[icon]http://oi65.tinypic.com/fjn4t1.jpg[/icon] Араминта, обложившаяся старыми рассыпающимися трактатами вместо молодых упругих любовников, как раз пыталась разобрать, что имел в виду почтенный Хольдвин из Уорчестера в своей знаменитейшей и, увы, бесполезнейшей в случае Мелифлуа работе «О душах замолвим слово» – в общем, была очень, очень занята, когда – БАБАХ! – и её лавка лишилась входной двери.

За полторы секунды Араминта сообразила, что этого не сделали бы авроры (так что спокойно, всё путём), на это не пошёл бы никто из Лютного (боятся, глисты с поволокой), а против Долохова по всему переулку Араминта лично таких ловушек натрамбовала, что старичок, сунься сюда сейчас, долго не протянет даже с божественной помощью самой Мелифлуа.

Араминта ещё подумала, что это мог бы быть Лестрейндж – но Рабастан был вежливым и воспитанным мальчиком, он предупреждал о своих визитах и никогда не опаздывал.

В отличии от.

- Щас я тебе, пидорасу!.. – раздался голос Борджина, высунувшегося из окна третьего этажа.
Окно было зачаровано так, что снаружи стена выглядела монолитной – короче, одна из ушлых и уникальных разработок Араминты.

Тренькнули контуры, сообщая, что охранный периметр из комплексных и страшно сложных чар на месте, рунические контуры – тоже, так что Мелифлуа, предоставив все разборки Цезарю, поплевала на палец и снова принялась за книгу.

Пока не услышала свою фамилию.

О! У неё новый поклонник?

Поклонник произнёс слово-пароль. Араминта одновременно оцепенела от ужаса, скисла и загорелась азартом.
Эх, жаль, она седая и сморщенная аки печёное яблоко. А то неплохо бы порезвилась. Наверное.
И вообще. Какая она ему, к драклу, Бёрк?!

- Я за неё, - дрожащим старушечьим голоском, подражая говору своей тётки, ответила Араминта, тоже открыв окошко.
Взмахнула палочкой – и окно Борджина на третьем этаже бесшумно захлопнулось, прихватив, судя по воплям и брани, кусок цезаревского носа.
- Спой песенку, милок, позабавь старушку. Олл зет ю вонт из олл зет ю гивин мииииии, - противно затянула Араминта, изо всех сил стараясь, чтобы голос её звучал настолько гадко и отвратительно, насколько только можно.

Увы, только на этой ноте разглядела Араминта, что Лестрейндж, который старший псих, пришёл не один.

Белла?! Беллочка?! Солнышко, да что ж ты… Стоооооооооооооп.

Араминта перегнулась через подоконник, всматриваясь в спутницу Лестрейнджа. Толще, грива отсутствует, ноги короче.
Не Беллатрикс.
Ах ты падла! Посмел к Араминте явиться со шмарой какой?! Да она щас!..

- Жди меня, - скомандовала Мелифлуа, указательным пальцем ткнув в Рудольфуса. – И я вернусь.
Окно громко захлопнулось, металлические крепления лязгнули, по кромке рамы заструилась и погасла жемчужная нить чар.

Араминта, непристойно задрав юбки и умудряясь перепрыгивать на своих каблучищах через ступеньку, понеслась в лавку. Точно: вот, лежит дверь. Распополамленная.
- Аминь тебе, раба Морготова, - попрощалась с ней Мелифлуа. Взглянула в дверной проём, за которым скалился Лестрейндж. - Где серенады под окном прекрасной мадам? Ты, что ли, совсем мозги растерял, негодник, имя моё полоскать в самый разгар рабочего дня? – медленно ступала вперёд Араминта, очень надеясь, что её приближение выглядит эффектно – ну там, волосы белющие, голос такой весь из себя – привидение, не меньше. Ну, баньши хотя бы.
На бабушку Мордреда она, увы, не тянула никак.
- В школьные годы у тебя изобретательности побольше было, - ехидно припечатывает Мелифлуа.

Выходит из лавки, останавливается в двух шагах от Лестрейнджа, намеренно поворачивается к нему спиной (к лавке лицом), и цокает языком:
- Красный дуб, латунные вставки, зачарованное гоблинское стекло.
Мелифлуа поворачивается к Родольфусу стремительно и резко, в вихре юбок и белых волос:
- Твоя семья мне уже должна больше, чем Министерство – налогоплательщикам.
Араминта выразительно так оглядывает незнакомую ведьму. И очень авторитетно заявляет:
- Это не Белла.
Учитывая, что Лестрейндж явился к ней не один, то колдунья точно в курсе о Беллатрикс. И о многих иных тонкостях – так что имя любимой племяшки не должно повергать её в ступор.
Араминта складывает руки в замок под грудью, намекая, что она с этого места не сойдёт, пока Родольфус не объяснит, какого хрена он является к ней с какой-то бабой, и криво ухмыляется:
- Что, жена выгнала? Я её понимаю, – Мелифлуа кивает, переводя полный веселья взгляд на до омерзения молодо выглядящую волшебницу. – Вкус у тебя на старости лет ни к драклу стал.

Отредактировано Araminta Meliflua (17 ноября, 2017г. 13:13)

- Захлопни пасть, сука старая, - рыкнул Лестрейндж почти доброжелательно, вокальные данные певицы оценив по достоинству и щурясь, глядя вверх. К тем неприятностям, которые ему обеспечила сучья журналистка, стычка с ублюдочным ликвидатором тоже внесла свои коррективы в возможность Лестрейнджа попасть в яблочко даже с десятка шагов, а потому траченную временем Бёрк он признал не сразу. - Мне нужна Бёрк. И если ты еще раз откроешь рот, я не поленюсь и выясню, останавливают ли Адское пламя ваши ритуалистские штучки.
Потому что Адское пламя - вещь, уничтожающая много чего такого, что считается неуничтожаемым в принципе, почему бы и не охранные контуры и артефакты. И к Адскому пламени у него сейчас душа лежит - оно не требует точности пристрелки. Оно просто уничтожает все в радиусе поражения - точь в точь, как Рудольфус.
Карга спускается - и обнаруживается, что это никакая не карга.
Рудольфус, месяц назад видевший Бёрк в Холле, неприятно удивлен: ему куда больше нравилась прежняя версия давней любовницы.
Пока Бёрк сокрушается по поводу двери, Лестрейндж разглядывает ее сзади - она ему всегда с этого ракурса нравилась больше, и, видимо, не напрасно: тут годы мало что смогли испортить.
- Херово выглядишь.
Рудольфус  - не джентльмен. Бёрк ценила его за другие качества.
Игнорируя констатацию факта, что он пришел не с женой, он кладет Вэнс руку на плечи, без слов демонстрируя ее статус, и убирает палочку.
- Хорош трепаться. Я по делу.
Дела у них с Араминтой бывали всякие - но до того, как он женился: Бёрк обладала избирательной принципиальностью Блэков, но в обиде Рудольфус не был.
Разве что раньше она не пыталась петь.
- Мне нужна Итон. Ритуал поиска по крови с трудом вывел меня на дом, где ее не было. Как это возможно? - он переходит к своему делу сразу же, не заботясь о том, что Бёрк не известна ни предыстория, ни проблема, из-за которой он ищет Итон. - Руквуд разбирается в этих штуках, кровь свежая - ритуал должен был сработать. Вместо этого он долго не выдавал результата, а потом вывел меня на пустой дом.
Еще на О'Рейли, и поэтому у Рудольфуса обожжено лицо и он до сих пор воняет как побывавшая в костре ветошь, не считая прочего - но это к делу не относится.
- Объясни, в чем дело. Объясни так, чтобы она, - он усиливает нажим на плечо Эммалайн, - поняла.
Он сам поймет вряд ли - но Рудольфус не боится в этом признаться, как не боится признаваться, что ни драккла не смыслит в заумных рунах, бытовой магии или колдомедицине. Все это - второй сорт, а его интересует только первосортная магия, приличествующая главе рода.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (19 ноября, 2017г. 17:43)

