснется в нем. - Надо сварить что-то бодрящее. И очень сильное.
Можно попросить Снейпа, разумеется, тот едва ли потребует полный отчет, зачем Лестрейнджу убойные дозы тонизирующего - возможно, как раз опасаясь услышать какой-нибудь такой неудобный всем ответ - но это, разумеется, временная мера: долго на зельях никто не протянет. Надо решить вопрос иначе.
- Я имею в виду, - упорно ведет мысль до конца Рабастан, задаваясь параллельно вопросом, все ли люди хоть раз в жизни попадают в настолько трудные ситуации, а если да - то как выходят из положения. - Что просто позволить этому всему случиться, наверное, бессмысленно. Это решит проблему только на время, ты согласна? Волки, - поясняет он на тот случай, если Эммалайн захочет узнать, почему он так считает. - Волки не решили проблему.
Может, даже усугубили ее - теперь, по крайней мере, те двое знают друг друга на вкус.
Лестрейндж вытягивает ноги, отводит в сторону ставший тесным воротник рубашки.
- Так не вовремя. Я пытаюсь жениться, а у тебя определенные отношения с Рудольфусом.
Ему даже удается произнести имя брата без явного осуждения - они все тут в гостиной свободные люди, не ему корить Эммалайн за что-либо. Если повторять себе это достаточно долго, начинает звучать убедительнее с каждым разом.
- Их надо унять.
Не то чтобы ему не нравилось это ощущение вседозволенности и всесильности, которое послевкусием остается от Родерика до сих пор, намекая, как, должно быть, сильны эти чувства на пике - но он привык держать свои инстинкты в узде и не хочет к сорока годам так резко менять привычки.
- Давай вернемся к началу и проанализируем, когда все началось. Сразу же после выхода из лодки? Перед тем, как нас отправили за моржом? Или после того, как мы съели сердце? Не было ли нарушений в ритуале, раз те, кто должен был уйти, все еще здесь?
После того, как они принесли голову моржа, думает Лестрейндж, он помнит только одно - желание как можно скорее оказаться в Вэнс. Помнит ее липкие от крови моржа и соли бедра, помнит эту ждущую темноту в их общей могиле.
Воротник становится еще уже.
Может, надо было дать племени нового шамана? Нет, девчонка появилась позже, когда тот, кто называет себя Родериком, уже должен был уйти.
От этой мысли Лестрейнджу становится немного легче - ему совершенно не улыбалось возвращаться в стойбище и объяснять, что он хочет немедленно трахнуть ту девчонку в бусах из сушеных ягод, потому что в Англии у него не все ладится. К тому же, нужно признать, он совершенно не заинтересован в девчонке, которую едва помнит.
Он заинтересован в Вэнс, и вот это самое неудобное.
Рефлексия прогоняет остатки сонливости, он удобнее разваливается на диване, вовсю пользуясь гостеприимством Эммалайн.
- Подведем итоги, - хогвартские привычки совместной работы над проектами возвращаются с легкостью, которая его удивляет: один набрасывает варианты, второй резюмирует, роли меняются. Они с Вэнс были отличной командой - не в этом ли заложена основа той дикой тяги, которую чувствуют друг к другу их проснувшиеся попутчики.

Вэнс прямо-таки затыкает ему рот этим экспериментом - против эксперимента, разумеется, возразить ему нечего. Все имеют право на экспериментальные проверки своих теорий, за это право он готов убивать.
Поэтому вместо того, чтобы развить мысль - почему-то с ним она не экспериментировала! - Лестрейндж чопорно берет вторую из чашек накрытого эльфийкой чая.
Сразу отпивает половину, думая, что в чай определенно можно было добавить чего-нибудь тонизирующего. Полбутылки огневиски, например, дивно тонизирует.
- Да. До зелий и похорон все было совершенно нормально.
В том смысле, что он мог думать не только о том, что у Вэнс между ног, и с решительностью Рабастан принимает именно это за точку отсчета. Все прочее уже будет отклонением.
Отпивая большую часть чашки - что-то ему слишком жарко в этой гостиной - он ставит чашку на стол и начинает загибать пальцы.
