Угомонить Беллатрису – подвиг, который, на памяти Вэнс, еще никому не удавалось совершить, разве что Рудольфусу, но меры у главы рода кардинальные, после них, как правило, леди Лестрейндж требуется помощь целителя. Но сейчас Эммалайн готова и на отчаянные меры – все же неосторожно, очень неосторожно было начинать этот разговор при Беллатрисе. Вэнс считала, что инстинкт самосохранения у беременной ведьмы перевесит все прочие чувства, забывая о том, что этим самым здоровым инстинктом Беллатриса обделена. Ее интересует только муж, никто кроме мужа.
Хорошо, что он пока в склепе с Яэль.

Земля вздрагивает, вокруг разливается холод….
Или, все же, плохо?
Эммалайн этот холод узнает сразу, все же она стояла к Хель слишком близко. Видела ее, слышала… Она боится Тварь, и не видит в этом страхе ничего постыдного: бояться того, с чем не можешь справиться, против чего у тебя нет оружия – нормально. Правильно. Благоразумно.

Вэнс спешит к берегу, с которого скатились в озеро Белла и Рабастан – свадебное веселье набирает обороты.
- Там что-то происходит. В склепе!
Она надеется, что это подействует. Все же в склепе муж Беллы и невеста Рабастана, может быть, их судьба взволнует их больше, чем перспектива барахтаться в воде.
Прошлогодние листья под ногами прихватывает инеем, немного холодного серебра оседает на краю черного шелкового подола, словно Хель передает ей привет.
Вэнс в растерянности. Идти на помощь Яэль? Оставаться здесь и присматривать за Беллатрисой, как приказал Рудольфус? Но ей пока ничего не угрожает кроме возможной легкой простуды. Разве что Рабастан ведет себя сегодня несколько… странно. То, что он не рад своей же собственной свадьбе, становится очевидно даже для Вэнс, и теперь у нее два желания: потребовать у школьного друга объяснения, какая Тварь его укусила, и оказаться в успокоительной тишине своего подвала. Именно в такой последовательности.

— О, так ты нас спас, — издевательски шепчет Беллатрикс, её не до конца придя в себя. Холод пробирает до костей, и на какое-то время в голове мелькает тревога за ребёнка — вдруг он замёрзнет насмерть?
Как-то глупо.
Эммалайн звучит эхом её собственным словам, заставляя поволноваться и Беллатрису. Она не ослабляет хватки, но смотрит туда, где чернеет остов склепа, напрягая слух. Отсюда ничего не увидеть. Не услышать.
Они поднимаются на берег, и чтобы продолжать смотреть на склеп, а не на успокаивающуюся гладь озера, Лестрейндж наконец-то разжимает руки, оборачиваясь.
Она спрыгивает на землю, ойкает от неожиданности, когда что-то колет её в ступню, хватается за плечо Баста, чтобы не потерять равновесие. Кажется. она должна ему пощёчину.
Беллатриса вздыхает, тяжело дышит, треплет его по щеке, как будто ему снова одиннадцать, но не замахивается, отходит, выжимая волосы.
— Что за чары? — интересуется она, старательно игнорируя проблему того, что в склепе. Снова. После Азкабана всё, что с ней случалось, мог решить Рудольфус. И теперь, когда дело касается его, Беллатриса не знает, что делать. Она растеряна.
Рука хлопает по пустым ножнам. Надо было взять запасную палочку, но она снова положилась на мужа.
— Не важно, — она бессильно хлопает себя по бедру. Подол липнет к ногам, мешая двигаться, а теперь, когда её никто не обнимает — если это можно было назвать объятием — её бьёт сильная дрожь. Непослушными пальцами она дёргает за завязки платья, но они не поддаются с первой попытки, и она задумывается над тем, что, собственно, делает.
Из склепа веет холодом, совсем не осенним, и в груди Беллатрисы становится так тесно, что хочется закричать во весь голос. Но не получается.
— Он не опасен для меня, — с вызовом прерывает Рабастана Беллатриса. Фляга в его руке вызывает злобу.
— Хватит пародировать кое-кого. Вы не похожи, — резко говорит она, выдёргивая флягу из его пальцев. Чтобы он не отнял её и чтобы почувствовать тепло, делает глоток, обжигающий горло.
Она помнит, как тоже была не в себе. И Рудольфуса это не остановило. Она была опасна для всех: для себя, для него, для ребёнка, для Организации в конце концов, но он давал ей шанс за шансом, пока она им не воспользовалась.
Беллатриса всхлипывает, по щекам текут слёзы. Она переворачивает фляжку, вытряхивая содержимое на землю, с силой швыряет её обратно в Рабастана, целясь в голову.
Ей не нужна палочка, чтобы вразумить Рудольфуса. И неважно, что об этом будут думать деверь и целительница.
Беллатриса идёт в склеп.

[icon]https://pp.userapi.com/c621704/v621704685/61977/XdYO9vKAxHw.jpg[/icon][info]<img src="http://ipic.su/img/img7/fs/Stripe.1462627764.png"><br><b><a href="https://rise.rusff.me/viewtopic.php?id=959"> Мадам Лестрейндж</a>, 46</b><br>Daddy's lil monster<br><b>Сторона:</b> Лестрейнджи <br><img src="http://ipic.su/img/img7/fs/Stripe.1462627764.png">[/info]

Отредактировано Bellatrix Lestrange (11 февраля, 2018г. 17:43)

Нет мелового круга. Нет круга из камней. Нет октаэдра свечного воска, нет уз крови, способных защитить. Кровь Гампов молчит на чужой земле, кровь Лестрейнджей ей чужая: распятая между "было" и "возможно, будет", Лиса оказывается самой уязвимой.
И брыжет свет.
Патронус - не вещный сгусток лесной хищницы, а облако света, бьет по глазам и расползается клочьями магии: то, что стоит сейчас напротив, куда могущественней, чем магия одинокой волшебницы, роняющей свою кровь в чужом склепе.