Ритуалистика и Вэнс не созданы друг для друга. Эммалайн не слишком хорошо дается то, что нельзя уложить в четкие параграфы и снабдить сопроводительными таблицами. Плохо с воображением. Но это пока целительница не находит в море абстракций хоть один островок здравого смысла. В данном конкретном случае, это слова мадам Мелифлуа о крови. О чистой крови волшебников. И Вэнс подбирается в кресле, смотрит на сварливую ведьму, как кошка на говорящую птицу. Ей бы чуть больше времени и расположения этой драконьей язвы, и беседа могла бы стать весьма занимательной. И весьма полезной.
При этом у Эммалайн есть стойкое чувство, что хозяйка лавки на каждое сказанное слово недоговаривает минимум десять. Что поделать, жизнь в лоне семьи Лестрейнджей обострила интуицию мисс Вэнс, ибо с Рудольфусом и Беллатрисой никогда не знаешь, откуда прилетит и как аукнется.

– Позвольте задать вопрос, - мягко отвечает Эммалайн на негостеприимное «зачем ты здесь» от Араминты. – Вернее, внести предложение. Если у нас нет возможности найти Итон, то давайте найдем Рабастана. По крови. Это возможно, или нет? Он же не наследник рода, как мистер Лестрейндж.
Да, или нет. Это все, что Вэнс сейчас хочет знать. А не то, насколько это трудно, очень трудно или почти невозможно.
Да, или нет.
С Итон, как считает Эммалайн, можно побеседовать и потом, главное – найти и освободить Лестрейнджа-младшего.
– Что же касается того, зачем я здесь, то ответ простой – помочь.

Вдаваться в объяснения того, кем они с Бастом приходятся друг другу, и живописать перед мадам Мелифлуа школьные годы чудесные Эммалайн не собирается. А Рудольфус и не спросит. Для него само собой разумеется, что целительница идет туда, куда ей сказано и делает то, что от нее ждут.
Кресла в гостиной артефактора просторные и удобные, но отчего-то Вэнс чувствует себя в них неуютно. По спине холодок, как будто сейчас что-нибудь выползет из темноты, из самой обивки, и затянется вокруг горла. Но Рудольфус, вроде бы, чувствует себя здесь почти как дома, так что и Эммалайн старается вести себя как обычно.
Ей бы еще вернуть свою палочку, но она у Лестрейнджа-старшего.

[icon]http://oi65.tinypic.com/fjn4t1.jpg[/icon] Араминта уже открывает рот, чтобы невежливо прервать визитёршу, но в итоге захлопывает его так, что зубы громко клацают.
- Что значит – давайте найдём Рабастана? – одуревшим, ошалевшим, перепуганным взглядом впивается она в лицо ведьмы.
Мелифлуа, кажется, начинает понимать. Настолько понимать, что лицо её по цвету сливается с белющими волосами.
- Он у Итон? – севшим голосом спрашивает она, во все глаза глядя на Рудольфуса.

Это пиздец, товарищи.

- Пиздец, товарищи, - проговаривает Араминта своим мысли вслух, не представляя, насколько она в своих характеристиках оказывается близкой к истине. – Он мне должен! – сварливо возмущается Мелифлуа, в мгновение раздражаясь. – За… за всё, мать его!
Араминта молнией спрыгивает со стола и останавливается рядом с Рудольфусом, шипя ему в лицо:
- Если ты думаешь, что каким-то волшебным образом расплатишься со мной за его долги… - волшебница зло щурится, отчего глаза почти пропадают за морщинами. – Хрен тебе. Вам обоим. Он. Мне. Должен.
И Араминта с него взыщет.

Это что же, Рабастан решил улизнуть от долга и обещаний, и слился? Не захотел расплачиваться? Ха! Мелифлуа и не таких доставала!

- Конечно, драклы дери, возможно, - огрызается Араминта, перенёсшая злость с Рабастана на своих гостей. – Даже сравнительно просто – учитывая, что Глава Рода сейчас здесь, и крови в нём все пять с лишним литров, - Мелифлуа пользуется континентальной системой мер, а она там унифицирована.

Араминта косится на левую руку Рудольфуса, но молчит. Она не умеет пользоваться Метками, и всё ещё слабо догадывается о том, что она из себя представляет в комплексном виде – Рабастан бывал у Мелифлуа лишь пару раз, и то недолго, и заходить в своих исследованиях дальше неких границ Араминта побоялась.
Лестрейндж – это одно. Лестрейнджей много.
А вот маг, поставивший эту Метку – один, и его лучше не поминать всуе.

- Ты сказал, что поиск по крови Итон вывел тебя на обманку, - прищурилась ведьма. – Подвал тут не поможет. Мне нужна… - Араминта облизывает пересохшие губы, понимая, как радуется сейчас Тварь, невидимая ни ведьме Лестрейнджа, ни самому Лестрейнджу. – Нужно другое место.

Собирается Мелифлуа по-солдатски быстро; все необходимые вещи у неё на всякий случай всегда собраны в кофр, и ведьма, застёгивая тяжёлую тёплую зимнюю мантию, высовывается на лестничную площадку с воплем:
- Цезаааарь! Займись дверью!
Мелифлуа всучивает небольшую коробку ведьме, хватает Лестрейнджа за руку, и тянет его по лестнице вниз. На улице она, покрепче сжав одной ладонью запястье Рудольфуса, а второй – ручку кофра, предлагает свой локоть ведьме и командует:
- Держитесь крепче. Нам на Оркнейские острова.

Оркнеи встречают их мокрой холодной ночью – висящий густой туман можно ножом резать.
- Следуйте за мной.

Всю дорогу к кромлеху Араминта молчит: она зла на Итон так, что словами не передать. Она бы её башку открутила голыми руками – за то, что уволокла прочь добычу Араминты, за то, что посмела вклиниться в связь между заказчиком и куратором ритуалов. И, конечно, за то, что обвела Мелифлуа вокруг пальца.
Последнее непростительней всех Непростительных вместе взятых.

Кромлех Броугар выпрыгивает из тумана внезапно – для спутников Араминты, но не для неё. Мелифлуа подходит к крайней каменной стеле, гладит ладонью влажную от мороси поверхность:
- Это я.

Ночь тиха, ночь предвкушает и ждёт.

Араминта расстилает на центральном менгире три карты, одна поверх другой, затягивает старый напев. Надрезает свою руку, режет ладонь спутницы Рудольфуса – и только сейчас узнаёт её имя, необходимое для подношений, режет руку самому Рудольфусу. Араминта поёт. Менгир впитывает кровь, песнь заканчивается – и неестественная тишина опускается на Храм Солнца.

- Вэнс. Свечи из коробки.
Хорошие свечи. Топлёные на человеческом жиру.
- По кругу, по часовой стрелке.

Араминта рисует на менгире символы кровью Рудольфуса, сыплет на них порошки и зелья, и без остановки бормочет.
Тварь стоит за внешним кругом каменных зубьев дольменов – боится идти внутрь, но скалится азартно. Облизывается, глядя, как шипит и пенится в выемке менгира кровь Лестрейнджа. Тварь голодна. Тварь зла – потому, что ходит у Араминты по струнке.
Пока что, но этого достаточно.

