Он коротко кивает на слова Яэль - хорошо, пусть так. Что опаснее - риск при аппарации с трещиной в палочке или риск от нахождения рядом с Рудольфусом - он больше не способен оценить: в какой-то момент март вывернул его наизнанку с этим долгожданным полнолунием, сюрпризами от Грегорович, Хорезми, Тварью и Итон. Кажется, что все, что может сломаться или подвести, ломается и подводит - он больше не удивляется, не спорит. Не знает, как правильно.
Впрочем, это чувство проходит, едва Рудольфус, вися на нем как старое полотенце, принимается решать, куда ему лучше отправиться, как только Беллатриса отбывает вместе с целительницей.
А ведь он, Рабастан, еще месяц назад говорил, что Беллатриса должно покинуть Англию - но тогда, разумеется, его никто не желал слушать. Ну что же, теперь Рудольфус сам просит - только вот у Рабастана нет такого места, о котором говорит брат.
Коттедж в Хакни-Уик - не подходит. Маггловский дом Нарциссы - исключено.
Это места, где Рудольфус не должен появляться - это места не для него и Рабастан очень ценит это положение вещей. Его брата там не будет, как не будет и свояченицы: им там нет места.
Думать об этом намного проще, чем думать о том, другом. Что там говорит Рудольфус? Кого - обеих?
У него не сходится контрольное число - просто не считается. О каких двух ведьмах толкует брат? Что за голод Твари, о котором ему пыталась рассказать и Вэнс? Что за голод, который требует секса?
В том, что рассказывала ему Мелифлуа, не было ни намека на то, что Тварь имеет природу, сходную с суккубом, даже если допустить, что суккубы существуют где-то там, где вполне спокойно потомки ифритов занимаются торговлей артефактами.
В том, что ему рассказывали, вообще не было о голоде - и его собственные вопросы о том, чем питается Тварь, кажутся ему глупыми. На месте Вэнс он бы тоже молчал.
- Хорошо, хорошо, не в коттедж, - повторяет он на удивление ровным тоном, пока все еще задается тем же вопросом - почему брат говорит о двух ведьмах? Кто вторая, принявшая участие в ритуале, затеянном Мелифлуа?
Выдирая у Рудольфуса палочку, он не передает ее Яэль - складывает в карман к палочке Беллатрисы. Не лучшая идея, аппарировать сразу двоих, но он справится. К тому же, он прекрасно знает, куда они направляются.
- Не дергайся, - предупреждает он брата, но тот, кажется, и без этого предупреждения просто не способен на резкие рывки: его лицо в крови, и Рабастан думает, что слишком сильно ударил в склепе. Обхватывая Рудольфуса за корпус, он машет Яэль. - Идем, возьми меня под руку, покрепче.
Надо было взять куртку, но драккл с ней - пусть валяется здесь, потом пошлет эльфа.
Когда Лестрейндж аппарирует, набрасывая на голову Рудольфусу полу его же мантии, он уже знает ответ на вопрос, которым продолжал задаваться все это время - очень простой ответ, который был у него перед глазами.
Вторая ведьма - это Вэнс. Вэнс впускала Тварь и была рядом на тот случай, если она проголодается, пока они ищут его, Рабастана. Походная аптечка - и сытный обед на скорую руку.
Аппарация выходит не слишком удачной - он тяжело ударяется подошвами о крыльцо господского дома Риддлов, с которого не виден коттедж сторожа.
Наполовину заталкивая, наполовину волоча Рудольфуса в дверь, он засвечивает Люмос и, свалив брата прямо на пол, возвращается к Яэль.
- Ты поняла, где мы? - прижавшись лбом к ее лбу, шепчет едва слышно. - Спустись с крыльца, обогни дом справа и иди прямо по дорожке - увидишь коттедж. Приведи Вэнс, если она закончила с Беллатрисой. Аппарируй с ней сюда, пусть он услышит хлопок. Я не знаю, можно ли обмануть Тварь так, но пусть он не знает, где мы - пусть думает что угодно, поняла?
Отдавая Яэль свою палочку - это какой-то круговорот палочек в природе и ему совершенно не весело - Рабастан возвращается к брату.
Здесь неподалеку, если пройти через непригодный для жилья дом, в котором пол века назад нашли целую маггловскую семью, мертвую, без признаков насильственной смерти, что и определило в конечном итоге пустоту и заброшенность территории, так подходящей для нынешних ее обитателей, вход в подвалы, которые Вэнс определила под свою лабораторию, но тащить туда Рудольфуса Рабастан не торопится: во-первых, это еще одно место, которое он хотел бы сохранить в тайне от брата, а во-вторых, там сейчас... людно и эта информация ни к чему уже Яэль.
- Руди, ты хотя бы понимаешь, что происходит, пока Тварь тебя контролирует? - снова принимается он за расспросы. - О чем она говорила с Беллатрисой? Почему ушла?

На распоряжения Беллатрисы Вэнс кивает и торопится к себе, размышляя, не доведется ли ей сегодня сообщить леди Лестрейндж дурные вести.
Рудольфус Лестрейндж удачлив, невероятно удачлив, раз дожил до сегодняшнего дня. Но рано или поздно наступает день, который становится последним.  Для всех нас он наступит.
При мысли о том, что старший Лестрейндж может умереть, Эммалайн испытывает что-то вроде смутного, иррационального сожаления. Это непрофессионально, целитель не должен бояться смерти пациента. Целитель  должен бояться не выполнить поставленную перед ним задачу. Поэтому все мысли, неподходящие к случаю, Вэнс откладывает на долгое «потом». Возможно, она к ним еще вернется, но скорее всего – нет.
Она успевает подхватить со стула сумку с зельями, добавить туда несколько флаконов – в подвале, конечно, есть свой запас, но Эммалайн предвидит трудности, много трудностей, так что предпочитает иметь под рукой все, что может хоть как-то пригодится.
И, уже слыша голос Яэль, добавляет в сумку успокоительное.
Кому-нибудь из них да пригодится.