Холодом, изморозью покрывается родная палочка. Самая верная палочка на свете. Яэль жалко даже её сейчас. Не жалко только Рудольфаса, который хуже чем дурак, если пустил в себя Это, если дал Ему, Ей взрасти гнилыми цветами зла сквозь плодородную почву его страстей и ненависти.

Яэль закрывает свой рот ладонью, испуганно смотря на то как вылезают скелеты.
Кто обладает силой сдвигать заговоренные кости всех хранителей и членов рода? Кто?

То, что повелевает смертью, грохочет, кажется, не снаружи, а прямо в душе ведьмы. Соблазняет. Предлагает.
Это не сказка.
- Нет. - Слишком пахнет ложью. Ребенок навсегда может остаться с матерью, нерожденный ребенок, замерев в утробе, как замрет и сама женщина. Яэль не верит в даренную любовь, не верит в вечное лето, потому что даже здесь, на земле, где должна была быть вечная осень, пробиваются злые ветра декабря и порошит снегом, покрывает изморозью снаружи из-за Хель.
- Нет. - Гамп, всё еще Гамп, зажмуривается. Закрывает глаза и отдергивает руку от собственной палочки, обрывая кожу на ладони, примерзшую к той, прикладывает ладонь к животу - красное на красном не разобрать.
По щекам рыжей ведьмы катятся слезы ужаса.

- Сука, - сквозь зубы произносит Лестрейндж, уворачиваясь от фляжки. Она все вылила - все! - и еще посмела обвинить его в том, что он копирует Рудольфуса. Да будь так, она бы уже получила свое, он бы научил ее молчать в своем присутствии...
Это, вообще-то, настолько не его мысль, что Лестрейндж давится ею и предпочитает игнорировать. Может, Беллатриса и права. Может, ему хватит пить - по крайней мере, сегодня, когда вскрылась проблема, к которой он даже не знает, как подступиться.
Он возвращается к тому, что сказала Вэнс, цепляется за эту скудную информацию. Поймет, кто перед ним? В самом деле?
Да он даже не понял, что с Рудольфусом что-то не так за прошедшие дни, почему Эммалайн так уверена, что он поймет сейчас?
Приказывая себе собраться, Лестрейндж понимает, что знает ответ.
Они на его земле - он тоже часть рода, младший сын, второй шанс. Его имя есть там, в тишине склепа, его ждет там последнее пристанище. Чужак не сможет скрыться от него там, где магия рода берет свое начало.
Магия рода...
Он ухмыляется своим мыслям. Выдумка или нет, романтическая сказка или отголоски легенд, но что-то существует - и это что-то должно помочь.
Шансов немного: холод, сменивший осеннюю прохладу, иней, серебрящий пожухлую траву и покрывший камни склепа, говорят, что это существо сильно даже здесь, в усыпальнице предков Лестрейнджа. Может быть, даже сильнее - но Рабастан помнит, о чем они говорили с Мелифлуа. Хель можно обмануть. Хель любит играть.
Поиграем, думает он.

- Ладно, значит, идем все вместе, - одним взглядом он благодарит Вэнс, оставляя все это на потом - если будет уместно. Для него это важнее, чем ей, возможно, кажется - дорогого стоит согласие спуститься в склеп, в неизвестность, к магии чужого рода. Даже ему не по себе от этой мысли - хотя его, конечно, беспокоит не содержимое склепа, а то, что он будет заперт там между Рудольфусом и Беллатрисой.

Лестрейндж смотрит вслед решительно шагающей к склепу Беллатрисе. Суровость картины несколько портит облепившее ее до анатомических подробностей платье и то, как она припадает на босую ногу - она такая же ненормальная, как его брат, думает Рабастан, и впервые, кажется, это мысль не вызывает в нем привычной тоски.
Мерлин, сколько же времени он потратил на осознание этого простого факта: Беллатриса не для него?
И сколько бы потратил еще, если бы Шарлотта Трэверс не вмешалась и не вскрыла этот нарыв методом, который по прошествии времени Лестрейндж уже мог бы назвать милосердным?
Невербальным Акцио он приманивает палочку Беллатрисы из озера, а за ней - ее туфлю. Мокрую, облепленную тиной - точь в точь как сама Беллатриса.
Палочку он придерживает, прячет в карман штанов - если свояченица опять потеряет над собой контроль, это делу точно не поможет, а то, что он узнал о Твари, намекает, что палочковая магия ей не страшна.
Лестрейндж пробует нащупать связь с Нарциссой - ритуалист сейчас не помешал бы, - но безрезультатно. Это плохой признак, и об этом он как следует подумает позже, а пока же...
Кастуя согревающие чары, Лестрейндж смотрит на Вэнс.
- Сейчас нет времени обсуждать,  - Беллатриса уже возле дверей, - но если придется выбирать, Рудольфус должен выжить. Не я, не Беллатриса, не Яэль - а он.
Рабастан не договаривает, что, случись в самом деле подобный выбор и узнай о нем Рудольфус, Эммалайн умрет быстрее, чем успеет произнести "Экспеллиармус" - и ему, пожалуй, почти стыдно за это, но это все не важно. Род - вот, что имеет значение. Род и его глава.
И, чтобы не дать ни себе, ни Эммалайн возможности передумать, Лестрейндж отправляется за Беллатрисой.
- Твоя обувь, - обгоняя ее, он роняет перед ней туфлю - пусть притормозит, это, в конце концов, его долг, стоять за плечом старшего брата, с чем бы тот не столкнулся.