На последнем катрене менгир впитывает в себя всю кровь без остатка – и с последним звуком напева вибрирующая магия исчезает.
Тварь заливается хохотом. Мелифлуа победно ухмыляется и отвечает Твари идеальным факъю.

А затем на карте – самой верхней – проступает красная пульсирующая точка.

Но это карта Лондона, и, когда ведьма поднимает её с поверхности менгира, точка исчезает.
То же происходит с картой Британии.
На карте Европы красная кровяная клякса пульсирует на территории Германии.

- Не выходите из круга, пока свечи не догорят, - перестраховывается Араминта.
Отчасти, назло: она надеется, что Лестрейндж всё-таки ломанётся прочь, и Тварь его сожрёт. Ну да, вместо Мелифлуа. А если будет мало – вот есть Вэнс. Два мага вместо одной ритуалистки – чем плохо?

Мелифлуа приходит в голову дурацкая идея.
Она прижимает кровящую ладонь Лестрейнджа к карте одной своей, второй – проделывает то же с ладонью Вэнс.
И говорит, глядя Твари в глаза:
- Зови его.

Рабастан видел Тварь. Точно видел. Почти прикоснулся к ней.
Она его помнит. Она с ним тоже, увы, связана.
И ей, в отличие от облечённых в физические оболочки магов, гораздо проще отыскать Лестрейнджа – своими путями.

- Зовите так, будто он сидит вон там, между двумя дольменами. Так, будто сидит спиной к вам. Представьте это. Очень живо. Как наяву.

Мелифлуа взывает к крови Лестрейнджей, клятвам Лестрейнджей, Меткам Лестрейнджей – и Тварь буквально пускается в пляс от выплеска силы.
- Рабастан, - говорит Араминта. – Открой глаза.

Мелифлуа – идеальный посредник. Младший Лестрейндж копался в её мозгах, когда там уже была Тварь – и последняя сейчас используется Араминтой как колдорадио или недо-порт-ключ.
Араминта хлещет магией сквозь Вэнс и по крови Вэнс – не зря же Рудольфус её приволок; Араминта цепляет Рабастана за кровь и Метку Рудольфуса – и дёргает эту струну резко.
Араминта отправляет Тварь к Рабастану – «Посмотри на него, сквозь него, его глазами» - и в лоб над её переносицей вкручивается ледяной штопор.

- Рабастан, - приказывает Араминта, в чьей крови она не раз и не два вымазывала свои руки.
Карта под четырьмя окровавленными ладонями пульсирует.
Менгир довольно урчит.

Мелифлуа зажмуривается – а когда открывает глаза, то видит стены, знакомые стены поместья Итон, видит лицо Итон – странно смазанное, со слишком яркими глазами, и лицо это рябит, рассыпается на крошки.

Точка на карте Германии становится мельче, смещается.

- Рабастан, - зовёт Араминта.
Тварь ласково ей улыбается – и Мелифлуа падает к подножью менгира без чувств.

Отредактировано Araminta Meliflua (22 ноября, 2017г. 23:14)

- Его долги меня не ебут, - нависая над Бёрк, отрезает Рудольфус. Его брат - младший брат, и его долги для рода - пустой звук. Пусть сам разбирается с тем, что задолжал, Рудольфуса не волнуют его проблемы. - Но ты ничего от него не получишь, если Итон его кончит.
Вот такой вот Рудольфус мастер мотивации - но это чаще работает, чем нет, а когда нет - у него есть еще немало способов убеждения.
К предложению другого места он равнодушен: какая разница, куда, лишь бы Бёрк взялась за дело.
Совместная аппарация в Шотландию дается хорошо.
Ледяной ветер с Харрея и Стеннеса остужает его горящее лицо, Рудольфус низко наклоняет голову, будто пес, взявший след, шагает за Бёрк, не размениваясь на вопросы.
Также молча протягивает руку ладонью вверх и тут же переворачивает, не нуждаясь в пояснениях: магии нужна кровь. Как правило, много крови - кровь нужна всем и Рудольфус тут не исключение. Он тоже возьмет свою кровавую жатву, когда все будет кончено.
Он делится с камнем кровью под пение Бёрк - сейчас она поет намного лучше, чем пела из окна своего магазина. Ее пение полно скрытой силы, обещания, и Лестрейндж, сосуд чистой крови и чистой магии, реагирует на песню.
Его кровь смешивается с кровью самой Бёрк, с кровью Вэнс: они пришли, чтобы разбудить то, что не хочет быть разбуженным.
Рудольфус сжимает пальцы другой руки вокруг палочки, передергивает плечами - его чутье твердит ему, что им здесь не рады, несмотря на покровительство Араминты.
Они привели с собой сюда нечто, чему тут не место, но эти сложные - чужие - мысли Рудольфус быстро заглушает.
Эммалайн выполняет указания, пока Рудольфус продолжает поить камень своей кровью - той самой, что бежит по жилам Рабастана.
Он вскидывает голову в указанном направлении - отголосок чужого смеха наждаком проходится по его натянутым нервам - всматривается.
Игра теней - но он видит силуэт, смутно похожий на сидящего спиной мужчину. Нахождение в ритуальном круге играет с Рудольфусом странные шутки: он принес с собой весь род, поколения сильных мужчин оставили свой отпечаток в его крови, и его родовая магия завязана вокруг склепа, куда лег первый британский Лестрейндж.
Ему нечего бояться смерти - или, напротив, она не сможет противиться идущим от него эманациям?

Метка на его руке наливается жидким огнем. Он сжимает кулак, поднимает его выше, на уровень лица, и кровь начинает течь быстрее, стекать с предплечья, марать черны рисунок Метки, ставший темнее с лета, когда Милорд вернулся.

Он окровавленным пальцем касается места на карте, где тускнеет горящая точка, отмечая предположительное местонахождение Рабастана, чувствуя, как нутро отзывается горячей волной.
Рабастан там. И Итон там, он чувствует, он знает это.

Упавшая Бёрк едва обращает на себя его внимание - Рудольфус улыбается тому, что стоит у границы круга, опустив слишком длинные для человека руки вдоль подобия тела. Это то, что притворялось Рабастаном - то, что открывало глаза по приказу Бёрк, но это не Рабастан.

- Займись ею, - отзывается он на напоминание Вэнс, двигаясь к тому, что стоит за границей, и останавливаясь у самой черты.
Здесь, на границе, его собственная бушующая магия уступает чужой - и Рудольфусу не нравится эта уступка, как не нравится любая уступка.
Он смотрит в плывущее, смазанное лицо того, кто притворялся его братом, скалится.
- Где мой брат? - его голос гремит даже сквозь этот гул, особенно мешающий здесь, так близко.
Двойник улыбается ему в ответ, поднимает руку, расставляет пальцы перед собой, как будто хочет оттолкнуть Рудольфуса.
Лестрейндж делает то же самое - и их ладони соприкасаются через тонкую грань, отделяющую явь от нави.
От прикосновения рука Рудольфуса тут же немеет до самого локтя, но он упрямо скалится, глядя в лицо тому, кто пришел из тени.
- Мне нужен брат.
Существо переплетает пальцы с пальцами Рудольфуса, сжимает - и того накрывает болезненной волной трудноразличимых, трудночитаемых образов: большая библиотека, бокал красного вина, опасная бритва на белом кафеле, обнаженная женщина, чьи черты лица будто стерты пришедшим в разочарование художником...
Существо открывает рот, шипит - его зубы слишком тонкие, длинные и острые, чтобы быть человеческими - и когда шипение обрывается коротким горловым вскриком, все старые шрамы Рудольфуса начинают кровоточить: все, начиная с самого детства.
Дольменам мало. Ему придется напоить их досыта.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (29 ноября, 2017г. 19:18)

[icon]http://oi65.tinypic.com/fjn4t1.jpg[/icon] Араминта оказывается Никогде. Оглядывается – но глаза её слепы. Мелькают перед веками световые пятна, но и всё.
Араминта глуха – она слышит только смех, жуткий и вымораживающий нутро. И скрежет.
Араминта бесчувственна – но она замерзает так, что, кажется, вот-вот её сердце устанет стараться, и замрёт, не в силах перекачивать по венам вдруг ставшую льдом кровь.