- Иду!
Эммалайн сбегает вниз по лестнице. Переодеться времени не было, но, в общем, чувствует она себя уже лучше и увереннее, чем в родовом склепе Лестрейнджей во время этой мистерии льда и пламени. Сейчас, хотя бы, все понятно – Рабастан ее зовет, Рудольфусу нужна помощь, и она сделает все, что сможет. Как всегда.
Невеста школьного друга бледна и Вэнс хмурится.
- Как вы себя чувствуете, Яэль? Хотите отдохнуть наверху, в моей комнате, пока я буду заниматься мистером Лестрейнджем?
Беременность  - опасное время, непредсказуемое. Но эти нарождённые еще дети уже ценны, очень ценны, и целительница чувствует за них свою ответственность.

Люмос бьет по глазам, Рудольфус жмурится, но даже через закрытые веки свет кажется нестерпимо-ярким. После аппарации кажется, что все его внутренности перемешались и теперь подтягиваются к горлу, но хуже всего - голова. Его не просто шатает, он едва способен устоять на ногах - земля того гляди улетает из-под ног, будто он оседлал взбесившуюся метлу, а черные точки, возникающие в глазах при любом повороте, кажутся приближающимися бладжерами. Рудольфус сжимает кулаки, отбрасывает давно съехавшую с головы ткань мантии, жмурится, не в состоянии уследить, где Рабастан, и только по голосу понимает, что брат опять рядом.
По его херовым вопросам.
- Нет, ничего, - отвечает он, и его голос звучит хрипло, слабо. Голос смертника, трупа.
Рудольфус отхаркивает кровь, противно присохшую к горлу - как, откуда, - силится подняться на ноги, царапает пальцами по стене, забивая под ногти отсыревшую штукатурку.
Машет брату и с его помощью все же поднимается. Не гоже ему валяться на полу или стоять на коленях, как какому-то магглу.
Он будет стоять на ногах, чего бы это ему не стоило.
- Она уходит и приходит, когда ей вздумается, а чаще просто затихает и сидит тут, - он касается указательным пальцем лба, ведет невидимую линию и останавливает палец над правым глазом. На лбу остаются следы побелки, сероватым налетом на его смуглой коже. - В склепе я хотел ее выгнать...
Ему нелегко дается это признание, признание своей неудачи. Рудольфус не терпит быть слабым, побежденным, а эта Тварь расправилась с ним играючись, хотя он напрягал все свои силы - до вспышки острой боли в голове и даже после, пока еще мог.
- Она сильнее. Что она такое? - несмотря на то, что Рудольффус справедливо полагает свое знакомство с Тварью более близким, чем знакомство брата, он все-равно спрашивает у Рабастана. Тот знает много всякого - наверняка знает и про эту суку. - Я слышал, но не понял, что она попросила у Беллы. Ей не нужен был я, но ей нравится заключать сделки. Беллатриса просила ее уйти - она ей что-то ответила... Нахуй Тварь. Не позволяй ей приблизиться к моей жене и ребенку, если она вернется, ты понял? Это твой долг передо мной.
Рудольфус притягивает брата к себе еще ближе, вкладывая последние силы в этот рывок, и рычит последние слова ему в лицо. Он ничего не видит - даже лицо Рабастана больше похоже на размытое пятно, но силы еще кое на что хватает.
- Она сильная. Много сильнее, чем я. Я не удержу ее, если она захочет Беллатрису.
А она захочет  - он ясно ощущал это там, в склепе. Так же ясно, как знает: ребенку не выжить. Тварь вышвырнет ребенка из тела Беллатрисы с такой же легкостью, с какой домовики вылетают из садовой беседки палые листья. И это будет его вина.
- Она что-то думает о ребенке. О том, чтобы родиться, - произносит Рудольфус чуть ли не через силу, едва держась на ногах. - О том, чтобы занять место ребенка. Так ей не придется убираться обратно, откуда бы она не пришла. Так она сможет оставаться здесь столько, сколько захочет.
Он это знает, потому что знает Тварь - потому что ее ликующие мысли об этом пронизывали все его существо, оседая в мозгу, будто в мелкодисперсном сите.
Долохов кое-что знает об этом - поэтому и велел не подпускать Тварь к беременной ведьме, и Рудольфус, пусть и с опозданием, все же прислушался к мудрому совету.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (30 апреля, 2018г. 14:21)

Коттедж выглядит условно-жилым и, после неуютного семейного склепа Лестрейнджей, осесть где-то в кресло, на диван, софу и закрыть глаза, выдохнуть - это очень соблазнительная идея, не смотря на то, что в лучшее свое время ведьма, любящая чистоту, только стояла бы столбом, стараясь ни к чему тут не прикасаться.
Забота мисс Вэнс видится малым, но утешительным призом этой безумной ночи, Лиса устало пожимает плечами.
- Рабастан просил, чтобы вы аппарировали вместе со мной к дому. Рудольфусу плохо. Всё так же. А мне... ну, немного по себе после аппарации было.

