Он выдыхает, втягивает и без того впалый живот, разворачиваясь боком и протискиваясь в узкую щель между створками, крепко сжимая перед собой волшебную палочку, но не пускает ее в ход, когда оказывается внутри - там снова полно этого нереального света, как будто светится сам воздух, и хотя за воротами они с Вэнс не одни, это не является проблемой.
Сначала не является.
Лестрейндж смотрит вдоль этого леса висящих в воздухе фигур, смотрит вверх. Здесь потолок выше, чем в коридорах, и обработан явно человеком - над всеми этими телами в идеально ровном круге символ с медальона и по ободку круга выбито уже знакомое изречение. То же самое, что было выбито в таком же круге на щитах, украшающих ворота.
Вэнс негромко вскрикивает рядом - он не глядя протягивает руку в ответ, цепляет ее пальцы, сжимает крепче, чем следовало, едва ли замечая это.
Он считает - считает тела, пока избегая смотреть им в лица.
Он не любит мертвых - и это нерационально, потому что от мертвых нет проблем, намного меньше, чем от живых, они тихие и не доставляют неприятностей... Если это не инфери, если их никто не поднимет.
За последнее время Лестрейндж вдосталь имел дело с враждебными ему мертвецами - и эта тенденция заставляет его смотреть вдоль всех этих фигур, подсвеченных золотистой пыльцой, мрачно и с налетом обреченности.
- Это просто тела, - говорит он, поворачиваясь к Вэнс - удивленный и ее реакцией, ведь мертвое тело ей привычно не меньше, чем живое.
И он бы сказал еще немало подобных благоглупостей, если бы не ее вид - не ее расширяющиеся от ужаса и непонимания глаза, застывшая хватка пальцев в его руке.
У рациональной Эммалайн Вэнс не бывает такого вида. Она владеет собой, она не кричит от страха, не глотает воздух, не показывает своего ужаса.

Лестрейндж медленно оборачивается, скользя взглядом по ближайшей фигуре. Из-под спутанных тускло-рыжих волос на него с ухмылкой смотрит Лили Эванс. Ее глаза открыты, Рабастан может поклясться, что она смотрит прямо на него.
Он закрывает глаза - Эван не может здесь быть. она давно сгнила на каком-то своем маггловском кладбище.
Но когда он снова открывает глаза, то Эванс по-прежнему смотрит прямо на него.
Справа от нее он видит аврора, убитого им в декабре в лавке артефактов. Слева - мальчишку, который однажды увидел его без маски, когда они громили какой-то смешанный поселок. Левее - Макфейла, а еще дальше - Хорезми.
За этим - первым - рядом на Лестрейнджа так же немигающе смотрят другие. Кого-то он узнает - несмотря на годы, несмотря на то, что случилось с его памятью, несмотря на то, что он не хочет этого делать, он все равно узнает многих, слишком многих, и то, что кого-то он не узнает, не сильно его утешает.
Ворота захлопываются за их спинами, поднимая в воздух очередное облако золотистой пыли, оседающей на их одежде, на темных волосах Вэнс, на коже.
- Это галлюцинация, - говорит Лестрейндж.
Он знает, что это галлюцинация, он хочет в это верить - потому что все эти тела не могут ждать его здесь, разве что ему придется принять как факт, что все они прорыли ходы из своих могил, чтобы оказаться в этом вырубленном прямо в скале зале.

Лестрейндж перехватывает палочку, кастует Финиту - но это не разгоняет морок, не  уничтожает наведенную кем-то магию. Если это и чары - то совсем другие, незнакомые Лестрейнджу
- Они не могут быть здесь, - снова говорит он, с трудом выталкивая слова через враз пересохшее горло.
Они не могут быть здесь такими - такими целыми, такими ожидающими.
Эванс улыбается все шире, ее кожа на щеках сначала натягивается, а потом лопается с влажным чавкающим звуком, обнажая переплетения мяса и мышц, сквозь которые проглядывают зубы.
Неожиданно острые, белые зубы.
Он мельком пробегается взглядом по остальным лицам - они следят исподлобья, низко свесив головы на безжизненных шеях, но улыбаются, щерятся как скелеты в том, первом зале, щерятся своими зубами.
Они не могут быть здесь, но они здесь и ждут.
- Мы мертвы, - слышит он.
Голос - многоголосый хор - не исходит от кого-то конкретно, ничьи губы не движутся, ничьи голосовые связки не напрягаются. Этот хор рождается в его собственной голове, проходится прямо по нервам.
- Мы все мертвы здесь. И ты тоже мертв. Вы оба мертвы.
- Ты слышишь? - спрашивает Лестрейндж у Вэнс сквозь этот шепот, становящийся то громче, то тише. - Слышишь это?
Ты мертва? - вот что он хочет спросить на самом деле. Я мертв?

Это никакое не кладбище, доходит до него с опозданием. Это не кладбище, понимает он, когда Эванс рывком выбрасывает вперед руку, едва не царапая его ногтями, загибающимися на манер когтей животного.
Он отшатывается, упирается спиной в ворота, которые выдерживают этот толчок.
Рука Эванс так же дерганно опускается, но из ее глаз не пропадает это полуосмысленное выражение. Аврор причмокивает и Лестрейндж понимает с необратимой ясностью, что с него хватит.
Мало ли, что он видит собственными глазами. Факт в том, что этого не существует - не может существовать.
Это даже не инферналы - инферналы слепы и не левитируют.
Неосознанно он прибегает к помощи того, что помогло им в пещере: огненная плеть обвивает нижнюю половину туловища Эванс, скользит по ее бедрам в пародии на непристойную ласку, взбирается выше.
Она далеко назад запрокидывает голову, как если бы ее шея была лишена всех позвонков, широко раскрывает рот, пока ее одежда и волосы вспыхивают факелом.
- Всему свое время, - шелестит в голове тем же многоголосым бестелесным хором.

