Гостем ему нравится больше, чем пленником, и хотя особых иллюзий насчет того, что он в самом деле может свободно уйти, он не строит, Лестрейндж дожидается, когда шаги Дженис затихнут, поднимается на ноги, отставляя так и не тронутый чай, и выходит из комнаты, надев сапоги, но оставив тяжелую мантию.
Эльф провожает его взглядом, полным укора - все эти жалкие создания одинаковы, их преданность граничит с сумасшествием. Лестрейндж надеется, что в этом он от них отличается. По крайней мере, хотел бы.

Дом наводит на мысль, что жившие здесь маги едва ли оценили бы побег Дженис в Британию в смутные времена, не говоря уж о браке с полукровкой - Рабастан знает это так же ясно, как если бы об этом было написано на стенах. В конце концов, половину жизни он провел в подобном месте, теперь было бы странно не узнать знакомую тяжесть чистоты.

Анфилады комнат выводят в холл, он с опасением притрагивается к входной двери - массивной, внушительной - и толкает одну из створок. По крайней мере, на крыльцо он выйти может. Спуститься, сделать несколько шагов по подъездной дорожке.
У него нет волшебной палочки, но, может, это не так критично - мало кто ждет от одного из Лестрейнджей умения ориентироваться в открытом поле.

Вдоволь поплутав по периметру купола, Лестрейндж вынужден признать - уйти ногами ему не удастся. По крайней мере, так нагло. Стоит придумать что-то еще.
Обтирая исцарапанные зарослями ежевики или подобной дряни ладони друг о друга, он возвращается в дом, ведомый желанием обдумать все как следует. Если ему повезет, Дженис тоже провела время с пользой - и теперь сможет просветить его насчет своих планов. Ему хотелось бы знать, какие у нее на него виды.

Наилучшее место для размышлений - библиотека, это знает любой рэйвенкловец. И, наверняка пользуясь рэйвенкловской способностью находить библиотеку в любом лабиринте, Лестрейндж довольно быстро приходит к искомому. Библиотеки в хороших домах всегда таят в себе немало интересного, и раз уж он ограничен в перемещении, почему бы не получить удовольствие.
К сожалению, почти все здесь на немецком - его предположения о том, где он, подтверждаются, но он не слишком рад. Об Итон было известно, что она из Америки - у кого хватит догадки искать их в Германии? На Рудольфуса Рабастан таких надежд не возлагает.
На его счастье, находится пара томов на французском - основы рунологии Монтеня, которую он читал в школе, и что-то про гоблинов. Самое то, чтобы освежить в памяти чужой язык, однако на этом сюрпризы не оканчиваются: среди стеллажей и шкафов он находит и Итон, удобно устроившуюся в кресле с бокалом вина. Пьет она подстать Рудольфусу, думает Лестрейндж отрешенно, устраивая свои книги поудобнее подмышкой и подходя ближе.
- Миссис Итон, давайте поговорим. Не о сделке. О вас.
О себе он пока не спрашивает, задумчиво рассматривая тарелку с крошками возле локтя Итон.
- Дочь мистера Арна - она тоже где-то здесь? Сколько ей? Вы вернете ее отцу? - ему в самом деле интересно. Интересно, где она держит волшебную палочку.

Понятно.
Он бы тоже не вернул Арну дочь. Всем им нужен какой-то гарант верности - и если дело не в общей крови или имени, заложники обеспечивают спокойствие за будущее.

- Расскажите. - Он садится в кресло напротив, не отвечая на предложение вина или чая, устраивает книги на коленях, мельком поглядывает на название тома в ее руках. Бесконечное слово, ничего знакомого. - И, чтобы больше к этому не возвращаться. Миссис Итон, что вы хотите за мою жизнь?
Потому что переводить на него вино и тосты с утиной печенью можно только в том случае, если она собирается получить сторицей за каждую каплю и каждую крошку.
- Потому что с Рудольфусом этого обсуждения не будет. Он не станет меня обменивать. Иначе бы меня здесь не было. - И, будто вспомнив, Лестрейндж уточняет то, что его порядком заняло еще в той лондонской гостинице. - Почему вы предложили ему О'Рейли?

