Лестрейндж не знает, что за проблемы в стране, которая за время его отсидки в Азкабане успела сменить строй, название и существенно потерять в территориях, но его это не особенно беспокоит - какими бы они не были, эти проблемы существенно на руку им с Вэнс: за несколько сотен фунтов граждане Великобритании Деррик Мартелл и Дейзи Бишоп, с чьими паспортами и волосами для оборотного зелья путешествуют Лестрейндж и Вэнс, могут не только пересечь границу России, но и договориться насчет экскурсий в места, туристами посещаемые редко.
Они заготовили легенду - антропологи-этнографы, интересующиеся коренным населением у полярного круга - только это никого здесь не интересует, пока англичане исправно платят по каждому ценнику, не торгуясь и не споря.
Может, тот человек, который договаривался насчет экскурсии в стойбище, мечтал, как это направление туризма принесет ему несметные барыши в будущем, едва первые ласточки расскажут своим друзьям о прекрасном сервисе и оригинальных впечатлениях, но проблем с возвращением не предвиделось: все тот же мрачный и неразговорчивый проводник домчал таких же молчаливых Эммалайн и Лестрейнджа до ближайшей трассы, откуда их забрал воняющий выхлопами грузовик, и вскоре после обеда они уже были в Норильске - а затем погрузились в вертолет, чтобы оказаться на материке, там, где их ждали достаточно комфортные особенно по меркам ненавидящего полеты на метлах Лестрейнджа маггловские "Бритиш Эйрланз".
Только вот на свой рейс ни Лестрейндж, ни Вэнс так и не попали.

Он старательно не смотрит в крохотный круглый иллюминатор в боку вертолета, едва слыша в наушниках, как пилот переговаривается с кем-то, кто находится сейчас на расстоянии десятков миль. Лестрейндж не понимает ни слова - пилот говорит по-русски и отвечают ему так же - но от того, чтобы узнать у Вэнс, не понимает ли чего она, все же воздерживается. Как думает Лестрейндж, им особо нечего друг другу сказать - или, если смотреть с другой стороны, сказать придется слишком много, а сейчас ни время, ни место не подходящие.
Между его ног на полу салона, если этот десяток кубических футов вообще можно назвать салоном, стоит плотно набитый рюкзак - их трофей, полученный от дикаря. Изучать его времени не было, но даже короткого взгляда хватило, чтобы понять - те символы, которые изображены на моржовой коже, совпадают с теми, которые Лестрейндж уже видел у Марии. Не руны, но что-то очень похожее, вот только что? Он время от времен прикасается к завязкам рюкзака, проверяя, на месте ли ценный груз, ради которого они с Вэнс отправились драккл знает куда, и не особенно скрывает это движение.
За стеклом иллюминатора меняется расстилающаяся внизу панорама - субарктический пояс и тундра сменяется лесотундрой, а затем и тайгой, выглядящей ничуть не более дружелюбно - зато напоминающей, что путешествию вскоре придет конец.

Задаваясь вопросом о том, к кому в Англии можно обратиться насчет расшифровки - к Мелифлуа? Долохову? напроситься в библиотеку Макнейра? - Лестрейндж не сразу реагирует на изменения в переговорах пилота: тот сперва долго частит что-то, затем выслушивает такие же долгие ответы скороговоркой, но вскоре начинает перебивать, кричать, в его голосе слышится явная паника.
- Pizdec! - орет пилот в наушниках, повторяя это раз за разом и еще что-то, что больше похоже на "авада", но совсем другое.
Вертолет швыряет из стороны в сторону как игрушку, захваченную активным мальчишкой. Ремни безопасности туго натягиваются на груди, Лестрейндж вцепляется в рюкзак. Вертолет кренится, затем ныряет вниз. Крики пилота в наушниках становятся еще громче, ему что-то отвечают, а затем связь пропадает и эфир заполняют только вопли пилота, которые меняются негромким речитативом, когда вертолет, в последний раз попытавшись выровнять крен, устремляется носом прямо к земле, подхваченный воздушным потоком. Отказавшие винты лишь немного тормозят падение.
Пилот-маггл молится, понимает Лестрейндж.
Они падают.

От удара его бросает вперед и к стенке, но ремни справляются с нагрузкой. Впрочем, насколько может судить Лестрейндж, вертолет застрял на деревьях и от земли его незадачливых пассажиров отделяет еще без малого пара десятков футов.
Представив, как они проделают эти пятнадцать футов вниз в вертолете, который обрушится на них вместе со своим нехитрым снаряжением, Лестрейнджу хочется оказаться как можно дальше и как можно быстрее - и, как ясно из вопроса Эммалайн, ей тоже.
Судьба пилота его уже не волнует - судя по тому, как тот обмяк в своем кресле, похожий на пришпиленную к картонке саламандру, его проблемы закончились, и в каком-то смысле Лестрейндж даже завидует ему, пока расстегивает тугой механизм пряжки на ремне. С щелчком, который звучит неожиданно громко в наступившей после падения тишине - оказывается, он потерял при падении наушники - пряжка раскрывается и Лестрейндж осторожно выпрямляется в кресле. С каждым его движением вертолет чуть покачивается, и с тяжелых ветвей, скользящих по корпусу, облетают снежные лавины. Он шарит по двери рядом с собой, нащупывая ручку, и, когда наконец-то находит ее, поворачивает и распахивает дверь. Из-за того, что вертолет висит носом вниз, дверь не держится в открытом виде, и ему приходится поймать ее, когда та вновь начинает закрываться. Вся эта возня раскачивает вертолет все сильнее и сильнее и Лестрейнджу приходится замирать после каждого движения, давая махине шанс поймать равновесие.
- Сумеем, футов пятнадцать, может, чуть больше, - развернувшись в кресле, он наконец-то смог оценить высоту как следует, а потому отвечает с большей уверенностью. - Но у меня есть идея получше.
Он тянется к рюкзаку, зацепившемуся за ногу пилота, чтобы достать волшебную палочку - а потом уже, быть может, закрепить вертолет чарами или отлевитировать себя и Вэнс вниз без необходимости прыгать в сугроб, но даже этого движения хватает, чтобы вертолет еще немного осел под протестующий скрип веток. Лестрейндж замирает с протянутой рукой, осторожно перебирая в воздухе пальцами, тянется еще чуть-чуть, самую малость, не дыша, и на сей раз шаткое положение вертолета не реагирует на это перемещение, зато из-за предыдущего покачивания рюкзак начал скользить по наклонному полу и, лишь на скунду задержавшись, когда лямка зацепилась за ботинок пилота, тяжело падает вниз.
- Merde! - сквозь зубы ругается Лестрейндж. - Идей получше больше нет. Прыгаем.

