В одну из ночей, когда он чувствует себя намного лучше, а приближающееся нападение, запланированное на Хэллоуин, только укрепляет его жажду жить, Рудольфус решает, что пришла пора обещанному Вэнс развлечению.
Он снова появляется на пороге ее комнаты, на сей раз почти трезвый и хромающий куда меньше. Его мантия неопрятна, слишком плотная даже для октябрьской ночи, но едва ли хоть один из бывших узников Азкабана имеет что-то против спасения от холода, который навсегда поселился в костях.
В узком дверном проеме Рудольфус кажется массивнее, и хотя он все еще старается не опираться на травмированную ногу, стоит он прямо, без ухмылки глядя на Вэнс и чуть сквозь нее.
- Я слышал, ты считаешь, что некоторые маггловские средства частично могут заменить средства, даже те, которые требуют редких ингредиентов и сложны в приготовлении,  - тон Рудольфуса не скрывает скепсиса, однако он настроен на взаимодействие. Его деятельная натура требует действий, и он, все еще находящийся в ярости из-за побега Скримджера, хочет ответить ударом на удар - любым ударом.
У него нет оснований не доверять рассказу брата о побеге, и дело даже не в легиллеменции, которой подверг Рабастана Милорд, когда тот появился в новой Ставке с плохими новостями - Рудольфус не допускает и мысли, что его младший брат может скрыть от него что-то важное или дать уйти злейшему врагу. Привычное представление о Рабастане не дает этим мыслям ходу, но вот Вэнс - Вэнс другое дело, и Рудольфус все еще полон желания дать выход своему гневу.
Ждать Хэллоуина слишком долго, но ведь есть все эти магглы вокруг - никчемные, мерзкие создания, покусившиеся на то, что принадлежит Рудольфусу по праву и крови. Несколько смертей примирят его с наказанием, полученным от Темного Лорда, с необходимостью вновь сменить место жительства.
По крайней мере, этот дом нравится ему больше. Несмотря на худшее состояние, он не несет на себе отпечаток съемного жилья, как прошлый коттедж, а убитый владелец уже не станет надоедать, вне зависимости от того, как надолго Лестрейнджи задержатся здесь.
- Собирайся, - Рудольфус не просит. - Мы аппарируем к Королевскому Госпиталю. Там должны быть зелья на любой вкус.
Под зельями он имеет в виду, разумеется, маггловские лекарства, хоть и зовет их привычным словом, а место выбрано неспроста - на территории бывшего  королевского госпиталя для душевнобольных, а ныне самой крупной частной лечебницы в округе Лондона, в здании музея находится новая Ставка Пожирателей Смерти, защищенная магией, сильной и темной магией, где никто не сможет помешать дальнейшей науке в сфере Непростительных.

Не имея Метки в Ставку не попасть - разве только с сопровождением. Именно сопровождением Рудольфус и выступает, криво скалясь в ответ на светский кивок Вэнс и за плечо притягивая ее ближе.
Они аппарируют к Ставке и Рудольфус не сразу отпускает Эммалайн, оглядывая поверх ее головы  темный парк, едва заметно разграниченный магглоотталкивающим барьером
Среди деревьев, рассаженных вдоль ровных дорожек, ведущих через территорию госпиталя от административного корпуса к музею, виднеются огни прочих зданий - вытянутого основного корпуса и, намного меньше, корпуса тяжелых пациентов. последний и интересует Рудольфуса: магглы слишком полагаются на замки и запоры, и хранят многие лекарства именно там, за толстыми стенами и решетками.
- Туда, - он разворачивает ведьму, подталкивает ее в спину. Она вроде бы уже была здесь - в самом начале октября, в вечер побега Скримджера, но Рудольфус припас самое интересное на десерт.
Неровно шагая следом за Вэнс, он постоянно облизывает губы - как ребенок, предвкушающий сладкое. Ставка сейчас одно из лучших мест во всем Лондоне - магглы, содержащиеся здесь, беззащитны, их считают конченным мусором даже им подобные: сумасшествие не дало им ни свободы, ни сил, а лишь бросило в ту грязь, из которой они однажды посмели выползти. Рудольфус это исправит - он рожден для этого.

Стоит им выйти за границу наложенных вокруг Ставки чар, как воздух будто теряет плотность. Рудольфус запрокидывает голову, хохочет - каждая секунда, проведенная на свободе, сводит его с ума, электризует. В его голове теснятся планы и мечты, которым едва ли суждено сбыться - и в каждом видении будущее наполняет смерть и кровь.
На территории госпиталя тихо - к ночи остались только охранники и дежурные, и дорожки пусты: никто не ждет, что опасность может исходить не из небольших домиков с решетками на окнах и не из одноэтажного корпуса с собственной лужайкой, отделенного от основной территории высокими зарослями сирени и акации, и маги проходят незамеченными. Быть может, беги они к воротам, держи путь прочь от мест содержания самых трудных, самых буйных пациентов - все было бы иначе, но они, будто паразиты, находятся в самом сердце госпиталя, и он максимально уязвим для них.
Рудольфус на ходу закуривает, выпускает дым в спину Эммалайн, ощупывает ее фигуру бесстыдным взглядом. Сейчас, после Азкабана, после восемьдесят первого и суда, нет больше ни единой причины ему сдерживать себя, продолжать носить маску, притворяться кем-то другим, а не тем, кем он является. Это откровение становится его спасением, его победой: те две его личности - та, которую он являл миру, и та, с которой были знакомы лишь близкие,  - наконец-то соединились в одну, и эта целостность, ослепляющая, возбуждающая, сумасшедшая, дает ему силы, о которых до сегодняшнего дня он мог только мечтаться.