Под настойчивые уверения в том, что они все мертвы, Лестрейндж смотрит, как пламя пожирает висящую перед ним Эванс. Это странно - он чувствует жар от огня, но запаха, этой навязчивой вони паленого мяса, так и не появляется. Чем бы не было это обугливающееся на его глазах тело, это не человек - но это не так уж и важно, потому что эти размышления уходят на второй, третий план или даже дальше.
Все эти лица - лица мертвецов, и они ошибаются. Они все мертвы, но не он, не Рабастан.
Он знает, что жив, и знает, что достаточно в своем уме - он отличает правду от лжи, жизнь от смерти.
Он пришел сюда не для того, что бы умереть.

Отстраняясь от очередной когтистой лапы, Лестрейндж отпускает руку Вэнс и вскидывает палочку в другой формуле - кисть, покрытая трупными пятнами, падает к его ногам.
Экономно. Рационально.
Мальчишка щерится, щелкает зубами, но Лестрейндж снова вздергивает палочку, гася неуместное желание улыбнуться в ответ, посылая вместо улыбки Секо.
В телах нет крови - только серые сгустки, больше всего напоминающие мозговую ткань, и голова мальчишки катится прочь по полу пещеры, оставляя на тщательно обработанном камне ошметки кожи и слизь.
Тело падает рядом, как будто Лестрейндж перерезал удерживающие его веревки.

Он разворачивается к следующему - аврор из декабря смотрит на него без той запомнившейся надежды, и когда Рабастан коротким Секо обезглавливает и его, повторное убийство становится самым логичным.
Он обходится без Авады - во-первых, он понятия не имеет, где они и не действует ли тут отслеживание непростиловки, а во-вторых, Авада лишает жизни, а он хочет разобраться с физической оболочкой.
Они мешают пройти. Висят у него на пути.
Лестрейндж уверен, что не улыбается - но это не так. Он улыбается кривой застывшей улыбкой, той самой, от которой болели щеки, когда он снимал маску, оставляя кровавые отпечатки пальцев на гладком серебре. Той самой, которая была подтверждением его вины - ему нравилось. Нравилось идти за Рудольфусом, шагающим впереди подобно Аресу, непобедимому и свирепоиу. Нравилось сметать все преграды. Нравилось чувствовать себя частью чего-то большего, чего-то могущественного.
Он прошел за братом через четырнадцать лет Азкабана. Он не даст запереть и свести себя с ума здесь.
Две реальности накладываются друг на друга - он убивал каждого из этих людей, сам или косвенно, давно или недавно. Они уже единожды проиграли, уступили ему - и он не даст им реванша.

Женский смех поднимается к потолку, отражается от стен, мечется между висящими телами, кружит голову.
Ему ясно, что делать - он здесь с одной-единственной целью, и как всегда, когда план четок и намечен, все прочее перестает существовать, тонет в восторге, вытесняющем из него все то, то отделяет его от брата.
Смех взывает к его крови - и тому в его крови, что уже свело с ума Рудольфуса и сводит с ума его самого.
Воспротивиться этому означает промедлить, принять неверное решение, засомневаться - и умереть, поэтому Рабастан не противится.
У него еще будет время, чтобы совладать с этим - потом, позже, вернув рациональность и расчет на полагающиеся им места, а сейчас он отдаст бразды правления инстинктам - как с драккловой анимагией.
Он обезглавливает тело за телом, считая их вслух, не пропуская ни одного, сортируя на тех, кого помнит по именам, и тех, от которых лишь блеклые тени места и времени.
Впереди смеется женщина - в этом смехе безумие, ликование, ему хорошо знаком этот смех, он шел за ним, видя перед собой массивную фигуру Рудольфуса, смех обещал ему, что будет еще лучше, и это же обещание он слышит и сейчас.

Бойня подобного рода порождает свое особенное измерение - и Лестрейндж проваливается в него, будто Алиса в кроличью нору.
Здесь имеет смысл лишь одно: ничто не смеет преграждать ему путь.
По лицам мертвецов идет рябь -  вдруг все они превращаются в Эвана Розье.
Это Розье ухмыляется ему сверху вниз - двадцатилетний, шестнадцатилетний, еще моложе, а вот совсем старый, такой, каким никогда не был и уже не будет.
Лестрейндж обезглавливает каждого, не останавливаясь, не пропуская ни тени сомнения или задержки, будто отгородившись от увиденного маской, надеваемой в рейд в те времена, когда их обеда казалась делом лишенным.
Он сбивается с ритма, когда смех прерывается вскриком - пронзительным, свидетельствующим о беде.
Беллатриса
Эммалайн.
Веером отправляет в ближайших мертвецов испепеляющие чары, он резко меняет направление, проламывается в ту сторону, откуда донесся крик - и останавливается резко и внезапно, когда тянущие к нему руки и раскачивающиеся на своих невидимых крюках тела рассыпаются все той же сверкающей пылью.
Без них - без этого призрачного леса - зал кажется небольшим, намного меньше, чем казался раньше.
А Вэнс, которая поднимает голову на полу в нескольких шагах, кажется совсем маленькой. И намного ближе, чем он думал.

Лестрейндж проводит ладонью по лицу, стирая ухмылку, стирая это восхитительное желание продолжить - просто уничтожая то, что мешает пройти, просто находя цель для атаки.
Зал пуст - нет ни голов, ни тел, ни кусков плоти, только следы в плотном пыльном покрове на каменном полу. Следы, ведущие от ворот, извилистые, петляющие, прихотливо меняющие направление, хотя Лестрейндж был уверен, что шел только прямо.
Где-то их следы с Вэнс пересекались и он задается вопросом, что было бы, если бы они столкнулись лицом к лицу. Кого бы увидела она и кого бы увидел он.
И кто из них остался бы лежать на полу, делая реальностью обещание хора мертвецов.