- Итак, чего мы не знаем. Как должен был закончиться тот ритуал - раз. Что это за ритуал - два. Можно ли нам это контролировать - три.
Вэнс решает все же испытать зелье крепкого сна. Лестрейндж согласен: если дело в самом деле в том, что те двое перехватывают контроль, пользуясь тем, что они с Эммалайн засыпают, то почему бы не усыпить и других. В конце концов, они делят одно тело, а зелье действует и на физиологию, насколько он понимает.
Он смотрит на чашку, в которой отмерена его доза зелья.
- Согласен. Скрывая что-то, мы отдалим возможность решения проблемы.
То, что Вэнс снова упоминает волков, напоминает ему кое-какую свою теорию, которую он не то что не решился проверить, но пока даже не обозначал - впрочем, теперь, после упавшего камнем "эксперимента", он уже не так не уверен, что это плохая идея.
Не отпустить на свободу, разумеется, еще чего не хватало - но хотя бы выяснить, где эта грань, с которой могут начаться проблемы, если ситуация с зельем не выгорит.
- Слушай, - начинает он издалека. - Ты не думала, насколько мы вообще способны это контролировать, бодрствуя? Это-то мы хотя бы можем выяснить прямо сейчас.
Не говори про эксперимент. Просто пока забудь это слово, предупреждает его Розье, в кои-то веки решивший помочь.
- Могут ли они перехватывать контроль не только когда мы спим, понимаешь?
Ладно, Лестрейндж почти уверен, что Эммалайн понимает - ну или вот-вот поймет.
- Не хотелось бы однажды обнаружить, что спать не обязательно, когда это будет еще более некстати.
Когда они будут вскрывать подопытный экземпляр, или брать у Уинифред кровь, или, что еще опаснее, когда рядом будет Хель, а Рудольфус так уязвим.
- Может, нам вообще не стоит находиться в одной комнате, а мы узнаем об этом в самый неподходящий момент. Вот о чем я говорю.
Не хотелось бы, конечно - они так удачно, считает Лестрейндж, не мешают друг другу самим фактом своего присутствия рядом, что если ему придется избегать Эммалайн из-за этого неудачного опыта у моря, это станет катастрофой.

Если как следует подумать, он много чего хочет - ну там смерти Темного Лорда, амнистии, чтобы не было Хель и чтобы этих двоих тоже не было. Еще он хочет, чтобы их с Вэнс дружба вернулась к какой-то определенности: не особенно удобно то, что он теперь, смотря на нее, думает, смотрит ли он на нее как на женщину или как на друга, и если первое, то значит ли это, что тот второй где-то рядом, или что это вообще тогда значит.
Чего он точно не хочет, так это бокала шерри - дурацкого сладкого шерри.
- Да, тоже шерри.
Потому что пора напомнить себе, что дело не в том, чего он там хочет или не хочет.
- Хорошее предложение, - кивает он на слова Эммалайн об амулете, куда больше вдохновленный тем, что и следующую ночь они проведут здесь. Впрочем, быть может вдохновляется как раз не он, и от этой мысли Лестрейнджу становится уже не так задорно.
- Я тоже думал об амулете, - и это даже не совсем ложь, потому что он в самом деле немного думал и об амулете - он вообще очень много думает. - О том, что, знаешь, волки совершенно точно были больше похожи на них, а не на нас.
Он не особенно может объяснить, в чем различие - и это тоже его изрядно раздражает - но уверен: в волка оборачивался Родерик, как и не Эммаайн рвала горло неудачливым охотникам, не говоря уж обо всем остальном.
- Это может быть связано с тем, что амулет использовали они, когда мы спали, - путано продолжает он, - а может быть связано с тем, что они ближе к животным, чем мы.
По крайней мере, он помнит, сколько времени ему потребовалось, чтобы научиться принимать свою анимагическую сущность, принимать этот отказ от рациональности, погружение в существование, ориентированное на инстинкты. В побуждениях Родерика - в том, что осталось в памяти - он видит что-то похожее: дикие, первобытные мотивы, ничего от него, от Рабастана.