Рюкзак лежит в снегу под самым вертолетом и Лестрейндж гипнотизирует его взглядом, как будто надеется, что тот волшебным образом сейчас окажется под рукой.
- Прыгай первая, ты легче, - так же тихо, размеренно говорит Лестрейндж, медленно-медленно передвигаясь в кресле, освобождая Вэнс путь. - Я подержу дверь, дождусь, когда эта дракклова штуковина перестанет раскачиваться и прыгну следом.
И конечно, все оказывается чуть хуже.
Едва Эммалайн покидает вертолет, тот, будто игнорируя законы физики, становится тяжелее - ветви, которые до сих пор его удерживали, начинают ломаться, вертолет оседает и явно грозит рухнуть вниз немедленно. Лестрейндж даже не успевает увидеть, успела ли Вэнс убраться подальше от того места, куда спрыгнула, как одним слитным движением выбрасывает себя из кресла, переваливается через закругленный пол и вываливается навстречу снегу, почти ожидая услышать последний глухой треск и свист падающей прямо на него металлической махины.
Падает он удачно для того, кто не успел сгруппироваться, а сугробы еще сильнее смягчают падение.
Ничего не видя из-за облепившего лицо снега, он на четвереньках выбирается из сугроба, все еще ожидая падения вертолета - и дожидается.
С жутким лязгом, обдирая стволы и ветви, вертолет все же падает, взметая снег и хвою. Тело пилота, которое вместо ремней безопасности плотно удерживает обломок дерева, пригвоздивший его к спинке кресла, все еще на своем месте и это особенно нервирует Лестрейнджа, который и хотел бы попытаться разобраться с маггловской электроникой, сейчас издающей негромкий - аварийный? - писк, да только много ли он в этом смыслит по сравнению с мертвецом.
Он оглядывается, находит взглядом Вэнс, а затем рюкзак и поднимается на ноги, стирая с лица снег. Где они - слишком хороший вопрос, чтобы задавать его прямо сейчас. Вопрос, на который у него нет ответа.

- Не подходи к ней,  - рявкает Лестрейндж, выпрямляясь от рюкзака уже с палочкой. И так же, палочкой, показывает выскочившему на них полуголому дикарю, куда тому отойти.
Впрочем, не дикарю. На дикарей Лестрейндж насмотрелся за прошедшие сутки, а этот человек - он другое. И он напоминает Лестрейнджу брата, очень сильно напоминает, и потому-то приказ не подходить имеет такую неправильную интонацию.
Может, Вэнс не заметит.
Может, сделает вид, что не заметила, думает Лестрейндж, знающий, что в этом на Эммалайн можно положиться, и машет мужику еще раз палочкой, уже нетерпеливее.
На того это не производит впечатление - он, кажется, едва ли слышит, что ему толкует на чужом языке Рабастан, и на палочку не обращает внимания.
Драккловы магглы, драккловы магглы, родившися не в Англии, в сердцах думает Лестрейндж, вносящий корректировки в свой первоначальный план и не отрывающий взгляда от ножа.
Мужик возбужден сверх всякой меры, даже здесь, в заснеженном лесу, от него идет пар, и, несмотря на безумие во взгляде, которым он окидывает Рабастана, нож он сжимает твердо, в атакующем замахе.
Непрошенные воспоминания о Рудольфусе приходят снова и Лестрейндж мрачно смотрит на мужика, наконец-то отрывая взгляд от лезвия.
В рюкзаке у него нож, увезенный из стойбища - но насколько сейчас уместно лезть за ним, и что предпримет незнакомец, углядев это движение?
- Pomogite! - снова повторяет свою тарабарщину мужик, а когда вновь раздаются выстрелы - на сей раз ближе, чем раньше, нервно дергает головой в сторону, откуда стреляют. Он высокий, выше Лестрейнджа, и крупнее - широкие плечи, мощные руки и грудь, покрытые густыми темными волосами, пробивающаяся щетина, делающая его лицо каким-то хищным, но в глазах плещется обреченность, которую узнает любой узник Азкабана.
Это узнавание решает дело.
Это - и выстрелы.

Леестрейндж снова машет палочкой в сторону, закидывая на плечо свой рюкзак - он бы лучше руку здесь оставил, чем эту шкуру, полученную такими трудами.
- Вон туда. Туда! - кивает на вертолет, одновременно отступая и сам. - Вэнс, давай, не спускай с него глаз.
Чары рассеивания внимания ложатся на следы, оставленные на снегу мужиком, но это только пол дела - Лестрейндж слышит повизгивание и глухой лай, а значит, те, кто приближаются, с собаками.
У него нет желания встречаться с ними - он вообще выбрал весь лимит на новые знакомства, а уж с появлением этого человека тем более.
Мужику дважды повторять не нужно - он прячется за вертолет, едва обращая внимания на труп пилота, и ничуть не выказывает усталости - ловко перемахивает через сбитый винт и затаивается в тени перевернутого вертолета.
Лестрейндж прикидывает, не отойти ли туда же, но решает разделиться - кто бы не преследовал незнакомца, они могли не видеть падение вертолета и не ожидают встретить здесь кого-нибудь еще, а значит, следует использовать элемент неожиданности.
Он хватает Вэнс под руку, разворачивает в другую сторону - несколько давно упавших стволов образовали нечто вроде шалаша  в паре десятков футов, а срубленные при падении вертолетным винтом ветви забросали этот шалаш со всех сторон, и теперь это ненадежное, но хоть какое-то укрытие.
Туда-то он и заталкивает Вэнс, следом отходя и сам, уничтожая следы.
Отсюда хорошо видны останки вертолета - и блеск ножа незнакомца.
Выстрелы становятся все ближе - то одиночными, то очередями, и вот уже целая группа людей в уже виденных Лестрейнджем военного покроя куртках вываливается к вертолету, выкрикивая что-то невнятное, потрясая автоматами. Несколько более молчаливых и молодых мужчин придерживают рвущихся с поводка беснующихся собак. Однако, когда идущий впереди следопыт недоуменно останавливается и начинает вглядываться в снег перед собой, и собак спускают с поводков, они не торопятся напасть - все также заходясь глухим, неуверенным лаем, они медленно окружают вертолет, поджимая хвосты, переступая с лапы на лапу, поскуливая.
- On tam! - указывает на вертолет следопыт, и это тоже не требует переводчика. Вся группа разражается ликующими воплями, но пара собак, видимо, взяли след Вэнс и Лестрейнджа - и бегут к их убежищу уже куда увереннее и веселее, заливаясь намного более пронзительным лаем.
Несколько мужчин тут же теряет интерес к вертолету, идут за собаками.
Раз, два, три... Четверо, считает Лестрейндж, который больше увлечен разгадкой этой непонятной драмы, чем всерьез опасается за собственную безопасность.

- Тогда мои справа, - подтверждает Лестрейндж, и этот короткий обмен репликами будит в нем то, что, как он надеялся, осталось у стойбища, у ледяного моря, у отрезанной головы моржа.
То, что, наверное, делает их с Вэнс такой хорошей командой.
Он подбирается, мысленно считая секунды - сейчас, сейчас, пусть только подойдут ближе, пусть опустят пониже автоматы... Собаки пока не проблема, но с ними тоже придется разделаться и не мешкая, чтоб не путались под ногами.
Он замирает, выбирая момент - но не успевает атаковать: из-за вертолета выскакивает здоровущий волк, крупный, матерый. Не оборотень, понимает Лестрейндж, который в последнее время сосредоточился на ликантропии, но все равно кажущийся здесь, среди сугробов, чужим. Зверь не церемонится  нападающими - мчится прямо в центр группы, на ходу рвет горло собакам, которые, потеряв половину стаи, бросились к людям в поисках защиты и спасения.
Только ни защиты, ни спасения не будет - волк не настроен щадить.

Щадить не настроены и англичане - использовав заминку шедших к ним охотников, отвернувшихся на волчий рык, Лестрейндж атакует своих - справа - прицельными Авадами, поднимаясь во весь рост из укрытия.
Один из охотников падает замертво, но вот второй не то успевает отреагировать на зеленую вспышку на фоне снега и стволов деревьев, не то Лестрейндж сразу взял слишком правее. Охотник вскидывает автомат и Лестрейндж падает на колени, чувствуя, как пули взрывает воздух над головой. Оглушительные звуки автоматных очередей наполняют лес, снег сыпется с ветвей деревьев.
- Авада Кедавра! - но без пасса палочкой это всего лишь слова - хоть там, у моря, по пояс в воде, хватило и слов - слов и желания смерти. Лес остается глух, и Лестрейндж наводит палочку на стреляющего охотника и снова повторяет проклятие. Будто споткнувшись, тот падает навзничь, продолжая сжимать автомат.