В склепе намного холоднее - и больше не пахнет ни землей, ни каменной пылью. Пожалуй, единственное, что чует Лестрейндж, это кровь - острый, вязкий, свежий запах.
К горлу подкатывает страх опоздать - они не успели, они опоздали, занятые этими мелочными дрязгами, спорами, выяснением деталей ритуала.
Он кастует Люмос, освещая себе путь, потому что призрачные огни едва мерцают, скованные толстой коркой льда, и Люмос на конце палочки отражается в ледяных наростах на камнях. Вечная осень, навсегда ассоциировавшаяся для него с Лестрейндж-Холлом, повержена - здесь властвует другая сила.

- Рудольфус,  - окликает он, подходя ближе к двум замершим фигурам в конце тоннеля.
Справа что-то лязгает, стучит. Рабастан едва успевает отшатнуться, и к его ногам вываливается полуистлевший скелет, выбравшийся из своей ниши.
Опять двадцать пять, с сумасшедшим весельем думает Лестрейндж, у которого весь март - это сплошные встречи с умертвием.
Однако скелет настроен довольно миролюбиво к своему прапрарпа...внуку: по крайней мере, когда Лестрейндж шагает вперед, не цепляется за ботинки, и на том спасибо.
- Рудольфус, - повторяет Рабастан, вкладывая в зов требовательность, за которой нет ничего, кроме желания выбраться отсюда и сбежать так далеко, как только пустит его Метка.
Мельком смотрит на Яэль - та стоит близко, слишком близко к брату, но что это значит?
- Рудольфус, - в третий раз зовет Рабастан, но брат не отзывается, и это, почему-то, становится ответом - там, впереди, рядом с Яэль нет Рудольфуса.
Там Тварь.
Новый оклик замирает в горле.

[icon]http://s3.uploads.ru/RNDOQ.jpg[/icon]
Чуждая магия, не та, что подчиняется Твари, сопротивляется в сжатом кулаке - волшебная палочка не то проводник, не то аккумулятор, но здесь достаточно той силы, которая подчиняется Хель. Чуждая родовая магия завязана на той природе, из которой черпает свое могущество Хель, и потому ей так комфортно в этом теле, в этом склепе. Смерть - ее стихия, и этот человек, которого она поглотит, и тот, кто думал, что сможет ее обмануть, обречены на Хель, исполняя ее волю задолго до того, как она появилась перед ним в своем посюстороннем облике.
Тварь сжимает палочку сильнее, выдыхает льдом, оседающим на рыжих волосах. В глубине зеленых глаз стоящей перед Тварью ведьмы больше нет надежды, только недоверие
- Я могу дать тебе все. Силу, которой ты не знала, - шелестит Тварь. Ничего от Рудольфуса в этом голосе нет - это пение ветра над забытыми могильниками забытых вождей, это шорох прорастающего через глазницу выбеленного солнцем и дождями черепа вереска, это клекот стервятника, завидевшего добычу из-под облаков.
Это не смерть даже - посмертие.
Это то, где ждет всех Тварь.

Она кладет свободную руку поверх пальцев Яэль ей на живот, вымораживая сочащуюся из ладони кровь, наблюдая, как льдом оборачиваются слезы на бледных в искусственном освещении щеках ведьмы.
Мать и дитя, настоящий пир.
Тварь раскрывает рот - шире, еще шире. Нижняя челюсть опускается все ниже и ниже, натягивая мышцы заимствованного тела, выбивая суставы. Черный провал рта увеличивается до совершенно нечеловеческих размеров, обнажая слишком острые, слишком крупные зубы. Глаза заимствованного тела затягиваются льдом.
Здесь Тварь может получить силы не только из чужих эмоций, хотя этот страх кажется приятной приправой к остальному блюду.

На оклики Тварь не обращает внимания. Тот, кого зовут, не ответит, и хотя он все еще здесь, крепко привязанный к своей крови и плоти поблизости, к своим клятвам и своему роду, хотя он здесь сильнее, это место - место поклонения смерти, а значит, принадлежит Хель.
Однако в черно-белом ледяном склепе, каким он представляется Твари, где выделяется тускло-алым аппетитная смесь ужаса, надежды и упрямства, сочащаяся вместе с кровью из рыжеволосой, появляется другая.
Она пылает факелом в ночи и, вставая перед Тварью, заслоняя собой рыжеволосую, касается Твари, усмехается - бесстрашно, согласно.
Она тоже беременна - она сильна, жестока и безумна, она принесла Хель свои дары, столько богатой жертвы, что она достойна стоять позади Хель на мосту корабля, в числе не слуг, но воинов.

Тварь небрежно разжимает кулак, и обледеневшая волшебная палочка падает под ноги.
Тварь тянется к этой, вставшей перед ней, пришедшей к ней, наклоняет голову ниже, чувствуя обжигающее прикосновение к щеке.
Это тело будет лучшим носителем, самым лучшим, идеальным вместилищем, но только когда Тварь выпотрошит его, готовя для себя, пожрав все, что эта женщина может предложить...
И, будто ответом на жадное ликующее желание, нарастает протест в том, кто до сих пор шаг за шагом сдавал свои позиции несмотря на сопротивление. И чем сильнее давит Тварь, которой нужен полный контроль, чтобы нажраться до отвала и исполнить свои планы, тем сильнее протест.
Руки не просто дрожат - чужие кулаки сжимаются и разжимаются, челюсть смыкается с досадным хрустом сломавшегося зуба.
Тот, кто все еще здесь лишь благодаря тому, что цепляется за имя - пустой набор звуков - оказывает неожиданно упорное сопротивление, черпая силы в неизвестном Твари источнике.
Тварь шипит сквозь стиснутые зубы, и скелеты, приходя в волнение, сползаются к Твари и босой женщине перед ней, стуча по покрытому льдом и инеем полу склепа костями, волоча за собой массивные украшения и полуистлевшие одежды.
- Впусти меня, - шелестит Тварь уже по-английски, и тут же добавляет куда резче, грубее, знакомее. - Убирайся, драккл тебя дери.