Предложение отдохнуть - очень соблазнительное. Рыжая ведьма осекается и озадаченно думает. Возможно, баст хотел, чтобы они побыстрее убрались отсюда, или же, возможно, он просто предложил вариант действий, при котором Лиса не будет чувствовать себя совсем потерянной в этом месте. Но, в любом случае, всё несколько поменялось, да и что именно подразумевал Рабастан она не узнает.
Но решиться и согласиться отдохнуть Лиса не успевает.
Неприязненность жены Лестрейнджа-старшего неудивительна, но сейчас... утомляет.

Только Беллатриса переменчива как погода над океаном и Яэль, миг тому готовая огрызнуться или защищаться чарами, тихо выдыхает.
- Да, спасибо, я бы выпила чего-нибудь. - Растерянно оглядываясь на Эммалайн, мисс Гамп прикидывает, что три ведьмы - это уже слишком для Рабастана.
- Я тогда останусь здесь. В вашей комнате, мисс Вэнс. - Возможно, аппарация сюда вообще была не лучшим решением и домой, к котам и своей ванне и постели, было бы намного лучше. Но что сделано, то сделано.

Вэнс отправляет рыжую ведьму в свою комнату. Беллатриса хочет встрять, что вообще-то у них есть комната жениха барышни. Пустующая не без её участия. Она даже открывает рот, чтобы отправить Яэль туда, и тут же глотает молока, чтобы не сказать этого. Прикипела она к комнате деверя. И не то чтобы она проводила там много времени или хранила что-то важное, просто она внезапно осознаёт, что не хочет видеть авроршу там. Даже мысленно.
Хотя, пожалуй, стоило бы привыкнуть. Она ведь скоро станет частью их семьи.
Беллатриса перекладывает ей в руку стакан с молоком.
— На кухне есть ещё. И огневиски, но алкоголь тебе нельзя.
Лестрейндж кладёт руку поверх локтя Вэнс. Её забота обычно нравится Беллатрикс и кажется милой, но сейчас, когда она в каждом слове целительницы ищет подвох и подтверждение того, что это не единственная её работа в этом доме, она раздражает.
— Ты правда думаешь, я не видела умирающих людей? — в её голосе обещание. Беллатриса не думает, что она про последствия аппарации. Она знает, что все будут скрывать от неё насколько плох Рудольфус. В первую очередь он сам.
И она не позволит им этого сделать.
После аппарации дурнота и правда подкатывает. Беллатриса сглатывает горький комок, сцепляет зубы. Рудольфус даже издалека кажется слепым. Непривычно беспомощным.
Его жене от этого хочется остановиться, начать кричать во весь голос. По спине прокладывает дорогу вереница мурашек.
Но она молча идёт вперёд, сразу за Вэнс.
Когда понимает, что Рудольфус реагирует только на звуки, смотрит на Рабастана и прикладывает палец к губам.
Она просачивается в подвал следом за целительницей, с удивлением осматриваясь по сторонам. Рабастан ведь в курсе этого места, не так ли? Что эти двое тут устроили?
Она старается оставаться невозмутимой. Скрещивает руки на груди, встаёт в изголовье стола, куда Эммалайн планирует уложить Рудольфуса, замирает. У неё даже нет палочки, чтобы помочь.
Беллатриса отслеживает улыбку, направленную на её супруга, стискивает пальцы на рукавах мантии до ломоты. Чтобы между ними двоими не было, пусть отец её ребёнка выживет. А потом она разберётся с ними обоими. Убьёт.

Его это, пожалуй, ошеломляет - это признание в том, что Рудольфус что-то не может.
Казалось бы, это нормальная ситуация, его брат не всесилен, кому об этом знать, как не ему, и все равно - Рудольфус никогда в жизни не признался бы в этом. Не произнес это вслух, да еще и перед ним.
Рабастан не хочет думать о причинах этого поступка - все, что приходит ему в голову, кружится вокруг того, что дело совсем плохо, раз Рудольфусу больше нет дела до своего имиджа.
А это в планы Рабастана не входит - не прямо сейчас. Ладно, стоит признать, раз уж время признаний - он не хочет смерти Рудольфуса прямо сейчас. А может - но он тут же блокирует, отправляет эту мысль обратно туда, откуда она только что явилась - и вообще никогда.
Подростковая какая-то недовлюбленность в образ, ассоциирующийся для него с мощью и силой, которым ничто и никто не мог противостоять, с годами превратилась в нечто отвратительное, как вино превращается в уксус, однако все еще где-то здесь, и Лестрейндж вовсе не хочет отыскать источник этих смущающих его запутанных эмоций.
Без них - без любых эмоций, если уж на то пошло - куда лучше. Проще. Конструктивнее.