Они минуют небольшие домишки, расположенные в шахматном порядке вдоль посыпанной гравием дорожки, ведущей к цели - корпусу для буйных пациентов. Домишки сравнительно новые, и Рудольфусу претит их нарочитый прагматизм и современность, зато корпус для тяжелых больных остался еще с первых лет Бедлама, являясь современником здания музея.
Его стены, ни раз отреставрированные, еще помнят крики содержащихся там узников, ежедневно подпитываются новыми стенаниями - Рудольфус подозревает, что эти эманации и привлекли Темного Лорда в это место, легли в основу той энергетической клетки, которая охраняет новую Ставку.
Если так, он подкинет в топку еще дров: он умеет пугать, умеет причинять боль. Умеет убивать.

Окна в вытянутом низком корпусе темны, и только вблизи от массивного крыльца с резными перилами тускло подсвечено единственное окно - пост охраны.
На ходу Рудольфус выкидывает окурок, кастует Аллохомору, и маггловский замок отпирается с резким щелчком, наполняющим ночную тишину. За занавеской освещенного окна мелькает тень: кто-то встает, движется по комнате.
Рудольфус снова бессознательно облизывает губы, догоняет Вэнс, первым поднимется на крыльцо и ударом ноги распахивает двери.
- Кто вы? На территории госпиталя нельзя находиться вне часов посещения! - к ним по коридору спешит крепкая, рослая санитарка. Ее туфли на резиновой подошве издают скрежет с каждым шагом, а ярко-красные губы складываются в яростную гримасу.
Рудольфус отправляет ее в стену Ступефаем и шагает вслед за чарами.
Маггла сползает на пол после удара, царапает ногтями линолеум и переворачивается на бок. Рудольфус видит, что у нее сломан нос и разбиты губы.
- Что... Что, - бормочет она сквозь кровь.
Она шарит по бедру, задирая полу куртки от формы - на бедре у нее короткая черная дубинка в чехле и связка ключей.
Лестрейндж поднимает ее Левикорпусом, держит, будто тряпичную куртку, магией перед собой, пока перед ее куртки покрывается кровавыми пятнами из носа и рта.
- Где все ваши зелья? - спрашивает Рудольфус, подходя ближе к маггле и удерживая ее взмахом палочки так, что та может смотреть ему прямо в глаза. - Где все?
Тупая маггла не понимает, трясет головой, продолжает шарить по чехлу, пытаясь оттсегнуть дубинку, как будто это может ей помочь.
Рудольфус снова швыряет ее на стену, разворачивается к Эммалайн и знаком велит ей подойти, а затем вкладывает теплое, отвечающее ему древко палочки в ее руку.
- Ты знаешь, что нам нужно. Заставь ее отдать это. Заставь ее просить о смерти.
В его памяти оживают недавние картины - склонившаяся над его коленом Вэнс, ее трепещущее горло под его пальцами, острый, пряный запах страха и желания. Отказавшись от сдерживающих ограничителей, он приобрел нечто большее - почти сверхъестественную способность воспринимать самые острые чужие эмоции.

Рудольфус ухмыляется из-за спины Вэнс. Он не так часто отступает на задний план, чтобы сейчас чувствовать себя оскорбленным или задвинытум в сторону, к тому же, у каждой собаки есть свой день, и его день пришел.
Эта санитарка лишь первая жертва сегодняшней ночи, и к концу этой прогулки Рудольфус собирается собрать богатую жатву, щедро делясь этим чувством с Эммалайн Вэнс.
Она же делает все не так - Круциатус у нее выходит, четкий, правильный, она хочет причинить боль, но не отдается этому желанию целиком. Она похожа на его младшего брата - слишком большое значение уделяет самоконтролю, как будто есть хоть что-то еще, что может сравниться по важности с ее желанием.

- Нет, - рычит Рудольфус, когда грязная сука кивает вопрос Вэнс. - Она молчит. Она не хочет тебе помочь.
Маггла испуганно кивает еще быстрее, откашливается, выплевывая кровь. Опирается на ладони, привстает с пола, оставляя алые отпечатки на блеклом линолеуме.
- Нет! - взвизгивает она гнусаво, вторя Рудольфусу и едва ли замечая это. - Я хочу! Я помогу!
Ее пальцы шарят по поясу, отстегивая связку - тяжелое кольцо с нанизанными на него ключами. О дубинке, глухо шлепающей по полу, она не вспоминает, торопясь спасти свою жизнь.
Пропитанный кровью и потом ворот форменной куртки оттягивает вниз, и виден верх грудей - таких же молочно-белых, как и сама маггла, с проступающими артериями.
Выпустить ее поганую кровь - вот, что нужно сделать.
Рудольфус обходит Эммалай, задевая ее плечом, склоняется над магглой и подтягивает ее вверх, ухватив за воротник. Она сначала елозит по скользкому от крови линолеуму ладонями, затем вцепляется в пальцы Рудольфуса, силясь ослабить хватку, бросает умоляющий взгляд на Вэнс.
- Нет! Не делайте этого! Я помогу вам, сделаю все, что скажете! Не позволяйте ему...
Рудольфус встряхивает ее как крысу, обрывая поток жалкой мольбы - исступленное "не позволяйте" вызывает на его лице еще более широкую ухмылку.
Маггла замолкает, едва отводит взгляд от лица Эммалайн и встречается с его глазами. Замолкает резко, сразу же, узнавая в Рудольфусе собирательный образ всех тех, кто заперт здесь, за крепкими стенами и толстыми решетками, всех тех, кого нельзя выпускать на улицы Лондона.
Она столько лет верила, что зло за ее спиной и под замком, что сейчас, увидев его прямо перед собой, она не может осознать это, и только скулит как полудохлая псина.
Она не дипломированный врач - она всего лишь опытная санитарка, и она узнает безумие, увидев его перед собой. Она лишается чувств.