Знакомое чудовище не перестает быть чудовищем страшным. Пугающим. Внушающим ужас. Ужас этот ледяным ужом заползает под кожу и морозит кончики пальцев, но Эммалайн идет вперед, потому что это и ее дело тоже. Она не Лестрейндж и не носит ребенка Лестрейнджей, но все эти люди, собравшиеся в склепе, ей не чужие. И она была в каменном круге, она видела Хель, она говорила с ней…

Внезапно Вэнс успокаивается. Страх никуда не уходит, он просто отступает на пару шагов, как это бывало и раньше. Это потом он навалится, забирая свое, аукнется ночными кошмарами, но пока – он рядом, но держится чуть в стороне.
Кости, скелеты, даже сейчас, в склепе, идущие на зов Твари, они невольно рассказывают Вэнс свои истории. Форма, цвет… У этого черепа проломлено основание, тут не хватает сустава… Что они шепчут Рабастану, и шепчут ли что-то Эммалайн не знает, но ей мерещится призыв: «Прочти нас, услышь нас, расскажи о нас». Они тянутся к ней, но Эммалайн не чувствует брезгливости или страха, она расположена к смерти очень лояльно, если только эта смерть не разгуливает в личине Рудольфуса.

Жизнь которого она должна сохранить, даже ценой жизни Рабастана. А еще, если понадобится, ценой жизней Беллатрисы и Яэль, хотя там одна идет по цене двух.
Спрашивать себя, как она поступит, если ей сейчас – или через минуту – придется принимать такое решение, Эммалайн не собирается. Рабастан сказал, она услышала.
Яэль, рыжая, спокойная, симпатичная Вэнс Яэль, уходит, пошатываясь, и на лице ее потрясение…
Эммалайн чуть отходит в сторону – с потрясением они как-нибудь разберутся. Главное, что Яэль ушла, еще бы Беллатрису отправить из склепа, и хорошо, она согласна поговорить с Хель и даже поторговаться.
Она осторожно кладет руку на холодное плечо Беллатрисы (они тут все могут замерзнуть).
- Беллатриса, уходите. Вы сейчас ничем не поможете, только будете мешать. Ваш муж тоже этого хочет, поверьте.
Скелеты сползаются – белесые кости, тусклое золото.
- Рудольфус, - зовет она. – Скажите ей, нас она не послушает.
Если что-то и способно вытащить Лестрейнджа на поверхность этого ледяного озера – так это жена и ребенок в ее животе.
Но пальцы на палочке нервно подрагивают. Обездвижить Беллу, вытащить ее и Баста и… и гори оно все тут огнем.

Отредактировано Emmeline Vance (15 марта, 2018г. 08:08)

Яэль останавливается, сжимая руку мужчины. Почему они просто не могут отсюда аппарировать?
Простая мысль, еще без тени недовольства, ломит в висках. Ведьме тяжело закрыть глаза. Открыть, после этого, выдохнув, еще тяжелее.
Это не нормально - стоять у ступенек склепа, стоять у выхода и оставаться здесь, где взбесилась родовая магия, которая не то признала, не то отринула всех Лестрейнджей теперь.
Но прежде всякого движения наверх, нужно избавиться от руки Рабастана - он держит и прижимает к себе. Если бы он так поступал в ситуациях, когда это было необходимо, когда хотелось Яэль.
Но она замирает, остается на месте - озноб и колдовской лёд заставляют мелко трястись.
Лиса не хочет слышать выкладки и досужие (или верные) домыслы о том, что есть Тварь. Не хочет вспоминать ничего.
Она не уверенна, что может сейчас вообще что-то хотеть.
Мисс Гамп оставила с обломками палочки, на полу, кажется, не только всю свою смелость, но и умение мыслить - в голове недвижимая черная субстанция вместо мыслей.
Не проронив ни слова, женщина прижимается лбом к плечу своего неудачливого жениха.

Слова Рабастана сначала убаюкивают монотонностью, а потом меняют тональность. Он что-то спрашивает и надо что-то отвечать.
Надо?
Надо?
Надо зачем?
Чтобы спасти Рудольфуса?
Чтобы спасти того, кто хочет смерти ЕЁ РЕБЕНКА?

Яэль крепче прижимается к мужчине. Её разум - колодец с мутной водой, еще не дает ни одного внятного ответа на происходящее, но почти звериная хитрость - прижаться щекой к теплому плечу - тогда растает лёд, сбежит по щекам и намочит ткань, будто слёзы... почти звериная хитрость существует инстинктами.
Лиса слаба. Она плачет. она ничего не знает и ничего не ответит. Не ради того, чтобы выжил Рудольфус или Беллатриса.
Тварь может многое дать Яэль, даже если Яэль не позволит ей получить себя. И это единственное, что оставляет в сознании - желание осознать, что всё сейчас - великое будущее собственного ребенка, может зависеть от одного древнего Нечто и нескольких жизней людей, которых не жаль.
И Яэль дрожит и "плачет". Она же слабая женщина.
Пусть Эммалайн отойдет. Они все должны уйти.

