..Как он оказался в этой ситуации, задается вопросом Рабастан, пытаясь усмотреть причины, приведшие его к этому исходу.
Он даже не уверен, что поразило его сильнее - сама просьба Беллатрисы или то, что она употребила слово "пожалуйста".
Он прокручивает последние несколько минут в памяти, чтобы понять - как это все с ним случилось, хотя, наверное, вернее было бы задаваться вопросом о том, как это все случилось с ними со всеми.
Мастер дешевой драматизации, Лестрейндж сталкивается с Беллатрисой, которая намного опередила его в этом хобби - и ее не то исповедь, не то жалоба звучит на удивление искренне, без следа обычных ее шуточек или игры на публику.
Не то чтобы для Рабастана ее слова откровение - он, в конце концов, жил с ней и Рудольфусом под одной крышей,  - но, наверное, он никогда не ожидал, что она в самом деле озвучит то, что теперь озвучивает.
Первое побуждение возразить - она глубоко ошибается, если считает, будто его жизнь не зависит от Рудольфуса - разбивается о то, что, стоит признать, с такой точки зрения Беллатриса права. Все ее слова о том, что она всего лишь атрибут в койке, перестают быть в глазах Лестрейнджа позерством, а приобретают вес, правдивость.
- Нет, - качает он головой на все сразу. - Не Вэнс. Ты ее не знаешь. Вообще не знаешь.
А ты, спрашивает в его голове голос Розье, полный веселого цинизма, ты - знаешь?
Так уверен, что все, что говорит Беллатриса, чушь?
Так уверен, что наша рациональная Эммалайн не решила бы упрочить свои шансы на выживание и относительное благополучие, заручившись симпатией одного из похитителей?
И как обычно, дракклов Розье попадает в цель - Лестрейндж, который еще баюкает свою гордость, пострадавшую от амортенции, не может не признать, что Эммалайн достаточно практична, чтобы использовать интерес Рудольфуса к собственной пользе.
В конце концов, не ему, обсуждавшему с будущей невестой рациональность заключения брака, поднимать вопрос о том, какие побуждения толкают людей на те или иные поступки.
Только - почему же не он? К Моргане то, что после шестого курса они с Эммалайн старательно дистанцировались друг от друга, уверившись, что выбрали наилучший формат отношений - почему все-таки не он?
Почему Эммалайн выбрала Рудольфуса, а не его?
Смех Розье - лучший ответ из всех возможных.
Кто в здравом уме выберет его вместо Рудольфуса. Рудольфус - реальная власть, реальная сила. Итон хотела Рудольфуса, а не его - и лишь была вынуждена удовлетвориться тем, что оказалось под рукой. Даже дракклов О'Рейли. Наверняка и Яэль - он же просто никогда не спрашивал. Вэнс.
И, пожалуй, эта ясная, пронзительно-рациональная мысль оказывается катализатором - по крайней мере, заставляет иначе отнестись к словам Беллатрисы, которая прямо здесь и сейчас предпочитает его, а не его брата.
- Нет, - повторяет Лестрейндж. - Я не отдам тебе палочку. Даже не думай.
Но все остальное - да, почему бы и нет.
И, приказав рациональности на время пойти к дракклам, Рабастан делает то, что просит Беллатриса - и она пахнет тиной, как, наверное, и он сам, и под его руками ее платье скользит и мнется, и нет в этом никакого особенного смысла, и даже соблазняющий шепот  Розье - к рассвету Рудольфус может быть уже мертв, а эта женщина  твоих руках - его вдовой - звучит пусто и пресно.

