Название эпизода: Something different
Дата и время: 15 марта 1996 года
Участники: Рабастан Лестрейндж, Дженис Итон
Где-то в Баварии.
1995: Voldemort rises! Can you believe in that? |
Добро пожаловать на литературную форумную ролевую игру по произведениям Джоан Роулинг «Гарри Поттер».
Название ролевого проекта: RISE Рейтинг: R Система игры: эпизодическая Время действия: 1996 год Возрождение Тёмного Лорда. |
КОЛОНКА НОВОСТЕЙ
|
Очередность постов в сюжетных эпизодах |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » 1995: Voldemort rises! Can you believe in that? » Завершенные эпизоды (с 1996 года по настоящее) » Something different (15 марта 1996)
Название эпизода: Something different
Дата и время: 15 марта 1996 года
Участники: Рабастан Лестрейндж, Дженис Итон
Где-то в Баварии.
Под куполом погода, видимо, зависит от пожелания хозяйки поместья, потому что вместе с приглашением провести день на воздухе Лестрейндж довеском получает и майское тепло вместо холодной слякоти марта.
Он не афиширует, что еще в первый день обошел периметр, собрав всю грязь, и сейчас вежливо осматривается в чужом поместье, старательно избегая расспросов о точном местонахождении родового гнезда Мейеров или критики выбранного для пикника места.
Впрочем, Лестрейндж не специалист в пикниках - и куда больше увлечен видом Дженис в платье. Он, кажется, никогда ее не видел ни в чем подобном, но, стоит признать, ей идет - идет куда больше, чем то, как вчера вечером она оставила его в столовой в одиночестве, несмотря на все достигнутые договоренности.
Он смутно подозревает, что еще не раз заплатит за тот свой первый отказ - но это не вызывает у него серьезного возмущения: он ошибся, за ошибку приходится расплачиваться, это закон, которому подчиняется вселенная. К счастью, терпения ему не занимать.
Терпения ему, конечно, не занимать, но с каждым часом откровенная насмешка Дженис действует на нервы все сильнее - более того, это как считает Лестрейндж, не дает ему перестать о ней думать. Дело, разумеется, не в этом - или не только в этом - так что он лишь частично поглощен созерцанием вида: по большей части, он занят тем, что выстраивает стратегию реализации их договоренности.
Эльф стелет плед на какой-то поляне, не то подчиняясь незамеченному Лестрейнджем знаку хозяйки, не то выбрав место самостоятельно, оставляет корзинку для пикника и поспешно испаряется - пасторальная идиллия больше ничем не нарушается, поляна плавно переходит в заросший травой озерный берег. Как всякое нормальное поместье, родовое гнездо Мейеров имеет в активе озеро - Лестрейнджу озера нравятся, несмотря на весь негативный опыт.
- В Лестрейндж-Холле тоже есть озеро, - нарушает он тишину, приоткрывая корзинку больше из любопытства, чем от голода. - Озера придают пейзажу законченность, как вы считаете? Шампанского?
Эльф сложил в корзинку полный набор - будь у Рабастана чуть больше опыта, он легко определил бы романтическую подоплеку собранного, но опыта на такое не хватает, поэтому он просто предлагает Дженис найденное.
Он все еще не торопится - куда бы ему вообще торопится - но теперь исправно бреется дважды в день: утром и перед ужином. Бритва, которая в первый вечер его заключения едва не стала орудием убийства, теперь становится эмблемой его благих намерений.
Лестрейндж прав: без озера пейзаж был бы пустым - и Дженис кивает ему. Чуть рассеянно, едва заметно.
Дженис через несколько часов предстоит оказаться в самолёте до Монтгомери, где её ждёт крошка Мадлен, и сейчас ей нужно выбрать, увезти её силой или обманом.
- Почему бы и нет? - соглашается она, наконец, так ничего и не решив, и достаёт из корзины бокалы и тарталетки. - Шампанское - напиток для праздников, и сегодня как раз такой день.
Для Рабастана точно: голодная тоска в его глазах уже завела её достаточно, чтобы не ждать дольше, и уже почти не имеет значения то, что он хочет её... не сам.
Почти.
Пока Рабастан открывает шампанское, Дженис с мрачной улыбкой размазывает масло по тарталеткам. Это её способ показать своё внимание - сделать что-то для него, не прибегая к помощи домового эльфа. Это всегда ценно, когда чистая кровь отказывается от магии.