Волк кружится среди кричащих, вопящих, стреляющих людей. Кажется, будто он весь в крови, и Лестрейндж поднимает было палочку, наставляя на него, но тот поднимает на миг голову, сжимает челюсти - и мужчина, бившийся в его лапах, перестает дергаться, а из разорванного горла хлещет алая струя, дымящаяся на снегу.
В морозную еловую свежесть вползает медная горячая вонь и запах пороха.
Один охотник, первым упавший на снег и закрывающий голову руками, внезапно вскакивает, бежит прочь, волоча за собой автомат на ремне, и волк навостряет уши, припадает на передние лапы, готовый прыгнуть - но Лестрейндж быстрее, и Секо практически отсекает пытавшемуся сбежать голову.
Лестрейндж втягивает запах горячей меди полной грудью, пока не начинает чувствовать его на языке, и невербальными Авадами добивает раненых, методично обходя место побоища.
Эммалайн делает то же самое - сосредоточенная, как на экзамене, ничем не выказывающая, что ей неприятна картина.
Волк все кружится вокруг того, кого убил последним - наверное, главным среди охотников. Вгрызается ему в горло, слизывает с треугольной морды алые разводы, рвет когтями куртку на груди мертвеца.
А затем, вдоволь натешившись, отступает - легко, будто танцуя, крупный, изящный зверь, чья морда до сих пор обагрена кровью - и валится в нетронутый снег. Он катается по земле, как щенок, радующийся своей первой зиме, взбивая снег лапами, вскакивая и встряхиваясь лишь для того, чтобы продолжить - и когда падает в снег в последний раз, встает уже человеком, тем самым мужиком, выскочившем на Лестрейнджа и Эммалайн из леса, но теперь абсолютно голым. Голым и раненым.
Из раны в боку по бедру струится кровь, но если рана и причиняет ему боль, он ее скрывает.
- Poshli, - говорит он. - Agaf'ya jdet.
Лестрейндж, который в снобистком своем прошлом учил только французский разговорный, а все прочее - лишь для чтения, и то со словарем, по-прежнему ничего не понимает - однако жест узнает. Их куда-то приглашают.
- Анимаг, - роняет он для Вэнс, как будто той может быть непонятно. - Убийца.
Ну как тут отказаться.

Ну, думает Лестрейндж, пока они идут за анимагом - идут в весьма бодром темпе, несмотря на ранение, и, кажется, анимаг не особенно чувствует холод, потому что снова добыл свои штаны и ботинки, а стащенную с трупа куртку даже не запахнул - он ему тоже не доверяет. И даже то, что анимаг к ним настроен вроде как дружелюбно, не повод доверять - но и приины торчать возле упавшего вертолета тоже нет. Лучше бы поскорее выйти к магглам, продолжает думать Лестрейндж, по колено проваливаясь в снег и с трудом вытаскивая ногу, чтобы вернуться в Британию, но пока, после этой бойни у вертолета, к магглам соваться не стоит, нужно что-то придумать.
Ничего толкового не придумывается - все его мысли крутятся вокруг того, что он чувствовал, убивая магглов бок о бок с Вэнс. О том воодушевлении сродни тому воодушевлению из до-азкабанских рейдов, уверенности в том, что он делает все правильно. Это чувство дорогого стоит - и Лестрейндж так увлечен этой своей рефлексией, что не замечает, как только что встреченный анимаг беспрестанно оборачивается и кидает на Вэнс масляные взгляды.

Место, куда их приводит непрошенный провожатый, выглядит настолько странно, что Лестрейндж теряет дар речи - оглядывает все это нелепое сооружение, отдельно отмечая зачарованные черепа, хмыкает на гонг - если это вообще гонг.
И когда ворота отворяются - медленно, нехотя - напрягается, едва ли не чувствуя, как поднимаются короткие волосы сзади на шее.
На загривке. У енота это место называется загривком, ни к месту вспоминает он.
- Kogo ti privel ko mne, Seriy? - выпевает появившаяся в воротах женщина - едва ли старше Вэнс, зато заметно круглее, чьи длинные черные волосы заплетены в косу, метущую снег за ее спиной. Женщина в чем-то, что похоже на меховую шубу, но без головного убора, и глаза у нее затянуты молочной пленкой. Слепая, догадывается Лестрейндж.
- Gostey tut let pyat' kak ne hajivalo, - продолжает женщина, вытягивая вперед руку, и анимаг ловко тыкается в раскрытую ладонь носом - точь в точь послушный щенок.
- Мэм, вы говорите по-английски? - без собой надежды спрашивает Лестрейндж, разглядывая женщину, пользуясь тем, что она не может поймать его за этим занятием.
Ему не то чтобы некомфортно стоять посреди леса в окружении светящих на них черепов, но все же хотелось бы больше конкретики - кто эти люди, где они находятся, как попасть в ближайший аэропорт.
Женщина наклоняет голову к плечу, прислушиваясь к его вопросу, но только спокойно, даже лениво улыбается.
- Zovi ih v hatu, Seryi.Ne derji na ulice. Da posvetit' ne zabud'.
Анимаг выдергивает из ограды кол с насаженным на него черепом, пропускает англичан в ворота и, следуя после женщины, идущей впереди, освещает путь.
За оградой пустой расчищенный двор с небольшими грядками прямо в снегу да крохотный домишко на высоких сваях, ко входу в которых ведет высокая узкая лестница совсем без перил. Для слепой, женщина ловко забирается по ней, открывает дверь и скрывается в полутьме помещения, откуда до Лестрейнджа долетают запахи пищи и дыма.
- Vhodite, vhodite, Agaf'ya gostyam rada, - скалится анимаг.

Внутри оказывается не так темно, как казалось снаружи - видимо, чары незримого расширения. Лестрейндж оглядывается, отмечая колорит - большую печь, за заслонкой которой бьется пламя, длинные скамьи вдоль стен, широкий стол посреди хаты и занавеска, отделяющая, видимо, жилые помещения.
Пока анимаг что-то шепчет на ухо женщине, Лестрейндж стаскивает с плеча рюкзак, но палочку по-прежнему держит в рукаве, готовый обороняться.
- Мэм, - повторяет он. - Нам нужно попасть в ближайший город. Нам нужно успеть на наш рейс.
Женщина снова поворачивается к нему. Широкие темные брови на ее лице сходятся вместе. она хмурится - и кажется Лестрейнджу много старше, чем при первой встрече - лет на двадцать. Скидывая шубу, она что-то бормочет, проходит за занавеску - Рабастан с удивлением обнаруживает, что их хозяйка горбата - и возвращается с вороном, устроившимся у нее на плече.
Ворон смотрит на Лестрейнджа и Вэнс поочередно обоими глазами и у Рабастана появляется чувство, что его рассматривает не птица. Или не только птица.
Спустя некоторое время женщина кивает и ворон, будто ждавший ее кивка, взлетает на притолоку и устраивается там.
Женщина указывает на стол.
- Sadites'. Snachala eda, potom razgovory.
Анимаг, оставивший фонарь за порогом, хлопочет у печи - открыв заслонку, загребает полную ладонь тлеющих углей и прижимает к ране. Вонь паленой плоти наполняет избу.