[icon]http://s3.uploads.ru/RNDOQ.jpg[/icon]
- Тш-ш-ш, - шипит Тварь на ту, самую первую, которая оказывается рядом и хочет увести эту новую, такую аппетитную, такую беззащитную сейчас.
- Тш-ш-ш, ты уже отказалассссь, ты потеряла шшшанс, - шелестит Тварь уничтожающей кости вечностью, впериваясь ледяными глазницами в лицо Эммалайн.
В склепе холодает, лед из-под ног Твари покрывает ледяной коркой каменный пол, забирается на стены, ныряет в скрытые в тенях ниши, уже пустые, и тени, выбираясь оттуда, становятся глубже и темнее, а освещение тускнеет.
Короткое проявление неповиновения подавлено и подавлена жестоко - субарахноидальное кровоизлияние приводит к смерти быстро и без вариантов, а сопротивление только усугубляет напряжение, из-за которого развивается аневризма.
Тот, кого зовет Вэнс, больше не отзывается, зато Тварь лязгает зубами, дерганно, рывками выпрямляет руку, обхватывая плечи стоящей перед ней женщиной. От этого прикосновения мокрое платье Беллатрисы мгновенно покрывается льдом, превращается в лед, а Тварь накрывает ледяной ладонью глубокие шрамы на лопатке.
Тварь шипит, когда Адское пламя вступает в борьбу со льдом, но это шипение перерастает в смех - визгливый, на разные голоса. Голос Рудольфуса Лестрейнджа присоединяется к хору.
Тварь выпевает длинную фразу на древнеисландском в ответ на слова Беллатрисы, и в перестуке скелетов раздается шепот:
- Не тебе. Не тебе. В слиянии тел нет истины.
Лишенные плоти черепа выпевают эти слова, а тени, будто впитав в себя контраст полутьмы и яркого, горячего пламени, становятся еще больше, выше, приобретают антропоморфные очертания.
Лед в самом центре пламени тает, превращается в пар, и в этом облаке проступают фигуры - Рудольфус, много моложе, чем сейчас, и череда таких же юных, сияющих молодостью ведьм. Различный цвет волос, комплекция, голоса и обстановка - не всегда даже наличествует кровать.
Центральная фигура - всегда мужчина, и он меняется, мужает, в волосах проявляется седина, из глаз больше не исчезает зверь, а вокруг - обнаженные женщины, сладостратно вытянув руки, запрокинув головы, подаются бедрами навстречу будто в изображении полового акта. Их лица меняются, текучие, подкинутые взятой силой распотрошенной без жалости памятью - лицо Мелифлуа еще из семидесятых выделяется короткой вспышкой.Тварь узнает ее, движения чуть замедляются, настолько, что можно увидеть и массивный стол, едва выдерживающий толчки Рудольфуса в ведьме, и высокую шнуровку сапог Араминты, на одном из которых болтаются обрывки разорванного белья.
А затем скорость хоровода снова нарастает, скелеты поют, и в такт этой песне все больше и больше призрачных женщин наполняет склеп в отсветах Адского Пламени, пока одна из них, копия той, что только что просила Беллатрису уйти, не встает рядом на дрожащие ноги, которыми только обхватывала спину Рудольфуса. Эммалайн Вэнс, в чьих глазах нет ни раскаяния, ни боли, а только безграничное внимание - к себе, к происходящему с ней...
И ее фигура сплетается с фигурой постаревшей Мелифлуа вокруг мужской фигуры, и вместо сырости и плесени по склепу проносится морской соленый ветер, наполненный морем и желаниями плоти, и Адское пламя бьется к полу, лишается силы.
- У плоти нет права, - в голосе Твари холод серебра. - Не твой. Мой.
Ее голос падает до шелеста черепов.
- Зачем пришла ты, плоть и слуга плоти? Чего хочешь ты?

Яэль не отвечает, и Лестрейндж не повторяет своих вопросов, чувствуя, как промокает рубашка на его плече. Она не ответит - не сейчас, и он даже не уверен, что она настолько в порядке, чтобы отвечать.
У них у всех изо рта вырывается пар - у всех, кроме Рудольфуса, а когда и его, и Беллатрису заслоняет стена низко-гудящего пламени, Лестрейндж смотрит на Вэнс непонимающе, вопросительно, потому что... Не справятся? Что это, драккл ее подери, значит? Они должны.
Там его брат, глава его рода - он жизнь перекорежил так, как хотелось Рудольфусу, так откуда эта безумная, жаркая вспышка облегчения, как будто подпитывающаяся Адским пламенем, которое танцует вокруг Беллатрису и Рудольфуса?
Он бездумно прижимает Яэль ближе к своему боку, стремясь спасти хоть что-то из достигнутого за последнее время, упрямо дергает подбородком.
- Ее можно обмануть, - уверенно говорит он. - Она пришла за Долоховым, а тот ее обманул. Мелифлуа рассказала мне это в начале марта - но не слишком много полезного. Кроме того, что ее можно обмануть.
Ему не нравится мысль, что они не справятся с Тварью - и он запрещает себе так думать.
Получилось у Долохова - значит, это возможно. Того, с кем можно торговаться, можно и обмануть - нужно только найти что-то, что хочет сама Тварь.
Беллатрису, подсказывает Розье без тени смущения.
И сейчас она хочет ее еще больше, потому что ее хочет Рудольфус, продолжает Рабастан эту мысль, высказанную другим мертвецом, оживленным в его сознании словами Эммалайн.
Но что будет после того, как она заберет Беллатрису?
Лестрейндж готов поставить на кон оставшуюся фалангу левого мизинца, что она не уйдет. И уж точно все будет кончено для Рудольфуса.

Он делает шаг назад, когда пламя взвивается особенно высоко, моргает - лед и пламя сливаются в противостоянии в его фамильном склепе, а у него только и мыслей, что не стоило оставлять куртку на берегу и сможет ли пламя выбраться из склепа и уничтожить то, что не уничтожил пожар пятнадцатилетней давности.
Впрочем, пламя начинает уступать. Лестрейндж всматривается сквозь огненную стену, пытаясь понять, что там происходит - пламя отбрасывает подвижные, будто живые тени, играет с его зрением, но совсем скоро упорядоченная стихия начинает уступать, расползаться широкой лентой. Что произойдет быстрее - Беллатриса не совладает с чужой палочкой, или лед уничтожит вызванный ею огонь?
Хочет ли Тварь получить ту же власть, как в деревне, о которой рассказывала ему Яэль? Да и была ли то реальная власть, или бессмертные ведьмы расплатились чем-то, что имело для Твари ценность?
Жертвоприношениями? Смертью избранных?
По крайней мере, Тварь разумна и контактна, и он же хотел именно этого в прошлом - заключать договоры, выговаривать условия, находить контакт.
- Драться мы не станем, - пока не станут, разумеется. - Мы сделаем иначе. Либо предложим ей что-то, что ей понравится, либо обманем.
Скорее всего, они совместят - его стажировка была недолгой, но основные азы он усвоил: разложи приманку пособлазнительнее и готовь капкан.
- Но прямо сейчас нужно решить, как выгадать время. Эммс, ты первая встретилась с Тварью - когда она отступает? Когда она дремлет, или кормится, или навещает Мелифлуа, или занимается какими-то своими делами, оставляя моего брата в покое - я же видел, она не всегда в нем. Не всегда торгуется. Яэль, почему в той деревне ты ни разу не встретилась в ней самой, если она там вообще бывала? Что делали те бессмертные ведьмы, когда не приносили жертвы?