- Если это так, то обращение к амулету - еще один шаг навстречу им, и мы должны учитывать эту опасность. Это не совсем анимагия, насколько я могу понимать - или какая-то другая ее область. Моя анимагическая форма не волк, о твоей нам неизвестно, но в волка определенно превратился не я.
В каком-то смысле, для него превращение в волка практически равно тому, что Родерик снова перехватит контроль, а потому, если снова браться за амулет...
- Определенно, по очереди. И лучше не ждать ночи, днем все хищники слабее, а мы будем не так измотаны, если сегодня не выйдет выспаться..
Лестрейндж дергает подбородком, чтобы не поморщиться от двусмысленности последней своей фразы, но мужественно оставляет ее без пояснений, инстинктивно понимая, что будет только хуже.
К тому же, он порядком обеспокоен тем, как легко Вэнс принимает его идею насчет разделиться - ему совершенно не хочется разделяться. Ему совершенно точно хочется снять с Вэнс халат и оставить на ней побольше своих отметин.
Лестрейндж с досадой отставляет пустой бокал - дракклово шерри ничуть не помогает, а это вообще не его мысль.
То, что он хотел предложить минутой ранее, уже не кажется такой хорошей идеей - ему уже кажется, что это ловушка.
- Не могу понять, - медленно говорит Рабастан, руководствуясь ранее озвученным договором ничего не скрывать, - кто из нас хочет с тобой лечь. Я, оно или оба. Ужасно сбивает с толку.
Привыкнув полагаться на рефлексию в горе и радости, сейчас Лестрейндж чувствует себя преданным лучшим другом.
Ему хватало голоса Розье, но тот хотя бы имел совесть не маскироваться под мысли самого Рабастана, и вот этот новый пассажир, который просто повернут на убийствах и своей кровожадной подружке, совсем уж лишний.
- А еще я не могу понять, почему... В смысле, почему они так зациклены друг на друге. Если они часть нас самих, то это слишком странно. Между нами же нет ничего подобного.
Между ними устойчивые партнерские отношения, годы дружбы, взаимопонимание, а не вот это вот все, и Лестрейндж, который Фрейда не читал, но осуждает, отказывается признать, что даже в них с Вэнс могут скрываться такие жуткие глубины подсознательного. Ну ладно, допустим, у него дурная генетика и брат-психопат, что заставляет искать симптоматику и в собственном поведении и мотивах - но Вэнс-то, Вэнс.
- В общем, я не знаю, как у тебя, но я хочу знать, что из этого мое, а что  - уже нет. Посиди спокойно, пожалуйста, хорошо? Зови эльфа, если вдруг я внезапно перестану быть собой.
И, настроив себя таким образом и надеясь, что Вэнс не решит, что в его экспериментах она участвовать не хочет, Лестрейндж наклоняется ближе и кладет ей руку на колено, прикрытое полой халата.
Флэшбеком  - Хогвартс и их постыдный провал в библиотеке. Удивительно, но держать Вэнс за колено кажется совершенно нормальным, и это воспоминание точно его: старый добрый Хогвартс и все такое. Отличное свидание, с высоты прожитых лет подводит итог Лестрейндж, ведя рукой выше, садясь ближе,
Халат у Вэнс гладкий и теплый, ему нравится то, что он трогает, и ситуация полностью под контролем.
- Может, все не так уж и опасно, - говорит он, растягивая слова, - Может, на сегодня они закончили. Хочешь попробовать?

Лестрейндж наклоняет голову к плечу, гладится щекой о руку Вэнс. Нормально? Даже лучше, чем нормально.
Халат расходится, под его пальцами голая кожа колена, а затем и бедра - Вэнс сидит очень спокойно и очень близко.
Вроде бы для них это не редкость - они часто бывают и ближе друг к другу, куда ближе, но, наверное, этот раз - особенный.
Вэнс качается к нему ближе, целует в щеку - очень целомудренно, очень ласково. Не с обещанием, как кажется Лестрейнджу, как он лапает ее за колено, а, скорее, с подтверждением - того, что у них было, того, что есть.