Рудольфус с силой дергает ее обмякшее тело, воротник рвется с громким треском, огромные груди магглы, ее белый живот, покатые плечи вываливаются из образовавшейся прорехи, становящейся еще длиннее под всем этим весом.
Отпуская ее, Рудольфус недоволен - он хочет, чтобы она снова просила, снова умоляла, и ее закатившиеся глаза портят все.
Пнув бесчувственное тело, он в бешенстве оборачивается через плечо к Эммалайн.
- Она соврала. Она не готова помогать. Продолжай - или окажешься на ее месте.
Он себя едва контролирует - мир для него сужается до этого коридора, освещенного больничным холодным светом, до них троих: его, Эммалайн Вэнс и безымянной магглы, чья смена оказалась роковой.
Рудольфус трясет головой, смотрит на Эммалайн искушающе - не вздумает ли спорить. Смотрит на нее и в тоже время сквозь нее, делает ей навстречу шаг, взмахом руки подзывая к себе.
И когда Эммалайн оказывается рядом, ставит ее перед собой, по-хозяйски обхватывая за плечо, а вторую руку размещает у нее на животе, между полами прохладного с улицы пальто.
- Заставь ее захотеть по-настоящему, - он роняет слова в волосы Вэнс как гладкие обкатанные волнами камешки в море. Расправляет пальцы на животе, всегда готовые согнуться в подобие хищной когтистой лапы.
- Она все равно умрет, эта грязная сука все равно что мусор, труп. Давай, научи ее чувствовать по-настоящему, - он вдавливает расправленную пятерню в живот Эммалайн, прижимая ее крепче к себе, так, что ее сердце бьется под его большим пальцем.

Вэнс дышит - хватает воздух глубоко и несколько раз. Рудольфус чувствует под ладонью, как расширяется ее грудная клетка, как сокращаются мышцы. Он прикрывает веки, откидывает голову, тонет в этом ощущении чужого тела, горячего, живого под рукой.
Прошло еще слишком мало времени после побега, после четырнадцати лет в четырех холодных стенах, без возможности ощутить тепло другого человека, мягкость женской плоти, ее податливость и жар, чтобы Рудольфус остался равнодушным, вжимая в себя Эммалайн Вэнс.
Ее имя растворяется в мертвой зелени коридора, остается там, где Рудольфусу нет до него дела.
Только до ее тела. Только до смерти - любой.

Он реагирует на ее голос, не на слова. Открывает глаза, опускает голову, вслушивается в хрипотцу, отвечающую на еще не заданные вопросы.
Поглаживает живот, перебирая пальцами, задевая ткань под ладонью.
Он никогда не учился ласкать, никогда не видел в этом необходимости, и его ласка сама по себе напоминает пародию - что-то, что вот-вот готово смениться ударом или болью.
Но боль - это хорошо. Боль может стать тем, чем и должна, он уже объяснял это Вэнс и она понимала, в тот момент понимала. Она не забыла, а если забыла - он объяснит снова.
- Да, потом, - так же хрипло отзывается он больше на свои мысли, чем на слова Эммалайн. Он хочет ее - в этом коридоре, с палочкой в руке, под невидящим мертвым взглядом магглы. Он причинит ей боль: подарит ей боль, поведет еще дальше, туда, где нет ничего кроме единственной возможности быть, только причиняя боль в ответ.

Это приятные мысли. Хорошие мысли. Он гложет их, как пес грызет мосол, дробя кости и добираясь до костного мозга. Он сделает тоже самое с ведьмой, чьи лопатки прижимаются к его груди.
Потом.

Маггла стонет вновь, и Рудольфус выныривает обратно в коридор из багрового душного болота. Отпускает Эммалайн, сплевывает с губ ухмылку, приказывает маггле:
- Вставай, сука.Ты знаешь, что нам нужно.
Она не знает, что нужно Рудольфусу. Никто не знает, кроме него - никто не знает по-настоящему.
Она только думает, что им нужны эти маггловские лекарства - все те длинные слова, которые так уверенно произносит Вэнс.
Маггла пытается подняться и с удивлением понимает, что ей это удается. Она сначала встает на колени, упираясь в пол ладонями, потом выпрямляется, запахивая свою куртку и ощупывая себя.
Круциатус твердил ей, что ее тело переломано и избито, что все мышцы порваны, кости раздроблены - твердил целых пять секунд, и теперь она пытается соотнести пережитое с тем, что чувствует сейчас. Тупое выражение на ее лице, отвисшая окровавленная губа, помада с которой давно размазалась по щекам, короткие ногти скребут по ткани...
- Быстро, - рявкает Рудольфус, которому надоедает это представление, который видел его столько раз, что уже не наслаждается видом маггла, впервые столкнувшегося с тем, что он не может осмыслить.