Еще бы ему не хотеть.
Еще бы ему не хотеть, и больше ничего нет в этом желании - ни здравомыслия, ни рассудительности, которыми он привык (от безысходности) гордиться, а есть только фантастическая жажда. И, ловит себя на более-менее связной мысли Рабастан, от того, что он получил в Мутаборе, только хуже потому что он знает, какая Беллатриса под мантией.  И потому, что знает ее не всю, но считает, что должен знать.
Она дышит ему в шею, поглаживает - это уже не тот поцелуй, которыми они обменялись и который еще можно списать на... на что-то, не важно. Это куда больше, и он чувствует каждый ее вдох, каждое прикосновение, то, как она задерживает дыхание перед тем, как спросить.
В голове непривычно пусто - нет даже Розье. Ничего нет, только какая-то никчемная, глупая мысль о том, что прямо сейчас он может...
Ему хочется всего и сразу - он хочет Беллатрису до гула в ушах, стараясь быть нежным, терпеливым, благоразумным, а вместо этого сминая ее мантию, стаскивая ее с плеч, слепо шагая куда-то, чтобы получить опору, потому что без опоры, ему кажется, они оба упадут.
- Хочу, - получается слишком тихо, неуверенно, и Лстрейндж повторяет громче, забывая и о том, что сам просил не тревожить пленников, и об Эммалайн за дверью. И тут же понижает голос, потому что тот, о ком он забыть не может, тоже там, в соседнем помещении. - Что ты чувствуешь?
Это важный вопрос - для него, пожалуй, слишком важный. Этот вопрос был с ним годами, уйдя в тень, но никуда не исчезая. Этот вопрос гложет его и сейчас, и, как и Беллатрисе, ему тоже необходимо задать этот свой вопрос и получить на него ответ.
- Что ты чувствуешь ко мне? - доводит мысль до конца Рабастан, как будто Беллатриса с первого раза могла не понять, о чем он.
И чувствуешь ли хоть что-то, язвительно комментирует Эван, но тут же пропадает с радаров оставляя этот привкус цинизма.
Рабастан и сам не знает, какой ответ хочет получить - и что сделает, получи любой, но сейчас для него это важно - после амортенции, после ошеломляющего счастья, растворенного в чае домовым эльфом Дженис Итон, он снова хочет почувствовать то же самое, но на сей раз без зелья. И ему кажется, что это возможно - с Беллатрисой, которую он видел в том проклятом зеркале, в которую был влюблен еще в Хогвартсе, насколько он вообще мог быть влюблен.

И снова эта просьба, снова "пожалуйста".
Не так-то просто понять, о чем Беллатриса говорит - особенно сейчас, особенно когда все уже почти случилось, особенно когда он может легко и с точностью до секунды сказать, сколько времени ему потребуется, чтобы оказаться в ней, но он сам хотел ответов, и не может требовать, чтобы ответы были только такими, какими он хочет их слышать.
Он трется виском о сгиб ее локтя, поднятого над головой, закрывает глаза, чтобы хотя бы не видеть - и еще раз прокручивает в голове то, что услышал.
Она не хочет знать, что чувствует к нему.
Ладно.
Лестрейндж вертит эту мысль и так, и этак, пытаясь сообразить, что это значит, встроить ее в ясную, рациональную схему привычной реальности.
Не слишком успешно.
Если она будет знать - обратной дороги не будет.
Эти слова проходятся неприятной колкостью.
- Ты думаешь, что можешь поиметь меня молча, а потом, если так ничего и не скажешь, как ни в чем не бывало вернуться туда, к своему мужу? - спрашивает он неприятным голосом, открывая глаза.
Да что ж такое, вот уж не задался март.
Обхватывая ее лицо ладонями, заставляет смотреть на себя, как будто это должно ей помочь, Лестрейндж ищет ответ.
- Белла, я не позволю такому случиться. Это не будет случайностью, или твоей местью, или ошибкой.
Случайность, ошибка, не по-настоящему - это у  него уже было, было в достатке и больше не нужно.
- Если ты чувствуешь ко мне то же самое, что я чувствую к тебе, - он никогда в жизни не думал, что будет произносить что-то подобное, но даже ощущение идиотичности происходящего не может умалить значения этих слов, - то скажи, и мы будем вместе. Я все сделаю, со всем разберусь. Но ты должна сказать. Я должен знать, Белла.