- Я здесь,  - откликается он, но идет в другую сторону.
Прямо перед ним деревянный помост, на который ведут три отчаянно проседающие под его весом ступени.
Помост точь в точь с иллюстраций из старых книг: на нем вытянулся длинный стол, застеленный истлевшим алым шелком.
С большим опозданием Лестрейндж понимает, что кипы ветхих тканей на скамьях по обеим сторонам стола - это старые кости, удерживаемые вместе пергаментом сухой кожи и полусгнившими одеяниями.
Он толкает один из скелетов и тот валится под стол, увлекая за собой того, что сидел рядом. От их падения, сопровождаюшегося глухими стуками, в воздух вновь поднимается сверкающая серая пыль. Один из скелетов зацепился за лоскут скатерти, и та сдвинулась, расползаясь от времени, а вместе с этим движением из сугробов пыли и паутины показались очертания раскрытых книг. Вслед за костями на пол с металлическим грохотом свалилось несколько покрытых ржавчиной кинжалов - не то ритуальных, не то декоративных.

Лестрейндж неторопливо идет вдоль стола, отмечая на каждом из затянутых пылью и паутиной скелетов уже знакомые ему медальоны.
Перед тем скелетом, который сидит во главе стола - его одежда до сих пор сохраняет пышный вид, даже ошметками и гнильем, - стоит то, в чем Лестрейндж узнает омут памяти, что странно, потому что ни на одном из скелетов, ни рядом с ними он е заметил ни волшебных палочек, ни ножен для них.
Но если это магглы, то откуда здесь омут памяти, думает он, разглядывая серебряный омут.
На его выпуклом боку та же надпись на латыни: где бы они не оказались с Эммалайн, здесь явно творилось что-то странное.
- Эммс, ты в порядке? - оборачивается Лестрейндж и меряет ведьму долгим взглядом. Она смеялась - он уверен, что смеялась она, почти уверен, но ему нужно знать наверняка. - Мне показалось, ты смеялась.
Лестрейндж отводит глаза - ему бы не понравилось, начни кто-то так расспрашивать его, но если у Вэнс проблемы с восприятием реальности, он, пожалуй, хочет узнать об этом как можно раньше: он меряет по ней собственную адекватность, и если Нарцисса служит для него сообщающимся сосудом, деля безумие с которой он остается по эту сторону, то Эммалайн - Эммалайн мерило нормы, и терять это опасно.
- Интересный защитный механизм. И кажется, я нашел то, что он защищает, - быть может, это слишком преждевременное и слишком самоуверенное заявление, но омут памяти наполовину заполнен отливающей перламутром жидкостью, по которой проходит серебристая рябь, и если это чьи-то воспоминания - следует выяснить, о чем они.
От чего умерли те, кто сидел за столом. Где выход и что это за галлюцинации, охраняющие помост.

Вэнс и выглядит как обычно - как обычно в этой новой своей истории, разве что чуть более взлохмаченной: беготня по всем этим локациям никому не идет на пользу - и Лестрейндж предпочитает спустить пока расспросы на тормозах, разве что присматриваться к ведьме чуть внимательнее.
Вдруг на них опять примется что-то воздействовать.
Ему почему-то кажется, что примется. Тут все место такое - того и гляди, снова начнет воздействовать.
Но Вэнс и впрямь держится нормально - спокойно, без истерики кивает ему, и спрашивать у нее, кого видела она - и видела ли Розье - уже как-то неуместно и момент упущен. Не то чтоб Лестрейндж специалист по моментам, скорее уж по упущенным, так что вместо сравнения галлюцинаций (а он еще думает, что дело в галлюцинациях) согласно хмыкает.
- Ага. Ценное. Настолько, что они умерли прямо тут. Вокруг этого омута.
Не лучший признак, что и говорить - потому что он хотел бы себя убедить, что скелеты были расположены здесь уже после смерти, в виде своеобразном погребальной сцены, но не может.
С другой стороны, он все еще считает, что речь идет о магглах, а магглы - они странные. Намного страннее, чем могут показаться на первый взгляд.
И хотя смотреть в омут ему хочется еще меньше, чем быть здесь, деваться некуда, а Вэнс права - за ней вообще водится такой грешок.
Он-то в последнее время всерьез засел за окклюменцию - и просто будет вдвойне аккуратен, просматривая чужие воспоминания.
- Ладно, я взгляну, - говорит он так, как будто был выбор. - А ты, если что, сразу же выдергивай меня оттуда.
Если что - очень хорошая, расплывчатая формулировка. Почти как формулировка Вэнс насчет всего ожидаемого - они вообще мастера в расплывчатых формулировках, но взаимопониманию это только на пользу.