Под просьбу Эммалайн - она явилась с Беллатрисой, но Мерлин, кто бы удивлялся, что мадам Лестрейндж будет там, где ей угрожает наибольшая опасность - он левитирует брата в подвал, за первую дверь, где Вэнс имеет дело с теми, кто не будет сопротивляться - не может или не будет по другим причинам.
Стол, который помнит еще Хорезми, по сравнению с Рудольфусом сразу кажется не таким уж и большим.
Стоя в головах у брата, Рабастан кидает на Беллатрису мрачный взгляд - его пантомима ему непонятна и, разумеется, вызывает только всплеск неприязни: сейчас не время для шуток.
Даже Рудольфус понимает, кажется, и Рабастан все еще под впечатлением от этого почти безвольного согласия, этого пустого "делай, что нужно". Где угрозы? Где приказ? Где требования?
Не впервой им прибегать к профессиональной помощи Эммаалйн - и до сих пор Рудольфус держался с присущим ему очарованием, но сейчас он выглядит так, будто уже сдался. Будто проиграл Твари и ему уже не выиграть.
Лестрейндж хмурится против воли, отводит взгляд от свояченицы, наклоняется над братом, коротко кивает на слова Эммалайн и даже не сразу понимает, что именно она имеет в виду.
Нажимает Рудольфусу на плечи, упирается, фиксируя его на столе - но это не полная неподвижность, куда там. Брат бормочет что-то невразумительное - Рабастан наклоняется еще ниже, чувствуя исходящий от тела Рудольфуса жар, прислушивается, кидает на Вэнс ничего не выражающий взгляд.
Ему кажется, что Рудольфус говорит ей, будто хочет ее - принимая за Беллатрису, быть может?
Очень хотелось бы, чтобы так оно и было.
Очень хотелось бы, чтобы эта нежность, которой наполняется лицо Вэнс, не имела ничего общего с лежащим на столе Рудольфусом. И чтобы тот перестал сжимать ее юбку, как будто не смог дотянуться до руки.
Сцена весьма двусмысленная, а уж после хаотического рассказа Рудольфуса о том, чем питается Тварь, Рабастан вполне готов воспринять происходящее в обоих смыслах - и это как-то уж чересчур для этого и без того очень трудного вечера, начавшегося больше недели назад по личному календарю Рабастана.
Он встряхивает рукой, отпуская плечо брата - как будто отпустил ручку горячего чайника - и волшебная палочка легко соскальзывает в ладонь, чтобы упереться острием Рудольфусу под ухом. Неяркая вспышка невербального Петрификуса будто поглощается. Пальцы, сжимающие в кулак ткань платья Вэнс, застывают, не разжимая хватки.
- Полная неподвижность, - без какой бы то ни было интонации констатирует Лестрейндж, и добавляет. - Он весь горит. В чем дело?
И, чтобы максимально далеко отойти от всей этой болтовни Рудольфуса, от всех его диких откровений, от подозрений, которыми Лестрейндж полон так, что, чуть ли не впервые в жизни, хочет говорить об этом, он говорит совсем другое, обращаясь к Беллатрисе:
- Зачем ты пришла, Белла? Если Тварь вернется...
Если? Но ведь он сам видел - Тварь ушла после того как за дело взялась Беллатриса, и это беспокоило его относительно недавно - еще там, у склепа.
- Как ты заставила ее оставить его? - путано спрашивает он свояченицу, которая слишком близко - облюбовала изголовье, разумеется, - и выглядит слишком невозмутимой.

Беллатриса застывает всем телом, когда Рудольфус подаёт признаки жизни. И как подаёт. Она зажмуривается, сосредотачиваясь на звуках вокруг, как будто они могут заглушить это "хочет тебя". Как будто хриплые дыхание не утраивает это эхом в её ушах. Как будто сквозь веки она не видит, как сжимаются пальцы супруга на чужом подоле.
Она стискивает зубы, когда тело Лестрейнджа сковывает петрификус. Ей приходится положить ладонь на живот, глубоко вздохнуть, чтобы вспомнить, что сейчас первостепенно. Хорошо, что у неё нет палочки. С ней ведьме куда проще наделать глупостей.
Как будто в ответ на слова Рабастана, она касается лба мужа, забывая, что хотела держать от него своё присутствие в секрете. Понимает ли он сейчас, что это она? Или думает, что Вэнс? Хочет, чтобы это был Вэнс?
Пальцы скользят дальше, зарываясь в волосы, перебирая пряди, и без того подёрнутые белизной, в которых наверняка прибавится седины. Беллатриса знает каждую. Знала.
Ладонь Вэнс совсем рядом с её. Беллатриса ревниво наблюдает, как исследует целительница то, что она, Блэк по крови и Лестрейндж по имени, считает своим. Запоминает и мучительно отказывает себе в удовольствии вцепиться мужу в волосы. Или Эммалайн.
Провожая Вэнс взглядом, заново оценивая её, в который раз за день, разглядывая в ней соперницу, она не сразу понимает, что Рабастан обращается к ней. Она переводит взгляд на Рабастана, поглаживая Рудольфуса по вискам.
— Здесь моё место, — хрипло отвечает она на его неуместный вопрос, — больше, чем твоё.
Он может сколько угодно спорить, и в другой день Беллатриса бы не упустила шанса доказать свою правоту, потому что была уверена в ней как в собственной чистоте крови, как в неотъемлимости магии от этого мира, как в том, что её жизнь связана с жизнью Рудольфуса тем, что прочнее любых клятв. Сейчас она в этом не уверена.
Больше она не смотрит на деверя, только на мужа.
— Ненадолго, она вернётся, — Беллатриса всматривается в центр лба Рудольфуса, как будто может увидеть то, что там притаилось.
Она не хочет об этом говорить. Ещё немного, и она может потерять мужа, Тварь не кажется сейчас ей первостепенной задачей, хотя источник их проблем — она и есть. Стоит ей начать рассказывать о том, что происходило в склепе, и перед глазами снова встанут фигуры из пламени.
— Мы договорились, чтобы она ушла, — скупо роняет Лестрейндж, как будто это может всё объяснить. Команда Вэнс долетает словно из другого мира. И плевать, что она не ей.
Ладонь Беллатрисы скользит из волос Рудольфуса выше, по щеке, к горлу. Они ведь похожи до сумасшествия. Кажется, даже их спектр чувств, которые они испытывают друг к другу, один на двоих.
По крайней мере, теперь она знает, что чувствовал Рудольфус каждый раз, когда она дразнила его. Наверное, это.
Она надавливает пальцами на точку на шее, ритмично подражающую биению его сердца. Слишком часто, слишком конвульсивно. Нажать сильнее, и не будет больше проблемы Вэнс. Не будет больше проблем ни с одной женщиной. Он больше не посмотрит ни на кого, кроме неё. И на неё тоже, но если это единственный выход, не это ли решение? Рабастан потом убьёт и её: ей не придётся жить с мыслью, что она убила собственного мужа и отца своего ребёнка.
Беллатриса дёргается, отдёргивая и руку, пугаясь собственных мыслей. Это всё Тварь. Она  хочет свести её с ума.
— Тварь пыталась со мной договориться. Соблазняла, проверяла, что я хочу. Он пытался ей помешать. Поэтому это случилось.