Беллатриса провожает пустым взглядом Вэнс, игнорируя всё, что имеет сообщить ей Тварь. Это не важно, пусто и бессмысленно, когда целительница пытается увести её от единственного, что по-настоящему важно. От мужа.
Лестрейндж вздрагивает, когда ледяная ладонь касается позвоночника. Её тело никогда не реагировало так на Рудольфуса, даже в худшие годы их брака, когда её единственной целью было избавится от него и его прикосновений как можно скорее. Но теперь, когда она силится разглядеть супруга за сущностью, поглотившей его, вся её сущность кричит о том, что пора бежать, не оглядываясь, чтобы оказаться с ребёнком как можно дальше от того, что набирает мощь сейчас в склепе.
— Мне, — выдыхает Беллатриса в ответ на шипение не слишком уверенно. Сколько раз Рудольфус распинал её на чём ни попадя, силился выбить признание из её горла.
И вот оно — она готова призанться в чём угодно. А он не слышит.
Беллатриса глубоко дышит, вздыхает, сжимаясь от холода, не смотря на скелеты вокруг.
Тварь смеётся, смеётся голосом её мужа, и, не выдержав от любопытства, Беллатрикс смотрит на то, что являет собой пламя. Она жалеет об этом, но отвести взгляда не может.
Это всё неправда. Неправда.
Слёзы катятся по щекам. Она знала, даже ловила молодого Рудольфуса за изменами, но когда фигура в пламени становится до боли знакомой, когда седина затягивает виски и трогает снежной лапой пряди, ей приходится закусить губу, чтобы не взвыть в голос.
Пламя гаснет, и страх наконец-то настигает её. Теперь Лестрейндж боится. Боится на самом деле, но отступать она не имеет права. Такого не должно быть с адским пламенем. Её муж, её мужчина, не мог поступить с ней так.
Они нужны друг другу. Они едины после того, как разделили тяготы Азкабна.
— Это неправда, — всхлипывает Беллатриса, сжимая кулаки так, что из палочки сыпятся искры, — неправда.
Рудольфус никогда бы не поступил так.
— Ты лживая, — Беллатриса осекается, не в силах придумать другие оскорбления, другие определения тому, что перед ней.
Кажется, что-то подсказывает ей на задворках памяти, Тварь любит заключать сделки. Беллатриса бы много чего хотела. Счастливой семейной жизни. Дочь. Идеального чистокровного общества в магическом мире. Победы. Возможно, она пожелала чего-нибудь для сестры.
Она стискивает зубы.
— За мужем. Мне нужен только мой муж.

Что ж, коллективное обучение определенно придумали не зря, теперь Вэнс знает о Твари чуть больше, спасибо Рабастану и Яэль. Знает, что ее сумел обмануть Долохов, и что были какие-то  бессмертные ведьмы, что нужно попросить что-то, что Тварь дать не сможет…  Но поможет ли это как-то решить возникшую здесь и сейчас проблему? Эммалайн сомневается, экспромты редко срабатывают в серьезных делах (а тут куда уж серьезнее), но она держит свои сомнения при себе.
- Уходит, когда ей становится скучно, Рабастан, и когда она сыта. Во всяком случае, мне так показалось.
Голос у нее ненормально-спокойный. Но когда Вэнс напугана, действительно напугана, она будто замерзает, с другой стороны – это и хорошо, хотя бы можно рассуждать, а не ловить мысли, скачущие в голове бешенными кроликами.

Целительница посматривает в сторону Твари и Беллатрисы, не замечая особых перемен в сцене. Возможно, вполне возможно, леди Лестрейндж  в действительности уже мертва, как и ее ребенок, как и ее муж.
Что она чувствует по этому поводу? Ничего. Но невольно вздрагивает, когда Адское пламя вдруг снова набирает силу.
Должно быть, это что-то значит.
С Тварью все что-то да значит, но тебя никогда не предупреждают, что именно, в этом трудность.
Но воздух становится теплее, и лёд на стенах склепа начинает таять, стекает по камням, смывая вековую пыль, темными ручейками змеится по полу, устремляясь к огненному кругу.
- Что-произошло, да?
Вэнс смотрит на Лестрейнджа, надеясь, что ей не мерещится.
Может быть, Тварь все же решила оставить их в покое на этот раз? Но какой ценой?