- Даже лучше, - соглашается Рабастан, снова гладясь о руку Вэнс - ему, пожалуй, нравится, что она так дракклово нетороплива, без следа дикости или неконтролируемой страсти. Ни следа Эйлинед - и Родерика.
На кряхтение он не обращает внимания, не обратил бы, пожалуй, даже если бы дед Вэнс появился в комнате во плоти - но Эммалайн дергается, отодвигается, разрушая этот вневременной момент - и Рабастан хмуро смотрит на портрет, думая о том, что даже с этим советом тот мог бы повременить до утра.

- Ничего хорошего, - говорит Рабастан, когда они выметаются из гостиной, даже не допив чаю. Он задерживает Вэнс в коридоре, заступая ей дорогу, сам не особенно понимая, чего хочет - может, чтобы она еще раз погладила его по плечу. - Ничего хорошего им от нас не может быть нужно - мне кажется, они хотят нас заменить.
Облокачиваясь о стену, Лестрейндж крутит головой, разминая шею под хруст позвонков, смотрит в сторону, в потолок, под ноги - куда угодно, кроме Вэнс.
Он считает, что у них вышло выяснить, насколько им с Вэнс опасно бодрствовать поблизости друг от друга - не опасно. Они прекрасно справились с этим экспериментом, справились на Превосходно - и значит, с удовлетворением и легким, едва-едва заметным послевкусием разочарования, признает Рабастан: он может владеть собой, даже переступая определенную черту взаимоотношений с Вэнс.
Неплохо. По крайней мере, хоть одной проблемой меньше.
Впрочем, это ничуть не решает проблему другую - о чем бы ни говорил дед Вэнс, он не понял.
- Твой дед имел в виду какое-то конкретное зеркало? - спрашивает он, по-прежнему не планируя покидать коридор - ну, не в библиотеку же им идти. - Особенное зеркало - не слишком понятное определение, но мне показалось, что он говорил о чем-о конкретном. Может, он видел такое зеркало в своих путешествиях?
Будет досадно, если им придется возвращаться на заимку Агафьи.
- Зеркало, которое показывает не то, что есть, а то, что могло бы быть, - повторяет Лестрейндж. У него дурной импринтинг на зеркала - зеркало Шарлотты Трэверс еще живо в его памяти, как и последствия, и он не уверен, что то зеркало подпадает под определение, данное дедом Эммалайн, но нужно же с чего-то начинать. - Я видел одно зеркало, которое показывает не то, что есть. Его создала Араминта Мелифлуа. Оно показывает желания человека - сексуальные, я имею в виду. Вряд ли твой дед говорил об этом зеркале, но, быть может, Мелифлуа знает и про другое.
Он не заходит так далеко, чтобы предположить, что Мелифлуа же и создала другое - но должно же им когда-то повезти.

Появление эльфийки не то что неожиданно, но совсем некстати. Для пустого, каким ему показался при приземлении и последующей экскурсии дом Вэнс, здесь слишком много мимопроходящих - разговорчивые портреты, снующие туда-сюда домовики...
Вот так, думает Лестрейндж, побреешься перед ужином, нацепишь приличную мантию и галстук - и в общем-то, пусть без цветов и прелюдий, готов вступить в отношения не с магическим выродком или женой собственного брата-убийцы, и даже не по официальному договору, как непременно чему-то нужно пойти не так.
Однако что-то не просто идет не так - при трезвом взгляде выходит, что все идет очень даже так. По крайней мере, шныряющая по коридорам дома эльфийка хвастает, что нашла зеркало.
Рабастан гасит внезапно проклюнувшуюся надежду - уже вторую за вечер, между прочим, - потому что надежд у него осталось мало и расходовать он их собирается с осторожностью - и идет следом за Вэнс в ее комнату.
Ничего особенного, все равно некому обвинить их в нарушении приличий, думает он, но перед тем, как взяться за зеркало всерьез, оглядывается на предмет портретов, чьи обитатели могут захотеть снова отослать его спать в свою спальню.
Все чисто.

- Я бы спал намного лучше, если бы появилась хоть какая-то определенность. Если мы узнаем, чего тем двоим нужно, это будет уже кое-что, - поднимая зеркало, говорит Лестрейндж, которому, разумеется, не терпится сделать это прямо сейчас. Вот они, вот особенное зеркало - и сна ни в одном глазу.