Бурчание менгира прорывается сквозь Никогде, становится всё более ощутимым – и ведьма вцепляется в него, понимая, что это единственная её связь с миром. Как только она это озвучивает про себя, становится легче и проще.
Настолько легче и проще, что Араминта расщепляется на миллионы других араминт, которые везде и всюду.
И Араминта видит.

Рабастан Лестрейндж сидит во вполне себе уютной комнате, за столом, заваленным книгами – и он не просто жив и здоров, он спокоен. Вокруг Лестрейнджа из мягкого света вырастают стены в дорогущих тканевых обоях и гобеленах, вокруг Лестрейнджа появляется пятно света – от настольного светильника – и терракотовый его круг раскрашивает лицо Рабастана человечностью.

Лестрейндж вскидывает голову – смотрит в окно – и его глаза, его лицо Араминта видит своими глазами в отражении стёкол.
Мелифлуа закрывает глаза – и её перебрасывает куда-то ещё.

Эммелина Вэнс склоняется над выбеленной в седину Араминтой – и своё состарившееся лицо Мелифлуа видит глазами целительницы. Своё бледное, измождённое, посеревшее – она почему-то это очень точно видит в дракловой темноте – лицо.
Вэнс-Мелифлуа поднимает голову – чтобы что-то крикнуть Рудольфусу – и Араминта, зажмурившись, вновь проваливается в очередное видение.

Она видит глазами Рудольфуса – видит Тварь, которой не боится, и видит границу священного круга, за которую не ступит ни один хтонический взбрык, пока Араминта внутри. Мелифлуа видит, как Тварь сцепляет ладонь с ладонью Лестрейнджа – она чувствует то же, что и Лестрейндж, и в момент, когда Рудольфус и Тварь встречаются глазами, Араминту, наконец-то, вышвыривает из сознания Рудольфуса.

И она смотрит на волшебника глазами Твари.

Она сама становится Тварью.

- Твоййй брат ссс друххгой. Ссс ссовсссем друхххгой. Ййййему хххорошшшо, - говорит Араминта устами Твари.
И хохочет – Мерлин, ей так хорошо, так легко, так радостно – оттого, что она взяла Тварь под контроль. Она сделала то, чего сама от себя не ожидала.
Её интуиция сильнее расчётов и везения Долохова.
- Он не бойййитсссся, - добавляет Тварь-Араминта.

От Рудольфуса тянется шлейф потрясающих ароматов – чернила, даже чертёжная тушь, кровь, что-то пряное, отдающее хной, выстуженные камни, костры. От Рудольфуса остаётся сладковатый привкус на языке – и Тварь хохочет заливисто и радостно, совсем как Араминта.

За Рудольфусом стоит Вэнс – она горчит на языке, от неё першит в горле, как от вязкого болиголова, и, в ответ на крик Эммалайн, Тварь-Араминта отвечает:
- Ешшшшччшё нет.
Тварь скалится целительнице,  Тварь набрасывает на себя призрачную личину Ивэна Розье – сквозь неё проступает лицо Араминты и Рудольфуса, и уродливый лик самой Твари.
- Иди кххо мне, - говорит Тварь-Араимнта голосом Розье, и в интонациях его слышны отголоски невозмутимости Рабастана.
Тварь цепляет облик младшего Лестрейнджа – но старшего такими шуточками, в отличие от колдоведьмы, не проведёшь – кровная магия, или магия метки, или магия, которую связала воедино Араминта на менгире, сшибает какую-то заслонку – и в глазах Рудольфуса Мелифлуа видит своё отражение.
Видит то же, что и он.

Перед глазами Араминты – глазами Твари – мелькают картинки из жизни Лестрейнджа, и Мелифлуа с удивлением отмечает в воспоминаниях-образах Рудольфуса себя.
- К нему ньйее попассссть, - добавляет Тварь-Араминта, останавливая взор на одном из воспоминаний о Рабастане – в нём младший Лестрейндж из маленького мальчишки за секунды обращается в угрюмого взрослого волшебника. – Зашшшчщщита. Сссильная. Ссстарая. Но зсссашшчщщита не на того. Зашшчитнику соглали. Зашшчитника обманули.

На этом слове перед глазами Твари-Араминты и Рудольфуса вспыхивает картинка – лестрейнджевское (но которого из братьев – вопрос) воспоминание о смерти Скримджера.
Тварь утробно рычит и срывается на визг, Араминта – вдруг – понимает, что к чему, и магия подсовывает всем троим очередные картинки.

Дженис Итон с RRL на спине, Руфус Скримджер, стоящий напротив Руфуса Скримджера, Дженис Итон, валяющаяся без чувств в каком-то склепе, Руфус Скримджер, стоящий на коленях в белом тумане.
Живой Руфус Скримджер смотрит на мёртвого Руфуса Скримджера.
На Дженис Итон, лежащую на полу склепа, смотрит Дженис Итон.

Тварь захлёбывается хохотом – хохотом Араминты – и Мелифлуа титаническим усилием разрывает зрительный контакт между Тварью-собой и Рудольфусом.

И приходит в себя-настоящую, мешком свалившуюся под менгир.

Она успевает перевернуться набок – и даже увидеть, как Тварь за границей круг обретает телесные очертания, и заорать Вэнс:
- Тяни его внутрь! Магией! Не отдавай его ей!
Тварь резко оборачивает к Араминте своё лицо – лицо Карактакуса Бёрка, и Мелифлуа, ополоумев от ужаса, достаёт волшебную палочку:
- Accio Рудольфус Лестрейндж.

Тварь распыляется с визгом на крошки и пыль – по ушам ударяет чудовищной силы звук, заставляя оглохнуть. Будто лопнула мировая струна, не иначе.
Перед глазами мелькает то менгир, то лицо Вэнс – она одна из троих магов сравнительно цела и невредима, и чем-то занята – делом, наверное, но Араминта ничего не слышит, ничего не понимает, и ничего не чувствует.

Она упирается коленом в бок Рудольфуса – и бок его неподвижен.
Лестрейндж не дышит.