Маггла начинает поторапливаться. Кольцо в ее руке дрожит, ключи звенят, и она не смотрит на магов, когда идет вперед, старательно не опираясь на левую ногу. Рудольфуса бесит это сходство с собой, и он хочет оторвать ей ногу к дракклам голыми руками - повалить ее на пол, наступить на живот, обхватить ногу за лодыжку и тянуть, тянуть, тянуть, пока треск раздираемой плоти и костей не наполнят весь этот коридор, пока фонтан крови не выплеснется на стены...
Маггла останавливается у решетки, преграждающей коридор. Она сутулится, не оборачивается, и бормочет что-то под нос.
Лестрейндж приказывает говорить громче, и маггла, заикаясь, давясь рыданиями и царапая ключами замочную скважину, повторяет раз за разом, что у нее двое детей и престарелая мать, что ей всего сорок два, что она не хочет умирать, и чтобы они забирали все, за чем пришли, забирали все, что захотят, но оставили ей жизнь.
До нее еще не доходит.
До них до всех не сразу доходит.

Маггла, верно, думает, что раз с ней разговаривают, раз она все еще жива, то у нее есть какие-то шансы.
Она, поняв, что мало чего добьется рыданиями и просьбами, меняет стратегию - теперь она тщится предугадать приказы, продемонстрировать свою полезность.
Рудольфус едва обращает на нее внимание, прислушиваясь ко звукам, которыми полнится коридор за открытой магглой решеткой. Она так гордится, что у нее есть ключ и что она может открывать эти двери, что это могло бы показаться умилительным: так владелец убогого Чистомета мог бы форсить перед обладателем Нимбуса последней модели.

Он по-прежнему ухмыляется и, когда Эммалайн обращается к нему, его улыбка становится шире - только в этой улыбке нет радости. Эта улыбка полна обещания, и маггла сглатывает, когда видит его оскал, выдаваемый за улыбку. Она боится их обоих - и Вэнс с ее отстраненным спокойствием, и Рудольфуса с его скоростью на расправу. Она боится так, что забывает себя, хотя уже нечего бояться. Самое страшное с ней уже произошло: ей выпало дежурство в неправильную смену.
Шепот магглы еще звучит, отражаясь от стен, наполняя их эхом и послевкусием, оттеняя негромкий скулеж.
Рудольфус трясет головой, вытряхая из нее этот шепот, вместо ответа разворачивается к маггле, которая жалко силится улыбнуться, не отводить взгляда.
- Здесь есть охранные чары? - спрашивает Рудольфус.
Маггла снова сглатывает - по ее горлу в перекошенном воротнике пробегает дрожь.
- Охранные... что? - спрашивает она, опуская взгляд на волшебную палочку в руках Эммалайн.
Будь у нее больше времени, она бы, возможно, успела кое-что понять.

Рудольфус не любит, когда переспрашивают. Он одним движением оказывается рядом с магглой, обхватывая ее сзади за шею и впечатывая в стену. Подошвы ее туфель с визгом проезжаются по линолеуму, она взмахивает руками и с всхлипыванием отшатывается, едва он ее отпускает. Даже такого небольшого вмешательства в ее когнитивные процессы достаточно, чтобы дело пошло на лад.
- Да! - сквозь всхлипы говорит маггла, преданно заглядывая в глаза то ему, то Вэнс. -  Пост оборудован кнопкой, сигнал тревоги поступает в административное здание и на пульт охраны.
Она так и косится на волшебную палочку, а потом неожиданно выпаливает:
- Кто вы?
Рудольфус позволяет ей смотреть на себя.
- Отвлеки тех, кто находится на ночном посту. Не дай им воспользоваться кнопкой.
Взгляд магглы мутнеет. Она неуклюже кренится, но вскоре выпрямляется и тащится в сторону заворачивающегося коридора, откуда доносится негромкое успокоительное бормотание на разные голоса.
Он шагает вслед за магглой, через плечо оборачивается к Вэнс.
- Идем. Нельзя отдать ей все веселье.

Когда он появляется из-за поворота, двое санитаров-охранников пытаются скрутить магглу, сопротивляющуюся с удесятеренной силой. Она лягается, извивается всем телом, не обращая внимания на попытки ее усмирить. Одному из охранников, одетому в уже знакомую магам форму санитаров, наконец-то удается перехватить ее вокруг талии, прижав руки к бокам. Он наваливается на нее всем телом, придавливает, прижимает к столу, с которого летят бумажные пакеты с бутербродами, газеты и сборники кроссвордов, а второй санитар уже копается в столе и с радостным восклицанием выпрямляется, держа что-то в руках.
Тонкая игла блестит в холодном свете лампы.
Но прежде, чем он успевает сделать маггле инъекцию, Рудольфус швыряет вытащенный из сапога нож.
Шприц выпадает из мертвых пальцев, катится под стол. Маггла лягается еще сильнее и, воспользовавшись замешательством удерживающего ее санитара, изворачивается и всаживает ему в шею, чуть ниже правого уха, авторучку.
Тот отшатывается, зажимает руками рану - между пальцами бьет фонтаном кровь, заливая и так окровавленную куртку магглы яркими алыми потоками.
Маггла-санитарка выпрямляется и тупо смотрит на отходящего от нее коллегу.
- Вон твоя дверь, - Рудольфус кивает в сторону обещанной двери в конце коридора.
Маггл падает на спину, из его шею по-прежнему торчит авторучка.
Маггла открывает обведенный алым рот и визжит.