- Я положу его тебе на кровать, хорошо?
Зеркало не столько тяжелое, сколько неудобное - оттягивает руки, упирается в живот краем массивной оправы, поэтому, сваливая его на разобранные одеяла кровати Эммалайн, Лестрейндж прямо-таки почти рад.
Особенно тому, что зеркало теперь вроде как не даст ему свалить туда Вэнс - и его несколько попускает с этой мысли. Все у них под контролем, и, раз уж они разбираются с проблемой вместе, у проблемы просто нет шансов.
Звучит как-то по детски, но Лестрейндж возлагает на их с Вэнс совместную работу надежд не меньше, чем возлагал на их сотрудничество в школе, и раз уж у них все получалось тогда, то почему что-то должно измениться?
Но многое изменилось, напоминает ему Розье, однако Лестрейнджу не нужны советы мертвого лучшего друга - особенно такие, особенно сейчас, он как-нибудь сам, спасибо, поэтому он подпихивает под зеркало подушку, устраивается напротив, устраивая  зеркало в изголовье кровати и приглашающе хлопает по покрывалу рядом с собой.
- Давай, иди сюда. Если это то зеркало, то спросим, чего им от нас нужно и что происходит, а если не то, - он долго подбирает варианты, останавливаясь в конечном итоге на самом безобидном, - начнем поиски правильного зеркала.
Игнорируя любую возникшую недосказанность, Лестрейндж полон энтузиазма - наконец-то есть проблема, которую они в самом деле могут решить.
- Ну, как считаешь, что нужно сделать? - он щелкает пальцами, глядя в зеркало на Вэнс. - Позвать? Провести ритуал? Принести жертву? Твоя домовиха - она тебе нужна?

Когда Вэнс озвучивает задание зеркалу, Рабастан не так чтобы ждет чего-то -  однако зеркало реагирует.
Когда дымка рассеивается, Лестрейндж сначала хмурится, затем прищуривается, а затем наклоняет голову, следя за героями ожившей картинки в отражении, которое отражением не является. Под требование Эммалайн отвернуться он понимает две вещи: во-первых, халат на Вэнс ему, судя по всему, порвать ничего не стоит, а во-вторых, человеческое тело гибче, чем он всегда думал.
И когда Эммалайн закрывает зеркало подушкой, Лестрейндж все еще мысленно пытается прикинуть, как это те, в зеркале, смогли так разместиться на этой узкой кровати. И еще задается вопросом, сколько времени женщина может провести в продемонстрированной зеркалом позе.
- Перестань. Зеркало показывает то, что могло бы быть, а не то, что непременно будет, - как-то там все было чересчур, думает Лестрейндж. Не может быть, чтоб Вэнс в самом деле хотела чего-то подобного. Это же Эммалайн Вэнс - его лучший друг, староста факультета, бессменный партнер по лабораторным. От последней мысли ему все же становится немного смешно и немного досадно - получасом ранее, под шерри, он же сам думал, как далеко они могли бы зайти.
Очень далеко.
Очень глубоко, если верить зеркалу.
Эммалайн, видимо, вовсе не улыбается чувствовать себя неудобно в одиночестве, поэтому она любезно предлагает разделить эту честь и ему.
Лестрейндж, избегая смотреть на Вэнс, хотя ее присутствие на кровати изрядно его будоражит, воздействуя в том числе и на исследовательскую жилку - кое-что в увиденном, пусть и мельком, его в самом деле заинтересовало - сосредотачивается на том своем желании, которое прилично упомянуть вслух, и четко произносит:
- Мы хотим поговорить с Эйлинед и Родериком.
А потом наклоняется и тянет подушку от зеркала.

В первый момент ему кажется, что ничего не происходит - зеркало абсолютно невинно отражает спальню, полунакрытую покрывалом кровать, комья одеяла на переднем плане, а на заднем - его и Вэнс. Совершенно таких же, если верить глазам: одетых, сидящих плечо к плечу, серьезных и готовых решать проблему.