Отредактировано Araminta Meliflua (2 декабря, 2017г. 14:04)

Время за каменным кругом и в нем скачет, как полоумный мартовский заяц, делая такие петли и виражи, вытаскивая из прошлого такое, что Вэнс уже затрудняется сказать, кто из них тут мертв, кто жив, кто действительно существует (и что такое «существует»), а кто только морок, наведенный Тварью за кругом.
Безумие и реальность, колдовство и черная северная ночь наползают друг на друга, слоями, проваливаются друг в друга, тянут за собой и Эммалайн трудно держаться на поверхности. Но – нужно. Тварь показывает ей Розье. Издевается. Вэнс ей (ему) улыбается.
Недобро, неодобрительно.
Зачем ей сейчас Эван, они пришли найти Рабастана. С призраком Эвана она когда-нибудь разберется, так, чтобы ни одна Тварь больше не вытащила его у нее из головы.
Тварь понимающе шипит и услужливо предлагает ей Рабастана.
Нет – улыбается Вэнс – он не настоящий. Ей нужен живой Лестрейндж-младший. Он часть ее мира. Настоящая часть, а не выдуманная, не призрачная – как Розье, не фальшивая – как друзья по больнице святого Мунго, нужные лишь затем, чтобы Вэнс была как все, казалась такой, как все.
Еще ей нужны Араминта и Рудольфус, потому что без них Рабастана не найти, и не вернуть…

Она стирает с лица кровь Рудольфуса, ладонью, небрежно, оставляя полосы и пятна.
Ищет в сумке – пусть ее палочка у Лестрейнджа-старшего, ничего, ее зелья, хорошего качества, но весьма сомнительного содержания – при ней.  Но в этом смысле Рудольфус идеальный заказчик, главное – чтобы действовало. Она торопится. Старая магия, неведомый смертельный ужас ненадолго разомкнул свои лапы – все трое живы, и, кажется, в здравом уме. Такие моменты надо ценить и использовать.

Феликс Фелицис у Эммалайн, конечно, нет. У нее есть другое – бурое, неоднородное, ядовито пахнущее наперстянкой. Разделено на дозы, разлито по пробиркам и запечатано. Испытано на гостях подвала, так что, можно сказать, с гарантией.
- Восемнадцать часов, - предупреждает она Рудольфуса, протягивая ему требуемое, у чего и названия-то пока нет. – Максимум всех способностей, физических и магических, идеальная реакция, нечувствительность к боли. Потом будет очень плохо. Антидота нет.
И распечатывает свою пробирку, выпивая горькую гадость.
Ей тоже понадобится максимум способностей. Араминта… ну пусть сама решает.
На волосы в капсуле Эммалайн смотрит с любопытством, но отстранено. Рудольфус знает, что делает. Вэнс вслушивается в то, что творится сейчас с ее телом и разумом. И, да, потом будет плохо, но сейчас хорошо.
Вэнс снова улыбается.
На этот раз одобрительно.

Восемнадцать часов - и Рудольфус отвечает ухмылкой, широкой и предвкушающей, на слова Вэнс, выдергивая пробку. Последствия его не волнуют - никогда не волновали, и он опрокидывает пробирку над запрокинутой головой.
Горечь зелья едва чувствуется среди сладкого цветочного привкуса, который так не нравится Твари, и Рудольфус жалеет, что не выпил это зелье парой часов раньше, до того, как аппарировал по следу Итон в дом, в котором ее не было.
От зелья у него проясняется сознание. Тварь чуть отступает, но никуда не исчезает и только приветствует это обострение всех реакций.
Рудольфус чувствует себя так, будто ему вновь едва к тридцати - будто ни Азкабана, ни раздробленной ноги еще не было. Он думал, что к зиме к нему вернулись силы полностью, и сейчас понимает, что ошибался, но и это еще не конец. С каждым ударом сердца зелье разносится по организму, смешивает с чистой кровью, действует все сильнее. Ради этого ощущения ничего не жаль, какой бы ни была расплата.
Это будто концентрированная жизнь в пробирке - а Тварь, являясь, по сути, концентрированной смертью, с урчанием принимает это новое в Рудольфусе, угадывая свою выгоду.
Он сжимает пробирку в кулаке и тонкое стекло трескается, раскалывается, прибавляя к окровавленным потекам на ладонях Рудольфуса еще парочку.
Отбрасывая стекло на утоптанную землю у кромлеха, Лестрейндж облизывается, пробуя языком воздух будто пробудившийся от долгой спячки дракон.
И с неожиданной остротой чувствует обеих ведьм - и цветочную приторность, окружающую Вэнс, и сухой привкус засохшей крови от Бёрк.
Дольмен под его ладонями вибрирует, эта вибрация остается с Рудольфусом, даже когда он отнимает руки.

Тварь хочет всего. Ей так редко выпадает шанс оказаться здесь, среди магов, что она, как ребенок, бросается на все новое и яркое - на пламя, скрытое в обеих ведьмах, на чистоту их крови, полыхающую, должно быть, для Твари сотнями костров.

Бёрк толкает на него Эммалайн, и Рудольфус шагает навстречу, ловит их обеих - обхватывает за горло Вэнс, надавливая на чужие пальцы, и рывком свободной руки притягивая еще ближе Бёрк.
Тварь ведет его - перед его глазами не возникают картины, но он, будто хорошо выдрессированный пес, может идти по следу, ведущему туда, куда они хотят  попасть. Это и есть тот способ, который он требовал у ритуалистки, доходит до Рудольфуса, и чем крепче он сжимает в кулаке ткань юбок Бёрк, чем настойчивее сминает рот Вэнс в пародии на поцелуй, тем ярче чувствует след.
Дракклова Бёрк знает свое дело, а Рудольфус не из тех, кому нужно повторять приглашение.

Что-то такое есть в его памяти - места силы, такие, как дольмены, использовались задолго до того, как магия на территории Британии замкнулась в своей нынешней выхолощенной форме, и генетическая память Рудольфуса с легкостью помогает ему подстроиться под происходящее, поддерживая физический контакт настолько полноценный близости сразу с обеими ведьмами. А потом управление перехватывает Тварь, входя в голову Рудольфуса с такой легкостью, с какой он входил в раскрытые двери Холла - и только зелье Вэнс обеспечивает возможность законному владельцу этой головы делить его с Тварью, а не сгинуть там, откуда пришла Тварь.

Именно Тварь и останавливает Рудольфуса за шаг до кажущейся уже неминуемой разрядки: она свела их троих на этом камне, чтобы напитать себя, и вовсе не намерена дать ему так быстро избавиться от накопленного напряжения. Это ее способ взимать плату, его жертва, и Рудольфус, чувствуя, как острые когти вцепляются ему в мозг, замирает, а затем откатывается с Вэнс, расслабляя пальцы и отпуская ее бедра.
Тварь не дает ему забыться, и хотя подобные игры ему не по нраву, он слишком ясно соображает, чтобы не настаивать сейчас на своем.

На нем ни рубашки, ни мантии - и спущенные с бедер штаны кажутся лишними: несмотря на март и пронзительный ветер, ему жарко, слишком жарко, но это все отголоски только что проведенного ритуала. Жар выступает на коже потом, смешивается с высохшими кровавыми разводами, как будто Рудольфуса обожгли в печи и поставили сохнуть как какую-то миску.
Он с трудом, но смог добиться какого-то равновесия во взаимодействии с Тварью - и та не против подержать для него и ведьм этот ясный след еще какое-то время, забирая дань этим лютым и неутоленным возбуждением, переполняющим Рудольфуса через край.

Рудольфус делает несколько шагов, ощущая эту чистую энергию, которая, кажется, вот-вот начнет просто выплескиваться из него - и это не так уж далеко от истины - и натягивает штаны, едва не кончая даже от прикосновений грубой ткани.
И да, это прекрасно. Он чувствует себя прекрасно - а ведь он еще никого не убил, его брат драккл знает где и пару часов назад его потрепал тот ублюдок, что ждал в доме Итон.
У него в мозгах остались какие-то картины - чужое поместье, выглядящее странно знакомым, если это вообще его воспоминание. Смазанный облик Итон. Рабастан, чувствующий себя там вполне комфортно, как будто оппасения Рудольфуса, высказанные Арну, подтвердились.
Рудольфус знает - точнее, знает кто-то другой, но теперь знает и Рудольфус - что это за поместье: не в деталях, но в общих чертах.
И знает, что сможет уничтожить защиту поместья с Тварью на закорках и зельем Вэнс в крови.
Да что там, ему и порт-ключ не нужен - шага хватит, чтобы оказаться там.
Но не прямо сейчас.