У него есть несколько вариантов, при которых она сказала бы то, что он хочет услышать - и дело не только в мести, но и в том, что, он знает, Беллатриса жестока. Жестока настолько, чтобы играть не только с Рудольфусом, но и с ним - особенно с ним, пользуясь собственной безнаказанностью, только не в этот раз. В этот раз они оба зашли слишком далеко - и едва ли в самом деле удастся сделать вид, что все это было глупой шуткой, и тем нелепее думать, что его брат оставит случившееся в прошлом.
Впрочем, думает Рабастан, жизнь Рудольфуса сейчас не стоит и ломаного кната. Один удар скальпелем, одно-единственное Секо, и от его брата останется лишь дурная слава да имя в обгоревшем каменном склепе.
А ему достанется все остальное - его женщина, род, возможность наконец-то решать за себя.
Открыто торговаться со Скримджером, сбросить те долги, что требуют от него стоять за плечом Рудольфуса.
Но сейчас, конечно, больше всего его мысли занимает Беллатриса.
- Я тоже не умею, - признается он медленно. - Это не умение.
Не то чтобы Лестрейндж знаком с фрейдизмом даже в самых общих аспектах, однако отдает себе отчет в том, что его привязанность к Беллатрисе определена чувством одиночества, которым для него был полон Холл после смерти матери.
Однако ответ получен - и ему надо бы что-то с ним делать. Беллатриса ясно дала понять, что, что бы там он себе не чувствовал, это не взаимно - и он слишком хорошо ее знает, чтобы верить ей, прихотливой и переменчивой, и ее желаниям учиться.
Но он может ее заставить - почувствовать то же самое, выбрать его, а не его брата. Может доказать, что он - лучше. Что он сделает ради нее больше, чем кто угодно другой.
- Скажи, - требует Рабастан, не давая ей отстраниться, чувствуя, как она вздрагивает, целуя щеку, запрокинутую шею, выставленную вперед и вверх, для него, грудь, прерываясь только для того, чтобы уронить еще одно слово. - Скажи, что тоже этого хочешь. Меня. Его смерти. Скажи.
Он даже не знает, чего сейчас больше хочет - убить Рудольфуса или трахнуть его жену. И то, и другое - из разряда запредельного, мечта, о которой никому не расскажешь - и сейчас он может получить и то, и другое.
Покончить со всем разом - с чувством, что он запасной, лишний. Второй. С клеймом неудачника, прячущегося в тени своего старшего брата, который с легкостью берет от жизни любой приглянувшийся ему трофей, не считаясь ни с чьими чувствами, ни с чьими планами.
Он такой же. Такой же, как Рудольфус - и так же имеет право на все.

Беллатриса отвечает охотно, жарко. Окружающее перестает иметь значение, даже сам Рабастан забывает, что просил ее вести себя тише, собирался выманить отсюда обратно, туда, где Рудольфус предоставлен милости Вэнс - интересно, что она думает о том, что тут происходит, приходит и уходит шалая мысль, оставляя отпечаток какой-то смутной не то гордости, не то гадости, что вот, вот. Что ей следовало поставить на другого брата, что она в шаге от проигрыша, потому что жизнь Рудольфуса сейчас ничто, только нелепое, дурацкое препятствие между Рабастаном и тем, что сейчас кажется его главной целью.
В Мутаборе Шарлотта делала то, что он просил - и это все равно было неправильно, жалко.
Он топит воспоминания о Мутаборе далеко-далеко, еще глубже, чем воспоминание о Вэнс - и о том своем чувстве, что его обманули, когда он узнал...
Что ему за дело до Эммалайн, до того, чем она занималась с его братом, если прямо сейчас он наконец-то получил контроль над своей жизнью и осталось только сделать шаг.
Этот шаг он и делает, прижимая Беллатрису еще сильнее к решетке, дергая выше и на себя.
- Скажи, - повторяет он, потому что все еще мало - пока жив Рудольфус, что бы Беллатриса не сказала, она останется его женой. - Скажи, что хочешь его смерти.
И тогда Рудольфус умрет, унесет с собой Тварь, сделает ее проблемой кого-то другого, но не Рабастана.
Смерть Рудольфуса станет лучшим доказательством того, о чем он ее спрашивал - своей необратимостью она повяжет их обоих лучше любых брачных обетов, которых у них все равно не будет.
Смерть Рудольфуса станет лучшей клятвой, лучшим доказательством - и его слов, и ее желания.
И она скажет это, даже если ему придется вытрясти из нее эти слова.

Их возня у решеток все еще кажется ему наваждением - и Лестрейндж, должно быть, сжимает Беллатрису сильнее, чем нужно, просто чтобы убедиться, что она не морок и не исчезнет прямо из его рук.
И когда она то отталкивает его, то притягивает другой рукой, он даже не замечает, вжимаясь в нее еще сильнее.
Она упрямая, но это не сюрприз - не хочет говорить, ну и ладно, драккл с ней. Больше ей не сбежать, ему давно не шестнадцать и сказано и сделано было ею уже достаточно.
Короткая борьба - она все же отпихивает его сильнее, чтобы снова притянуть ближе - заканчивается тем, что он все же немного отстраняется, даже сейчас какой-то частью себя не желая уподобляться брату.
Почти готовый к тому, что она попытается уйти - и не уверенный, что сделает, попытайся она в самом деле уйти.
Она может, она не заводная кукла - но и он не заводной механизм, и у него был трудный день, трудная неделя и откровенно дерьмовый месяц.
Он получит то, чем она так дерзко помахала перед его носом.