Он отпихивает санитарку, слепо шарящую вокруг себя рукам, боящуюся отвести взгляд от спокойного и сосредоточенного лица Вэнс.
Его сапог врезается в санитаркин бок - не сильно, не чтобы покалечить, а лишь напоминанием, требованием не забываться и слушать, что ей говорят.
И того довольно, потому что в наступающей какофонии Рудольфус очень быстро теряет даже свою призрачную связь  с реальностью.
Визг, вопли, хриплые стоны и речитатив из соседнего коридора воскрешает в его памяти картины совсем другого места. Места, где он сидел в клетке, где его сорванный голос звучал в этом хоре.
Тихие всхлипы бьют по ушам не меньше воя.
Вой возвращает Рудольфуса в Азкабан.

- Заткнись, - орет он, стесывая ногти о ледяные прутья. - Заткнись, или я убью тебя! Выгрызу твое горло, вырву его, сукин сын!
Блэк воет в своей камере в дальнем углу пожирательского блока.
Этот вой сводит с ума, Рудольфус беснуется, срывает голос, угрожая кузену своей жены неминуемой ужасающей расплатой. Решетка оставляет похожи на ожоги следы на его лице - они бледнеют много позже, белыми полосами раскрашивая лицо главы проклятого рода, но Рудольфус не чувствует ледяного прикосновения железа, вжимаясь лицом и телом под ветхой робой в прутья.
Наискось от него в своей камере брат сгорбился на койке, зажимая уши руками, низко опустив голову к коленям. Он кашляет, но его кашель тонет в надрывном, как по покойнику, вое, и Рудольфус лишь угадывает этот кашель по тому, как вздрагивают плечи брата.
- Заткнись, выродок!
Он не может справиться с бешенством, не может заставить себя успокоиться. На его ярость придут твари - выстудят и гнев, и ярость, выгребут своими когтистыми лапами эти эмоции, заставят вой умолкнуть.
Утром не отзовется Мальсибер - и долго, долго пролежит в своей клетке, добавляя слабый привкус разложения к азкабанской вони, пока наконец-то его труп не выволокут прямо в одеяле, как мешок гниющего мяса.

- Заткнись! - орет Рудольфус, разворачиваясь к соседнему коридору. Вопрос Вэнс едва достигает его сознания - но он тоже хочет, чтобы они все заткнулись. Едва ли отдавая себе в этом отчет, он выдергивает палочку из ее пальцев.
Санитарка не успевает убраться с его пути - она уже не так прытка, как в начале их знакомства, ее мозг еще не хочет признавать очевидное, но тело уже знает, что спешить больше некуда.
Рудольфус наступает ей на вытянутую руку, она снова взвизгивает - хрипло и тонко, как свинья на бойне, будто потеряв способность к членораздельной речи, баюкает отдавленную руку, не поднимая головы. Капли крови изо рта и носа капают на грудь, пачкают куртку, пачкают линолеум, все вокруг. Грязная свинья, вот кто она.
- Алохомора! - Рудольфус ведет палочкой, стоя в начале коридора, из которого доносятся вопли и вой.
Услышав его, пациенты начинают шуметь еще сильнее, приходя в невероятное возбуждение.
Двери палат с силой распахиваются, бьются о стены, сотрясая коридор до основания, откалывая куски краски и штукатурки с потолка.
Те, кто могут передвигаться, высыпают в коридор - с полдюжины магглов в уродливых пижамах, похожих друг на друга несмотря на разницу в весе, возрасте, росте.
Они хнычут, визжат, что-то бормочут, пуская слюни, тянут к магам руки. Рудольфус убивает их одного за другим - Авада Кедавра укладывает их на пол, и с каждым глухим стуком падения тела становится чуть тише, но вой не стихает.
Он широко шагает по коридору, ища источник воя. Его лицо перекошено, на нем проступили бледные полосы ледяных ожогов, а глаза закатились так, что видны только покрасневшие белки.
Низкое рычание рвется из груди, и сегодня не будет ни решеток, ни дементоров, чтобы остановить его.

Возле тех палат, откуда никто не вышел, Рудольфус задерживается, чтобы отправить Непростительное в обитателя палаты, но по иронии судьбы воющий находится в самом конце коридора для самых тяжелых, признанных неизлечимыми пациентов.
По иронии судьбы, освобождение в некоем высшем смысле слова им приносит такой же, как они - сумевший однажды выбраться из своей клетки.
Лестрейдж останавливается на пороге, наклоняет голову к плечу.
Вой перемежается скулением, невнятным бормотанием, а затем, когда невербальное Круцио бьет с палочки, хриплыми стонами.
А затем, когда сердце последнего живого постоянного обитателя этого коридора не выдерживает, наступает тишина.
Блаженная, лишенная воя тишина.
Рудольфус оборачивается от порога, через весь коридор смотрит на Эммалайн.
Широко, удовлетворенно улыбается ей, опускает взгляд на волшебную палочку, перекатывает ее по ладони.
Ему больше не страшен Азкабан.
- Забирай свои зелья. Забирай все, что понравится.
Он даст ей больше. Он подарит ей эту ночь, эти смерти.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (13 сентября, 2017г. 21:45)

Рудольфус неторопливо возвращается по коридору обратно, туда, где оставил Эммалайн и санитарку. Санитарка, не так давно бывшая весьма привлекательной для него добычей, уже забыта - магглы быстро покидают его мысли. Сейчас его бодрит эта неосознанная игра - Вэнс скрывается в кладовой, будто прячется от него, а охотится Рудольфус любит.
Его шаги глухо звучат в мертвой тишине коридора, и ему нравится этот покой среди мертвецов.
Ночное освещение отбрасывает странные тени на стены, и Рудольфус почти удовлетворен.
На ходу он расстегивает мантию, ищет пачку сигарет и выбивает одну, тут же прикусывая ее. Прикуривает от волшебной палочки, глубоко затягивается, выдыхает дым в потолок. Полы мантии хлопают по голенищам высоких сапогов.
Он встает в дверном проеме, снова затягивается. Пепел падает вниз, и Рудольфус снова затягивается, приваливаясь плечом к косяку.