Без брезгливости или сомнений Лестрейндж стряхивает на пол с края скамьи один из пыльных скелетов и усаживается на его место, придвигая ближе к себе серебряную чашу. Она с трудом скользит по истлевшему шелку, издавая какое-то противное шуршание, зато выглядит вполне приемлемо: омут как омут.
Набрав в грудь побольше воздуха, как будто ему в самом деле предстоял нырок, Лестрейндж опускает голову в омут, чувствуя первоначальное сопротивление холодящей кожу перламутровой субстанции.
Затем следует рывок в сторону, его кружит и кружит по спирали, увлекая куда-то далеко, а когда давление на веки проходит и он может разлепить глаза, то видит картинку нечетко, как будто сквозь плотную вуаль.
Но даже этого хватает, чтобы разглядеть ту тварь, встретившуюся им в первой пещере. Она - или ее далекий предок, судя по крайне устаревшей одежде окруживших клетку с ней магглов - расхаживает по крохотному периметру отведенного ей пространства, выстукивая когтями нетерпеливый мотив. Она - твердо уверен Лестрейндж - создана сторожить что-то, что хотели во что бы то ни стало сохранить эти люди, и на миг поверх этого кадра накладывается другой: шкатулка, выстеленная черным бархатом, и в ней нечто, напоминающее старинный хроноворот, только еще более несуразный, причудливый и содержащий в себе какую-то неправильность, которую Лестрейндж пока не может уловить, да и не пытается.
Куда больше Лестрейнджа интересует, откуда взялась эта штуковина - но уже следующая картинка, всплывающая со дна омута, возвращает его к судьбе сторожа-твари: оборотень трансформируется в полнолуние, бросаясь не помня себя от ярости на серебряные прутья той самой клетки, а магглы - он все еще думает, что это магглы - толпятся вокруг, читая что-то на языке, незнакомом Лестрейнджу и звучащем как будто кто-то пытается выкашлять застрявший в горле кусок тоста.
Он вслушивается, чтобы запомнить отдельные слова, но вместо этого сквозь это кряхтение и кашель прорывается уже знакомый рефрен, уверяющий его, что он мертв. Картинка идет рябью и вместо чужих воспоминаний, сохранившихся до сих пор, Лестрейндж неожиданно оказывается в совсем другом воспоминании - они с Розье спускаются в какой-то подвал, а наверху убирает трупы домовик Эвана - а затем и узнает голос, твердящий о том, что он мертвец.
Розье в его воспоминаниях спускается первым, он оборачивается и повторяет:
- Всему свое время.
Лестрейндж уверен, что ничего подобного с ним никогда не происходило: даже с азкабанским эффектом он помнит факты, хоть и не может восстановить картинку, а вот этого факта - вот этого спуска - никогда не было.
Оторваться намного сложнее - обратный путь кажется ему дольше, он упирается ладонями в стол, в чуть влажную от плесени ткань, пытаясь поднять голову, а голос Розье звучит все громче, заполняя его мозг, вытесняя оттуда все.
Драккловы вспоминания смешиваются, Розье спускается в подвал и становится в один ряд с магглами в старинных балахонах, оборотень ревет в клетке, раздирает себе лапами морду, и вокруг оскаленной пасти, из шрамов от выцарапанных глаз ползут мясистые наросты, удлинняясь, утоньшаясь, слепо тычась в воздух, будто пробуя его на вкус, а в его, Лестрейнджа, руках, когда он смотрит вниз, оказывается та самая шкатулка, на сей раз закрытая и перевитая серебряной цепью толщиной с его большой палец.
И снова перед глазами только рябь, а ему требуется рвануть изо всех сил, чтобы оторваться от засасывающей бездны чужих воспоминаний.
- Я знаю, что мы можем найти, - говорит Лестрейндж, заканчивая описывать увиденное и умолчав только о Розье и том спуске в какой-то чужой подвал. - Это артефакт. Они не то сторожили его здесь, не то хранили. И это существо, которое нашло нас первым, здесь специально. Хочешь взглянуть? - предлагает он, больше, впрочем, из вежливости. - Я не уверен, что досмотрел все - должно быть, сказывается давность воспоминаний.
Или его собственное состояние - ментальная магия требует определенного уровня психического здоровья, а когда ему зудит в ухо Розье, что они уже мертвы, Лестрейндж несколько сомневается, что удовлетворяет требуемому критерию.
- И там везде был этот девиз, - он касается бока омута и разворачивает его надписью к Вэнс. - Тот же, что на ключе и медальоне. Если это, конечно, вообще, девиз.

Пока Вэнс смотрит на омут, Лестрейндж смотрит на склад скелетов в конце зала.
Очень аккуратный штабель, выдающий с головой, кто приложил к нему руку и волшебную палочку.
Впору бы умиляться, умей Лестрейндж умиляться и будь готов к таким нестандартным поведенческим моделям, но и без умиления ему становится уютнее в этом чужом и наверняка враждебном зале. Не до фанатизма, конечно - но упорядочивание окружающего мира действует на Лестрейнджа крайне специфически. Почти возбуждающе.
- Это хроноворот. Я думаю, что это хроноворот,  - поправляется Лестрейндж, озвучивая свою догадки и сосредотачиваясь на том, что еще уловил в этих тусклых и бессюжетных обрывках. - Только странный, и не потому что старый. Он без песочных часов, это циферблат со стрелками и без цифр. Странный.
Странный еще и тем, что его так охраняли - и так заботливо хранили в шкатулке.
Хроновороты, конечно, вещь в быту полезная - но не до такой степени, чтобы городить вокруг одного из них такие огороды.
К тому же, Лестрейнджа смущает и то, что он не понимает, как должен работать увиденный артефакт: крутить стрелки, отправляя себя назад на минуты или часы?
Нехватка инструкции его удручает и едва не портит благостный настрой от очищенного Эммалайн зала.