Отредактировано Bellatrix Lestrange (17 мая, 2018г. 20:39)

Эммалайн знает, что будет делать дальше. Она уверена в том, что Рабастан не будет возражать, и почти уверена в том, что, в случае чего, он поможет ей с Беллатрисой.
А еще она приятно волнуется, как пишут в романах, которые она тайком почитывает «словно перед свиданием», и тут приходится верить романам на слово, потому что у Вэнс все очень сложно со свиданиями… Но да, она приятно волнуется и чуть оттягивает самое интересное, как оттягивала бы первый поцелуй.
Чтобы потом прочувствовать до  конца.

- Для начала давай проведем общую диагностику…
Движения волшебной палочки привычны, но все равно отзываются в руке едва заметным теплом. У других целителей, случалось, были болезненные и неприятные отдачи, да и пациенты на них жаловались… У Эммс не так. Ее палочке нравится (если так можно выразиться) то, чем занимается хозяйка.
Эммалайн тоже нравится то, чем она занимается…
Диагностика бренного тела Рудольфуса Лестрейнджа не показывает пока ничего интересного – не слишком хороша печень (что неудивительно), легкие все еще носят на себе следы азкабанского заключения, но не критично, не критично… Следы срощенных переломов и разрывов Эммс скорее угадывает, чем ясно видит, и то потому, что сама их латала.
Сердце исправно гоняет кровь.
Все самое интересное начинается выше. Все самое интересное всегда в голове.
У Рудольфуса Лестрейнджа все, что должно быть синим – красное, что должно быть красным – черное, а еще…

- Рабастан, видишь?
Чуть выше левого виска расплывается что-то, похожее на чернильное пятно. Еще это можно сравнить со спрутом или медузой, и с медузой, пожалуй, красивее, потому что Вэнс уже почти влюблена в это пятно, хотя бы потом, что будет трудно до него добраться.
Покажи женщине, что ты горячий и недоступный, и она сделает все, чтобы до тебя добраться...

- Это кровоизлияние. Нам нужно убрать гематому, и, по возможности, минимизировать потери. Если после всего случившегося мистер Лестрейндж сможет ходить, говорить и узнает в лицо свою жену, то, можно сказать, нам всем несказанно повезло!
Вэнс рассматривает это пятно и так, и эдак, размышляя… С Рабастаном она привыкла рассуждать вслух… Она привыкла, что их здесь двое, не считая тех, кто оказывается на столе, но их же не стоит считать, не так ли?
- У нас два пути, Баст. Мы можем сделать небольшое отверстие над гематомой и  удалить ее. Восстановится твой брат быстро, но на этом все. Его жизнь будет вне опасности, но вряд ли он вернется к нам прежним, еще час-два,  и изменения будут необратимы. А можем сделать трепанацию. Рисков больше но и шансов на успех тоже. Решайте.
«Решайте» - это и к Рабастану и к Беллатрикс. Раз уж пришла, то пусть берет на себя часть ответственности. Желательно, большую часть.