Он таращится на себя, переводит взгляд на отражение Эммалайн, все ищет какие-то намеки, и уже готов сообщить Вэнс, что зеркало, наверное, все из тех же сексуальных игрушек - как вдруг Вэнс-в-зеркале ему совершенно недвусмысленно подмигивает, а затем начинает улыбаться. Медленно, томно, очень сексуально.
Рабастан на всякий случай поворачивается к Эммалайн, сидящей с ним по эту сторону от зеркальной поверхности - но она определенно не улыбается. И не подмигивает. И ее халат запахнут куда более скромно, чем у Вэнс-в-зеркале.
Та улыбается еще шире, а затем, поняв, видимо, что Рабастан уже сообразил, с кем имеет дело, подмигивает снова, встряхивает волосами - короче, делает все это.
Мужчина в зеркале - Лестрейндж не без внутреннего отторжения смотрит на самого себя и уж точно не хочет считаться с тем, что это его... Ну, двойник, тайная сущность, темный попутчик, без разницы. - кладет руку на бедро Эйлинед жестом, полным такого собственничества и уверенности в отсутствии отказа, который у Лестрейнджа едва ли получится, даже если он будет тренироваться целый день напролет.
Мужчина не улыбается, но держится куда расслабленнее, чем Рабастан - может, потому что ему ситуация не доставляет дискомфорта.
- Кто вы? - спрашивает Рабастан первое, что приходит на ум - просто чтобы удостовериться, что у него не галлюцинации. Улыбка с лица зеркальной Эммалайн исчезает в один миг, она наклоняется вперед, демонстрируя глубокое декольте расходящегося халата.
- Ты знаешь, - говорит она.
Драккл, думает Лестрейндж. Дракклово зеркало работает. Он знает, кто они - эту парочку он уже успел возненавидеть.
Он так занят разглядыванием себя, что едва замечает глубокие тени за отражениями - тени, которые, кажется, скрывают третью фигуру.

Пока Лестрейндж только слушает, раз уж те разговорились - хочет узнать, услышать как можно больше, однако при упоминании глупости и трусости едва сдерживается, сжимает челюсть до ломоты. К упрекам в трусости ему не привыкать, но обвинение в глупости его задевает: кем бы эти двое не были, они неплохо его изучили. А может, всего лишь озвучивают то, что он сам тщательно скрывает от самого себя?
Вэнс-из-зеркала бьет в яблочко: Лестрейндж каменеет, когда слышит про запасной вариант, но отнюдь не из-за представившихся возможностей. Не то что он о них не думает - думал, конечно, почуял сразу, то тот, второй, не удовольствуется ролью второго плана, тому не нужно было бы позволение Беллатрисы, будь Родерик с ним в конце марта, Рудольфус уже был бы мертв.
Тем больше поводов задержаться здесь, изучая эту новую напасть, а не приводить ее прямо к уязвимому сейчас как никогда старшему брату.
И, конечно, Беллатрисе.
Каменеет Рабастан не из-за того, что дракклово подобие Вэнс угадывает его самые тайные мысли, дело не в этом. Дело в том, что он уверен: каждое ее слово - это высказанная мысль Эммалайн. Он всего лишь запасной вариант, а потому она спит с его братом, а не с ним.
Обида снова цепляет его под ребра, тем более нелепая, что абсолютно не имеющая никакого права существовать, и это последнее соображение напоминает ему о главном: там, в зеркале, не он и не Вэнс. Как бы похоже они не выглядели, порождением какой бы части личности не являлись - это не настоящее. Просто кусок, слепок, подсмотренный через замочную скважину эпизод.
Но от вида живого Эвана эта найденная было точка равновесия вновь оборачивается обманом.
Рабастан подается ближе к зеркалу, едва борясь с искушением оглянуться - не стоит ли за ним здесь, по эту сторону зеркала, улыбающийся Розье.
Он одновременно и похож и не похож на самого себя, каким Лестрейндж его помнит. Убитый едва за двадцать, в зеркале Розье вовсе не выглядит мальчишкой - скорее, как и должен, ровесником Рабастана. Все трое в зеркале улыбаются очень похоже: самоуверенно, как будто уже победили.