Следом за Вэнс Лестрейндж тоже принимается за пирог, и даже манипуляции анимага ему аппетит не отбивают - после того, что он ел за прошедшие сутки, ему вообще мало что может отбить аппетит. К тому же, ему нет нужды изображать манеры, и без того существенно оскудевшие после Азкабана. Это там, в Англии, он Рабастан Лестрейндж, а здесь он - Деррик Мартелл, полукровка-целитель, самозванный этнограф.
Ну, когда не Родерик, конечно.
При мысли о Родерике - а точнее, об Эйлинед - Лестрейндж перестает запихивать пирог в рот и осторожно смотрит на Вэнс. Сейчас, кажется, после этой катастрофы и сражения на поляне между ними вроде бы все наладилось - по крайней мере, есть, чем заняться, чем отвлечься.
Встречаясь взглядом с Эммалайн, он пожимает плечами: ну заживет и заживет. И только потом соображает, что понимает - понимает, что говорит старуха. И та тоже понимает, что говорит Вэнс.
- Вы понимаете, что мы говорим? - тупо спрашивает он, откладывая недоеденный кусок пирога, как будто там есть, что откладывать - уж доел бы и не позорился. Заодно придирчиво оглядывает Вэнс - ну да, она, вроде, отощала с осени, ну так на их харчах никто не поправится, однако и кожей до костями не назовешь.
Женщина - вот, она снова выглядит едва на сорок! - задорно подмигивает незрячим глазом. Ворон протяжно каркает, будто смеется, а анимаг выходит прочь, хлопая дверью и унося с собой вонь паленой шкуры.
- Понимаю, а то ж, - женщине явно по душе их удивление, его расспросы, то, что Эммалайн тяннется за ложкой.
Рабастан принимает ответственное решение и доедает пирог - просто закидывает в рот корку и берет следующий кусок. Заодно придирчиво оглядывает Вэнс - ну да, она, вроде, отощала с осени, ну так на их харчах никто не поправится, однако и кожей до костями не назовешь.
- Это из-за пирога, да? - спрашивает он утомленно.
Женщина кивает:
- Все так. Ну вы ешьте, ешьте - а как наедитесь, так и расскажите мне, кто такие, как звать-величать, откуда взялись.

Лестрйндж предложением пользуется - а заодно продумывает, что будет рассказывать этой странной ведьме. В том, что она ведьма, он уже не сомневается - ну кто еще будет жить в лесу, подальше от магглов, в компании с анимагом.
Вслед за пирогом идет каша - сдобренная маслом, пахучая, горячая. Выгоняющая холод из самых костей, пробирающая до нутра. Едва заметив, как ополовинил горшок с кашей, поставленный между ним и Вэнс, будто они дети, пришедшие на ланч, Лестрейндж откладывает свою деревянную ложку и лишь только сейчас замечает, что на ее рукояти прямо в дереве выскоблены уже знакомые символы - глубокие, потемневшие от времени.
- Что это? - прикидывается он дураком, пока женщина подсовывает им на стол огромные кружки, от которых поднимается сладковатый пар. - Мы, кажется, уже видели такие символы...
Ведьма поднимает ложку, ее пальцы медленно, почти ласкающе ощупывают вырезанные знаки. Полные губы беззвучно шевелятся, а ворон нервно переступает на своем насесте.
- Вы не из Детей моря, - говорит она. - Где вы видели знаки моря?
Лестрейндж, который в целом имперские амбиции Британии на морях разделяет, догадывается, что едва ли Агафья имеет в виду Англию - зато детьми моря вполне могут называться те, чье стойбище они посетили.
- Мы убили абасы. И получили выкуп за его голову, - без обиняков выкладывает он правду, надеясь, что ведьма верно истолкует посыл: они убили абасы и убьют любого, кто встанет на их пути.
По крайней мере, по эту часть английской границы.
-

- Но мы справились, - с напором говорит Лестрейндж, который прямо-таки будто в детство вернулся и выслушивает насмешки брата, будь он неладен.
И шаман, ждавший их на берегу, и эта загадочная ведьма - никто не верит, что он и Вэнс убили абасы. Убили здоровенного моржа словом и ножом.
Не то чтобы Рабастан их в этом не может понять - он и сам сомневался бы на их месте, однако, что бы там ни было, они в самом деле убили абасы. И ему не дает забыть об этом притаившаяся тут, на самой границе зрения, тень чужака, который называл себя не Рабастаном, но одним из его имен, который шел по камням к морю, шел на запах, слыша стук сердца идущей за ним женщины, шел, зная, что абасы будет убит, потому что таков исход их встречи, предрешенный и предначертанный.
В чужаке не было места ни сомнениям, ни колебаниям - Лестрейндж всегда завидовал этой уверенности в людях, в собственном брате, который облачался в эту самоуверенность будто в мантию, заставляя мироздание играть по своим правилам в то самое время, как Рабастану приходилось изворачиваться, продумывать стратегии.
Эта уверенность делала чужака сильнее, но тем более чуждым он казался Лестрейнджу - однако сейчас именно чужак говорит голосом Рабастана, разъяренный тем, что ведьма усомнилась в его победе.
- Мы убили его. Отрезали голову. Сожрали его сердце. Она, - кивает он на Эммалайн, - вырвала сердце из его туши.
Эммалайн, которая со своей осанкой и невозмутимым выражением лица могла бы спокойно пить чай на приеме в Министерстве, сейчас не похожа на ту женщину, вырвавшую голыми руками сердце из тела моржа, перемазавшуюся в его крови, со слипшимися мокрыми волосами, яростным блеском глаз и смехом, от которого у него тяжелело в паху - и это к счастью, потому что вид этой привычной, нормальной Вэнс заставляет чужака убраться вместе со всеми противоречивыми и сомнительными воспоминаниями.

Лестрейндж ерзает на лавке, пока ведьма совершает какие-то пассы над их головами. Давит неуместный смешок - видит? Да неужели.
Впрочем, видит она или что, недоброго вокруг них навалом - а уж о том, что они составили в Англии, даже думать не хочется.
Рабастан погружается в размышления, затихает - и пар, идущий от кувшина, сгущается вокруг них.
- Мы искали кое-что. Знания. Шаман рассказал, - слова выплескиваются сами собой. - Потребовал голову абасы, а взамен отдал шкуру - там такие же символы.
Ведьма кивает, как будто хорошо понимает, о чем он рассказывает.
- Зря ты съела сердце зверя, голуба, - гладит она по волосам Эммалайн. - Ой зря - и то, что оно привело тебя сюда, только цветочки.
Ее вторая рука касается затылка Лестрейнджа, ерошит ему волосы в материнском жесте неодобрения.
- Дети моря сгинут без великого шамана, милок. Вы принесли Детям моря погибель - и кому ее еще принесете...
Хлопает дверь.

Терминология ему смутно знакома - Антонин Долохов постарался, убивая время в камере - это связано с мытьем. Очень-очень жарким мытьем. С очень-очень большим количеством горячей воды. Лестрейндж в сомнениях - с одной стороны, он не отказался бы как следует отогреться, особенно если это не связано с сыроедением и голыми местными девицами, а также ритуальной смертью, с другой стороны, плохое знание местных обычаев уже один раз сыграло с ним дурную шутку, не хотелось бы снова попасть впросак.
- Это вовсе не обязательно, - пробует возражать Лестрейндж, но хозяйка только смеется, ворон каркает, а анимаг весело подталкивает его в спину перепачканными в саже руками.
Подхватывая кувшин, Серый шустро спрыгивает по лестнице и резко сворачивает за избу.
- Не теряйтесь, гости дорогие, прямо за мной два шага! - путь худо-бедно освещают зачарованные черепа, но Лестрейндж уже не особо удивляется. Он мало что мыслит в интерьерах и вообще довольно толерантен в определенных моментах - если местная ведьма предпочитает черепа на кольях вместо светлой и просторной библиотеки, это еще не делает ее потерянным членом общества.