И, кажется, в самом деле получит.
Глядя на Беллатрису сверху вниз, Лестрейндж проглатывает очередные требования - пусть ничего не говорит, мерлин с ней, пусть вообще молчит. Только пусть продолжает.
Это даже больше, чем он надеялся получить - и тем неожиданнее, потому что альтруизм вообще не в характере Беллатрисы.
- Давай, - отвечает он на ее самоуверенную фразу, но ничем не помогает - обхватывает решетки в футе над ее головой, подается бедрами ближе, реагируя и на прикосновение, и на голос. - Если хочешь - давай.
В отличие от Беллатрисы, он не переодевался, занятый суетой вокруг Рудольфуса - но влажная ткань штанов больше не кажется холодной. Напротив, ему кажется, что в подземельях становится все жарче, и в паху тяжелеет еще сильнее, и прикосновения Беллатрисы сначала через ткань, а затем напрямую обжигают, обещая нечто куда большее, чем он мог бы получить в Мутаборе.

Наверное, чтобы уснуть после таких событий, следовало пить не молоко и успокоительное зелье, а что-то помощнее. Вполне возможно - маггловскую vodka, которой когда-то пугала мисс Макгрегор. Яэль не была уверенна, что помогло бы, но бредовые мысли лезли в голову и сейчас.
К тому же, неудобства прибавляло то, что комната, в которой женщина пребывала, принадлежала мисс Вэнс и Лисе было просто неуютно занимать чужую территорию. Так что, прекратив попытки подремать в кресле, ведьма гладила кота, прикрыв глаза. Сон всё равно не шел, даже под урчание Мистера Черча.
Неспокойно было.
И будь у мисс Гамп хоть какие-то способности к предвидению, она бы уже давно потянулась за картами или рунами. Но у Лисы было только поганое чувство поганых событий и всё.
А этого мало.

Всё решил кот: видимо, ему надоела тревожная ласка чужой женщины и животное спрыгнуло у нее с коленей и пошло к двери. Мяукнув, требуя открыть, Мистер Черч добился внимания и своего достиг - Лиса открыла ему.
Была уже глухая ночь, то самое время, когда до рассветной мглы рукой подать, а до света на старой метле до Луны будто. Время, когда полагаешься на инстинкты.
Тревога не покидала и ведьма пошла туда, где оставила людей, пусть и опасных по-одиночке и в группе, зато с целыми волшебными палочками.

Во дворе было зябко. Никаких фонарей по периметру или иного освещения вдоль сада не предусматривалось - Лиса шла медленно, будто это всё было частью странного сна.
От порога еще оставался запах тины и крови - обострившееся обоняние дало о себе знать не вовремя, но больше никаких брезгливых порывов не было.
Открыв дверь: "Это Яэль... я... я зайду?" - Проговорив, наверное, самые глупые слова, когда входишь в дом к Пожирателям Смерти, Лиса огляделась. И ни за что бы не поняла куда идти, если бы не кот, с мяуканьем протрусивший мимо.

Если Гамп в чем-то разбиралась, так это в том, что такой ажиотаж пушистые твари проявляют или к еде, или к хозяевам, которые достанут еды, так что... если получится найти Эммалайн, будет не плохо.
А если она уже закончила с раненным Лестрейнджем, будет и вовсе хорошо.
"Наверное, следовало аппарировать домой".
- Есть кто-нибудь? Я спускаюсь! - Уведомив полумрак, едва-едва расцвеченный тусклым освещением предметов, видимо, работа заботливого домовика, того самого, кого они с колдомедиком накачали маггловскими таблетками, Лиса подобрала подол испорченной мантии и пошла вниз.