Он подходит к стене, где в самом деле высечено нечто, больше всего напоминающее карту, и аккуратно касается большим пальцем одной из грубых линий в камне.
- Может. В том случае, если мы поймем, как ею пользоваться, - неторопливо проговаривает он, не отрывая глаз от открывшейся таинственной карты и продолжая вести пальцем по каменному руслу. - Это же гребанный лабиринт.
Руслу?
- Однажды, кажется, у МакНейров, я видел нечто подобное, - Лестрейндж пересчитывая крупные неправильные четырехугольники на карте, подозревая, что это внутренние залы пещеры, в одном из которых стоят они с Вэнс. - В их замке.
Он не думает, что Эммаалйн бывала в замке МакНейров - он и сам был там от силы пару раз и то после принятия Метки, и МакНейры не славились особым гостеприимством, но зато обладали десятками самых причудливых вещиц, которые сумели спрятать от бдительного Министерства.
Например, картой замка, обновляющейся магически и способной указать главе рода местопребывание каждого домочадца, гостя или домовика, а так же кратчайшие пути к нему даже через секретные проходы и тайные коридоры.
Демонстрация этого в действии Лестрейнджу тогда не обломилась - но он успел задать сотню вопросов Уолдену, который, кажется, к концу уже определился не пускать младшего Лестрейнджа дальше библиотеки, где тот не нуждался в проводнике.
И несколько вопросов касались того, как пользоваться такой картой.
- Попробуем определиться с тем, где здесь мы.
Если это вообще карта и если эта карта вообще имеет к ним отношение.
Он невербально кастует Тенебрис - и вокруг опускается кромешная тьма.
Только Вэнс дышит рядом, и это единственный звук, который напоминает Рабастану, что он не один.
Он ждет - долго, очень долго, с каждой минутой убеждаясь, что его затея безуспешна, но, когда он уже готов отменить чары темноты, карта начинает мерцать, и это мерцание становится все ярче, пока, наконец, не концентрируется в одном из углов карты в светящуюся точку.
Лестрейндж в полной темноте обращается к Вэнс:
- Это мы. И я не думаю, что у этой карты много предназначений - видишь, больше ничего не отмечено.
Видимо, этот зал - перевалочный пункт.
Лестрейндж накрывает ободранной еще в коридорах ладонью мерцающую точку и не отдергивает руку, когда чувствует болезненный укол. Магия всегда берет свою цену - и древние артефакты сделаны по этому принципу.
Боль от укола быстро проходит, но когда он отнимает руку, то с интересом разглядывает бусину крови, подсвеченную ставшим еще ярче сиянием. Золотистая пыль, покрывающая тут все, светится будто золото на солнце - и поэтому хорошо видно, как небольшая капля крови, будто ртутный шарик, проворно скатывается в одно из углублений, начерченных на всей карте, и устремляется в следующий зал, дважды сворачивает напрво, пересекает еще один четырехугольник, еще один, несколько коридоров...
В конце концов замирает чуть ли не на противоположном конце карты и испаряется без следа.
- Merde, - ругается Лестрейндж, невербальной финитой отменяя тенебрис и уже при свете находя оба пункта - конечный и начальный, а потом пытается пальцем повторить путь капли.
- Вэнс, помоги мне - этот поворот был здесь или выше? - спрашивает он, почти уткнувшись носом в стену.
Куда ведет эта карта, он пока не обсуждает. Хотелось бы, чтобы на выход - но если к той шкатулке, да еще и в обход твари - а иначе зачем карта? - то он как-нибудь смирится и с этим.

Путь, проложенный его кровью, кое-где еще едва заметно сияет - золотистая пыльца липнет, льнет к влажному камню - и Лестрейндж, полностью согласный с тем, что им нужно убраться поскорее из этого зала, где на него только что пялилась мертвая Эванс, торопливо кивает, переворачивая левую руку тыльной поверхностью ладони вверх. Слабыми штрихами режущих он кривовато зарисовывает путь, показанный картой - на некоторых царапинам выступает кровь, он вытирает руку о штанину, и теперь у него с собой карта: потеряться в этих лабиринтах ему нисколько не улыбается.
- Понял. Приводить в чувства.
Вообще, конечно, если Вэнс начнет кричать - да даже все равно, что, в принципе - Лестрейндж и так поймет, что дело плохо, без всяких "мы тут умрем". Вэнс не из тех, кто кричит - разве только ситуация крайне тяжелая. Словом, не хотелось бы услышать.
О том, что делать ей, если орать про неминуемую смерть начнет он, Лестрейндж инструкций не дает - надеется, что до этого не дойдет: его ментальные блоки ставил Лорд, да амулет Нарциссы где-то здесь, под свитером.
Он еще смотрит на карту и на ее схему на ладони, сверяя, верное ли число пропускаемых поворотов он зарисовал, когда Эммалайн приводит в действие механизм, поворачивающий камень.
Четко, понятно, механистично - кто бы не создавал эту пещеру, предполагал, что использовать ее будут веками.

- Ого, - говорит он, потому что нужно хоть что-то сказать. - Как ты догадалась?
Подсвечивающие путь, уводящий в довольно узкий ход, огоньки трепещут, как будто там, в недрах пещеры, скрываемых за камнем с картой, есть вентиляция.
Может ли быть такое, что этот путь ведет куда-то еще?
Лестрейндж сомневается. Самым логичным кажется ему изобразить карту на камне, скрывающим нужный выход из зала - но если это ловушка?
Все еще размышляя об этом, он вспоминает про Омут памяти - артефакт, который может быть обращен в полновесное золото или использован иначе, а значит, не стоит оставлять его здесь.
Он возвращается к столу, выплескивает отливающее перламутром содержимое Омута - варварски, так, как никогда не поступил бы двадцать лет назад - и сует миску под мышку
Как раз вовремя: от ворот, через которые они попали в этот зал, доносится яростный рев, и в них начинает биться старая знакомая, загнавшая их сюда, или ее товарка.
Массивные ворота поддаются не сразу, но дерево трещит, доски выламываются, и в разломах появляются отвратительно-розовые наросты, обшаривающие дерево, не обращая внимания на щепки и занозы.
Страж пещеры нашел их - самое время использовать проход.

