Плохие вещи случаются. Зачастую, как раз после хороших - чтобы ценнее было скоротечное чувство счастья.
Яэль полагалось бы заниматься чем-то более статусным, приятным, удобным, красивым, чем ходить по раскисшей весенней грязью лужайке, швыряя левитируемыми в защитный контур вокруг чужого коттеджа камешками.
Все поколения леди Гамп прокляли бы последнюю - за неумение ждать и покорно принимать удары судьбы и молчание неизвестности. Но, однажды выбрав вместо кружев штатную мантию, как-то сложно остановиться в грехопадении кроткого нрава.
Вокруг было почти мертвенно-тихо.
Гамп уже десять минут безрезультатно терзала защиту, возведенную тут всюду - в дом ее аппарацией, конечно же, не пустило. Вышвырнуло здесь, возле давно не стриженного газона, в грязи - за грязь на тонких сапожках Лиса была особенно возмущена.
И, если бы не хрупкое положение организма, то давно бы уже ударила бомбардой по воротам.
Просто чтобы достучаться.
Если в неприглядном и неухоженном с фасада доме еще был кто-то живой.
Должен был быть, ведь чары держались. Должен, но думалось о плохом.
Нахмурившись, оглянувшись еще раз, поводя палочкой и проверяя нет ли поблизости людей, Яэль приставила ту острием к горлу, активируя Сонорус.
- Лестрейнджи!
На бледном лице очень заметно проступали веснушки и гневно-тревожный румянец. Черная мантия, строго собранные в заколотую на затылке косу волосы - Яэль собиралась драться или бросаться в погоню, пока, правда, не решила за кем. Но почти призналась себе за что.
"Будет очень по-идиотски, если Рабастан тут, цел и здоров. Просто... решил ко мне не приходить, когда уверился, что всё проистекает успешно... Да нет, он не мог так поступить. Не должен был". - Стоять на весеннем ветру, нервно выстукивая носком сапожка по камню, сжимая палочку, готовая ударить.
Уже почти собравшаяся с силами, чтобы шваркнуть по этой треклятущей защите чем-то.

Тихий хлопок аппарации: но, вместо людей, всего лишь, старый и больной эльф. Но лучше, чем ничего. Говорить со слугой смысла не имело, тем более, что он что-то бормотал о том, что хозяин приказал привести.
Большего знать и не следовало - не убить же приказано.
Кухня чужого дома отвращала тремя вещами: запустением, грязью и обосновавшимся здесь Рудольфусом.
Ведьма сглотнула, сдерживаясь от едкого приветствия, наблюдая как сминается в столешницу окурок. Меж тем, столешница, когда-то, была очень даже хорошей и, судя по аккуратным, сохранившимся участкам деревянного полотна, любовно застилаемая скатертью.
Вскинув взгляд лишь на фразе о царственном разрешении выбрать какого из пальцев лишиться, вдруг что, Лиса... промолчала. Здесь и сейчас не было Рабастана, с которым рядом оставалась надежда на то, что угрозы лорда Лестренджа останутся лишь сотрясением воздуха.

Улыбка Рудольфуса такая же безумная, как и тогда, в Азкабане.
Яэль находила колдоснимки его потока - тогда молодой статный красавец улыбался несколько иначе, но вспоминать ребенка, глядя на преступника, может только его мать... наверное.
- А где он? - Раз уж можно оставить вежливость, а воспитанные улыбки тут не спасают, остается лишь быть прямой. И надеяться, что продолжение рода в этой семье, все еще, в приоритете на ближайшее будущее, а потому можно отделаться пальцем и сломанными костьми, не более.
Если бы здесь оказалась Вэнс, можно было спрашивать подробно. В какой-то момент даже разговор с сумасшедшим и жалким домовиком показался соблазнительным.
- Вы знаете, где Рабастан? С ним всё хорошо? - Густой табачный смог лишь подчеркивает запустение дома. Но Лиса дышит мелко не потому - ей страшно.