Разреженный воздух почти не насыщает кислородом. Стоя по щиколотку в ледяном крошеве замерзающего моря, Рудольфус открывает глаза.
Повсюду, куда хватает взгляда, мерзлая пустыня, усеянная костями тех, кто был тут до него и будет после. Времени здесь не существует, это мир Хель - злобной суки Хель, которая поселилась в его голове и теперь играет с ним как со щенком.
Но сейчас, здесь, она парадоксальным образом слабее - здесь она материальна, здесь она не может заставить его почувствовать боль, остановить сердце или разорвать пару сосудов в мозгу, лишь пожелав этого, а Рудольфус, глава бездомного рода, вызов которому Тварь бросила так неосмотрительно, намного более живуч.
За его спиной покачивается древний драккар, сбросивший сходни прямо в воду. Его разодранные паруса обвисли без ветра, а на палубе ни души. Этот корабль нередко привозит путников на этот ледяной берег, но очень редко кто-то поднимается здесь на его борт, чтобы отправиться обратно.
Что ж, сегодня таким человеком будет Рудольфус.
Он выходит из воды, расстегивая мантию, сбрасывая ее с плеч, настороженный, как загнанный в угол опасный хищник. Палочки в ножнах нет - на земли Хель нельзя принести оружие.
Ему внове чувствовать себя добычей, и это только разжигает в нем ярость - ярость его предков, когда-то приносивших Хель жертвы, почитавших ее и забывших о ней задолго до того, как один из Л'Эстранжей присягнул Вильгельму на мече, что отправится за ним за море.
Злобная сука поплатится за свои игры, и ярость проступает на лице Рудольуса, будто огненная маска, выглядывает из зрачков.
Он не дастся ей - не позволит разлучить с Беллатрисой, забрать с поля боя в преддверии решающей схватки, отнять у Лестрейнджей надежду на будущее.
Злобная костлявая сука выбрала не того.
Психопатам не свойственен страх - и Рудольфус не боится. Идея собственной смерти кажется ему призрачной, ирреальной - он остро ощущает себя, свое сильное, хоть и покалеченное тело, массу, напряжение в мышцах, готовых к бою.
Это тело - отлаженный механизм для убийства, и Рудольфус не боится бросить вызов Хель на ее земле, мстя за пламя у своего дома.
- Иди сюда, сука! - задирая голову, орет он в низкие серы небеса, заходясь в исступленной жажде битвы. - Я пришел за тобой, Тварь!
Она помогла ему найти брата - но он накормил эту суку от пуза, до отвала. Их сделка кончена, хочет она того или нет.
Рудольфус идет вперед, тяжело ступая, и каблуки его сапог оставляют глубокие следы в тонком снежном покрове этой глыбы льда посреди моря.
Он не останавливается, не замедляет шага и не обходит торчащие прямо изо льда скелеты, и промороженные кости легко рассыпаются в прах под его сапогами. Лишь раз он останавливается - прямо во льду, в окружении кучки костей, из которых более-менее уцелел только череп, торчит двуручный меч - клеймор, знакомый Рудольфусу по оружейной Макнейр-Касла.
Простая крестовидная гарда, рукоять, обмотанная полоской кожи, побелевшей от времени и разъедающей вездесущей соли с моря - это меч будто ждал того, кто обратит на него внимание.
Рудольфус упирается покрепче в землю и одним мощным рывком вытаскивает меч, высоко поднимая его над головой обеими руками.
Вот теперь силы равны.
Далеко впереди в ледяном тумане проступают очертания крепости, которую сознание Рудольфуса делает похожей на Азкабан.
Он прищуривается, щерится, узнавая. Тюрьма пала перед ним единожды - падет и снова.
Рудольфус опускает лезвие меча на левое плечо, будто пику, и идет, не спуская глаз с крепости, у которой, он уверен, встретит его Хель.
Черепа, вмороженные в лед, снова начинают свою вечную песню, не имеющую ни начала, ни конца.
Рудольфус не слушает, сосредоточенный на том, что ему предстоит. Он должен вернуться. Должен вернуться к своей семье. К Беллатрисе и их ребенку.

Что значит "прекрати"? Беллатриса понимает, что Баст осмелился сказать это ей, ей, а не кому-то другому, только когда он отталкивает её, поднимает на ноги. Растерянно вытирает рот тыльной стороной руки, размазывая слюну почти до локтя, и всё ещё не понимает, в чём же дело.
Беллатрикс никогда всерьёз не думала, что может быть кем-то отвергнутой, даже когда Рудольфус неделями не объявлялся в Лестрейндж-холле, меняя постели любовниц. Это чувство ей незнакомо, и то, что она его испытывает, для неё скорее похоже на ярость. Она сердито скидывает руку Рабастана с себя, когда он накидывает мантию ей на плечи.
Только что она была готова отдаться ему. Возможно, на всю оставшуюся жизнь. И это его "что-то случилось" и вполовину не стоит того, что только что между нами было.
— А, — у неё даже слова для него не сразу находятся, — ты только что заметил, что что-то случилось, — поправляет волосы, чтобы занять руки, передёргивает плечами, — раньше всё было нормально и замечательно. Наша жизнь не летела под откос, она давно там была, — Беллатриса снова переходит на крик, в последнюю очередь беспокоясь о том, что может разбудить кого-то из узников или что за дверью её кто-то может услышать.
Она не потерпит, чтобы Рабастан с ней так обошёлся. Шагая вперёд, она замахивается, с силой ударяя его по щеке. Если бы это случилось пять минут назад, всё было бы правильно. Кольцо на пальце не напоминало бы ей о вине перед Рудольфусом. Стыд, который она специально разучилась испытывать ещё в детстве не приливал бы сейчас к щекам.
— Да, случилось, — орёт она на Рабастана. Как он не понимает, ситуация, в которой они были оба, была хуже некуда. Но он смог. Её несносный деверь сделал всё ещё хуже.
Беллатриса выдыхает, заставляет себя успокоиться. Она всё ещё хозяйка в доме. Гибели Рудольфуса она не допустит, хотя с последствиями ей за всю оставшуюся жизнь не рассчитаться.
— Палочка. Баст, мне нужна палочка. Сейчас.
Если он ей откажет, палочку принесёт домовик. И если младший сходу не пойдёт на мировую, Беллатриса на примере его старшего брата установит свои порядки.