Возвращаясь к камню, Лестрейндж отправляет в ворота несколько заклинаний починки, но тварь, как будто чувствуя, что добыча вот-вот снова ускользнет, остервенело бросается на дерево и вот уже вся ее морда показывается в зале, а в увеличивающийся разлом уже толкается передняя лапа, оставляя на досках глубокие царапины.
Когда маги скрываются в потайном коридоре, по залу разносится оскорбленный вой. Страж последний усилием проламывает ворота, огромными скачками достигая захлопнувшегося тайного хода, поднимается на задние лапы, безрезультатно пытаясь вогнать в гладкий камень с нарисованной картой когти.
Затем, осознав бесплодность своих попыток, снова оглашает зал воем, полным разочарования, и тяжело ложится у камня с картой, будто решив подождать незваных гостей.

Лестрейндж еще какое-то время прислушивается, не опуская палочку и поудобнее прижимая к боку Омут, но страж больше не делает попыток прорваться в проход.
- По крайней мере, этим путем точно пользовались, - кивает он на освещающие путь огоньки, оборачиваясь к Вэнс и удостоверяясь, что прямо сейчас она не собирается приходить в состояние, о котором отдельно предупредила его.
Они идут долго - достаточно долго, внимательно следуя пути, оказанному картой, игнорируя тупиковые повороты.
Проход то становится уже и им приходится идти друг за другом, то вновь расширяется, но Лестрейндж как не всматривается, не обнаруживает следов недавнего использования хода. Кое-где пауки соткали паутину, почти полностью перекрывающую коридор, и даже не специалист по арахнидам мог бы утверждать, что на это потребовалась отнюдь не пара недель.

Коридор обрывается внезапно - деревянной дверью. Медная оковка на ней позеленела, полотно изъедено древоточцами, и когда Рабастан, уверенный, что за дверью - выход, выбивает ее мощным Редукто, она трескается, ударяясь об пол, вываливаясь из коридора и поднимая тучи пыли.
За дверью - небольшой зал, посреди которого на возвышении стоит очередной круглый стол. Уже виденная Лестрейнджем в Омуте шкатулка бросается в глаза - как и то, что она пуста: толстый слой пыли покрывает ее раскрытое нутро, обитое выцветшим черным бархатом. Вокруг расставлены более привычные Лестрейнджу хроновороты - даже с порога он видит, что у некоторых разбиты колбы или отсутствует песок.
Что самое неприятное - другого выхода из комнаты нет.
Лестрейндж сверяется с картой - да, это точка назначения, но выходом она не является.
Она является сокровищницей, давно разграбленной при этом - их путь оказался бессмысленным.
Он на всякий случай несколько раз повторяет латинский девиз, обходя периметр, но никаких других тайных проходов больше не открывается.
Возвращаться - тоже не лучшая идея, страж может иметь огромные запасы терпения.
- Зачем кому-то столько хроноворотов? - спрашивает вслух Лестрейндж, перебирая рассыпающиеся в его руках артефакты, вытряхивая на стол песок и прицениваясь к потемневшему от времени серебру цепочек. - Смотри, Вэнс, целый.
Он приподнимает качающийся хроноворот, осматривает его на весу, и переводит взгляд на Эммалайн.
- Мы можем убраться отсюда другим путем.

- Может быть, - он снова оглядывается вокруг, пытаясь хотя бы примерно подсчитать, сколько тут может быть этих хроноворотов, но быстро бросает это занятие. В любом случае, столько артефактов для перемещения на пару часов во времени он еще никогда в жизни вместе не видел. - Просто это странно: собирать в такой дыре, чтобы уничтожить, а потом даже не убрать за собой.
Впрочем, это загадка больше теоретическая - он может подумать об этом и в любой другой обстановке. В идеале, после того, как выберется отсюда и поест, поспит, найдет свои ботинки.
Особенно, конечно, ботинки.

У Вэнс совершенно особенный взгляд -  взгляд, отправляющий Лестрейнджа в Хогвартс времен их там учебы. Она наверняка одобряет его - и он горд собой, как бывал горд, справляясь со своими обязанностями на последних годах их обучения.
- Так, - он продолжает совершенно по-идиотски покачивать хроноворотом на уровне лица Эммалайн, сдерживая желание спросить у нее, сколько бы баллов она ему дала - это, конечно, остаточная реакция на стресс, и хотя он работает над собой и с каждым годом  реагирует на прошедшую мимо опасность все более философски, встреча со слепой тварью с мерзкими наростами на морде его изрядно выбила из колеи. - Вернемся на пару часов назад. Не дотронемся до ключа. Не окажемся здесь.
Но он с Рэйвенкло - и, что еще важнее, Вэнс тоже с Рэйвенкло, поэтому Лестрейндж продолжает:
- Заберем портал с собой. И разберемся с этим местом позже.
Пока же это выглядит как дополнительное укрытие - а еще склад Мерлин знает чего, вдруг одним Омутом и уцелевшим хроноворотом дело не ограничивается. Ничего, в следующий раз они тоже явятся сюда с порталом, выводящим отсюда - или найдут другой выход.
В следующий раз - когда будут готовы к экспедиции.
Когда, например, оба будут в ботинках.
Лестрейндж даже не знает, что привлекает его больше - тот вариант, что это место явно давно заброшено, а значит, может служить отличным тайником, либо то, что они с Эммалайн смогут неплохо провести здесь пару, а то и больше дней, копаясь во всем этом.