Общая диагностика - будто оглавление в книге, только дразнящее предвкушением самого интересного, и Лестрейндж подается вперед, чтобы посмотреть, на что хочет указать ему Эммалайн.
Не то чтобы для него неожиданность, что у Рудольфуса проблема в голове - среди присутствующих, пожалуй, нет ни одного сейчас человека, для которых это в самом деле стало бы неожиданностью, да и за пределами вотчины Вэнс много кто не удивился бы такому диагнозу, однако Рабастана развлекает другое: то, что эта проблема может еще и усугубиться.
Развлекает не меньше, чем мысль о том, что это можно исправить - хоть полностью, хоть нет.
Картина, нарисованная Эммалайн, кажется ему довольно привлекательной - ходить, говорить, узнавать жену? Идеальный старший брат, разве не так?
И Рабастан хочет сказать - да, давай. Все проживут без прежнего Рудольфуса. Англия выстоит, он сам выдюжит, даже Беллатриса, если подумает и приноровится, наверняка оценит плюсы от взаимодействия с новым Рудольфусом.
А уж насколько проще будет добиться взаимопонимания со Скримджером, если предъявить ему нового, безобидного старшего брата.
Почему-то Рабастан убежден, что вмешательство, о котором говорит Эммалайн как о первом варианте, сделает Рудольфуса безобидным - и он прикидывает и так, и эдак, насколько это было бы удобно.
Будь они с Вэнс наедине - Рудольфуса сейчас можно не считать - он бы и думать не стал про второй вариант, согласился бы немедленно на первый и наверняка никогда не пожалел бы об этом, но они не наедине, и даже взгляда на застывшее лицо Беллатрисы достаточно, чтобы Лестрейндж не торопился с ответом.
- Трепанация, - мягко поправляет свояченицу Рабастан, опережая Эммалайн с ответом. - Пробивание отверстия в черепе, чтобы... решить проблему. Вэнс хочет удалить вопрос физически, удалив гематому, залечив сосуды и сняв давление на ткани мозга, сделав дыру в черепе твоего мужа примерно вот здесь.
Он касается головы Рудольфуса над тем местом, где, судя по диагностике, имеется проблема, и его пальцы перекрывают уродливое черное пятно, далеко раскинувшее щупальцы излившейся крови.
Беллатриса хватает его за руку, тянет в сторону.
Самое интересное, думает Лестрейндж. Что думает обо всем этом потенциальная вдова.
Но оказывается, что Беллатрису беспокоят не последствия операции, а то, что сама необходимость этого вмешательства может быть выдумкой Эммалайн.
- Если Тварь освободила ее от обета, - Рабастан голос не понижает, не видя смысла играть в шпионов, - ей нет нужды изобретать такую сложную схему. Нет нужды помогать - если обета больше не существует, понимаешь? Она могла бы сказать, что шансов нет и дать ему умереть, или сделать что угодно, пользуясь тем, что ни один из нас даже близко не знаком с колдомедициной за пределами мелких бытовых травм. Мы никогда не узнали бы о том, что есть шансы спасти его, если бы она нам не сказала. Не говоря уж о том, что, освободи ее Тварь от обета, у нее были все шансы покончить с Рудольфусом раньше.
В отличие от Беллатрисы, он точно знает, что его брат провел с Эммалайн достаточно времени, чтобы она могла сделать многое - это не вопрос доверия, думает Рабастан, которому не особенно охота признаваться свояченице, что он может полагаться на настолько рациональное чувство, как доверие.
- Она могла бы убить Рудольфуса. Сейчас она говорит, что может его спасти. Решать нам. Эммс, - зовет он, - ты сказала, что он не будет прежним. Что это значит? Он сможет колдовать? Сможет... Ну, что поменяется? Он станет большим ребенком? Умственно отсталым? Сквибом?

Беллатриса слушает, что говорит Рабастан, и не верит своим ушам. Возможно, дело в том, что сейчас она готова заподозрить Вэнс в любых самых низменных мотивах. И уж конечно она не понимает отсутствия смысла в изобретательности.
Если бы вместо Рудольфуса лежал Рабастан, а Эммалайн сказала бы, что шансов нет, Рудольфус убил бы её, вытряс бы признание того, что всё-таки что-то сделать можно.
Убил бы? - шевелится подозрение в груди Лестрейндж. Она отгоняет его на время, как моль.
Всё просто. Деверь верит целительнице просто потому что она его бывшая однокурсница, друг, если у рэйвенкловцев бывают друзья, помешана на книжках и, вероятно, спит не только с её мужем, но и с ним.
Жгучая готовность убить пробирается по венам. Хорошо, что она где-то потеряла свою палочку.
Они обсуждают Рудольфуса так, как будто его здесь нет. Как будто её здесь нет.
Беллатриса проводит руками по волосам Рудльфуса, бережно откидывая их назад, касается щетинистого подбородка.
Она просила у Твари мужа. Не труп, не его подобие, не сквиба. Она не верит Вэнс, считает, что Рабастан заблуждается, но тому, что поселилось внутри её мужа, в черепной коробке, она доверяет, как ни странно.
— Ладно, делайте.
Выбор, есть ещё альтернативы. Беллатриса не видит большой разницы: дырка и дырка. Но Вэнс говорит, разница есть. Она представляет себя сквибом. Это не жизнь. Магия — их право по крови. И Рудольфусу не стоит его лишаться. Она не позволит.
— То, что на "Т", — уточняет она, обхватывая себя руками.
Тварь не даст её мужу умереть. Или — в мыслях сквозит надежда — вместе с синяком внутри головы они достанут и Тварь, если она хоть сколько-нибудь осязаема.
— Я помогу.

- Пожалуй, вы можете помочь, Беллатриса. Встаньте, пожалуйста, так, чтобы не мешать нам и говорите со своим мужем. О чем угодно, но чтобы он постоянно слышал ваш голос. Я уверена, даже сейчас мистер Лестрейндж чувствует ваше присутствие. Этом может помочь ему вернуться к вам прежним.
Голос у Эммалайн профессионально-доброжелательный и уверенный.
И, нет, она не сошла с ума.
На самом деле Вэнс уверена, что мистер Лестрейндж сейчас ничего не чувствует и на нем можно танцевать джигу, но Беллатрису следует отвлечь, пока она не начала отвлекать их.
Фразу про «чувствует присутствие» она подсмотрела  в одном из романов в мягкой обложке, что прятались у нее под кроватью, и вот надо же, пригодилось.

- Яэль отдыхает у меня в мансарде, - отвечает Эммалайн Рабастану, касаясь кончиками пальцев головы Рудольфуса Лестерйнджа, прикидывая, рассчитывая…
- Позже я осмотрю ее, если  не возражаешь. Она сильная, но день был не из легких. Хочу быть уверенной, что с ней и с вашим ребенком все хорошо.
И, хотя кодомедику следует равно относиться ко всем пациентам, Вэнс все же признается себе, что ребенок Яэль и Рабастана ей как-то… ну, дороже, что ли. Ближе.