— Сам ты рехнулся, — выплёвывает Беллатриса. Придумать что-то по-обиднее она не в состоянии, — они здесь могут появиться в любую минуту. Всегда. И какого драккла именно сейчас это тебя волнует?!
Им правда стоит быть осмотрительными, держаться настороже. Но на коттедже защитные чары, а в комнате, которая отделяет их и выход их подвала есть ещё Вэнс. Если бы случилось что-то по-настоящему важное, было бы слышно.
Пальцы от удара ноют, как будто она и в самом деле перестаралась. В ответ на мысль о звуках, Беллатрикс прислушивается. Как будто ответы на все её вопросы может дать тишина из комнаты с не очень-то разговорчивой Вэнс и бессознательным мужем.
Оказывается, может.
Она не сразу понимает, как оттуда может доноситься два женских голоса. Потом вспоминает, кого они с целительницей оставили в коттедже, когда она была слишком занята подозрениями. Значит, дело в рыжей аврорше?
Рабастан трахал её, а сам прислушивался, не будет ли рядом непрошеной свидетельницы. Невесты.
Беллатриса закипает, и когда он напоминает про вопрос, на который она никогда в жизни предпочла бы не отвечать, ей кажется, что она способна на беспалочковую аваду.
— Обвиняю в чём? — начинает она с простого и неуместного. Алогичность Рабастану несвойственна, и, возможно, в его вопросах есть смысл, которого она не видит, — в том что случилось? Мерлин, нет. Но ты делаешь всё в разы хуже своим присутствием. Не представляю, как у тебя это получается.
Она хищным взглядом смотрит на палочку. свою палочку, которая должна была утонуть в озере. Если она попробует выдернуть, наверное, не получится.
— Ты хочешь услышать, хочу ли я смерти Рудольфуса? Когда у тебя "наверху что-то случилось", а потом ты решаешь поговорить? У "тебя что-то случилось" потому что там пришла Яэль? Или потому что Эммалайн там одна и не может справиться с операцией?
Холодная мысль, которая приходит после того, как имя Яэль озвучено вслух, заставляет Беллатрису вздрогнуть. Рабастан ведь не собирается на ней жениться. Она всего лишь повод чтобы убить Рудольфуса. Избавится от старшего брата. Что потом будет с ней? С их ребёнком?
Ей нужны ответы не меньше его. Она смыкает пальцы вокруг палочки, касаясь его руки.

Каждый раз, когда Рабастан открывает рот, какой-то частью себя, привыкшей, что умник знает ответы на все вопросы, Беллатриса рассчитывает, что он наконец-то объяснит ей всё. Но лучше бы он не открывал рот.
Про Гамп она забывает, едва не задыхаясь от возмущения. Трата времени, значит. Разумеется, у Рабастана Лестрейнджа всегда на примете солидный список дел, выполнение которых будет — каким оно может быть? — более практичным? правильным? ра-цо-о-наль-ным?
Сука.
Беллатриса крепче сжимает пальцы на рукояти палочки. Рука чешется ударить его ещё раз. Лишь бы он заткнулся. Она с силой дёргает палочку на себя, желая быть при оружии.
Обвинение, которое он бросает ей в лицо, отчасти справедливо. Но как Рабастан может говорить о сексе из-за мести, когда сам только предлагал покончить с Рудольфусом раз и навсегда? Как будто его смерть не уничтожила бы эту месть в корне.
Другое дело, что она только что едва не согласилась. Это важно, и ей с этим жить.
— Ничего не хочу, — тихо шипит Беллатриса. Когда Рабастан орёт на неё, она не может продолжать делать то же самое. У неё всё равно не выйдет, — Мне от тебя ничего не надо. Уже ничего.
Если бы она была склонна к дипломатии в семейных отношениях, ей бы следовало замолчать хотя бы здесь. Но урождённой Блэк важно чтобы последнее слово в споре было за ней.
— Иди, занимайся чем угодно на свете. Может, хотя бы сегодня ты не пропустишь всё на свете. Если Эммалайн случайно его прирежет, я её убью. И потом убью. Если прирежет его при тебе или ты приложишь к этому руку, я убью и тебя.
Это её ответ. Она решила.