Он не пользовался хроноворотом до сих пор - но обучение теории прошел, как любой министерский работник, еще на стажировке. Только вот он не помнит точно, сможет ли он вернуть в прошлое и вещь, найденную в будущем, но опасается породить какой-то парадокс - о парадоксах говорилось много и весьма убедительно - поэтому не без сожаления оставляет Омут на столе, рядом со шкатулкой - плевать, заберет в следующий раз.
Цепочка хроноворота не так, чтобы особенно длинная - и им обоим очень на руку, что Вэнс не слишком низкая, а он не слишком высокий, и без того приходится сбиться в кучу. Волосы у Вэнс покрыты паутиной и золотистой пылью, и от каждого ее движения пыльца опадает на плечи - не она ли кружила им головы в зале, где их встретили мертвецы?
Впрочем, с этим они тоже разберутся - Лестрейндж пока слишком рад, что может убраться из этой пещеры без выхода.
Он пытается прикинуть, на сколько рассчитана колба песочных часов хроноворота, приходит к выводу, что минуты на две- и чего стоило уцелеть лишь такому крошечному артефакту - и задумчиво спрашивает:
- Два часа достаточно? Сколько времени мы здесь?
Его особенно смущает то, что он - даже при том, что на чувство времени никогда не жаловался, особенно до Азкабана - не может понять, сколько времени они пробыли там, в зале с призраками, обещающими им смерть. Там времени будто не существовало - и оказаться после применения хроноворота в начале боя со стражем или в побеге от него...
Словом, вновь бежать наощупь в надежде опять оказаться перед воротами вовсе не так привлекательно.

То, что Вэнс согласна с его оценкой времени, дарит ему облегчение.
Лестрейнджу не привыкать быть правым - любой рэйвенкловец намного чаще прав в своих предположениях, чем ошибается, и эта привычка давно въелась под кожу - но согласие Эммалайн значит куда больше: он доверяет ее суждениям, несмотря - или даже благодаря - прошедшим годам, а то, что они вдвоем неплохо разобрались с этим пещерным лабиринтом, чем бы дело не кончилось на последнем этапе, убеждает его, что они все еще неплохая команда, и не важно, над какой проблемой они работают сообща.
Это очень естественно - поддержка Вэнс, - но именно эта естественность ему и нужна.
- Держись за меня на всякий случай, - предупреждает он, подцепляя ногтем колбочку с песком внутри образующих полую сферу ободов. Колба переворачивается - раз.
Отсчет пошел.
Странная фраза Вэнс остается непонятой - только отдается где-то в затылке.
Хроноворот не вернет их обратно - по крайней мере, в то обратно, в которое хотел бы вернуться Лестрейндж - он заучил это еще в Министерстве. Не говоря даже о том, сколько раз ему придется перевернуть песок, чтобы отмотать происходящее хотя бы на год - при этой мысли он ощущает леденящее дыхание Азкабана так четко, будто только то проснулся на своей койке, а все это, побег, свобода, Вэнс, поиски крестражей, ему лишь привиделось - возврат на такой срок попросту невозможен, и никто из тех, кто пытался, не возвращались, а просто исчезали без следа.
Но он все равно продолжает крутить.
Семнадцать.
Главное - не сбиться с ритма. Это совсем не сложно.
Двадцать три.

- Там, в зале с мертвецами знаешь, что помогло мне понять, что это иллюзия, хоть они и оставляли следы? - спрашивает Лестрейндж, продолжая крутить. - Эван Розье. Все эти мертвецы вокруг вдруг превратились в него - разного возраста, но в него. И он хотел убить меня, понимаешь?
Тридцать шесть.
- Это невозможно. Помнишь, я говорил тебе о том, что слышу его голос в голове? - как будто Вэнс может забыть то, что произошло те самые два часа назад. - Он помогает. Он всегда помогает. Он бы не стал угрожать нам.
Сорок четыре.
- Но я не понимаю. Я хочу сказать, а вдруг он должен? Иначе почему он разговаривает со мной? - Сорок девять. - Почему он был один? Тогда, когда его убили? Где был я? Как вообще вышло, что он был один?
В январе восьмидесятого он потерял не только Розье - кажется, с тех пор и с Вэнс они стали общаться все реже, пока не прекратили в принципе. И сейчас это кажется странным даже социопату Лестрейнджу.
Пятьдесят семь.
- Я хочу понять. Хочу вспомнить, - совершенно случайно он подбирает наилучшие слова - он хочет вспомнить. - Ты можешь помочь?
Шестьдесят.

Рывок - хроноворот бешено крутится вокруг своей оси. Волосы Вэнс взметает несуществующий ветер - ветер вечности.
Лестрейндж прижимает ее ближе к себе, чувствую натяжение цепочки артефакта на шее. Моргает.

Они в ярде от хижины, укрытые плотными зарослями и тенью от деревьев. Лестрейндж видит себя - в луже лунного света, странно-напряженного - и чуть дальше видит Эммалайн, высунувшуюся из окна хижины.
Ну что же, ему казалось, что за ним кто-то наблюдает, теперь он знает, кто наблюдал.
- Надеюсь, они не успеют схватиться за порт-ключ прежде, чем событие обнулится, - говорит Рабастан, но, кажется, его опасения беспочвенны: его двойник, принадлежащий прошлому, поднимается на ноги по зову Эммалайн, но начинает тускнеть, как некачественная колдография, а затем то же происходит и с прошлой Вэнс.

То жутковатое чувство, которое охватило его, когда он смотрел на самого себя, не узнавая и, кажется, вообще не понимая, что общего у него, у Рабастана Родерика Лестрейнджа, перспективного, одаренного, способного, с этим человеком, сутулящимся, двигающимся так, как будто он ежеминутно ожидает нападения, одетого в какие-то маггловские обноски, проходит так же быстро, как тает эта тревожащая его фигура.
Он может избавиться от этого призрака, уничтожить все зеркала, заткнуть Розье - он может все. Даже вернуться из проклятого лабиринта и вспомнить то, что забыл.
И согласие помочь Эммалайн становится краеугольным камнем, которым Лестрейндж затыкает дыру, сквозь которую его разъедает сомнение.
Просто нужно двигаться поэтапно. Разбивать глобальные задачи на небольшие кусочки, выполнять то, что может быть исполнено легко, постепенно переходить к более сложному, использовать помощь, не зацикливаться. Звучит так просто, что Лестрейндж успокаивается, только лишь повторяя про себя эту мантру.
Все возможно, если действовать поэтапно.
Все возможно, если мыслить системно.
Рано или поздно все найденные кусочки головоломки, представляющей сейчас из себя разрозненное нечто, где он успел потеряться за прошедшие с ареста четырнадцать лет, соберутся в цельную картину. Нельзя опускать рук. И столкнувшись с чем-то, что разгадать сейчас у него не хватает инструментария или знаний, нужно перейти к другому кусочку.