Всхлипы домового затыкаются почти сразу же, едва тот заводит о "молодом хозяине" и это пугает.
"Умер? Убили? Пропал без вести? Пойман? Проклят?" - Проносится в голове вереница предположений, но, будто ударом под дых, слова Лестрейнджа.
"Ах, ты ж драконова мать..."
Яэль замирает, цепенеет, только крепче стискиваются пальцы на рукояти старой надежной трости.
- Когда он пропал? Тринадцатого? - И тут же, раздраженно, в ответ на грохот кулака по столу. - Бывшей начальницы. - Они с Дженис никогда не были на короткой ноге. Они, абсолютно чужие друг другу, даже умудрялись одни и те же идеалы поддерживать по-разному. И выбирали разных мужчин. Должны были. Яэль хотелось так думать, но сейчас, уж точно, первым делом вспомнились не разные сплетни о неуемном аппетите американки.
Подвинув стул концом трости, ведьма присаживается напротив Пожирателя Смерти, смотря в его хмурое лицо, теперь думая, что понимает к чему этот мрак растерзанного пепла по столу.
Это беда.
Настоящая.
От Итон, от очень злопамятной вдовы Итон разве уходят?
- Ни разу не была на совместных заданиях. Она ненавидит вас. Всех. - Это Яэль помнит по первому разговору. По интересу, с которым спрашивала о прошлом; по экономным, пусть и кажущимися обманчиво-ленивыми, движениями, немногословнной манере говорить лишь то, что хочется сказать.
- Я ушла из Аврората, когда она стала его главой. Она жесткая, злопамятная, иррациональная и очень хитрая. - Отличный боевик, но Лестрейндж и так это знает. Яэль хмурится, сводя брови к переносице, раздраженно ногтями сковыривая-сцарапывая лак с рукояти трости.
- Не знаю. - Итон покинула Министерство и Аврорат так внезапно, как и появилась.
Лиса ничего не знает о ней, кроме обрывистых сплетен в курилке об одном из бывших мужей и о том, что ведьма предпочитала молоденьких боевиков.
Как искать того, кто попал в лапы коршуну?
Яэль сжимает челюсти так, что скулы белеют и ноют зубы.
- Откуда вы знаете, что он у Итон? Она не могла вас отпустить. Она бы забрала вас двоих. - На это хватает срисованного портрета. Лиса не может так ошибаться в характере Дженис, как и в характере Лестренджа-старшего - он бы живым не дался. А бывшая глава Аврората в живых не оставила бы.

Он должен был орать и гневаться, он всегда так поступал, сколько раз Лисе доводилось видеть Рудольфуса, но, все равно, получается неожиданно - ведьма вздрагивает, сжимая палочку в свободной руке под столом.
Пережидать бурю сложно - сердце колотится бешено: если так подумать, то на Яэль никогда не орали, даже при ней орали не так чтобы часто - это новое, дурное, неприятное знакомство с другим миром.
Ведьма морщится, отклоняется, подаваясь спиной назад.
Мысль о том, что тяжелый стол может быть, играючи, опрокинут на нее, как-то никак не идет из головы.
Это не тот дурной и развеселый страх, который бывает, когда щекочешь себе нервы, бросаясь в открытую и понятную драку, это страх тяжелый, заставляющий цепенеть, не понимая, как реагировать.
Так раньше боялись грозы.
Только рыжая жертв не принесет и молиться не будет.
"Иди ты..." - Утешая себя, мысленно тянет посыл, пережидая последние вздохи гневного приступа почти-врага, хотя и союзника здесь и сейчас.