Она уже не тянет палочку - дергает.
Это ее палочка, все так, но Лестрейндж не испытывает ни малейшего желания возвращать ей деревяшку. Если уж на то пошло, единственное, чего он сейчас искренне хочет - это чтобы его оставили в покое и дали разобраться прежде всего в себе.
Но вопреки этому - безусловно, рациональному - желанию, палочку он не отпускает, и, как выясняется, правильно делает.
Он мрачно хмурится на ее слова о том, что ей больше ничего не нужно, крепче сжимает пальцы, едва борясь с искушением послать в свояченицу если не Ступефай - Мерлин, она беременна, беременна, и только что он не то что не помнил об этом, а ему было все равно - то хотя бы какие-нибудь сонные чары. Повезло, что рукоять палочки в его руке, потому что, будь на него направлено острие, думает Лестрейндж, Беллатриса себя бы точно не сдерживала.
- Могла бы и не говорить, - его голос звучит по-прежнему громко - взвинченно и нервно, и хорошо бы ему заткнуться, если он в самом деле не хочет разбудить невольных свидетелей всей этой безобразной сцены. - Все, что тебе нужно - это чтобы перед тобой плясали на задних лапах, исполняя твои прихоти.
Он бы ей и так не отдал палочку - и уж точно не после озвученных угроз в адрес Вэнс.
- Здесь решаешь не ты, - Лестрейндж выдирает палочку себе, кладя конец - всему. Противореча себе. Перечеркивая то, что могло все для него - для них обоих - поменять. - Не угрожай Эммалайн. Не угрожай мне. Не угрожай, если хочешь, чтобы и ты, и твой ребенок жили. Особенно сейчас, когда твой муж на краю могилы.
Язвительный совет вести себя повежливее так и просится с языка, и он - должно быть, растеряв где-то по пути не то что самообладание, а даже ту самую пресловутую практичность - договаривает:
- И я, так и быть, извиню тебе все остальное.

Беллатриса позволяет выдрать у себя древко, просто памятуя о том, что палочки сейчас на вес золота и сломанная, даже если Рабастан планирует оставить её себе, им ни к чему.
Он угрожает ей. Щенок. Мерзавец. Подлец.
Она с него три шкуры спустит!
Беллатриса хмурится, стискивает кулаки.
— Не смей мне угрожать! — если бы в подвале было что-то стеклянное, наверняка бы зазвенело. По крайней мере даже по ушам Беллатрисы её собственный голос режет сильно.
— Я — решаю. Я — леди Лестрейндж, и буду, даже если Рудольфус не на ногах. А если ты посмеешь это оспаривать, ты угрожаешь не только мне, ты угрожаешь будущему Рода и его Главе. И я найду на тебя управу, если это так.
С этим будет сложнее. Пока Рудольфус без сознания, а Рабастан не делает попыток его убить, вряд ли родовая магия встанет на сторону Беллатрисы. Для неё она всё ещё чужачка. К тому же, они не на земле Рода. Возможно, стоит поискать убежища в домах Блэков, и поднять всё имеющееся у неё имущество, закреплённое родной семьёй не такая уж и плохая идея.
Но есть кое-что ещё. Там, где она может найти помощь. Вряд ли Рабастан решил предать интересы семьи, сохранив остальные. Он никогда не горел идеологией пожирателей. Больше доказательств, и она сможет заинтересовать этим Лорда. Но это нужно обдумать позже.
— Я угрожаю Вэнс, — не моргая смотрит Беллатриса прямо ему в глаза, — потому что она на моей территории. Она покушается на то, что моё. И она здесь пленница. Если так дорожишь школьной подружкой потрудись, чтобы она благополучно закончила с моим мужем и не попадалась мне на глаза. Совсем.
Беллатриса облизывает пересохшие губы. Она и не догадывается, не может представить, что в самом деле зависима от младшего Лестрейнджа. Не чувствует границ.
— Я — решаю, — повторяет она ещё раз, как будто произнесённые вслух слова окрепнут, — ты прав. Мне нужно, чтобы все исполняли мои прихоти. И ты будешь. У тебя своих нет.
Возможно, этого бы не стоило говорить, но Беллатриса не может вовремя остановиться.
— Я уйду в дом, — предлагает она, но не рискует поворачиваться к деверю спиной, — вернусь к Рудольфусу, когда здесь не будет посторонних.