Банька, как называет баню анимаг, еще меньше избы.
Лестрейндж входит следом за Серым в тесный предбанник, неуютно оглядывается. Тут темно и единственным источником освещения служит масляная лампа, навевающая не самый приятны воспоминания о стойбище.
Он принюхивается - но здесь пахнет сухо и жарко натопленной печью, раскаленным деревом, какими-то листьями и, едва заметно, елью.
- Раздевайтесь, венички ждут, - бодро захлопывает дверь анимаг, указывая на длинную лавку вдоль стены, на которой нагромождены жестяные тазы, кружки и еще мерлин знает что за хлам.
Началось, думает Лестрейндж с досадой. Учитывая, как им с Вэнс не везет с дорогой домой, к тому моменту, как они сядут в самолет, ему придется на ней жениться.
- Леди - вперед, - галантно предлагает Рабастан Эммалайн первой воспользоваться всем спектром гостеприимства, и разворачивается к анимагу. - У нас в стране мужчины и женщины моются раздельно.
Анимаг прищуривается. В желтом свете лампы его глаза отливают янтарем.
Он очень внимательно осматривает Вэнс - не то как намеченную добычу, не то как привлекательную женщину, здесь сложно разглядеть - и весело скалится - очень белыми, очень острыми зубами.
Лестрейндж сразу начинает хотеться дать ему по морде и взять свои слова назад.
Не говоря ни слова, он отворачивается и принимается стаскивать пальто - даже здесь, в предбаннике, жарко.

Вэнс раздевается быстро и без лишней экспрессии, закутавшись в простынь, чтобы сохранить подобие пристойности, и Лестрейндж, чтобы не мешаться, садится на лавку, поглядывая на анимага. Тот глазеет на Эммалайн, однако никакой агрессии или неуместного дружелюбия не проявляет, даже когда ведьма скрывается за другой дверью, пропадая в облаках пара.
Дверь тут же захлопывается, Рабастан наклонятся и развязывает шнурки на высоких теплых ботинках, стаскивает промокшие в снегу носки - ему становится еще жарче, и даже снятое пальто и свитер не спасают положение. Он почти с завистью посматривает на полуголого анимага, который взялся перетряхивать связки веток в стоящем тазу, разваливается поудобнее на лавке, готовясь ждать.
И дожидается - голос Вэнс хорошо слышен из-за двери. В ее голосе паники нет, но она вообще не из тех, кто часто паникует.
Не удостаивая анимага ответом, вскакивает на ноги, выдергивая из ножен волшебную палочку - в отличие от Серого, Лестрейндж Вэнс знает хорошо и знает, что она не стала бы звать его из-за ерунды.

Там, в парилке, еще жарче - настолько, что воздух кажется лишенным кислорода и способным поджарить ему легкие. Уже на пороге оглядывает помещение - вверх, вниз, под лавки, в крохотное закрашенное окно. Внутри темновато - свет дают несколько лучин под самым потолком, и Вэнс в своей белой простыне выделяется ярким пятном.
Но никакой прямой угрозы он не обнаруживает. Засовывает палочку обратно и захлопывает дверь прямо перед любопытным анимагом.
- Сам справлюсь, - роняет напоследок и разворачивается к Вэнс. - Мне тоже не хочется разделяться. Я им не доверяю.

Лестрейндж не сомневается, что и Вэнс не доверяет - с чего бы? Им ничего неизвестно о тех, в чьем доме они оказались, ничего неизвестно об этом месте, этой стране. Пока все, что Лестрейндж знает, это то, что шаман хотел убить их с Эммалайн после смерти моржа, а это не располагает доверять другим незнакомцам.
Он садится на лавку напротив, вытягивает ноги, шевелит пальцами, раскидывает пошире руки - жар наполняет его полностью, вытесняя холод из костей, изнутри, тот самый холод, который сводил его с ума в тюрьме.
Это хорошее место - теплое, небольшое, темное. Он чувствует себя тут в безопасности вопреки здравому смыслу, но даже если это сиюминутное ощущение, оно дорогого стоит и Лестрейндж ценит каждый миг.
- Что-то случилось? - наконец-то задает он вопрос, который привел его сюда, игнорируя нежелание спрашивать - нежелание признавать, что должна быть какая-то рациональная причина того, что Вэнс ратует за стирание определенных границ.
Кажется ему или нет, но жар усиливается. Печная заслонка похожа на багровый глаз в углу, печь уничтожает кислород, превращает его в раскаленный пар, но так даже лучше - после посещения стойбища на берегу залива ему казалось, что согреться уже не удастся без чужого тела рядом под шкурами.

Что-то в самом деле случилось - не вот Вэнс заскучала. Это, конечно, к лучшему - потому что Лестрейндж и так переполнен впечатлениями от посещения стойбища, причем далеко не все из этих впечатлений связаны только с абасы, так что он обмахивается полой рубашки и наклоняется на своей лавке поближе к Вэнс, чтобы лучше ее слышать.
Обмахивание не помогает - такое впечатление, что он сунул лицо к углям, поэтому Лестрейндж перестает махать и осмысляет услышанное.
Теоретически, он мог быть здесь, дед Эммалайн. Собирать разные травки, не встречающиеся в Англии, изучать травологические традиции местных - например, Лестрейндж убежден, что любого траволога очень заинтересовали настои, которые готовили в стойбище, как и их эффект. В избе у Агафьи тоже немало засушенных пучков травы, а здесь, в бане, этих пучков целые веники и довольно свежие.
Но может ли быть настолько причудливое совпадение? И ради чего деду Вэнс оставлять на стене знак?
Что-то не так с этим знаком. Что-то не так с дедом и его исчезновением.
- Как думаешь, ты сможешь уговорить Долохова отправиться...
Лестрейндж не договаривает - в парильню заглядывает Серый с какими-то дикими предложениями. Вслед за отказывающейся Эммалайн Лестрейндж тоже качает головой - ничего им не надо, пусть проваливает.
Анимаг пятится,  но все же снова закрывает дверь, прекращая приток свежего воздуха.
Лестрейндж пересаживается на лавку к Вэнс, вовсе не желая, чтобы их подслушали - особенно если они обсуждают агрессию в сторону Агафьи и этого ее волчары.
Рядом с Вэнс ему немедленно становится тесно - и жарко, хотя казалось, что жарче здесь уже не будет. Как будто от тела Вэнс, даром что она замотана в простыню, идет собственный жар, ничего общего не имеющий с теплом от печки. Лестрейндж отлично помнит этот жар, а заодно и тело Вэнс, и это ему не очень-то нравится, как и собственная какая-то подростковая реакция.
Ему жутко хочется спросить, а что Эммалайн помнит из того дня, который они провели в стойбище, но он никак не может сформулировать вопрос таким образом, чтобы это не выглядело глупо. К тому же, он не уверен, какой ответ больше хочет получить - а с таким настроением вообще нельзя ничего спрашивать.
Спросит как-нибудь потом, позже. Напишет Вэнс в письме, когда получит амнистию и переберется на материк, а она останется в Англии, латать в своей жизни дыры, проеденные столкновением с Пожирателями Смерти.
Такие перспективы ему ни хера не нравятся, поэтому он убеждает себя думать позитивно - это же Эммалайн Вэнс, его старый школьный друг, а не...
Никакая не Эйлинед, вклинивается язвительно Розье, которого давненько не было слышно.
Никакая не Эйлинед, твердо повторяет Лестрейндж мысленно. Никакой Эйлинед вообще не существует.
Повторяет и отстраняется от Вэнс подальше, на тот случай, если Эйлинед все же существует и прямо сейчас она подстерегает его в этом простынном коконе, притворяясь Эммалайн.
- Не знаю. Сама видела, анимаг силен.
И запросто отгрызет еноту голову, если уж зашла речь об анимагии. Отгрызет, пожалуй, голову и магу - но тут у Лестрейнджа и Вэнс есть преимущество в виде волшебных палочек.
- С другой стороны, он не оборотень, а значит, полностью уязвим для магии. К тому же, ранен. Агафья... Вот кто может стать проблемой - мы не знаем, кто она. Что она. Не знаем, на что она способна. Можно спросить в лоб - и решать по реакции.
В раздумьях, он задевает ногой деревянную бадью под лавкой, там что-то тяжело плещется, а бадья кажется прохладной.
Лестрейндж приоткрывает крышку бадьи, с удивлением обнаруживает воду - прохладную прозрачную воду, на которой плавает резной деревянный ковш.
Прохладная вода манит, и Лестрейндж набирает полный ковш и выливает себе на голову, наплевав на рубашку, и так вымокшую в этом аду. Брызги летят во все стороны.
В первый миг он почти счастлив - вода, пахнущая цветами и травами, освежает, дает вздохнуть, приносит блаженство. Но едва брызги касаются раскаленной лавки, стен, печки, как влага оборачивается паром, горячим, очень горячим, уничтожающим даже намек на кислород, диктующим необходимость учиться дышать заново.