А дальше Яэль уже, в открытую, кривится. Подставить Рабастана вместо себя - придумал ли это сам Рудольфус или у Баста завелась лишняя жизнь, но это, действительно, самое идиотское из решений Лестренджей, после их праздничного группового затянувшегося выступления у Лонгботонов.
Мисс Гамп бы сама закурила, но не в этой компании.
Дергаясь, отпуская рукоять трости и цепляясь пальцами в чужое сильное запястье, ведьма кривится от нескрываемой боли и омерзения.
- Вне Англии. Она не дура - её ищут все, кому не лень. - Яэль вспоминает архивы. Очень хорошо вспоминаются архивы и папки со всякими бумажками, когда на тебя дышит раздраженный зверь. Но ничего на Итон. Ничего такого.
Почти.
- У нее немецкая девичья фамилия и она чистокровна. - Выдыхает зло в лицо мужчине.
Будь прокляты и благословенны разборы бумаг, рабочих записок и всяких дневников сотрудников Первой Войны.

Коричневое крошево табака падает неряшливо на стол. У лорда Лестрейнджа пальцы грубые, с навсегда сбитыми костяшками и подпалинами. Он небрит, сидит на грязной кухне, которую проще сжечь, чем вымыть, но ничуть не чувствует проблемы в том. Он сам - главная проблема для всех, кто хочет что-то возразить.
Лиса выдыхает коротко, касаясь пальцами освобожденного плеча, морщится, а потом кивает.
Это понятно, это похоже на задания в Аврорате. Только там, когда жертва пропадала в лапах преступника, о местонахождении которого проще гадать на кофейной гуще, чем логически до него дойти... в таких случаях на деле мысленно ставили крест. Поти все и почти всегда.
Яэль сейчас иметь хотела статистику "висяков".
- Где Рабастан и Итон были? Откуда исчезли? - Лестрейндж дает задание, не понимая его рискованности. У кого уволенный аврор может придти и спросить о своей бывшей и пропавшей начальнице так, чтобы не навести на себя подозрения. Особенно после того, как один старший аврор, с которым она работала, погиб.
В мозгу что-то щелкает.
"Два старших аврора. Макфэйл. Недавно умер Макфэйл".
Но времени осознавать, почему в памяти коротит и становится мутно, нет - Рудольфус вворачивает такое, что рыжая спотыкается в собственных мыслях и, чувствуя как свинцом наливается ее хребет, расправляя плечи и поднимая голову, смотрит в лицо лорду.
"Вот как?  Не поменяет? Твой?" - Мерзкое сварливое чувство ненависти захлестывает. Но ненависть к обстоятельствам и человеку заставляет думать.
Думать о том, что Рудольфус не понимает один нюанс - пока-что, ребенок, которого она вынашивает, бастард и его легче и проще принять в другой род, чем отдать Лестрейнджам. И сила вассальной, неполной клятвы, падет, если включить ритуалы другого рода.
Ей нужен ритуалист.
Срочно и на всякий случай.
Не Мелифлуа - та связана с Лестрейнджами и предаст.
Ей нужно понимать, что знать о жизни и смерти Рабастана - приоритетно сейчас.
Рыжая хмурится.
- Не забуду. Как только что-то узнаю, я прибуду сюда.
А пока ей нужно перевернуть верх дном собственный дом и найти волос Баста. Таки ринуться к зловредной Араминте - сначала - с поиском и определением артефакта на жизнь особы, а потом... а потом спешно бросаться в ноги. Понять бы - кому.