- Вам нравится весна, Рабастан? Торжество новой жизни?
Ей - нет. Она предпочитает осень: агонию перед летаргическим сном.
Привычным миссис Итон жестом Дженис прокручивает в пальцах нож. Откладывает в сторону, лишь едва поколебавшись внутренне.
- Мне показалось это достаточно символичным, но я могу поменять её до вас.
Это даже приятно - идти ему на уступки, ухаживать за ним, словно между ними в самом деле есть что-то настоящее. Словно она нравится ему и без дурмана.
Это очень похоже на настоящий роман, первый в её жизни, и она в самом деле взволнована.
Приятное чувство. Необычное.
- Я хочу сделать вообще пребывание здесь максимально комфортным. За вас, Рабастан?
- Весна? - Лестрейндж даже поднимает голову от бутылки, продолжая понемногу раскачивать пробку. - Нет. Не думаю. Мне нравится осень. Логичное завершение, природа отдала свое, результат достигнут. В весне слишком много непредсказуемости.
В Лестрейндж-Холле вечная осень - и он не может всерьез обсуждать, какое время года ему нравится.
- Но после Азкабана я люблю солнце, - уточняет он, снова возвращая внимание шампанскому. Будто два маггла, они обходятся без магии - лениво, неторопливо. Так, будто ему в самом деле удается скрывать жадное нетерпение, которое нарастает с каждым часом.
- И простор.
После Азкабана ему вообще много что нравится - например, не слышать мерный шум волн, разбивающихся о скальное основание острова-крепости. Криков надоедливых чаек. Воя Блэка и бормотания Долохова. Хихиканья Беллатрисы и проклятий Рудольфуса.
После Азкабана он еще больше ценит тишину - и возможность не чувствовать холода.
- Ничего не меняйте. Торжество новой жизни - это не худшая альтернатива осени.
Пробка остается у него в пальцах, и он наклоняет бутылку, позволяя пенящемуся шампанскому наполнить подставленные бокалы.
- За торжество новой жизни, - упрямо повторяет Лестрейндж, вручая бокал Итон. - Ведь ради этого я здесь.
Он не имеет в виду эту поляну или плед - скорее, поместье в целом как место обитания Дженис, но ее едва уловимый настрой - не радостный, но определенно предвкушающий - действует и на него. подпитывая его собственное нетерпение.
- Нелепо так затягивать, Дженис. Я принес свои извинения. Вы хотите еще раз услышать, что я раскаиваюсь? Или хотите услышать что-то другое? Что у вас красивое платье? Что я терпеть не могу пикники, но от этого в полном восторге, потому что нахожусь рядом с вами?
Определенно, в формате деловых переговоров он чувствует себя куда комфортнее - но едва ли это тот комфорт, о котором вела речь она.
- Значит, вы разделяете мою любовь к свободе.
Больше Дженис не приносит извинений за то, что украла у него пятнадцать лет: она никогда не просит дважды. Теперь Дженис ищет между ними общие точки, так, словно ей и впрямь это важно, и перебирает все, что уже нашла: их чистую, сильную кровь, очевидную привычку держать желания под контролем и нежелание вновь оказаться под замком. Желание жить, наконец.
Остальные желания у них разнятся: Дженис хочет увидеть, как он просит. Дженис хочет, чтобы он, Лестрейндж, стал перед ней на колени, и потому, едва пригубив шампанское, отводит в сторону бокал. Сгибает колено, подтягивая чуть выше к груди, устраивает на нём запястье и, оперевшись свободной рукой о плед позади себя, едва запрокидывает голову.
Итон бы сейчас закурила, но Дженис не позволяет себе дурных привычек. Дженис смотрит на чистое, безоблачное небо над собой и намеренно тянет время.
Ухмыляется, обернувшись:
- Нет.
Но слышать это было приятно. Какую бы сделку они ни заключили, он должен был ей за тот отказ - и должен очень много.
- Я хочу, чтобы вы попросили меня.
Ее ухмылкой можно порезаться, но он не боится. Допивает свое шампанское и отставляет в сторону бокал, который тут же беззвучно падает на бок.
И только-то? Хочет, чтобы он просил?