Самоуверенно, как будто выложили на стол козырь, который уже ничем не побить.
- Это невозможно, - открывает рот Рабастан впервые с той самой минуты, когда спросил у отражений, кто они.
Невозможно - потому что Розье мертв. Мертв уже столько лет, что этот срок почти сровнялся со сроком его жизни.
Мертв так давно, что Лестрейндж уже привык к этому, как люди привыкают к слепоте или глухоте, переставая замечать это, переставая чувствовать неудобство. Мертв так давно, что уже начал разговаривать с Рабастаном в его голове, маскируя образовавшуюся со своей смертью дыру, позволяя ей зарастать бурьяном, исчезать с глаз.
- Ты мертв, - говорит Рабастан таким тоном, как будто пытается объяснить недалекому первокурснику, почему так важно членораздельно проговаривать каждый звук заклинания.
- Необязательно, - Эван ободряюще ему ухмыляется - точь в точь как будто предлагает пойти против правил. Как будто его смерть - случайное недоразумение, допущенное по вине неопытного стажера, или очередной глупый пункт из регламента внутреннего распорядка Министерства.
Лестрейнджу, разумеется, и в голову не приходит, что это очередная ловушка Хель, запомнившей и его, и Эммалайн - все, что он видит, что Розье. Живой, такой же реальный, как те двое в зеркале.
Тот необходимый элемент, которого им с Вэнс так недостает до сих пор - чье отсутствие режет глаз, даже если они не говорят об этом, даже если избегают упоминать.
- Мы можем снова быть втроем. Снова вместе, - понижает голос Вэнс-из-зеркала, садясь вполоборота, трется щекой о грудь Розье, переплетает пальцы с Лестрейнджем-из-зеркала. - Как и должно было быть.
Она почти мурлычет - Рабастан не уверен, что слышал такие ноты в голосе настоящей Эммалайн, разве что очень-очень редко, когда ей особенно нравились результаты проделанного эксперимента.
- Растворяй и сгущай, - поддакивает его собственный двойник по-английски, но, даже в переводе, Рабастан прекрасно понимает, о чем идет речь. Их в самом деле должно было быть трое. Все пошло не так, когда умер Эван - и если это шанс вернуть все в правильное русло...
- Почему ты ни разу не появлялся за эти дни? - глупо спрашивает Рабастан у мертвого лучшего друга, хотя только что решил, что это не более, чем галлюцинация или ловушка. Разговаривать с галлюцинацией - не по его профилю, но соблазн слишком силен.
- Я все еще мертв, - напоминает Эван, мягко обнимая Вэнс-из-зеркала за плечи, куда вольнее, чем проходит граница приличий, но на это Лестрейндж сейчас не обращает внимания. - Но вы можете меня вернуть. Она может, если вы попросите. И втроем мы будем непобедимы - так, как должны быть. Так, как не вышло у прочих триумвиратов. Мы определим новое столетие для магов и магглов, мы будем диктовать законы. Сделаем то, для чего рождены.

Он чувствует взгляд Вэнс, но не оборачивается - не хочет пропустить никаких изменений в лицах тех, в зеркале, когда они будут отвечать на вопрос Эммалайн.
Но это напрасно - из него так себе физиогномист, а те трое кажутся абсолютно уверенными в своих словах.
И то, что они говорят - да, Лестрейндж понимает, о чем они. Все имеет свою цену, и вопрос лишь в том, соразмерная ли она.
В горле пересыхает.
Рабастан смотрит в зеркало, которое показывает то, что могло бы быть, смотрит не моргая, так долго, что фигуры в отражении теряют четкость.
Он видит там друга, своего лучшего друга, которого потерял, когда им обоим было чуть за двадцать - живого, стоящего рядом, снова рядом.
Видит Вэнс, которая выглядит довольной, умиротворенной - той Вэнс едва ли пришлось на несколько лет хоронить себя в Мунго, той Вэнс и в голову не придет отказаться от того, что ей хочется.
Видит там себя - того, кем он мог бы, все еще может быть. Не запасного, не лишнего, не стоящего в тени своего брата, но нашедшего свой путь, свою семью.