Она пропускает мимо ушей шпильку про свой брак. Это она сегодня слышала. Рабастан старается делать вид, что ей следует смириться с походами Рудольфуса налево, а Беллатриса, разумеется, никогда в жизни этого не сделает.
Фыкая, она демонстративно поворачивается к нему спиной, поправляя сползающую на плечах мантию и откидывая волосы назад. В каком-то смысле, сейчас она беззащитна. Один петрификус в спину — и её слова останутся только словами. Но Беллатриса уверена, что он так не сделает, отчасти потому, что убеждена в своей правоте.
— Я всё сказала по поводу неё. Пока она полезна, следи, чтобы она не подвернулась мне под руку, раз она тебе так дорога. Такими игрушками не разбрасываются, — и не делятся со старшим братом, если на то пошло, но если уж они сворачивают их маленькую ссору.
— Я жду вестей о Рудольфусе, — это лишний повод для Эммалайн попасться ей на глаза, младший должен это понимать. Беллатриса меряет его тяжёлым взглядом, ещё многое относительно младшего нужно обдумать, с силой хлопает дверью подвала, когда выходит на свет, туда, где протекает операция.
Она специально делает вид, будто Эммалайн и Яэль в этой комнате нет. Обходит стол, избегая слишком долго рассматривать череп под оголённой кожей. С нежностью, аккуратно, касается щеки Рудольфуса, там где нет Вэнс с её скальпелем.
— Я мне нужны новости. Хорошие. Пока я не буду мешать, но как только ты будешь не нужна, чтобы я тебя вне твоей комнаты не видела, — Беллатриса угрожает. Серьёзно. Даже протекция Рабастана является для Эммалайн лишь временной гарантией безопасности.
Находиться в одной комнате с бессознательным Рудольфусом нет сил. Она ведь устала. Нужно поспать, отдохнуть. Впервые Беллатриса думает, что поставить его на ноги не сиюминутное дело. Похоже, ещё придётся посидеть перед его кроватью. Она давит злость на мужа, вспыхнувшую опять — это он довёл себя до такого состояния, уходит.
Уже на улице, она щёлкает пальцами, дожидаясь, когда появится домовой эльф, велит раздобыть ему запасную палочку, где угодно. Так ей будет комфортнее. Больше она с ней не расстанется.

Рефлексия, бесчеловечная сука, почему-то выбрав голос Розье, злорадно сообщает Лестрейнджу, что у него проблемы.
Он хочет было возразить, что его проблема только что покинула комнату, а значит прямо сейчас никаких проблем у него нет, но не делает этого - во-первых, он все еще старается не разговаривать со своими слуховыми галлюцинациями, а во-вторых, его настигает осознание, что рефлексия права.
У него проблемы.
У него проблемы со взаимоотношениями и, кажется, так давно, что он, пожалуй, не может припомнить, когда они начались.
Кажется, они были всегда.
Кажется, единственные отношения с женщиной, которые он мог бы назвать ничем не омраченными, это его недо-помолвка с Тэсс - год переписки о различиях в континентальном и островном подходе к магическому праву. Не совсем тот формат, который устроил бы Беллатрису. Или Яэль.
Или его, если уж на то пошло.
Так что проблему он осознает - но способов ее решения не видит. Лестрейндж далек от психоанализа, идея говорить о проблемах, чтобы решить их тоже ему чужда, так что остается проверенный метод: сделать вид, что проблемы не существует, и ждать, когда она исчезнет сама собой.
Во всем, что касается иррационального и пугающего его мира взаимоотношений между людьми, он предпочитает поступать именно так, а потому за Беллатрисой не бежит, в спину ей ничем не бьет, прибирает ее волшебную палочку, убеждается, что Бишоп и Мартелл мирно спят, поправляет рубашку и только потом выходит туда, где игнорировать проблему будет намного проще.
Беллатрисы не видно - видимо, в самом деле ушла в дом. Тем лучше, с ней любая ситуация грозила перерасти в локальный апокалипсис.
- Что ты здесь делаешь? Я думал, ты осталась в доме, - обращается он к Яэль, которая очень трогательно держит его брата за запястье. Наверное, меряет пульс - он тоже этим занимался, пока не решил, что Рудольфус может и подождать. Вопреки собственным намерениям, в его голосе отчетливо слышно обвинение - в этом подвале достаточно секретов, которые он хотел бы сохранить от невесты. Им как-то не довелось пока поговорить о похищениях и смелых экспериментах, а теперь момент точно кажется неподходящим.
- Есть изменения? - кивает он на Рудольфуса, спрашивая уже у Эммалайн. - Хель показывалась?