Он успевает на самый финал представления, и когда маггла неуклюже сползает со стула, продолжая сжимать в рефлекторно заставших пальцах скальпель, переводит пустой взгляд на Эммалайн.
- Грязная сука нашла способ сбежать, - четко выговаривает он, не глядя на магглу, чья вторая улыбка намного шире и намного ярче.
Кладовка быстро наполняется запахом крови. Рудольфус неосознанно облизывает губы, криво ухмыляется, в его взгляде появляется напряжение, заполняющее пустоту.
- Ты дала ей сбежать.
Он придерживал желание убить эту крепкую санитарку с самого начала - рассчитывал закончить с ней, когда все будет сделано, не торопясь, не отказывая себе. Рассчитывая, что Эммалайн закончит свой урок.
А теперь маггла мертвой тушей развалилась на полу между ними, пачкая здесь все своей грязной кровью.

Вэнс права. Ничто не реально, кроме них двоих - здесь, в этом здании, среди мертвецов, чья смерть, как и чья жизнь ничего не стоят, реальны только они: он и Эммалайн.
Их реальность сплетается, их настоящее неразрывно связано - как и реальность еще нескольких магов, о которых Рудольфус не думает, с легкостью оставляя их там, за стенами здания.
- И здесь больше никого нет.
Никого, кроме них двоих.
Никого, кроме него.
Рудольфус оставляет дверной проем, тяжело входит в кладовую, не обращая внимания ни на раскрытый шкаф, ни на кровь, забрызгавшую пол и часть полок.
- Ты хочешь продолжать учиться?

Для Рудольфуса не существует ни полутонов, ни сомнений. Критическое мышление не нашло места в его реальности, и это лучшее, что произошло с Рудольфусом: потому-то ему везет так, как не везло ни одному сукиному сыну, потому-то он жив - жив до сих пор, и не допускает мысль о своей смерти, просто вычеркивая то, что ему не нравится, из своего настоящего.
Ответ Вэнс вычеркивать не приходится.
Ответ Вэнс ему нравится. Как и то, что она все же чуть отступает при виде него. Как и то, что отражается в ее зрачках, когда она отвечает утвердительно.
Думает ли Эммалайн о том, к чему приведет ее ответ?
Думает ли о том, с каждым разом все шире открывает дверь, которую однажды будет уже не закрыть?

Для Рудольфуса не существует понятия отступления. Его путь прям и направлен только вперед.
И пока гаснут лампы за его спиной, погружая коридор во тьму, которая сегодня явилась во плоти, он рассматривает лицо Эммалайн - четко выделяющиеся скулы, широкий рот, залегшие под глазами тени.
Ее имя осыпается пеплом на его глазах. Их реальности здесь и сейчас сходятся  под острым углом, цепляясь друг за друга, будто шестеренки, поворачивающие весь огромный механизм.
И с первым же поворотом, с началом движения, мир за пределами кладовки осыпается вслед за именем Эммалайн.
Едва гаснет последняя лампа - сухой треск раздается прямо над их головами - Рудольфус протягивает руку и захватывает в горсть прядь волос на затылке Вэнс. В темноте слышно ее дыхание, и Рудольфус властно притягивает ее к себе, взбудораженный пряным запахом крови, ощущением силы, ощущением этой женщины рядом и в его руках.
Он небрежно засовывает волшебную палочку за ремень, заводя руку за спину, а второй перебирая пряди волос Эммалайн.  Сбрасывает с ее плеча широкий ремень большой сумки, которую она взяла с собой, и та сползает на пол с негромким шуршанием.
Еще один шаг, и между ними больше нет ни глотка воздуха, ни дюйма.
Рудольфус опускает ладонь с затылка на шею Эммалайн, притягивает ее ближе, второй рукой обхватывая талию, коленом разводя ей ноги.
Кожа на ее виске горячая и сухая, и он проходится языком от впадины под скулой до линии роста волос, наслаждаясь ощущением хрупкости ее шеи под пальцами, сжимая не в полную силу, но с обещанием.
Он столькому может научить.
И в первую очередь, выживать.

Дрожь под его руками - это смех. Вэнс смеется - хрипло, тихо, почти стонет.
Эти звуки отдаются у Рудольфуса по телу, наполняют вены, смешиваясь с кровью жаром и желанием.
Она тянет его за волосы, и он опускает голову ниже, еще ниже, как и руки, шаря по ее телу жадно и грубо, отыскивая границы толстой ткани пальто, задирая его, комкая на спине.
Этот жар бьет в голову.
Навылет.
Краткий период изучения оканчивается резко, когда ведьма приникает плотнее, трется о него настолько же недвусмысленно, как недвусмысленно Рудольфус прижимает ее к себе ближе, вжимается в нее.
Тлеющий окурок гаснет в луже грязной маггловской крови, в кладовой больше нет воздуха.