Вэнс преисполнена торжества - она перестает за него хвататься, но отступить дальше чем на полшага не может: цепь от хроноворота, обвивающая их шеи, натягивается, защемляя кожу. Не больно, но ощутимо, и Лестрейндж торопливо снимает хроноворот сначала с себя, а затем, будто в танце, приближается на то же расстояние, на которое отступила Эммалайн, чтобы снять цепочку и с нее, стараясь не дернуть волосы.
Металл кажется странно холодным - серебро отличный проводник для магии, всплывает из давно прочитанного, быть может, дело в этом.
Лестрейндж под воодушевленные слова Вэнс сматывает цепочку, подносит к глазам песочные часы и разглядывает колбу, прищурившись. Она кажется совершенно целой, песок чуть поблескивает, но это, вероятно, что-то вроде остаточного эффекта, потому что сияние, и без того едва заметное, быстро сходит на нет.
- Это везение, - констатирует он, хотя слова Эммалайн бальзамом ложатся на сердце. Она права в самом главном: у них все получилось. Не важно, каким образом, не важно, что они сами влипли в неприятности, подняв этот порт-ключ...
Вспомнив о порт-ключе, Лестрейндж решительно разворачивается в сторону хижины и шагает туда, на ходу стаскивая с себя куртку Вэнс, которой она поделилась с ним еще в пещере.
Он ожидал дракклового обращения - в самом деле ожидал, вон его ботинки, ремень, куртка - и поэтому отвлекся, позволил себе расслабиться, весь сконцетрировался на том, что он будет делать, если окажется, что он заражен. Это непростительно - это тролль, а не превосходно, но в конечном итоге они справились, в самом деле справились, выдержали этот экзамен.
И хотя баллы сейчас не в цене, Эммалайн верно подметила: без награды они не остались.

- Ну да. Только портал отправляет нас прямиком к чудовищам, и те нам не слишком-то обрадовались в прошлый раз, - он все же останавливается у своего небольшого бивака, натягивает ботинки прямо на мокрые ледяные ноги - Мерлин, как хорошо! - но ремень просто засовывает в задний карман штанов, по маггловской моде снабженных аж несколькими карманами, что, конечно, крайне портит крой, зато очень практично.
Это занимает не больше минуты - ботинки раздолбаны и шнурки играют лишь декоративную роль - так что Лестрейндж возобновляет свой путь к окну, из которого пару минут назад - ну или два с лишним часа, это как посмотреть - высовывалась Вэнс.
Порт-ключ лежит на том же месте, что и раньше - в старом гнезде, давно лишившемся своих обитателей.
Просто тусклый ключ, на котором чары, и он ждет очередных дураков.
Левиоссой Лестрейндж поднимает ключ на подоконник, задирает голову, разглядывая ухмыляющуюся луну - полную, оранжевую.
Вдалеке раздается заунывный вой, полный тоски и желания выместить эту тоску, погрузив клыки в чью-то трепещущую плоть.
Лестрейндж знает, что не самая легкая добыча - как знает и то, что если ликантропов будет несколько, ему мало помогут даже непростительные. А если допустить, что эта стая не заинтересована в добром расположении Темного Лорда, то следующее полнолуние они с Вэнс уж точно имеют все шансы встретить мохнатыми и на четырех ногах - и это еще в том случае, если они переживут эту полную луну.
Он, конечно, не кривил душой, когда говорил, что был бы рад, если бы Вэнс разделила с ним болезнь - но все же на данный момент у них с Эммалайн есть куда более приятные вещи для разделения. Например, подземелья с чудовищами, омут памяти с неизвестно чьими воспоминаниями и немало других тайн, взять хотя бы девиз, о который они разве что не спотыкались в лабиринте.
Лестрейндж не слишком-то полагается на свою память, но чистокровной семьи с таким девизом припомнить не может - а библиотеки, в которых можно было бы как следует порыться, для него пока скорее роскошь, нежели средство добывания информации.
- Спасибо, что поехала со мной сюда, - он дергает плечом, вбирая в это "сюда" все, начиная с маггловского лотуса и заканчивая этой сторожкой. Вэнс поехала, не зная, что он не заражен - и была готова к тому, что всю ночь просидит под ненадежной защитой старых стен найденной хижины. И хотя с ними нет Розье, чтобы ощутить полностью дыхание старых добрых времен, нечто подобное Лестрейндж все же ощущает: почти позабытое удовольствие от того, что может довериться человеку, не носящему одну с ним фамилию и не связанному с ним никаким обязующим ритуалом.
- Можем аппарировать к коттеджу, - ну, допустим, не сразу, учитывая, как глубоко они в Шотландии, но двумя, тремя прыжками вполне доберутся. -А можем выяснить, что за звери охотятся здесь.
К тому одинокому вою никто не присоединился - а ведь оборотень почти целиком состоит из полезных и редких ингредиентов.
И то, что они не добрались в конечном итоге до места, посоветованного Грейбеком, Лестрейнджу и Вэнс может быть только на руку: исчезновение этого волка вполне может пройти незамеченным, если он не в Стае.