Лестрейндж спотыкается на этой мысли - спотыкается тот, кем он привык себя ощущать, кем привык себя считать - но он смотрит прямо на Итон. В ее ждущие глаза, на все еще затаившие усмешку губы, на нее всю. Что ему до ее платья, каким бы красивым оно не было - он помнит ее обнаженной, помнит ее вес на себе, и может, наверное, воспроизвести любой фрагмент ее тела, лишь закрыв глаза.
Ему ничего не стоит попросить ее - быть может, он готов и на большее.
- Дженис, - как выпускник Рэйвенкло, к делу Лестрейндж подходит основательно, придвигаясь ближе, накрывая ладонью ее поднятое колено, ведя руку вниз вдоль ноги, чувствуя четкую линию бедра под мягкой тканью платья. - Полюбите меня. Вы не пожалеете, я обещаю. Я дам вам ребенка - чистокровного, сильного, умного. Я позабочусь о ваших врагах. Я никогда вас не предам - вы же видите, я все еще здесь. Взамен я прошу вас. Полюбите меня.
У шампанского кислый привкус разочарования, и Дженис выпивает его залпом, как лекарство.
— Вы позаботитесь о моих врагах? — медленно, по складам проговаривает она, и ей, право, смешно.
Ей смешно и настолько же горько, и ладонь Рабастана кажется излишне горячей даже через платье. Так бывает, когда один брошенный камень искажает отражения на воде, и всё вдруг становится уродливым и зыбким. Со временем это проходит. Дженис знает, пройдёт и сейчас.
Она забудет эту лёгкость победы и его унижение, оказавшимися на поверку пустыми, как свёрнутый в обманку яркий фантик, и забудет довольно скоро. Она ведь сама хотела именно этого, этого — и лояльности Лестрейнджей, — и только потому не сбрасывает его руку.
Только потому она улыбается ему снова:
— Расскажите мне об этом, Рабастан. Я хочу знать, от кого вы собираетесь защищать меня.
Со временем защищать её будет уже не от кого: рано или поздно она убьёт и Рудольфуса, и его сына, и самой последней будет невеста Рабастана. Рабастан никогда не узнает.
— И я хочу знать, что вы сделаете, чтобы защитить меня.
- От кого угодно. От каждого, кто не примет ваше предложение о мире. От каждого, кто захочет найти вас, - он еще не говорит "найти нас", хотя именно это и имеет в виду. - Вы хотите покоя. И я хочу того же. Мне все равно, чем закончится для магической Британии очередная ошибка ее детей. Мне все равно, сколько магов должны умереть, чтобы все закончилось.
Лестрейндж не отнимает руки, теребя тонкую ткань платья Дженис, но больше не улыбается - даже в ответ на ее улыбку.
Он в самом деле собирается поделиться с ней тем, что скрывал с осени - тем, чем мало с кем мог поделиться.
- Я нейтрализую Рудольфуса. Империо, постоянный контроль - это будет тихо и легко, он подпустит меня так близко, как требуется. И, быть может, будет благодарен за это.
Никогда.
Никогда его брат не будет благодарен ему за подаренное спокойствие, но Лестрейндж говорит это для Дженис, для атмосферы этого пикника.
- Беллатриса подвергнется тому же. До того я стравлю Рудольфуса с Антонином. Долохов пользуется преданностью Кэрроу, но за Рудольфусом стою я и МакНейр, так что шансы есть. Мой брат тщеславен, он хочет быть вторым человеком в Ставке после Темного Лорда, я сыграю на этой жажде власти и уберу Долохова. С остальными разберусь позже.
Лестрейндж смотрит в лицо Дженис, позволяя ей верить - или не верить.
- У меня есть... друзья. Те, кто поддерживает мои планы. Те, кому надоело жить, не будучи хозяевами себе. Разрушив изнутри Ближний Круг, я уничтожу всех, кто желает вам смерти.
Всё это звучало идеально: и Империо, посадившее бы Рудольфуса на цепь рядом со своей женой, и убийство Антонина его руками — всё это звучало так хорошо, что Мейер даже раскраснелась от удовольствия. Она внесёт небольшие коррективы в план Рабастана — в финальную часть его плана, в которой Ближний Круг будет уже развален, — но это будет позже.
Сейчас же именно таким, настоящим, давно вынашивавшим идею уничтожить брата Рабастан нравится ей больше, и остроумная идея стравить двух старых врагов её по-настоящему заводит. Не коленопреклонённая поза, не полный щенячьей тоски взгляд — спокойное, безэмоциональное изложение плана, в котором столько крови, что можно будет захлебнуться.