Он разворачивается, пинком сапога отправляет к ногам Бёрк банку с волосами дочери Арна.
Бавария, да хоть Австралия. Расстояние не имеет значения. Ничто не имеет значения.
- Убедись, что девчонка тоже там. Ее отец хочет получить ее назад. Любой ценой, Бёрк. Мы повеселимся еще лучше, чем здесь, когда с Итон будет покончено.
Любой ценой, отдается в мозгу.
Рудольфусу нравится, как это звучит. Он улыбается, не переставая.
Он в восторге - и ничуть не смущен тем, что его брат явно не томится в цепях.
- Я отправлюсь туда. Отец девчонки тоже, - он кивает на банку, но смотрит на Вэнс, не моргая. - А ты?
Это не его интерес - Рудольфус не задает подобных вопросов - это интерес Твари, присматривающейся к новым действующим лицам, приятно взволнованной новыми переживаниями.
- Ты отправишься со мной туда?
Без палочки - но не зря же она пила зелье, не зря все еще здесь, хотя ситуация давно вышла за предусмотренное Непреложным Обетом.

[icon]http://oi65.tinypic.com/fjn4t1.jpg[/icon] Араминта понимает, с кем делят свои мозги они все трое. Точнее, с чем. Но она одна из троих отлично знакома с Тварью – и ей одной Рабастан показал зацепку, крошечный финт, благодаря которому Тварь удерживается в чуждом ей мире. 

Мелифлуа, испуганная – Тварь слишком хорошо взаимодействует с Рудольфусом – поднимается на ноги. Юбки стекают вниз, Мелифлуа носком сапога останавливает прикатившуюся ей обратно пробирку с волосами. Отличный пасс, кажется. Был.

- Нет, - выдавливает она, счищая чарами кровавые разводы с ладоней и приводя одежду в порядок. – Сейчас колдовать я не стану.
Точнее, не сможет – но признаваться в этом Араминта не будет. Ни за что.
Надо дать магии улечься, успокоиться.
Занять своё место.
- Тебе нужна была Итон – я нашла тебе Итон.
В висках бухкает пульс и чей-то присвист.
Тьфу.
- До рассвета я бесполезна, - подавляя зевок, сообщает Мелифлуа самую гнусную новость самым радостным тоном.
Зелья, принятые Лестрейнджем и Вэнс, может, облегчили ей прохождение ритуала – но её собственное тело, не поддерживаемое никакими стимуляторами, требует отдыха.
И заживляющих зелий, спасибо Рудольфусу.
- Следующий ритуал я смогу провести только через шесть часов.
Вообще говоря, Араминта бы в жизни не отчитывалась о том, что и как она станет делать, но она засыпает на ходу, её бросает в дрожь, и она – действительно – боится. Пусть она держит Тварь на поводке – но она не хочет дразнить её ещё одним выплеском силы.
Рабастан говорил, никакой леггилименции – а чем ещё является необходимость впустить потустороннюю сущность в свои мозги? Нет уж.
Голова Араминты – объективно – дороже головы Лестрейнджа. Лестрейнджей. Всех – сколько их там уже есть.
- Плевать мне на девчонок и их отцов. Мои услуги отнюдь не бесплатны. Ты хотел от меня определения местонахождения твоего брата – оно у тебя есть. Всё.

Араминта тушит и собирает свечи – выгорели они знатно, но ещё раза два их можно будет использовать. К беседе Лестрейнджа и Вэнс она не прислушивается – раздумывает, что целительницу можно использовать в своих целях. Она для многого сойдёт.
Мелифлуа даже окидывает Вэнс плотоядным взглядом, уже планируя, как можно после сегодняшнего отвлечь Тварь на неё. У целительницы явно есть чем подкормить сущность иного астрального (или какого там?) плана.

Араминта прячет ритуальный кинжал в кофр – туда же отправляются свечи, карты, склянки от зелий.
Волшебница, подумав, добавляет непререкаемо:
- Убей Итон. Мне плевать, как – но убей её. Однозначно. Без права, мать его, воскрешения.
Хотя бы потому, что мёртвая Итон – это практически гарантия безопасности самой Араминты. А Мелифлуа умеет расставлять приоритеты.
- И не забудь, - ведьма снимает с лацкана мантии старинную брошь, - рассчитаться со мной. Проценты уже капают, - ядовито добавляет она, спустя мгновение бесшумно и без вспышек растворяясь в воздухе. Просто была – и тут же её не стало.
На порт-ключи для себя Мелифлуа никогда не жалела ни сил, ни времени.

Камни дольмена кажутся Вэнс деревьями, каменным лесом, живым и шумящим, она слышит их перешептывание, напутствие на разные голоса. Дольмен благословляет их: идите, убивайте. Дольмену тоже нужны выплески силы, такой, какую он чувствовал раньше, когда кровь лилась чаще, когда врагов сжигали в их же замках, когда любили и ненавидели с такой силой, что горы вставали со своих насиженных мест, а море уходило от берегов. Сейчас и чувства мельче и магия измельчала, а камни жаждут, как и Тварь.
Зелье избавляет Вэнс от осторожности и сомнений, потому что это не ее. Не ее настоящее. Эммалайн знает, что это чудесное состояние свободы закончится вместе с зельем, оставив после себя нестерпимую головную боль и горечь во рту, от которой будет выворачивать наизнанку.  Знает, и уже сожалеет об этом. Потому что сейчас она свободна. По-настоящему.

Араминта покидает их, эффектно покидает, но Вэнс это не тревожит – они справятся. Сейчас, в этом состоянии можно было бы объявить войну всему миру – и победить, или сдохнуть, смеясь над теми, кто остался в живых.
«Ветер попутный и нам и смерти», - завывает в ее голове чудовищное эхо откуда-то, из дальних далей, знакомых, наверное, только Твари.
Они уходят, только в  последний момент Вэнс догадывается прихватить свою сумку. Зелье вселяет в нее опасное чувство неуязвимости, но содержимое сумки может понадобится Басту. Или тому третьему, о котором говорит Рудольфус.
Твари в Лестрейндже-старшем Вэнс не ощущает, в ее глазах он и так чудовище в достаточной степени. Но и Эммалайн тоже. Они уходят вместе, убивать, и это самое правильное, что Вэнс сделала в своей жизни.

Только оказавшись возле Бедлама, целительница вспоминает о том, как  дико она сейчас выглядит, и торопливо застегивает то, что еще можно застегнуть, проводит ладонью по лицу, стирая засохшую кровь, по волосам, приглаживая их. Ладонь горячая, такая горячая, что ей, наверное, можно творить Конфринго и без волшебной палочки. Очень хочется попробовать, даже пальцы зудят, и Вэнс сжимает их в кулак.
- Поскорее, - выдыхает она.
Сила требует выхода, а без выхода она толкается в сердце, в легкие, в низ живота.
- Не могу ждать.