Гостиница - это плохо. Особенно, учитывая, что там могут ждать любопытные и ищущие. Вряд ли деятельная и всегда такая живая Итон позарилась только на одного Пожирателя Смерти, развязав себе руки уходом из Аврората. Но место тоже надо будет проверить, жаль, зверем уже не стать: смена ракурса наблюдения и органов чувств иногда наводит на маленькие открытия, но чего нет, того нет.
Лорду Лестрейнджу не отказать в одном - в понимании мотивов человека, которому на горло наступили. Смотря как мужчина самодовольно закуривает, рыжая кивает: да, в ее интересах оставаться на максимально-безопасном расстоянии и положении от Рудольфуса. И не злить его.
Пока что. Пока ничего не понятно и выстроить хоть какую-то стратегию не получается за неимением данных.
И взгляд глаза в глаза не говорит ничего нового: страх, с которым Лиса познакомилась в Азкабане, при ней, лежит камнем на сердце.
Этот Лестрейндж ее бы убил, встреть она его в лесу.
- Попали вместе в одну передрягу с оборотнями. - Максимально нейтрально, как кажется женщине: она совсем не настроена рассказывать свою историю Рудольфусу. - А потом договорились: моя жизнь, взамен информации. Как-то так потом и вышло. На мне Непреложный Обет и он был взят почти в то же время, когда я захотела родить ребенка от Рабастана. - "Сьешь это." - Яэль едва улыбается. Она знает, что время уходит, но знает и то, что Рудольфус отпустит, только если решит, что она ему не интересна. Сейчас.
- Ритуалы поиска и магия поиска молчат? - Нужно возвращаться. Лисе не нравятся разговоры о ее личной жизни.

- Я не вру. - Почти огрызается Лиса, которая первую встречу считает нелепой. А вторую - того нелепее. Встретить того, кто под твоей обороткой пытался пройти в Министерство, а потом едва не убил, опять. И набраться наглости бросить белый флаг? Да она сама в это теперь почти не верит.
Чем думала, когда все происходило? Вопрос известный и риторический.
- Я поклялась оказывать Рабастану помощь в обмен на информацию о Первой Войне, не разглашать о том, что знаю его и не предавать, не способствовать аресту или смерти... И клятву Рабастан с меня так и не снял. - Там еще, в клятве Непреложного, есть первое основное условие - Лиса никогда и никому не расскажет о визитах Рабастана Лестрейнджа к ней домой. И это, до драконовой матери, очень сильное условие, нивелирующее даже шансы внятно обьяснить как у них получилось сойтись.
Остается последний вопрос. Самый простой и понятный.
И ответ должен быть понятен Рудольфусу.
- Я последняя в роду. Мне нужен наследник и продолжатель Рода с сильной чистой кровью, иначе мое посмертие покажется сказкой даже для самого страдающего призрака Хогвартса. А чистокровных мужчин со старой кровь в Британии почти не осталось. - Вот и всё. Вся история одной больной любви лежит препарированная на заплеванном столе чужой кухни.

Сквозь сигаретный дым брошенные утвердительно слова будто кажутся крепче и Лиса понимающе кривит губы, кивая. Она почти забыла об Обете, одном из нескольких, висящих на ней. Почти, как зверь может отвлечься от ощущения ошейника на шее. Особенно если зверь сыт и причесан.
Но это всё - лишь потеря времени, пускай Рудольфус Лестрейндж, с более отдаленной и безопасной точки зрения, сейчас важное звено в цепи будущей семейной жизни. Но сегодня, сейчас и здесь о семейной жизни проще гадать, чем говорить, если Рабастан не вернется.
Но пока он жив, Лиса будет хранить его секреты, а некоторые - и после смерти.
Женщина слегка пожимает плечами:
- Не так уж много, как мне хотелось - мы начинали ругаться каждый раз, когда вопрос касался идеологии. - Хуже то, что Лестрендж-старший тоже обладает цепким умением задавать неудобные вопросы.
- Помощь в отработке некоторых заклинаний и решение теоретических задач. - Если бы в комнате были часы, ведьма бы выразительно косилась на них. Ей не нравится, что время уходит. Не нравится и то, о чем так настырно напоминает каждый раз Рудольфус.
- Почему для вас так важен ребенок младшей ветви рода? Ведь ваша жена забеременела и за ней ухаживает колдомедик. - Лиса догадывается почему - потому что дети чистокровных, это всегда риск. Но интуиция вопит, что Рудольфус не из тех людей, кто уступит первенство, даже младшему брату, тем более - младшему брату. И потому Лиса ищет правду. Чтобы точно быть уверенной в том, с чем бежать к Мелифлуа.