Лестрейндж слушает внимательно, даже с интересом - родовая магия всегда его привлекала, как в теории, так и на практике, но, как правило, некоторые вещи держались в секрете от посторонних, и то, что рассказывает Итон, прямо-таки идет по цене золота.
Родовые проклятия тема особенно не для чужих ушей - и ему бы подумать, чего ради она ему это все рассказывает, но он отмахивается от этой мысли с непринужденностью, которая дорого ему встала в детстве. Да и что с того, что он получил эту информацию - в каждой семье есть свои грязные секреты, а Итон, видимо, легко относится к подобным вещам.
- Понимаю, - вслух проговаривает он. - Значит, вы в определенном смысле сбой в системе? Проклятие требует подпитки или вмешалась родовая магия вашего второго родителя?
На самом деле, ему не просто интересно, но он даже готов рассуждать об этом с определенной теоретической подготовки - обсуждения собственного брака, возможных последствий, проклятий и ритуалов немало поспособствовали тому, что в этой области он далеко не профан.

Насчет О'Рейли он только слушает, больше пока не задавая вопросы, хотя это "опасен для меня" откладывается для дополнительного осмысления. Чем ей может быть опасен Глава департамента магических катастроф, делавший карьеру в то время, пока она торчала в Аврорате?
Но Лестрейндж опасается, что, продолжая выспрашивать, может получить обратный эффект - а ему не хочется ни сердить Итон, пока он не знает, чего от нее ждать, ни терять это подобие разговора. Особенно когда она наконец-то приступает к самому главному вопросу.
- Со Скримджером? - кидает он пробный камень, очень надеясь, что угадал. Очень надеясь, что Скримджер все еще находится под влиянием МакГонагалл. Очень надеясь, что все в конечном итоге сложится благополучно. - Я младший Лестрейндж. Я не стою ничего.
Особенно теперь - когда Яэль Гамп беременна и наследник рода получит свою кровную жертву.

Она говорит о нем как о вещи.
Лестрейндж не испытывает по этому поводу никаких эмоций - он хорошо вышколен собственным прошлым, осознанием своего места в роду, чтобы возмущаться, но что-то вроде разочарования все же проклевывается.
Жаль. Жаль, что не Скримджеру.
Это бы все упростило.
Итон явно толкует о чем-то другом - он бережно проводит ладонью по форзацам взятых книг, не глядя на собеседницу, рассеянно хмыкает. Сколько у Рудольфуса врагов, которые с удовольствием бы выпустили кишки его брату?
Кто знает.
Если Итон в самом деле пойдет на фарс с аукционом, это может быть забавно.
- Если вы хотите только забавы, отправьте пару писем и моим друзьям, когда придет время торгов.
Друзья, наверное, слишком громкое слово для такого как он, но Нарцисса вряд ли захочет рисковать, учитывая, что они так и не выяснили, чем чревата смерть другого при их связи. И, может быть, Вэнс - правда, он абсолютно не в курсе, в какую сумму Итон собирается оценить его голову, и не посчитает ли Эммалайн, что овчинка не стоит выделки. И не посчитает ли Нарцисса, что слишком велик риск, если ее имя свяжут с его.
Мысль о Яэль его и вовсе не посещает - у нее совсем другая задача, ей совершенно не нужны проблемы с Дженис Итон, добивающейся...
А кстати, чего? В самом ли деле ей нужно, чтобы Рудольфус оставил ее в покое?
Пожалуй, ему нужно подумать об этом в спокойной обстановке.
- Спасибо за комплимент, - он встает, придерживая книги, но позволения не спрашивает: она сама предложила ему чувствовать себя как дома.
Хватит пока разговоров.