У Родерика нет фамилии, она не нужна ему - ему нужны только те двое, что стоят рядом с ним, и этого достаточно, чтобы мир прогнулся под него, пал к его ногам.
Ни Рудольфуса, ни Беллатрисы, быть может, даже Метка не имеет над ним силы - кто знает, на что способна Хель, если она может вернуть Эвана.
Разве это не то, чего он так хотел в Хогвартсе? Не то, чего заслужил всеми этими годами в Азкабане, годами рядом с братом?
- Я готов заплатить, - говорит он в зеркало, сжимая пальцы Вэнс под своей рукой, не глядя на нее, но желая, чтобы и она тоже приняла это решение. - Соразмерную цену.
Вэнс-из-зеркала облизывает губы на удивление хищным, жадным и возбуждающим движением. Рука Розье на ее груди замирает, останавливая поглаживания.
Все трое медленно переводят взгляды с него на Эммалайн - они ждут. Им недостаточно его одного, им нужны они оба - но эта мысль кажется Лестрейнджу разумной: если они хотят вернуть Розье, то должны действовать вместе.
- Что нужно делать? - спрашивает он, нарушая эту тишину, как будто решение уже принято, как будто нечего больше ни обсуждать, ни обдумывать.
Из зеркала три пары глаз следят за Вэнс.

Много жертв - но ничего своего.
Его дети давно обещаны другим, брат, Яэль - кого из них он по-настоящему может назвать своим?
В посмертии он был - ледяной кошмар Азкабана шептал ему, что он мертв - а раз так, то что ему терять?
Чужая жизнь, ничего не стоящая для любого из Лестрейнджей, его мало заботит - чужая смерть, обретая смысл, становится ценой, с которой он согласен.
В конце концов, это будет даже не первое массовое уничтожение, в котором он принимает участие, так ему ли сомневаться.

Он все еще смотрит в зеркало, которое теперь отражает только двоих. Или, может быть, вернее сказать - по половине от каждого?
То, что вернет им целостность, там, в зеркале - те двое и третий, Розье. Это даже не выбор, потому что какой может выбор между тем, чтобы наконец-то к той развилке, где все пошло к дракклам, и вернуть себе все, что было обещано и было потеряно?
И все же он чувствует нечто вроде смутного облегчения от того, что и Вэнс сделала этот выбор - по эту сторону зеркала они остались вдвоем, им нельзя разделяться, плевать, что для этого потребуется, спать вместе, есть вместе, убивать вместе.
Они вернут себе несбывшееся, и это все изменит.
Это похоже на перемирие - между ними и теми двумя. Это и есть перемирие. У них общая цель, если уж на то пошло, а значит, нужно откорректировать список проблем и задач.
Родерик и Эйлинед больше не проблема, избавление от них - не первостепенная задача.
Лестрейндж наклоняется вперед и переворачивает зеркало отражающей поверхностью вниз. В этом нет никакой необходимости - разве что ему не нравится смотреть на их с Вэнс лица, выискивая признаки тех, других, и в любой момент ожидая, что они снова заговорят с той стороны.
- Мы сделаем это, - наконец-то отвечает Лестрейндж на вопрос, поворачиваясь к Эммалайн. Она не выглядит ни уверенной, ни убежденной - не так, как выглядела в зеркале ее двойник. - Если это возможно, мы это сделаем.
На него снова накатывает - нестерпимая охота убедиться, что уж Вэнс-то с ним, никуда не исчезнет. Жуткое и иррациональное желание вцепиться в нее, чувствуя сопротивление кожи, быть с ней, на ней, в ней - все то, что дрейфует неподалеку места крушения судна под названием "Рабастан Лестрейндж", натолкнувшегося на это лишнее и другое, укравшее у него второе имя.
- Поговорим с Хель. Вернемся как можно скорее и поговорим с ней, пока знаем, где она.
Вряд ли он будет способен уснуть этой ночью - и вряд и разумно терять драгоценное время.
Теперь, когда он получил четкие инструкции, Лестрейндж весь - предвкушение.