В склепе рода Лестрейндж становится жарко. После стужи древней магии, изморози ужаса, этот жар, все равно, кажется каким-то ненастоящим, отдающим дыханием смерти. И только когда дым начинает душить, когда получается полувыдох-полукашель, Лиса окончательно ощущает, что всё изменилось, пока она говорила с Рабастаном.
Всё изменилось и Баст не находит ничего умнее, чем сунуться туда, в пламя.
- Это опасно! - Выкрикивает Яэль прежде, чем взять себя в руки и отступить. Она не бросится в пламя, не теперь, когда собственная рука прикрывает ладонью еще плоский живот. Ей нужен этот ребёнок и каждый день приносит ощущение еще большей неотвратимой уверенности в том, что мнимая покорность судьбе, договору Лестрейнджей... пойдет прахом, рано или поздно.
Вот только, если не получится обмануть Рудольфуса и Белатриссу, если придется жертвовать ребенком, то Лисе нужен и Баст. Он не имеет права вот так идти в огонь!
- Баст! - Вскрикивает женщина, обессилено выдыхая - ее сломанная палочка осталась где-то там.
Смахивая со щеки уже настоящие слёзы, рыжая ведьма косится на Эммалайн и делает шаг к выходу.
- Я сама. Я справлюсь. Помоги Рабастану, пожалуйста. Помоги ему. Он не должен умереть. Я не переживу. - Полуврет, полуправдиво молит, так и оставшаяся Гамп, а не Лестрейндж.
И уходит по лестнице вверх, прочь из проклятого склепа, который лучше бы сгорел.

Никто в этом сраном склепе его не слушается - ни брат, ни Беллатриса.
Не выполняет его волю, его приказ.
Как будто он уже мертв.
Только Рудольфус все еще жив, и жив, даже когда кулак Рабастана - ублюдок ответит за это - врезается ему в подбородок. От удара, который он не успевает блокировать, в голове что-то ухает, зрение окончательно отказывает.
Грузно оседая на вовремя подставленное плечо брата, запрокинув голову, Рудольфус не слышит, как аппарирует жена, чувствует только, как противно тянет его внутренности, когда Рабастан вытаскивает их обоих из склепа, где свирепствует пламя, жадно накинувшееся на содержимое каменных ниш.

Здесь, снаружи, воздух напоен прохладой и влагой, и даже спазмы где-то внутри головы, за глазами, чуть унимаются.
Рудольфус все еще плохо видит, ноги его едва держат - он совершенно точно не чувствует левой половины тела и даже не представляет, как выглядит со стороны: искривленное судорогой лицо, полузакрытый левый глаз, обвисшая рука, болтающаяся будто плеть...
Подбородок, куда пришелся удар - ублюдок ответит! - наливается болью, но эта боль - старый друг. Это не та неприятная ломота в голове, от которой мутится в глазах и мысли рассыпаются пеплом, это - то, что знакомо Рудольфусу, что помогало ему собирать себя по кускам даже в Азкабане.
Это то, что подтверждает - он жив. То, о чем он еще осенью рассказывал Эммалайн Вэнс.
Сосредотачиваясь на этой боли, Лестрейндж хрипит, отбрасывает руку брата, делает первый шаг на зов - как будто он тоже живой артефакт, над которым поколдовал Долохов, он настроен на жену, и ее голос доносится до него необычайно четко.

К осенней прелости, навсегда застывшей над землей Холла, тянет дымом - склеп, то немногое, что сохранилось от поместья после того, как последние хозяева были отправлены в Азкабан до конца жизни, горит, и сейчас Рудольфусу, обычно приветствующему огонь, откровенно насрать.
Он снова отпихивает брата - да, он знает, нужно прямо сейчас проучить сукиного сына, вбить, втоптать его в землю, пустить ему кровь, пока тот не решил, что ему все дозволено, но прямо сейчас Рудольфус не чувствует, что ему хватит сил. От каждого движения в глазах двоится, а кровь, выплескивающаяся из носа, попадает в рот и вызывает только тошноту, но никак не прилив яростной силы.
Ему едва хватает сил, чтобы тащить себя вперед, туда, откуда донесся голос жены, и он не чувствует даже привычного отклика родовой магии. Он чувствует себя... чужим. Лишним. В одиночестве - и все это здесь, на родовой земле, в своем собственном поместье.
Вероятно, это расплата - он смутно знает, что то, что он впустил в круг в ту ночь у дольмена, неплохо прокатилось на нем, пришпоривая как норовистого гиппогрифа. И смутно помнит, что Долохов предупреждал о том, что Тварь следует держать подальше от Беллатрисы. Тогда это не произвело на него впечатления - Рудольфус не мог всерьез отнестись к мысли, что им может управлять какая-то сущность, выдумка, порождение чужой магии, как не мог представить, что не сможет удержать эту сущность в желании причинить вред Беллатрисе. Подобное было недопустимым, но оказалось правдой, и это чувство полного бессилия, ничтожества, жжет его не меньше, чем могло бы жечь Адское пламя.
- Ребенок...  - Хрипит он, останавливаясь к паре шагов от Беллатрисы. В другом состоянии он бы попросту подхватил ее на руки и аппарировал бы в коттедж, а потом занялся бы Тварью, но он едва может стоять и почти ничего не видит. Самостоятельная аппарация сейчас кажется ему настолько же выполнимой, как лет в десять - никаких шансов. - Тебе нельзя...
Он снова хрипит, сплевывает, едва не падает.
- Нельзя аппарировать... Вэнс... Позови Вэнс...

Расплаты не следует, и это лучше всего остального убеждает Рабастана, что у Рудольфуса серьезные проблемы.
Пожалуй, он не смог бы сходу назвать и пары причин, которые помешали бы его брату рассчитаться тут же, беспощадно и жестоко, за удар - разве что Рудольфус в самом деле откусил кусок не по себе.
А если проблемы у Рудольфуса - проблемы и у всех остальных.
Запрещая себе даже думать, что его брат, возможно, умирает прямо сейчас, Лестрейндж отступает, когда тот отмахивается от его поддержки, но держится неподалеку: во-первых, если Тварь вернется, он хочет быть поблизости, а во-вторых, он хочет наконец-то расспросить брата, что с ним - пусть даже Рудольфус малоприспособлен к внятному изложению мыслей.