Эльф все еще торчит в комнате, куда возвращается Лестрейндж.
Он неодобрительно косится на покрытые грязью сапоги и исцарапанные руки, бормочет что-то по-немецки, но очень услужлив. Настолько, что наполнил ванну и приготовил бритвенный прибор.
Рабастан задумчиво взвешивает в руке опасную бритву, холодно отражающую по кромке свет. Итон считает, он не попытается убить ее без палочки после того, как побреется?
Так уверена в себе?
Так уверена в нем? В том, что любопытство не даст ему закончить все до тех пор, пока он не получит ответов?
Они не так чтобы были хорошо знакомы в прошлом, что она о нем вообще может знать.
Лестрейндж откладывает бритву на раковину и возвращается к ванне, стаскивая рубашку Рудольфуса прямо через голову.
Вряд ли она собирается его утопить, а горячая вода всегда горячая вода.

Он почти дремлет, когда дверь отворяется - зато потом сонливость исчезает, как будто его приложили Круцио.
Свесив руки по обе стороны бортиков, Лестрейндж хмуро наблюдает за раздевающейся Итон, не издавая ни звука.
В первую очередь, потому что он не понимает, что все это значит.
Ее действия настолько же нелепы, насколько нелепа и сама мысль о том, что она хочет предложить ему секс.
Не неприятна, не дика - просто нелепа, но его эта нелепость бесит, пожалуй, побольше всего остального.
Он не любит такие игры - потому что не умеет в них играть.
Что-то за всем этим кроется, и ему совсем не по душе то, что он не понимает, что именно.
- Какого драккла, миссис Итон? - спрашивает он, когда она опускается в ванну, и ее нога скользит по его.
Будто говорит с куклой.
Она улыбается и выглядит абсолютно естественно.
Даже когда мимоходом упоминает, что он ее не убьет.
Лестрейндж красноречиво переводит взгляд на бритву на раковине. Рукоять - вычурная, может, из кости мантикоры, повернута к нему, и он думает, что мог бы схватить бритву быстрее, чем Итон выпутала бы волшебную палочку из своей одежды, если бы вообще пришла с ней.
Он бы пришел без - зато с точными распоряжениями для домовика.
Но в том, как она говорит, что он ее не убьет, он чует вызов - даже уверенность. А он, конечно, не Рудольфус - он предпочитает узнавать ситуацию прежде, чем отвечать.
- И почему? - он слегка подбирается, стараясь, чтобы это выглядело ненавязчиво - стараясь выдать это движение за поиск более удобного положения в ставшей слишком тесной ванне.
Вода переливается через края, и он сдвигает руки по бортикам, еще сокращая расстояние между собой и бритвой.
- Может, мне стоит попробовать?

- А с вами я смогу выйти? - уточняет он. - Вы меня отпустите?
Ну конечно. И она залезла к нему в ванну, чтобы сообщить об этом.
Угроза про дом кажется ему вполне правдоподобной. И весьма неприятной.
И даже ее закрытые глаза его не обманывают. Ему не повернуться так, чтобы она не почувствовала - хитро рассчитанно.
Он молчит долго, и так же долго не двигается.
С края ванны капает вода, отмеряя время.
Вода стекает и с ее ноги, выставленной между ним и бритвой.
Нога Лестрейнджа интересует мало, но и бритва теряет в привлекательности. То, о чем так равнодушно говорит Итон, слишком напоминает его собственные кошмары - безумие, смерть в заточении. Он на свободе больше полугода, Азкабан разрушен, а кошмар по-прежнему здесь, под кожей, готовый ожить в любой момент.
Лестрейндж морщится, нарочито медленно поднимает руку, так же нарочито касается выставленного колена Итон - смотри, я ничего не скрываю - и дотягивается до бокала.
- Спасибо.
В ванной жарко - жарче, чем он привык. И он отпивает из бокала, прежде чем передать его Итон.
- Знаете, мне никогда не оставляют достаточно горячей воды, - мельком признается он, пытаясь играть по ее правилам и скользя с темы на тему, а затем спрашивает в лоб. - Зачем вы здесь?