За палочку она все-таки берется. Прежде чем резать, область операции следует избавить от волос и пряди падают на каменный пол, на туфлю Вэнс, она переступает через них, не задумываясь, она вообще сейчас не думает ни о чем, кроме того, что ей предстоит…
Но все же, на краю сознания, пульсирует какое-то воспоминание, связанное с этим же подвалом.
Она должна вспомнить и она вспомнит, но не сейчас.
Участок кожи освобожден от волос и Эммалайн накладывает обезболивающее заклинание и берет в руки скальпель.
Воспоминание становится отчетливее, в памяти всплывает другое лицо – мертвое лицо – и вскрытый череп…
- Помнишь нашего потомка ифритов, Рабастан? – спрашивает она, аккуратно отделяя лоскут кожи, открывая кость. – Помнишь, что мы обнаружили у него в голове? Может быть, это помогло бы против нашей новой знакомой, если она все еще здесь?
Вэнс избегает конкретики – может быть, Хель и правда здесь, что она, собственно, знает о ее способностях? И потому, что здесь Беллатриса. Может быть, леди Лестрейндж ей и не доверяет, но она не доверяет леди Лестрейндж еще больше.

Скальпель быстро помогает сообразить, о чем говорит Эммалайн, и Рабастан задерживает ее руку, старательно не обращая внимания на тот поток сознания, что льется изо рта Беллатрисы. Не ожидая еще, что тот захлестнет и его.
- Да, помню. Версия интересная. Нужно поговорить с... живым носителем.
Хорезми уже ничего не расскажет, зато Мария пока вполне себе вероятный источник информации.
И кто знает, на какую защиту способны вживленные в кости руны.
Кто знает, как Тварь отнесется к такому сюрпризу.
Кто знает, переживет ли его Рудольфус.
Впрочем, голос Беллатрисы вонзается прямо ему в мозг и каждое слово будто отпечатывается в сознании.
Он уже успел адаптироваться под новости о том, как именно Рудольфус заставил Тварь помогать ему с поисками поместья Итон - но сейчас ему кажется, что Беллатриса говорит о другом.
После Азкабана - это неделю назад или раньше?
После Азкабана.

Хорошо, что Эммалайн уже наложила обезболивающее - потому что сейчас Рабастан не в том настроении, чтобы вспомнить об этом.
Даже за скальпель не берется - просто позволяет себе то, что сейчас выглядит почти уместно.

Невербальный Lacero вгрызается в тонкую кожу виска, идет дальше. Потеки крови выступают на линии пореза, набухают, теряются в волосах, чтобы позже показаться на шее. Те волоски, которые он отхватил заклинанием, липнут к коже, сыпятся на стол, а Рабастан продолжат вести палочкой, пока окровавленный лоскут кожи, едва держащийся на тонком перешейке, не отпадает под собственным весом вниз, открывая жемчужно поблескивающую кость черепа.
И только тут Рабастан отменяет чары, поднимает голову и мрачно смотрит на Беллатрису через стол.
- Какая разница, - говорит он, надеясь, что сможет и дальше говорить так же ровно, спокойно - может, только немного излишне, неестественно спокойно. - Какая разница, а? Если и спал - что с того? Как будто она первая, кого он трахнул после вашей свадьбы. Как будто единственная.
Звук собственного голоса его несколько отрезвляет - настолько, что он затыкается.
Затыкается, перекидывает палочку в левую руку - учитывая, с какой стороны он стоит, так ему будет удобнее - и опирается на правую.
Он совсем не злится. Вот совсем.
Ни на кого.
И готов повторить это про себя столько раз, сколько потребуется, чтобы поверить - чтобы это стало реальностью.
- Я могу пробить ему голову костеломом, но думаю, что тогда осколки попадут внутрь, -  совершенно спокойно, как будто только что не касался темы, которой хотел бы никогда не касаться - и он еще подумает, что не так в том, что его брат спал с его бывшей однокурсницей - советуется Лестрейндж с Эммалайн, переводя взгляд на нее. - Наверное, это лишнее.

Когда Беллатрикс договаривает, она готова разрыдаться, но когда она слышит, что имеет сказать ей Рабастан, злости уступают место отчаяние и грусть.
Куда больше её волнует то, что имеет сказать Вэнс. Иррациональная надежда, что Эммалайн сейчас удивлённо поднимет голову и спросит о чём это она, делая заверения Твари ложью не во благо, ещё теплится. И Беллатриса пока не реагирует на слова деверя. Только вздрагивает всем телом и заворожённо выдыхает, когда кости Рудольфуса открываются миру. Беллатриса больше не смотрит в глаза мужа. Она больше не видит его в теле на столе. Она узнала его даже в склепе, под действием неведомой силы, но не в том, что сейчас лежит с раскроенным черепом.
Беллатриса готова была бы поклясться, что видит в действиях Рабастана отзвук собственной боли, если бы не его голос. Она понимает чётко и ясно: Рудольфус для них обоих ничего не значит. Она думала, младший заблуждается насчёт целительницы, но всё намного проще. Он с ней заодно. Им плевать, умрёт ли глава рода, будет ли прежним. Всего лишь игрушка.
Будь у неё чуть больше времени на размышления, Беллатрикс наверняка бы провела аналогию со своими супружескими развлечениями, но не сейчас.
Не когда она слышит от Эммалайн подтверждение всего.
— никакой разницы,  — она хочет закричать, но почему-то не выходит.
— никакой, — в этот раз выходит лучше. Она поворачивается к Рабастану. Просто жених дня, — какое мне должно быть дело, да, Баст? Кто такая жена Лестрейнджа? Атрибут в койке.
Сейчас есть только один человек, который ей отвратителен больше Рабастана. Одного взгляда на Вэнс достаточно, чтобы подскочить и почти молниеносно оказаться по другую сторону стола.
— положи скальпель, — это иронично, но вреда Рудольфусу Беллатриса все ещё не желает. Это может измениться, когда он придёт в сознание, но не сейчас.
Беллатриса с силой, от души бьёт Эммалайн по щеке. Потом, чувствуя, что этого недостаточно, цепляется за её волосы, ударяя лицом о край стола. Если она случайно умрёт, Лестрейндж не пожалеет, но ей не хватит сил.
Она уже ревёт, и вытирает слезы и сопли рукавом мантии. Она не может их видеть и уйти из подвала не может.
Дверь, которую Беллатриса видит, кажется спасением, она кидается туда. Лишь бы не заперто.