К счастью, Беллатриса под патронажем Вэнс кажется не особенно пострадавшей - мокрое платье, уже больше напоминающее половую тряпку после всего, что с ней происходило, заляпано кровью, босые ноги - в пыли склепа, но она жива и, кажется, не собирается умирать.
Это вызывает у Рабастана странную реакцию: если все кончено с Рудольфусом, его жене тоже не следует задерживаться в мире живых, создавая проблемы окружающим - но это, разумеется, он оставляет при себе.
- Так и сделаю - только закончу здесь, - отвечает он Эммалайн, потому что, несмотря на то, что он все еще не женат, очевидно: на сегодня они здесь закончили. Родовая магия недовольна ими - ими обоими, и сейчас не лучший момент, чтобы прибегать к ее помощи, заключая магический брачный контракт. Глава рода захвачен чужаком, и у Рабастана вообще немало сомнений в том, что сейчас слово Рудольфуса здесь хоть чего-то да стоит.
Невербально призывая палочку Яэль, с которой Беллатриса смогла выбраться из склепа, он ищет взглядом невесту - все еще невесту.
- Послушай, - подходя к ней, Лестрейндж понижает голос, протягивает палочку, - сейчас я должен позаботиться о брате. Если хочешь, уходи - я вернусь утром или днем, но вернусь. Тебе нет необходимости  всю ночь торчать возле них, а с утра лететь в Хогвартс. когда ты завтра вернешься, я уже буду в коттедже. И мы обсудим, что делать дальше.
С обсуждениями, так уж повелось, у них не складывается - но деваться некуда.
- Или, если хочешь, можешь отправиться со мной,  - миролюбиво предлагает Лестрейндж, отбросивший попытки понять, как выглядит рациональность с точки зрения Яэль. - В любом случае, сегодня у нас ничего не выйдет.
Как будто брак - это квиддичный матч, который можно перенести, Лестрейндж пожимает плечами. Ему не то чтобы в самом деле наплевать - просто сегодня на повестке дня есть заботы важнее, а он уже сыт по горло неприятными сюрпризами.
Оглядываясь на брата, чтобы увериться в своей правоте - тот явно сейчас не способен к ритуальной магии, даже принимай его родовая магия - Лестрейндж приходит к выводу, что тот того гляди рухнет оземь и окончательно потеряет связь с реальностью.
- Рудольфус, - не обращая внимания на то, что Рудольфус явно считает, что может стоять самостоятельно - и ошибается при этом - Рабастан снова подставляет ему плечо, обхватывая за корпус, вцепляясь в складки мантии. - Рудольфус, мы сейчас аппарируем в коттедж - через минуту. Беллатриса в порядке, о ней и ребенке позаботится Вэнс...
Брат тяжело ворочает головой, как будто реагирует на звук. Да он же ни драккла не видит, доходит до Рабастана.
- Рудольфус, как получилось, что Тварь использовала твое тело? - борясь с желанием потрясти брата как следует, как будто от этого у того волшебным образом прояснится в голове, Рабастан продолжает расспросы - даже такая скудная, информация о Твари кажется ему противоречивой: Мелифлуа не предупреждала его, что Тварь может перескочить в мага вот так запросто, без серьезной подготовки, и что-то ему подсказывало, что едва ли ритуалистка могла сознательно дать Твари такую возможность. - Это была твоя часть сделки? Она помогала тебе искать меня - а ты впустил ее... в голову? Как ты это сделал? Это был ритуал?
Он бы убил Рудольфуса, если бы мог, только за то, что тот полез в ту область магии, которая ему противопоказана - но, кажется, Рудольфус прекрасно справился с тем, чтобы наказать себя самостоятельно.

Беллатриса облегчённо вздыхает, когда видит Рудольфуса. Живого. Пока тревога за его жизнь вытесняет ревность и обиду, которые Твари удалось вытащить оттуда, куда Беллатриса их затолкала, когда стала работать над их браком.
Она едва стоит на ногах, не имея возможности ни за что ухватиться. Платье облепляет ноги, камнем тянет вниз. И всё, что сейчас ей хочется, лечь, вытянуть ноги и закрыть глаза. Правда, никак нельзя этого позволить. Не в присутствии Яэль, которая до сих пор чужая в семье Лестрейнджей. Потому что Тварь может вернуться. Потому что у них с Рудольфусом остались вопросы, которые нужно обсудить. Когда Вэнс появляется в поле зрения, Беллатриса хватает её за плечо, опираясь на неё, позволяя осмотреть себя.
Палочка вылетает из её руки. Беллатриса возмущённо вопит.
— Куда?! — Ей нужна палочка, а свою она потеряла. Как она будет колдовать без неё?
Когда Эммалайн разговаривает так, как будто её здесь нет, Беллатриса скрипит зубами, стискивая пальцы на её предплечье сильнее, чем может уставшая беременная женщина. Зато как ревнивая супруга. Лицо Вэнс, перекошенное пламенем и удовольствием, до сих пор виднеется перед глазами. Но пока она не спорит. Рудольфусу правда нужно в коттедж. И Эммалайн знает, как ей лучше, потому что не перестаёт быть хорошим колдомедиком оттого, что Лестрейндж её трахает.
Это ложь, так сказала Тварь. Тут же хватается за эту спасительную мысль Беллатриса.
Её скручивает от аппарации. Знакомое чувство тошноты, с которым она, казалось, разделалась, возвращается. Беллатриса прикладывает тыльную сторону ладони ко рту, быстро щёлкает пальцами, коротко веля домовику принести любую мантию и стакан воды, потом непослушными пальцами начинает стаскивать с себя платье прямо в коридоре. Мокрые тряпки почти не поддаются, а сил, чтобы разорвать даже такую тонку ткань у Беллатрисы не хватает. Поэтому она злится ещё больше, нервничая и вскрикивая от ярости.
На Вэнс она смотреть не может. Пока не может. Нужно поговорить с Рудольфусом.
— Займись моим мужем, — холодно приказывает Беллатриса, — и скажи мне, когда его жизни больше ничего не будет угрожать.

Отредактировано Bellatrix Lestrange (20 апреля, 2018г. 08:51)