Отредактировано Emmeline Vance (11 января, 2018г. 16:54)

Антонин ждет Тома в Ставке.
С тех пор, как он, не удержавшись от соблазна, навестил Дженис Итон в госпитале Мунго под личиной Роберта Локампа, Роберту пришлось исчезнуть, а значит, и квартира мисс Хокинг отныне была запретной.
Не такая уж большая цена за развлечение, за проклятые лилии - и Долохов хотел бы знать, какие именно сны снились Дженис, пока цветы окончательно не завяли, но в одном он уверен: эти сны она запомнит. Прощальный его привет, если можно так выразиться, стоил не только квартиры Фелиции и внешности Локампа, но и открытого посещения редакции "Ежедневного Пророка" - пусть так. Он не успел опубликовать все, что хотел - и, судя по тому, что эссе о различиях реакций на маггловские и магические медицинские зелья у магов и магглов так и не заняли своего место в газете, либо Кафф оказался слишком труслив для подобного, либо все материалы Локампа арестованы Авроратом, раскрутившим цепочку появления лилий к палате милейшей Дженис.
Не столь важно, да и Долохову, привычному к разъездам и бивачному образу жизни, Ставка кажется подходящим местом, особенно сейчас, когда она пуста и спокойна, когда он может не изображать, что это начало года, а также прошедшие в тюрьме годы на нем не сказались.
Сказались, и он совершал ошибку за ошибкой, оказавшись на свободе, не занявшись тем, что, казалось, не требовало немедленной реакции - и вот теперь пожинает плоды, пытаясь удержать остатки сил, пытаясь найти решение своей проблемы.

Он занял чей-то бывший кабинет - просторную, хорошо проветриваемую комнату с видом на парк. по стенам, на приятных темно-коричневого цвета обоях до сих пор виднеются более темные квадраты - в этой комнате были развешаны рисунки пациентов, сборище невнятных каракуль, сумасшедших линий, несочетаемых оттенков. Антонин уничтожил их, как уничтожал все, что несоответствовало его безупречному вкусу, но теперь комната выглядит голой, обворованной.
Как и пустой стол, за которым сидит Долохов над нетронутым стаканом виски. Он слышит шаги задолго до того, как визитеры находят его.
У него по-прежнему острый слух, а заключение только отшлифовало это качество - в Азкабане было мало развлечений, и он хватался за любое, учась определять охранников, редко являющихся в пожирательский блок, по нескольким шагам, учась определять, в чей камере активность, закрыв глаза.
Это Рудольфус - у него характерная хромота, и хотя сейчас она изрядно сгладилась, неровность шага слышна. С ним... Не Рабастан. Не Уолден. И не Беллатриса - ее нервный шаг Антонин узнал бы едва ли не быстрее, чем старшего Лестрейнджа.
И когда Рудольфус показывается на пороге, Антонин в первую очередь окидывает взглядом его спутницу, скрывая легкое удивление: притащить целительницу в Ставку, доступ к которой имеют лишь избранные? Что могло Лестрейнджу понадобиться здесь до такой степени, что он позабыл о принятых еще тридцать лет назад правилах?
Но это удивление на лице Антонина не отражается. Он светски улыбается, этим отмечая факт прихода магов.
- Рудольфус. Мисс Вэнс, какой неожиданный сюрприз.
Он поднимается на ноги, достаточно плавно, но все же с задержкой - любое движение по-прежнему отзывается за грудиной, в плече и правой руке.
Из глаз Лестрейнджа выплескивается безумие, к этому зрелищу Долохов привык, поэтому уделяет ему мало внимания, сосредотачиваясь на целительнице.
Эммалайн Вэнс выглядит неожиданно. Он не слишком хорошо с ней знаком, но наблюдал за ней в первую встречу достаточно, чтобы составить о ней определенное впечатление, и теперь отмечает, насколько иначе она выглядит теперь. Нет, она по-прежнему хранит на лице эту спокойную сосредоточенность, обходится без резких движений, производит впечатление хладнокровной - но это лишь впечатление. На ее пальто оторвана пуговица - и Антонин уверен, что она заметила бы и устранила этот беспорядок, будь она в обычном своем состоянии. Волосы растрепаны, хотя и сделана попытка это исправить. Красное пятно на шее, которое нельзя спрятать под воротником - след от чьего-то жестокого поцелуя. И хуже всего - взгляд.
Видимо, у нее есть причины быть здесь, и Антонин улыбается снова, приходя к выводу относительно того, почему Лестрейндж таскает за собой Вэнс. Впрочем, если Рудольфусу угодно трахать женщину, которая наблюдает беременность его жены, Долохову нет до этого большого дела - он всего лишь отмечает факт, который может пригодиться в будущем.
От мысли, как удивился бы младший Лестрейндж, увидь он сейчас свою Снежную королеву, в ухмылке Долохова проступает насмешка.
- Прошу вас, присаживайтесь, - жестом добродушного хозяина Антонин указывает целительнице на кресло, приставленное к единственному в комнате столу, и с облегчением опускается в собственное кресло, разглядывая свалявшуюся прядь волос, брошенную Рудольфусом на стол.
- Где Беллатриса? Рабастан? - между делом интересуется он, не привыкший видеть старшего Лестрейнджа без его свиты, протягивая руку к прядке и перебирая волосы. - Что за девочку ты ищешь?
Он поднимает голову уже без улыбки, продолжая поглаживать принесенный трофей - еще один ритуал сейчас для него обойдется дорогой ценой, но демонстрировать это Лестрейнджу не вариант.
- Я должен знать, кого ты ищешь и почему, Рудольфус. Иначе я не стану делать это для тебя.
Это нестандартная, неожиданная просьба, Рудольфус редко обращается к Долохову, если может обойтись без этого, а значит - обойтись не может, и Антонин заинтригован, в какую авантюру на сей раз пустился самый безумный из сторонников Милорда.

Отредактировано Antonin Dolohov (12 января, 2018г. 09:45)

В другое время Ставка давила бы на Эммалайн своей тишиной и пустотой, всей толщей тишины и пустоты, по капле выцеживая из легких воздух и заставляя сердце биться неровно, толчками. Заставляла бы дрожать от напряженного ожидания, напоминая о том, что она жива лишь потому, что ее сочли полезной. Не то, чтобы Вэнс отчаянно дорожила своей жизнью, но неприятно осознавать, что и прочие ею не особенно дорожат. Лишь в рамках все той же, пресловутой, пользы.
В другое время, но не сегодня. Зелье, менгир, Рудольфус…  а главное, кипящие то тревогой, то отчаянной злостью мысли о Рабастане делают ее нечувствительной ко многому. К силе этих стен – впитавших в себя иную силу, превосходящую все, что видела и знала Вэнс. И к взгляду Антонина Долохова. Пугающе-проницательному взгляду. У Вэнс еще с их первой встречи появилось чувство, будто эти глаза видели столь многое, что их уже ничто не удивит.
Она не смущается, не делает попытки придать себе вид более пристойный, хотя, кажется, сам воздух вокруг Долохова искрится льдом и серебром, слагаясь над его головой в «Noblesse oblige».
Она светски кивает ему, едва приподнимает уголки губ в улыбке – дань той самой выхолощенной любезности, что не обязывает ни к чему.
Пустота, заполняющая пустоту…
Она садится в кресло, перехватывает взгляд Рудольфуса и без слов понимает его значение. Связь, возникшая среди старых камней благодаря стараниям Араминты и зелью, пока еще очень крепка. Вэнс не чувствует двойственности Лестрейнджа-старшего, не слышит его сердцебиение как свое собственное, но все равно ощущает его так остро, будто ее нервы это рыболовные крючки, а нити – в его руках, и настроение Рудольфуса идет по этим нитям, заставляя их вибрировать от напряжения.