В предбаннике хохочет анимаг.
Лестрейндж снова опускается на лавку, смотрит на свое отражение в успокаивающейся воде в бадье. Из-за плохого освещения и ковша он не узнает себя, и бьет по воде сначала кулаком, а потом поднимает бадью и выливает ее на себя, вызывая настоящее свето и пара-преставление и на какое-то время переставая слышать хохот снаружи. Потом целеустремленно раздевается, сушит вымоченную одежду, одевается заново, тщательно застегивая рубашку и проверяя содержимое карманов.
И только потом выходит из парилки, чувствуя себя не то заново родившимся, не то свежим мертвецом.

Дракклов анимаг швыряет ему прямо в лицо крепко слепленный снежок, даже не дожидаясь, пока Лестрейндж покажет нос из предбанника.
Сходство с Рудольфусом настолько острое, что Лестрейнджу немедленно хочется броситься на мудака и бить его так долго, пока не разобьет костяшки. А потом топтать его тело - так, чтобы ни одна кость не уцелела.
Вместо этого он стирает с лица и груди снег, липнущий к разгоряченному телу, стряхивает с ладони воду и, бросая на анимага мрачный, даже угрожающий взгляд, натягивает свитер, носки.
Анимаг скалится весело и нагло, держась за бок.
- А твоя бабенка бьет что надо.
Лестрейнджу требуется не меньше полминуты, чтобы сообразить, кого Серый имеет в виду, но когда он все же соображает, то неожиданно не чувствует раздражения. Напротив - и это даже удивительно.
- Да, - коротко соглашается он, наплевав на социальные условности, не желая ничего объяснять, ничего больше говорить, и прячет улыбку в высокой кружке с чем-то пряным и сладким.
Анимаг болтает про гостей и Лестрейндж прислушивается, оценив угрозу. Впрочем, его сейчас эта угроза не особенно пугает - его косточки, глубоко убежден Рабастан, будут погребены в фамильном склепе, а не в каком-то лесу, у крохотной избы.
- А эти, там. у вертолета - тоже гости? Это они скорее твои косточки в погребе у себя схоронили бы, - Лестрейндж подстраивается под насмешливую разговорчивость анимага и с удовольствием замечает, как тот мрачнеет.
- Эти нет, - в голосе Серого отчетливо слышно рычание. - Эти - с местной военной базы, тут неподалеку. Возят своих генералов-хуералов, пострелять зверя. Знают про меня, суки. Выслеживают, капканы ставят. Наезжают целым табуном - машины, грузовики, собаки. Су-у-уки.
Анимаг резко разворачивается на одном месте, наклоняется к лавке и почти швыряет в Лестрейнджа свертком тряпок.
- На вот, одёжа тебе сухая. В парилку полез одетым, во даешь.
Лестрейндж высокомерно ловит сверток, но откладывает его в сторону.
- Я свою высушил палочкой. Эммс, переодевайся. Хочется поскорее поговорить с хозяйкой.
Анимаг навостряет уши, но Лестрейндж уже выходит на улицу.
Мокрая одежда остывает почти моментально, но он накладывает чары согревания - они ложатся неохотно, будто протестуя, и волчара хмыкает.
- Агафья не любит эти палки.
- Ага, - кивает Лестрейндж, который уже со стойбища сыт по горло этими россказнями про то, что палочки не нужны. - А что, часто у вас тут гости с волшебными палочками бывают?
- Да бывают, бывают, - тянет анимаг, прислоняясь широченной голой спиной к двери - его будто мороз не берет. - Всякие бывают.
- Ага, - снова повторяет как заведенный Лестрейндж, который в амплуа детектива чувствует себя не особенно уверенно. - И ты всех помнишь?
Анимаг разворачивается, смотрит на Лестрейнджа в упор - больше он не улыбается, и теперь янтарный отлив в его зрачках выглядит не шуткой, а очевидным предупреждением.
- А что, ищешь кого? - спрашивает он, как будто подслушивал и первым решил действовать напрямик.