И Мейер захлёбывается.
Мейер тянется к Рабастану, ладонью к гладко выбритой щеке, едва оставляет красный отпечаток на его губах.
— В любой момент, Рабастан, если вам потребуется помощь, я помогу вам.
Она тоже хочет поучаствовать.
Очень хочет.
Рабастана она хочет тоже — за его ум, холодное пренебрежение к чужой боли и жизни, за готовность бесконечно долго держать под Империо волю брата, — и потому целует его снова, уже проникновеннее, горячее.
— Для меня будет честью помочь вам.
Награда стоит откровенности, на которую ему тяжело пойти - даже сейчас, даже для нее.
Дженис отмирает, больше не выглядит фарфоровой куклой - теперь ее кожа светится, кажется теплой, такой же теплой, как и ее взгляд.
Лестрейндж не рефлексирует, что определило в ней такую перемену, хотя стоило бы: женщина, которую он знал, была намного эмоциональнее, и ей не нужно было сулить залить кровью пол магического Лондона, чистой кровью, чтобы она отмерла.
Он не рефлексирует - и едва слушает ее. Помощь - а ему нужна помощь, ему, Нарциссе и Снейпу нужна любая помощь, которую они смогут добыть, чтобы закончить все раз и навсегда, успев убраться из-под обломков рушащегося храма войны - будит в нем жажды намного меньше, чем горячий поцелуй, которым дарит его Дженис.
Вопреки очевидному, вопреки всему, что он знает и чего еще не знает, Лестрейндж позволяет себе думать, что у них много общего.
Что с ней - с ее деньгами, ее связями в Министерстве, наверняка оставшимися до сих пор, ее, в конце концов, навыками боя - Литературный клуб приобретает сильного союзника.
А лично он - и Лестрейндж отвечает на поцелуй с искренним энтузиазмом - получает чувство превосходства над братом.
Дженис Итон - Дженис Мейер - хорошая добыча. И она была совершенно права, когда пеняла Ставке на то, что ее проглядели.
Но это, конечно, ерунда. Главное, что здесь и сейчас они договорились.
Под руку попадается корзинка, нож - Лестрейндж двигает все эти декорации, переставшие его занимать еще с первой минуты, куда-то к краю пледа, тянет Дженис ниже.
- Я сделаю это не только для себя. Я сделаю это для вас.
В том, что они встретились снова, он усматривает судьбу - и то, что плен в Ставке не сломал ее, подтверждает: он должен во что бы то ни стало удержать ее на своей стороне.
На их стороне - и ему нравится объединять себя и Дженис, как нравится и то, что он нашел рациональные причины больше не останавливать, не отказывать ей.
В самом деле, они составили бы хорошую пару. Они дополняли бы друг друга, как инь и янь: холодный, трезвый ум Рабастана уравновешивал бы её импульсивную жажду применять силу, наслаждаться силой, а она сумела бы растопить его сдержанность и помочь ему, наконец, почувствовать себя первым. Она ведь лучше других понимала, каково это — быть в чьей-то тени.
Может быть, позже она родила бы ему ещё одного ребёнка. Его ребёнка.
— Я знаю, — улыбается она ему, перенося вес тела на локти, и запрокидывает голову, чтобы он мог поцеловать и шею. Ей нравится, когда целуют шею, и ещё больше — когда остаются следы. — Знаю.
Он очень нежен с ней — так нежен, как никто даже не хотел быть нежным с Дженис Итон. Разве это не доказательство того, что она лучше? Она ведь сильнее, умнее и честнее Дженис Итон, и уж точно заслуживает жить.
И того, что делает с ней Рабастан, она заслуживает тоже. Заслуживает его рук на своём теле, горячего дыхания на шее и медленно, но ярко разгорающегося возбуждения, подводящего к грани исступления, заслуживает. Это всё принадлежит ей по праву, и по-хозяйски она рвёт пуговицы с его рубашки, чтобы стечь вниз и разметить следами дорожку от шеи к груди.
Здесь и сейчас, рядом с Рабастаном, Мейер чувствует себя живее всех живых: ей больше нет нужды прятаться в зеркалах, дышать пылью из-под кровати и бессильно смотреть за тем, как раз за разом Дженис Итон убивает их обеих. Теперь она не зависит от Дженис Итон ни в чём, и она сама по себе. Она знает, кто она есть, и Рабастан принимает её такой, какая она есть.