Смерть всегда требует проценты - смерть идет рука об руку с похотью. Вкус кожи Эммалайн оседает на языке, обжигая, отравляя, и Рудольфус длинно выдыхает ей в шею, щурясь от ее хватки в волосах. Боль значит, что он жив, он сам ее этому учил. Боль не дает потеряться, боль обостряет восприятие, делает мир четче, ярче, даже если вокруг темнота, а мир сузился до размеров кладовой.
Ориентируясь больше наугад, Рудольфус подхватывает Вэнс под спину, шагает вперед, еще, еще, пока они оба не врезаются в загремевший от удара шкаф.
От ощущения ее тяжести в руках, ее тела, плотно прижатого к его телу, он рычит, низко, по-животному, по-настоящему.
Не тратя времени, без раздумий, без сомнений, Рудольфус расставляет пошире ноги, поудобнее перехватывая Эммалайн так, чтобы удержать ее у шкафа одной рукой, и задирает полы ее пальто спереди, сует руку под него, через ткань касается груди, живота, нашаривает края одежды.

Он знает ее тело, пусть и немного - знает ее запах, биение пульса, мягкость груди, но сейчас он открывает ее заново - и позволяет ей делать тоже самое с ним, с самой собой.
Боль можно причинять по-разному. Боль имеет столько оттенков, сколько никогда не рассмотреть при свете. Чтобы узнать их, нужно оказаться во тьме. Нужно пропустить тьму через себя.
Его рот скользит по ее шее от уха и вниз, до самого воротника. Зубы смыкаются на горле, пальцы крепче сжимают бедра, разводя их шире, он наваливается всем весом вперед, и шкаф снова протестующе скрипит и дребезжит, наполняя тьму чем-то кроме его тяжелого дыхания, срывающегося в низкий жадный рык.
Он мог бы продолжать сжимать зубы. Мог бы пустить ей кровь - чистую, горячую, такую же чистую, как и его - и напиться ею, подставить по струю язык, глотать и ощутить этот вкус. Мог бы сжимать зубы, гася ее сопротивление, а затем и агонию, распяв на шкафе, пожирая эту смерть, но смертями он пока сыт, и этот ночной погром сближает их, даже если эта близость при свете окажется мороком или проклятием.
Рудольфус признает лишь один вид близости - рывкам сдирая с Эммалайн мешающие тряпки, он вылизывает ее беззащитное горло, почти чувствуя на языке вкус ее крови. В нем немало от животного - всегда было, и до Азкабана, и сейчас это проявляется особенно ярко: он даже говорить не способен, да в этом и нужды нет, они могут все сказать друг другу иначе.

Придерживая Эммалайн на весу, он опускает вторую руку ей на обнаженное бедро, мягко сияющее своей белизной в темноте, широко ведет ладонью по внутренней поверхности, вжимается еще сильнее.
- Помнишь про боль? - хрипит он, отодвигаясь, и раскатистое "ррр" отражается от ее шеи, эхом рикошетит обратно ему в глотку.
Пряжка ремня обдирает пальцы, и Рудольфус, уже расправившись с ней и с пуговицами, сует окровавленные пальцы в рот Вэнс, пачкая ей губы, задевая передние зубы.
У нее горячий, влажный рот - настолько горячий и влажный, что он снова рычит, двигаясь вперед, вверх, сначала давая ей скользнуть ниже по его груди, а затем уже насаживая.
Возврата нет, больше нет.

Ледяная маска сдержанности, за которой Вэнс пряталась, здесь, во тьме, на этой стороне, больше не нужна. Здесь можно быть тем, кто ты есть на самом деле - и это тоже урок, еще один урок от Рудольфуса, который достаточно долго скрывал лицо и теперь наслаждается каждым мигом.
Эммалайн ученица благодарная. Она отвечает укусом на укус, сжимая острые зубы на каждый его толчок в ней, и это правильно, это единственно верный ответ, потому что смерть не любит, не терпит маски.
Смерть обнажает истину - и чужая смерть тоже.

С каждым его толчком шкаф кренится и трещит, но выстаивает, принимая на себя удары их объединенного веса. Подошвы ее обуви то царапают ему спину, то спускаются ниже, бьют по бедрам, но все эти мелкие неудобства, включая и мертвый бесстыдный взгляд магглы на полу только усиливают эффект.
Чужая смерть сближает. Чужая смерть требует подтверждения, что ты еще жив.
Его накрывает плотная багряная пелена - в ней вкус кожи Вэнс, ее хриплые выдохи прямо ему в рот, ее зубы на его плече.
Он рычит, когда она сжимает челюсть, двигается в ней грубо, резко. Задирает голову вверх, слепо глядя в потолок, открыв рот.
Плечо, в которое она вцепилась зубами, принимает на себя весь ее вес. Свободной рукой Рудольфус сначала тянет, а затем дергает полы ее пальто, закладывает пальцы в ворот, снова дергает - ему нужно больше ее тела, больше голой кожи, проминающейся, упругой, реагирующей на каждое его прикосновение.