Вэнс избавляет его от хлопот с ответом, выбирает прямолинейность, и Лестрейндж, которому добавить нечего и дед Эммалайн интересует его лично постольку поскольку, больше занят разглядыванием реакций анимага, но тщетно - то ли Серый превосходный актер, то ли в самом деле не слышал произнесенного имени.
Лестрейндж, который Вэнс верит как себе - в том, разумеется, что не касается Рудольфуса, тут у него начинается полнейшая сумеречная зона - не ставит под сомнение тот факт, что она узнала вырезанный цветок. Говорит, что узнала - значит, узнала, и других вариантов тут быть не может.
Значит, нужно спрашивать Агафью.
В конце концов, судя по всему, именно она исконная обитательница лесной заимки, а анимаг так, прибившаяся псина.
Потерянный оберег интересует Лестрейнджа лишь немного меньше, чем самого анимага - он никогда раньше не слышал о том, что существуют артефакты, которые усиливают способности к анимагии и, тем более, влияют на возможность анимага вернуться в человеческий облик, и ему, пожалуй, тоже хочется задержаться у бани подольше, поискать оберег и рассмотреть его поближе, но Эммалайн тянет его прочь, и Рабастан идет за ней, прикидывая, что сможет рассмотреть оберег и позже.
Почему-то в его сознании это как-то связано со смертью анимага, но он пока никаких конкретных планов не строит. В этой поездке им с Вэнс блестяще удаются импровизации, быть может, не стоит менять тактику.
Вэнс не просто держит его под руку, как будто они вступают в Большой Зал в разгар Святочного бала или там встретились на приеме у Розье, а сует его пальцы к себе в карман, в тепло пальто.
Он удивлен, но руку не выдергивает, даже когда его пальцы натыкаются на что-то твердое, с острыми гранями.
Оберег, значит.
Остановившись так, чтобы заслонить собой Вэнс и свои манипуляции от анимага, если тот вдруг на них посмотрит, Лестрейндж ощупывает оберег и ненамного вытягивает его из кармана. Ничего особенно, деревянная волчья морда.
- Погоди-ка, сделаю копию.
Копия будет пустышкой, лишенной магических свойств артефакта, но ведь анимаг не будет знать, что это всего лишь копия - Лестрейндж еще не знает, как это им пригодится, но если оберег в самом деле так ценен для Серого, пусть лучше побудет у них. Кто знает, на что готов анимаг или Агафья ради этой безделки.
Расставив локти, он вытряхивает в ладонь волшебную палочку, касается оберега - и вот из кармана Вэнс выпирает копия, но волчья пасть так же щерится, а дерево кажется таким же старым, как и оборванный шнурок, нипочем не отличить.
Лестрейндж прячет палочку, обхватывает Вэнс за талию, прижимая ближе - анимаг в своих поисках постепенно приближается - и вкладывает ей в ладонь подделку.
- На случай жестких переговоров, - шепчет он ей в висок, и эта возможность - возможность жестких переговоров - кажется ему куда привлекательнее любой альтернативы, как будто здесь, так далеко от Англии, от Рудольфуса, от всего, что его, Рабастана, определяло, ему и дышится свободнее, и перспективы куда более захватывающие.
Это, разумеется, не так, напоминает он себе, отстраняясь. Он Лестрейндж, он младший сын, его место за плечом главы рода - и все же до чего хорошо оказаться подальше, Мерлин.
Понурый анимаг догоняет их, смотрит себе под ноги, ворчит под нос - поиски не увенчались успехом, и это не удивительно.
- Не нашел? - спрашивает Лестрейндж, чтобы завести разговор. - Ну, другой добудешь...
Серый вскидывает голову зло и испуганно одновременно.
- Его Великий шаман сделал, больше не будет. Ни шамана, ни оберега. Искать надо.
Ага, делает себе пометку Лестрейндж, прямо-таки чувствуя, как возрастает ценность артефакта. Уникальный экземпляр, а с ним вон как обходятся - перетертый древний шнурок, общее разгильдяйство. Итог и не мог быть иным, приходит к выводу Рабастан, который, разумеется, умеет ценить уникальные вещи.
Анимаг отдает им кол с зачарованным черепом, трусит к ограде и выдергивает себе другой.
- Ну идите, идите, - его словоохотливость как рукой сняло. - Я еще поищу. Мне его найти надо, иначе хоть в петлю.
Его широкое лицо с раскосыми глазами и примятым носом выражает страх - настолько сильный, что Лестрейндж в самом деле впечатлен.

Конечно, Агафья могла их услышать - но Лестрейнджа не отпускает муторная уверенность, что она все же может их видеть. Как-то, каким-то неведомым образом, с помощью магии, о которой он даже не слышал, вроде той, что создала этот артефакт, но хозяйка избы в тайге видит - и видит куда больше, чем многие зрячие.
А потому он держится расслабленно - насколько может - и даже беспечно - насколько может.
Проходит через всю избу, садится к столу - на нем появились новые миски и плошки: пахнет маринадами, разносолами, свежевыпеченным хлебом. Лестрейндж, который отдает должное поварским навыкам Яэль, все равно впечатлен - и был бы впечатлен еще сильнее, не заметь на столе уже оскомину набившую ему и не только ему одному брюкву.
Встречаясь глазами с Вэнс, он слабо пожимает плечами, садится. После бани, несмотря на освежающий морозец на улице, его слегка клонит в сон - и он мысленно встряхивается, садится прямее, неудобнее.
- Там, у себя, мы познакомились с женщиной, - начинает он, - ребенком увезенной из стойбища Детей моря. Она рассказала нам о том, на что способен ее народ, рассказала о том, что эти знаки могут дать возможность... колдовать без волшебной палочки.
Лестрейндж сомневается, не уверенный, что правильно подобрал слова - Мария не так чтобы колдовала, скорее, эти руны на ее костях служили своеобразным артефактом, который нельзя было оставить дома или легко дезактивировать.
- Превратить мага в живой артефакт с определенными свойствами - блокировка некоторых проклятий, подтверждение заключенных договоренностей, отзеркаливание насылаемых чар... Мы хотим знать об этом больше. Нам нужно знать об этом больше.
- Зачем? - спрашивает Агафья, которая до сих пор лишь внимательно слушала, устремив невидящй взгляд в пустоту.
Лестрейндж тянет с ответом, молчит - ему не хочется рассказывать о Хель и Рудольфусе, но, кажется, Агафью не убедишь таким понятным любому рэйвенкловцу аргументом насчет чистого желания знать все.
Она поднимается на ноги - легко, подстать тому возрасту, на который сейчас выглядит. Ее красная юбка метет пол, но даже в этой плавности походки есть какая-то неправильность. Она хромая, догадывается Рабастан, приноровившийся следить за невестой или братом. Хромота и объясняет эту легкую неровность в движениях, однако она все равно движется быстро, без труда находя путь вслепую.
- Не бойся, голуба, - ласково роняет она в сторону Вэнс, доставая из кармана юбки костяной гребень. - Дай, расчешу тебе косы после баньки. А ты рассказывай, милок, не молчи, что за нужда у вас, почто вы так далеко от дома забрели.
Она касается сухой горячей ладонью его щеки, легко, нечаянной лаской, оброненной между делом, и Лестрейндж, который хотел было уклониться от чужого прикосновения, не может этого сделать - голос Агафьи будто колыбельная, и ему не хочется сопротивляться ее просьбе, не хочется думать, что у них с Эммалайн был какой-то план, план, касающийся анимага и этой старухи, прячущейся под личиной без возраста.
- Мой брат заключил сделку с чем-то, что сильнее, чем он. Что может его убить в любой момент, может быть, убивает прямо сейчас. Я хочу знать, как помешать Твари это сделать. Как не дать ей убить его. Я хочу запечатать ход в его голову и мне нужно знать, что написано на шкуре, как это сделать. Мне нужен перевод, - признается он, выкладывая все разом, и последние проблески упрямства, нежелания рассказывать так много, тают от вида гребня, проходящегося по волосам Вэнс.
Сонливость усиливается, и Лестрейндж уже не помнит, почему ему нельзя спать.
Их накормили, в баню сводили - время для сна.
- Ты хочешь, чтобы он жил? - спрашивает Агафья, продолжая водить гребнем.
- Нет. Да, - тут же поправляется Рабастан, с трудом ворочая языком. - Я не хочу, чтобы это случилось так.
Рудольфус встретил Хель, разыскивая его. В системе ценностей Лестрейнджей это означает долг.
- А ты, голуба? - мурлычет Агафья, наклоняясь к щеке Эммалайн, пока Лестрейндж борется с дремотой, положив локти на стол. - Чего хочешь ты? Что тебе до чужой жизни? Неужто пришла за этим? Неужто просишь меня о том же?
Дальше Рабастан мало что способен воспринять - голова тяжелеет, падает на руки.
Сонные чары действуют на него - но не на того, кто ел сердце абасы и теперь ждет на границе, готовый снова вкусить этой свободы во что бы то ни стало.