Может быть, ей тоже заплакать и убежать?
Вэнс пожимает плечами, глядя на исход Лестрейнджей из подвала, прижимает салфетку к лицу. На виске кровоточащая ссадина и будет синяк.
Почему бы нет? Если она хоть что-то понимает в истериках, то ситуация вполне подходящая. А Рудольфус Лестрейндж полежит здесь до тех пор, пока они все не успокоятся и не выпьют по чашечке чая.
И, в общем, вера Рабастана в то, что она этого не сделает - это очень мило, но ей сейчас нужен ассистент, а вот мадам Лестрейндж вполне обошлась бы без утешительного слова.

Отверстия получаются небольшими, ювелирно-аккуратными, Вэнс работает быстро – своим лицом она займется позже. Может быть, ее эксперименты в этом подвале лежат за гранью дозволенного, но если Эммалайн выполняет обязанности целителя, а не занимается научными изысканиями, то она выполняет их безупречно. Возможно, это вполне успешно заменяет ей истерики...
...череп Рудольфуса Лестрейнджа раскрывается перед ней. Эммалайн сверяется с результатами диагностики – все верно.
Все идеально.
- Тук-тук... – шепчет она.
И Вэнс не удивилась бы, ответь ей Хель из головы Рудольфуса: «Кто там?»
Гематому видно – она не такая яркая, как на линиях диагностики, она не снаружи, она внутри, не то, чтобы прячась, но как бы намекая целительнице, что ей придется постараться, чтобы до нее добраться.
Она постарается. Эммс вообще старательная.
Пару секунд она колеблется – скальпель кажется ей привлекательнее, но то, что она собирается сделать, она лучше сделает с помощью палочки. Не настолько она еще хороша со скальпелем, чтобы чувствовать через него чужую плоть как свою, но, конечно, это то, в чем мисс Вэнс собирается усердно практиковаться. К тому же скальпелем ей пришлось бы делать лишние надрезы, а она сейчас осторожна, очень осторожна. Никаких лишних манипуляций. Она почти не дышит. И, пожалуй, сейчас даже довольна внезапным одиночеством.
Для Эммалайн то, что сейчас происходит, процесс куда более интимный и сакральный, нежели то, что происходило в каменном кругу или в Бедламе.
И удовольствие от этого никак не слабее.

Вэнс снова сверяется с диагностикой, кладет пальцы на шею Рудольфуса, чтобы проверить пульс. Пульс есть. Похоже, пока что мистер Лестрейндж не настроен умирать.

Отредактировано Emmeline Vance (5 июня, 2018г. 06:33)

Все эти бурные и страстные переживания кажутся ему совершенно ничем не оправданными - глупыми, даже нелепыми, не имеющими ни единой рациональной причины, поэтому Лестрейндж глядит на Беллатрису как на неведомого зверька и пытается понять, насколько хватит ее истерики и угрожает ли ее состояние подвалу в целом и тем, кто тут содержится, в частности.
Он не особенно понимает, что она чувствует - разве что видит, что она крайне недовольна. Ну, он тоже недоволен, это, думает Рабастан, естественная реакция, когда узнаешь, что люди за твоей спиной... Ну, словом, когда узнаешь, что ты исключен из круга доверия.
Однако он не рыдает, не бежит по подвалу - и уж точно понимает, что первостепенно.
По крайней мере, ему хочется так думать.
Впрочем, пока Беллатриса особо интереса к Бишоп и Мартеллу не проявляет, как и к наличию этого подвала в частности. Лестрейндж склонен усмотреть здесь признак эгоизма, присущего его свояченице, и своим вопросом Беллатриса только подтверждает его мнение.
Вот бы ему выманить ее обратно, пока она не натворила чего с объектом эксперимента.
- Красивая? - переспрашивает он, лишь бы потянуть время, и смотрит на Беллатрису так, будто впервые видит. Пожалуй, она в самом деле была красива - в прошлом. Ему так казалось, по крайней мере. И была вполне недурна пару часов назад, когда появилась в Холле в своем тонком платье и приподнятом настроении. Не в его вкусе, конечно, но - не дурна. Однако в приступе догадливости даже Рабастан понимает, что это по меньшей мере предмет дискуссии - а если он хочет ее выманить обратно, да как можно скорее, лучше угадать с ответом. - Очень. Ты очень красивая. И платье тоже очень красивое. Было.
Из прежней жизни он знает, что комплименты платью очень важны, и, если это поможет, готов пройтись по каждой детали кроя, которую опознает, лишь бы прекратить все это.
- Но давай вернемся. Ты сказала, что будешь помогать - а пока только мешаешь. Если хочешь его убить, то дай нам с Эммалайн закончить начатое, а потом убивай.
Он не верит, что Беллатриса в самом деле сможет или готова убить Рудольфуса - не настолько она в самом деле глупа - но верит, что Эммалайн ничуть не шутила, когда говорила, что им лучше спешить.
Жаль, Мартелл здесь уже не в том качестве, чтобы привлечь к операции его.