Когда она оставляет плечо в покое, Рудольфус выражает свою злость, вцепляясь ей в волосы на затылке, оттягивая голову назад, вбивая ее в шкаф так, но его недовольство быстро проходит, когда Эммалайн подставляет прокушенное запястье. Будто младенец-подменыш, Рудольфус присасывается к ране, языком бесцеремонно раздвигая теплую дрожащую плоть в том же ритме, в котором двигает бедрами. И так же грубо, так же утверждая это единственный вариант развития событий.
Ее кровь пряная, горячая, тягучая - он может пить ее, есть ее.
Он трясет головой, и ее кровь размазывается по лицу, по подбородку.
Снова дергает за волосы, отпускает запястье и тут же снова ищет его, чувствуя ответную дрожь, чувствуя запах свежей крови, чистой крови.
Возбуждение накатывается волной за волной. Он жадно глотает кровь, стоны, хриплое дыхание, вбивая Эммалайн в шкаф, захватывая в пригорошню ее волосы, заставляя прогибаться все дальше и дальше.

Заканчивается все быстро - она очень узкая, а ее кровь слишком сильный афродизиак. Напоследок Рудольфус вцепляется в выгнутое горло, оставляя новый укус поверх прежних, оставляя разводы ее же крови на коже. Распяв ее на шкафе, входит как можно глубже, как можно дальше - втягивает воздух короткими вдохами, позволяя голоду смениться временной сытостью.
Расслабляет хватку в волосах Эммалайн, выдергивает обвившиеся вокруг перстня волосы, все еще удерживая ее у шкафа, все еще в ней. Проводит рукой по ее горлу, по груди, задевая соски, ребра, живот.
- Если нет боли - ты мертва. - Волшебная палочка в креплении за ремнем, и будто сама прыгает ему в руку. Уперев острие под грудью Вэнс, Рудольфус наклоняется к ее уху, прижимаясь щекой к щеке. - Все остальные чувства - это иллюзия, их легко подделать. Все, кроме боли. Боль и смерть - вот что реально, вот что такое власть. И все. Больше ничего и нет.
Уяснив это, можно выжить везде.
Уяснив это, просто невозможно проиграть.

Он не из тех, кого нужно просить дважды - и не из тех, кто проигнорирует вызов, так ясно звучавший в этом хриплом шепоте.
Невербальный Круциатус соединяет их тела почти погашенной вспышкой алого, и в этом отсвете вспыхивает алым темная лужа на светлом линолеуме на полу, слепя, врезаясь в память.
Эммалайн так сжимает его там, внизу, внутри, что это больше похоже на боль, чем на удовольствие, но это его распаляет еще сильнее, и он снова готов от одного только ощущения ее бархатистой влажности по всей длине, от напряжения ее тела.
Сбрасывая Непростительное почти сразу, Рудольфус слизывает с ее шеи выступивший пот, отстраняется, давай и Вэнс отлепить себя от шкафа.
Это - хорошо. Очень хорошо. После четырнадцати лет бессилия ему нужно это чувство, не имеющее ничего общего с любовью, которой вообще не нашлось места в его вселенной.
Зверь оставляет свою метку глубоко внутри Эммалайн Вэнс, она теперь его - и пусть эта метка не видна никому, она знает, что отмечена.
Свои метки он оставляет на тех, кто входит в его стаю - пуская кровь, обмениваясь ударами, уча. В смутные времена всем нужна стая, и Вэнс повезло, в самом деле повезло, потому что когда они победят, когда Рудольфус победит, она будет на правильной стороне.

Он спускает ее с себя, приподнимая, проходясь ладонью между ее ногами, и крепко держит за плечо, помогая устоять.
- Хорошая работа, - каждое слово камнем падает на пол между ними, чтобы тут же исчезнуть.
Рудольфус имеет в виду все сразу, но больше всего - именно то, что и сказал. Эммалайн Вэнс учится быстро.
Разрывая момент, оставляя это произошедшее в темноте между ними, Рудольфус приводит себя в порядок и идет к выходу из кладовки, больше не оглядываясь. Зная, что Вэнс пойдет за ним - сейчас ей некуда идти.
- Найдем тебе кого-нибудь живого.
Ему нет дела, для чего ей это - и он не задает лишних вопросов. Эммалайн хочет здорового маггла - Эммалайн получит здорового маггла.

В свете его Люмоса тела в коридоре выглядят темными сугробами, наметенными противоестественной октябрьской метелью. Рудольфус равнодушно проходит мимо, его колено ноет, напоминая о рекомендациях колдомедика Вэнс поберечь себя, но это такая ерунда, что Рудольфус не обращает внимания на эту хромоту. Чтобы уложить его, потребуется куда больше, чем прощальный подарок Скримджера.
Из полуоткрытой двери одной из палат, ранее показавшейся ему пустой, на него смотрит худой бритый налысо маггл. Его рот искривлен, нитка слюны стекает на подбородок, на пижаму, а в глазах нет ни проблеска мысли. У него породистый нос, широкие плечи, он высок и, даже несмотря на худобу, кажется достаточно крепким. Рудольфус удивился бы, обнаружив как они похожи внешне - и внутренне, этим пустым, безумным взглядом - но он не замечает этого сходства, останавливаясь перед магглом.
- Иди сюда,  - это уже Вэнс.
Маггл держится за ручку на двери, разглядывая Рудольфуса с каким-то тупым любопытством, но зато, услышав приближение Эммалайн и увидев ее, оживляется.
Тянет к ней руку, сгибая пальцы как когти, высовывает язык и кривляется.
Будь у Рудольфуса чувство юмора, он счел бы это забавным, но вместо этого он награждает маггла Петрификусом и, когда тот валится наземь, кидает ведьме:
- Осмотри его. Если подходит, заберешь.