Сквозь тягучую пелену насланных сонных чар - природа их неясна, да тому, на кого они не действуют, мало интересна - он поднимает голову от стола, прислушиваясь к бормотанию старой ведьмы. Сейчас, не то Агафье прошла охота притворяться, не то и эти чары рассыпаются, она больше не выглядит такой, какой привечала их сегодня - сейчас она выглядит по-настоящему старой, даже древней.
Он всматривается в изборожденное морщинами скуластое лицо, смотрит на седые космы, торчащие из-под завязанного назад платка, на длинный крючковатый нос, напоминающий кого-то из того времени. когда Родерик спит и бодрствует другой. Затянутые белесой пленкой глаза ведьмы - ввалившиеся, утопленные под нависающими седыми бровями - зыркают по избе, а рот, открытый смехом, влажно блестит зубастым провалом.
За палочкой он даже не тянется - тому, кто берет верх над магией лесной ведьмы, в палочке нет нужды. Он того же племени, он чувствует струящуюся вокруг магию, чувствует, чем подпитывается ведьма - те, кто будил его, обратились к смерти, заставили его умереть, чтобы родиться вновь, а сердце абасы дало возможности, о которых ни Лестрейндж, ни Вэнс даже не слышали.
Поднимаясь на ноги, он переворачивает стол - толкает его от себя, на ведьму, и она поворачивается на звук, вскрикивает, когда массивная столешница сбивает ее с ног, падает навзничь, раскидывая руки.
Родерик - зов Эйлинед находит его  - перемахивает над перевернутым столом, опускает тяжелый ботинок на сжимающую гребень кисть.
Агафья верещит по-птичьи, велит остановиться, взывает к Ящуру - кем бы он не был, Родерик готов.
Они оба готовы - и он, и Эйлинед.
Страха нет - страх остался там, в другом, и Родерик не боится, чувствуя свою силу, чувствуя свою природу.
Хрупкие кости ведьмы крошатся под ботинком, гребень вываливается из ее руки, она бьет его свободной рукой по ноге, скалит острые зубы, бешено сучит ногами - юбка поднимается, открывая причины хромоты хозяйки избы: одна ее нога высохшая, обтянутая кожей кость, всунутая в меховой сапожок, расшитый бисером, слишком для нее широкий.
Родерик нажимает ботинком, наклоняется ниже, чувствуя, как самоуверенность ведьмы сменяется еще не страхом, но сомнением.
- Мы пришли не просить, - им нужна эта книга - им обоим. Они проделали ради нее такой путь и теперь кажется, будто их ведет рок. - Мы заберем ее - заберем все равно. Ты можешь отдать ее нам и умрешь легкой смертью, а можешь упрямиться и тогда мы найдем ее после того, как вдоволь развлечемся с тобой. Выбирай.
Мир содрогается вокруг в уже знакомом ему ритме - это пульсация сердца Эйлинед. Этот ритм завораживает, зовет, требует - ему невозможно не подчиниться, этому ритму чужды дипломатия, альтернативы и обсуждения, он взывает к тому, что восходит своими корнями к первобытной природе: ты или тебя.
Агафья зовет Серого - кричит во весь голос, но за стенами ночь и ветер уносит ее крик высоко-высоко через печную трубу.
Родерик оборачивается к двери - с интересом, даже ожиданием, а затем кивает ведьме:
- Зови. Зови своего пса. У меня есть кое-что для него - посмотрю, придется ли ему это по сердцу.
Он дергает завязки рюкзака, прямо на лавку вытряхивает шкуру и завернутый в нее нож, и рукоятка уже знакомой тяжестью ложится в ладонь.
Им не нужны палочки, когда у них есть сталь и огонь.
Агафья отползает, баюкая сломанное запястье, гребень остается у перевернутого стола, среди опрокинувшихся мисок и плошек. Отсветы из-за неплотно прикрытой печной заслонки окрашивают волосы ведьмы в цвет высохшей крови, и это пьянит, манит и зовет.
Она желала ему смерти, желала отнять женщину, с которой он пришел.
В его мире любого из этих преступлений достаточно, чтобы приговор был один - смерть.
Родерик наблюдает за Агафьей, чувствуя всем телом этот ритм - тук-тук, тук-тук, тук-тук...
- Книга или легкая смерть. Выбирай.

Вслед за взглядом Эйлинед он поворачивает голову к погребу, и потемневший квадрат досок в углу избы выступает ярко, жирно из теней, копящихся в углах. Эти тени - проводники, отсутствие света, в котором таятся те, чье время еще не пришло, как таятся они с Эйлинед.
Но больше таиться он не хочет - он сильнее, он знает это, и по праву сильного он должен взять то, что ему причитается.
Жизнь того, кто оказался ее недостоин - жизнь и женщину.
- Мы заберем книгу, - обещает Родерик лесной ведьме, и в его словах нет ничего, кроме уверенности в том, что так и будет. - Мы найдем ее и без тебя. Ты понимаешь, да? Убьем тебя и твоего волка, а потом разберем здесь все по камешку, по дощечке - от твоего дома останутся лишь воспоминания да опустевшие схроны.
Ведьма мелко трясет головой, но ухмылка так и не сходит с ее тонких губ. От нее начинает тянуть паленым, прижатая Эйлинед к печке, она наверняка чувствует жар намного сильнее, чем те, кто стоит в шаге от нее, но она не просит ни пощады, ни милости.
Она не знает их, но, должно быть, знает таких, как они, а потому не просит.

- Книга вам не достанется, - упорствует ведьма.
- Ты выбрала, - резюмирует он, и безудержная радость проскальзывает в этих коротких словах. Она выбрала.
Волка все еще нет - и это хорошо. Не то что Родерик боится, что они не справятся сразу с двумя - конечно, справятся, но он не хочет, чтобы что-то отвлекало их от того, что они собираются сделать.
Ведьма - проводник, как подсказывает ему шестое чувство, проводник, как тот шаман в стойбище, и если она умрет до того, как вернет из с Эйлинед обратно в тени, до того, как разбудит тех, других...
Он хочет этой власти, он сыт по горло бессилием и отсиживанием в тенях.

Распахнув печную заслонку и пропихнув непрогоревшие поленья вглубь, Родерик поворачивается к Эйлинед, и на его лице та же улыбка, с которой он шел к морю.
- Огонь ее разговорит, - четко проговаривает он, чувствуя вырывающийся из печи жар.
Он не шутил, когда говорил о выборе между легкой и трудной смертью - такие, как они, вообще не шутят, и это, пожалуй, роднит его с тем, кто сейчас спит.
Агафья визжит, царапается, вырываясь из рук Эйлинед, упирается каблуками, что-то частит скороговоркой, едва переводя дыхание, и ветер в печной трубе принимается выть на пару октав ниже,  изба, ранее выглядящая опрятной и гостеприимной, преображается на глаза - опрокинутый стол покрывается изъязвлениями и потеками давно высохшей и впитавшейся в древесину крови, пятна которой хорошо различимы теперь и на полу, зачарованные черепа заглядывают в уменьшившиеся окошки, потолок кажется ниже, и Родерик едва не задевает его затылком, когда шагает к ведьме.
Удар рукояткой ножа приходится ей в челюсть, и она обрывает свой речитатив на полуслове, захлебываясь кровью из откушенного языка. Ведьма снова разевает рот, сплевывает собственную плоть и кровь, осколки разбитых зубов, силится продолжить, но из ее рта теперь раздается только невнятное кваканье. В незрячих глазах отражается пламя в печи, беснующееся на недавно подложенных поленьях.