Примет такой.
Он любит её и будет любить даже потом, уже по-настоящему.
Вытянув из шлёвок ремень, Дженис, будто змею, отбрасывает его в сторону. Дразнится, поглаживая Рабастана через брюки и едва сжимая зубы на его шее.
Он будет убивать для неё, и первым он убьёт для неё Вейлина Арна. Упрямого полукровку, не желающего скулить и умолять её даже ради дочери. Полукровку, который считал возможным брать наследницу древнего рода силой.
Не так, как это делает Рабастан.
В руках Рабастана Дженис забывает себя: раскрасневшись, она прячет горящее лицо у него в изгибе шеи, скрывает под лёгкими укусами собственные всхлипы, крутит бёдрами под его пальцами. Она почти готова убить его, и это восхитительно сладкое, совсем иное, чем прежде ощущение беспомощности сводит её с ума.
Это даже приятно — подчиниться ему. Даже просить его приятно, и Дженис, дыша прерывисто и часто, просит, как минуты назад просил её он.
На этот раз ни один из них не отворачивается. Здесь, в защищенном родовом поместье, без долга перед Рудольфусом, который остался там, в Англии, без необходимости встречаться лицом к лицу с собственной одержимостью женщиной, которая этого не заслуживает, Лестрейндж не торопится, считывает желания Дженис по ее легким движениям, говорящим яснее слов - чтобы исполнить их.
То, что между ними происходит - он использует эвфемизмы даже мысленно - не равно физиологическому влечению, о котором он имеет представление. Не равно попытке что-то доказать, пусть и самому себе. Не равно необходимости дать роду кровного Лестрейнджа или умереть самому.
Это больше, это важнее. Это то, что принадлежит только ему, а не его проклятому роду.
Дженис отвечает на ласки, запрокидывает голову, дергает его за рубашку, прижимается ближе - она в самом деле знает, ему незачем что-то говорить, достаточно только не торопиться - и не останавливаться.
У ее кожи вкус шампанского - на горле, на ключице, в ложбинке между плечом и шей.
Но этого недостаточно: недостаточно высоко заведенной юбки, недостаточно плеча, выступающего из сбитого в сторону выреза платья. Недостаточно ее горячего дыхания, оседающего влагой на шее, с той стороны, где до сих пор белеют оставленные ею же шрамы.
Недостаточно и нерационально: их договоренность должна быть скреплена окончательно.
Только, конечно, просить его лишнее. Просьбы никак не помогают ему оставаться нежным и не торопиться - напротив.
Закрывая ей рот поцелуем, Лестрейндж влажными пальцами расстегивает пуговицы, стаскивает брюки, опираясь на локоть свободной руки.
Дженис зовет его и телом: приподнимает бедра, трется о него в предвкушении, неожиданном и тем удивительном. Он чувствует в ней этот призыв и жадность, граничащую с неопытностью - но не дает им определений, не задается вопросами о том, откуда в ней это. Амортенция лишает его способности соображать, чувства, которым отказывал в принципе годами, подкрепляемые зельем, выходят из повиновения: нет ничего, чего бы он для нее не сделал. Ничего, в чем отказал бы, чувствуя ответное движение ее бедер.
То, что всегда казалось Рабастану таким вторичным - вся эта эмоциональная окрашенность, физическая близость, даже страсть - теперь приобретает неожиданную, пугающую глубину в присутствии Дженис. И его недавнее стремление покинуть поместье уже кажется нелепой ошибкой: он дал Рудольфусу кровную жертву, и до конца года Яэль едва ли сможет настоять на исполнении второй части взятых им обязательств. Его ничто, если подумать, не держит в Англии, и даже Вэнс едва ли нуждается в его защите, умело наладив контакты с его родственниками, а Литературному клубу только пойдет на пользу удаленность от Ставки.
Он уговаривает себя так, как будто это в самом деле имеет значение - это, а не сбитое дыхание Дженис в такт его рваному ритму. Невозможно быть нежным - но он старается.
Вы здесь » 1995: Voldemort rises! Can you believe in that? » Завершенные эпизоды (с 1996 года по настоящее) » Something different (15 марта 1996)