Антонин и Рудольфус… торгуются. Пожалуй, именно так. Эммалайн наблюдает за ними, исподволь, вежливо. Под панцирем холодного вежливого спокойствия все бурлит – зелье требует действия. На долю секунды эта сила прорывается наружу, Вэнс чувствует ее как удар в солнечное сплетение и почти задыхается, но заставляет себя сидеть прямо. Сила чувствует третьего… Чувствует Долохова. Подкатывает к нему и разбивается… потому что он тоже сила, только иная. Вэнс начинает понимать Араминту – когда мир вокруг тебя теряет привычные очертания, корчится, рвется с треском, недолго и сойти с ума.
В подтверждение этому Рудольфус начинает говорить на два голоса.
Голоса спорят друг с другом.
Это страшно.
- Нет, это не зелье, - качает она головой.
Подходит к Рудольфусу, заставляя его повернуть голову к свету, заглядывает в глаза. Она колдомедик. Она может по состоянию зрачков хотя бы примерно понять, что происходит…  Должна понять!
Из глаз Лестрейнджа на нее смотрит Тварь. Та самая, что бродила вокруг менгира, сдерживаемая магическим кругом. Та самая, что сцепилась с Рудольфусом в какой-то пародии на объятие и заставила его истекать кровью. Смотрит и ухмыляется, ласково так, поощрительно, словно заманивая глубже, еще глубже.
- Я здесь, - шепчет что-то в голове у Вэнс. – В нем. В тебе. Везде.
- Она здесь, - повторяет Эммалайн. – Во мне. В тебе. Везде.
Целительницу бьет дрожь. От нервного напряжения, от страха, и еще от понимания, что они зашли уже так далеко, что обратно дороги уже не будет. Возможно, они спасут Рабастана, но то, что смотрит на нее из глаз Рудольфуса, их просто так не отпустит.

Он остро чувствует все происходящее. Когда Вэнс поднимается на ноги, от нее исходит волна нетерпения, которое Рудольфусу уже знакомо, но Тварь впитывает его без остатка, скалится ртом Рудольфуса, смотрит на Эммалайн, подошедшую слишком близко, но - знакомо близко.
Ладони Вэнс горячи, потому что ритуал, запущенный Мелифлуа, еще не выветрился, не сошел на нет в ее теле, и Тварь, питающаяся этими чистыми, незамутненными эмоциями и желаниями, тянется к ведьме, заставляя Рудольфуса тянутся к ней и на этом уровне существования.
Тварь наклоняет голову, вжимается щекой в ладонь Эммалайн. Ее - его - пальцы вцепляются в бедра Вэнс, прижимают ближе, и телесная, такая сытная реакция Лестрейнджа смакуется Тварью как изысканное блюдо.
- Я здесь. В нем. В тебе. Везде.
Та, третья, ушла - думала, что разомкнула круг, думала, что, лишив Тварь себя, удержит ее за чертой.
Нет. Те, что остались, носят в себе достаточно, чтобы хватило за троих на какое-то время: пока Тварь не чувствует голода, питаясь из этих запасов, но уже осваивается в том, кто впустил ее в себя, чтобы, испытав первые признаки голода, получить насыщение.
Она чувствует того, за кем пришла. Его смерть станет ее королевским пиром - он ей обещан, ему сидеть с ней за брачным столом, и Тварь улыбается ему, зовуще, предвкущающе, когда он осмеливается заглянуть в глаза, которые сейчас принадлежат ей.
Она  - его королева. Он столько сделал в честь ее, столько раз призывал ее имя, будил ее ритуалами и жертвоприношениями, что она пришла сама, оказывая честь, и может подождать, пока он оценит. Но, конечно, не слишком долго.
- Egill tók vel á því og fýsti Þorstein, að þeir létu hann þangað fara, - шепчет Хель поощрительно. Пусть смотрит на нее. Пусть смотрит на нее!
И замирает. И ждет.
А с ней, под чарами, замирает и Рудольфус, удерживая себя от окончательного растворения в этой слишком сильной гостье только яростью, яростью животного, не намеренного отказываться от своих планов, что бы на пути у него не стояло.
Тварь чувствует эту древнюю бессловесную ярость, позволяет ей омывать себя, качаясь на ее волнах будто в ласковом море, и чуть отступает, очарованная этим бесконечным запасом желания чужой смерти.
Она сделают то, что хочет этот человек. Найдут девочку, женщину и мужчину.
Тварь предвкушает, как навсегда избавится от голода на этих щедрых нивах.

- Правда? Должны? - насмешливо спрашивает Долохов у вернувшейся в кресло мисс Вэнс, снова оглядывая Рудольфуса.
Старший Лестрейндж полон сюрпризов. Как правило, они неприятны окружающим - хотя Антонина интересует, почему Рудольфус, приняв Хель, не только все еще жив - Королева мертвых умеет как отнимать, так и продлевать жизнь, просто делает это несравненно реже - но еще и все еще здесь сам. Хель пожирает без остатка, забирая тело, а значит, что-то мешает ей забрать тело Рудольфуса себе окончательно. Уж не Эммалайн Вэнс ли, с этим своим непоколебимым спокойствием мраморной статуи.
Антонин тоже возвращается к столу, снова касается пальцами волос, улыбается Эммалайн холодно и любезно.
- Мы с мистером Лестрейнджем не враги.
Просящееся "пока" так и не звучит.
- Но в это сложно поверить, учитывая, что он принес ко мне...
Хель искала его несколько лет - и сукин сын, тупоголовый идиот Лестрейндж притащил ее на закорках прямо под дверь Антонину. Это определенно нельзя назвать дружеским жестом, и Антонин даже игнорирует тот факт, что едва ли Рудольфус знал, кого встретил при помощи Мелифлуа.
Не восхититься коварством Араминты, отвечающей ударом на удар с поистине женским изяществом, невозможно, и Долохов, без сомнения, засвидетельствует ей свое почтение лично, чтобы поставить точку в этом затянувшемся споре, но для начала ему все же придется решить эту проблему, которую так топорно вернул в его жизнь дракклов Рудольфус Лестрейндж.
И хотя сейчас у него есть кое-какие наметки по этому решению, личное свидание с повелительницей мертвых все еще не входит в его планы. Ее зов на мертвом языке все еще звучит в его голове, и совладать с ним пока возможно, но кто знает, на сколько хватит упорства Долохова.
Антонин опирается бедром о стол, не убирая волшебной палочки, смотрит на Эммалайн испытующе. Она задает правильные вопросы, и, хотя она очевидно никак не нейтральна, она по-прежнему безоружна. Голос разума при безумце? Заменяет младшего брата?
- Петрификус и легиллеменция не причинят ему вреда. Зато не дадут причинить вреда нам тому - Той - кто сейчас в нем. - Скупо поясняет Долохов, складывая руки на груди, наблюдая за Вэнс. - Вы знаете, что он сейчас не одинок там, внутри?
Если, конечно, вообще допустить, что Рудольфус Лестрейндж когда-нибудь был сам собой.
- Он неаккуратен. Неосторожен. Не просчитывает риск. То, с чем он связался благодаря мадам Мелифлуа, убьет его. Или убьет его ребенка, если еще не сделало этого - он видел Беллатрису с тех пор, как... с ним случилось это?
Лестрейнджу противопоказаны ритуалы: ритуалистика не дается горячим головам, не дается тем, кто, подобно снитчу, рвется вперед, не разбирая пути. Старший Лестрейндж из таких - и поплатится.
О том, что Хель может убить всех прочих, включая Эммалайн Вэнс, Долохов не упоминает - уж это ей должно быть понятно и самой.
- Удивительно, что он еще здесь, делит тело с тем, с чем не сможет совладать, - сухо договаривает Антонин, задумчиво решая, как он может использовать это. - И союзника лучше, чем я, ему сейчас не найти. Потому что я знаю, что это. И знаю, зачем оно - Она - пришла. Так что расскажите мне, Prinzessin, то, чего я еще не знаю, если хотите, чтобы я помог. Кого он ищет. Зачем ему этот ребенок. И самое главное - что за ритуал он провел с мадам Мелифлуа.