Он хмурится еще сильнее, провожая бритву взглядом. Эта дверь закрылась, и неизвестно, сделал ли он ошибку или угадал. Он уже никогда не узнает.
Зато то, как Итон выливает на пол остатки вина, совершенно точно наполняет его ощущением ошибки.
Не нужно было пить.
Они больше не те люди, тренировавшиеся на поляне Хогсмида, они даже тогда притворялись.
И от ее улыбки это сознание - сознание, что он где-то ошибся - становится только горче, резче, контрастируя с бархатистым привкусом вина.
Он не любит ошибаться, а сейчас это чревато кое-чем серьезнее, чем снятыми баллами, но иногда бездействие - это тоже ошибка, и решать только ему.
Лестрейндж замирает недоверчиво, когда Итон тянется ближе и волна, поднятая ее движением, мягко гладит его плечи.
Он не понимает - он в том числе не понимает, чего она от него ждет.
Но у нее в руках нет палочки, а в его руках нет бритвы - и вообще ничего нет, кроме горячей воды вокруг и тяжести ее тела.
Нелепо думать, что за всем этим что-то кроется, поэтому Лестрейндж не думает.
И пропускает момент, когда вот это случается, только скользит мокрыми ладонями по бортикам, а потом по спине Итон, и вместе с ней уходит под воду, делясь вкусом вина с языка.
Здесь уже не требуется ничего уметь, здесь ему все равно не выиграть.
Если бы не чувство, что это экзамен, он бы растерялся - но экзамены Лестрейндж любит. Экзамены принято выдерживать
А когда поцелуй заканчивается, он начинает новый, потому что думает, что это лучше, чем Круцио. И настолько простой выбор не вызывает сомнений.

Выше ожидаемого.
Он вытирает мокрое лицо о плечо, не отпуская Итон, съезжая еще ниже по краю ванной - сосредоточенный, заставивший рефлексию на время замолчать.
Запрокидывая голову, он все еще следит за ней, хотя в коротком поцелуе нет ни угрозы, ни обещания боли. Только ласка, и она действительно ласкова, даже нежна, очень нежна, наверное, хотя откуда бы ему знать, какой она должна быть.
Поймав ее взгляд, по-прежнему мягкий, Лестрейндж отпускает ее кисть, за которую было схватился - и она все еще ласкова.
Закрывая глаза, подаваясь навстречу этой умелой нежности, он пытается вспомнить, куда скользнула бритва, в какую сторону, но это не то, о чем он сейчас вообще может думать.
Длинный вдох, такой же выдох - а он думал, что не любит сюрпризы.
Кожа Итон в мыльной воде скользкая, очень гладкая, и он трогает ее и трогает, везде, старательно вторя ритму и темпу ее движений, и когда это уже грозит выйти из-под контроля, тянет ее за бедра выше, еще выше на себя, намного требовательнее, чем касалась она его, и намного увереннее, чем касался ее до сих пор.
У нее аккуратная грудь, ложащаяся в ладонь, и ласка во взгляде, и, конечно, это все не лезет ни в какие ворота - он точно не ожидал ничего подобного, и лучше бы прекратить, чтобы задаться вопросом, за каким дракклом это все ей, вот только Лестрейндж помнит, кто командует парадом и чьи прихоти в приоритете, и не собирается отказываться от ласки, потому что знает, что может выступить альтернативой.
Более понятной, но совершенно нежелательной.
И все же снова задерживает ее руку, опирается свободной рукой о бортик, садится прямее - контраст между горячей водой и холодным воздухом отрезвляет.
- Не надо.
Это даже звучит фальшиво, лучше бы он промолчал.