Уму непостижимо - он скрывался от авроров в маггловском такси, потом дал себя обезоружить и вскрыть, а затем снова искал такси в двух шагах от парка, в котором наверняка до сих пор кишело аврорами, и все из-за прихотей больного сознания своего брата.
Разумеется, в коттедж Лестрейндж возвращается в куда более мрачном состоянии духа, чем покидал его пару часов назад - и даже перспективы заключенного с Грегорович союза его мало подбадривают: хуже того, у него ноет свежий шрам и он полон желания прямо спросить у Эммалайн, насколько психически здорова ее бывшая коллега. Может быть, даже при этой самой коллеге - не время деликатничать.
- Здесь недалеко, - предупреждает он, когда они отпускают очередного таксиста с миром и слабеньким конфундо - как раз таким, чтобы не было вопросов об оплате поездки. - Придется потерпеть, не хочу, чтобы вы запомнили дорогу.
Раз уж с обливиэйтом могут быть проблемы - а сюрпризов с него на сегодня хватит - Лестрейндж пока пытается обходиться пассивными чарами: колдует Грегорович плотную повязку на глаза, накидывает на них обоих магглоотталкивающе и чары отвлечения внимания, и снова хватает ее за локоть, с которым уже почти сроднился.
Однотипные старые маггловские коттеджи разделены крохотными кусочками растительности - Лестрейнджу, привыкшему к масштабам Холла, трудно уловить социальную группу и примерный достаток владельцев имущества, мимо которого они идут.
Он не торопится - помнит, что Грегорович хромает, и уже приноровился, и идут они в самом деле очень долго вопреки его обещанию - почти полчаса от того места, где он потребовал их высадить, хотя до названного при посадке места еще оставалось ехать, о чем несколько раз напомнил излишне беспокойный таксист.
Зато завидев искомое, Лестрейндж все же ускоряет шаг, почти вталкивает Марию в калитку, прикрывая ее за собой и чувствуя активность сигнальных чар. Ладно, Рудольфус его все равно ждет - должен ждать.
Рудольфус и Вэнс.
В передней он уничтожает повязку, тянет Грегорович дальше - в гостиной ожидаемо пусто, в кухне тоже, значит, наверх.
- Рекомендую вам воздержаться от рассказов моему брату, чем мы с вами занимались последний час. Это только отвлечет его и обеспечит вам неприятности,  - инструктирует свою спутницу Лестрейндж, конвоируя ее по коридору второго этажа к спальне, которую занимают брат и Беллатриса. - Палочку я вам верну, но чуть позже, во избежания недопонимания. Если вам нужна будет диагностика, обратитесь к мисс Вэнс, она занимается мадам  Лестрейндж с самого августа.
Вэнс настроена весьма оптимистично - а может, просто делает такой вид для Рудольфуса, что весьма умно в ее положении, и Рабастан не собирается вникать в детали, и просто без стука толкает дверь в самую большую спальню в доме.
- В следующий раз, Рудольфус, я позволю себя схватить, - изгоняя из голоса даже намек на угрозу, хмуро произносит он, убеждаясь, что Вэнс здесь и с виду пока в порядке. - Грегорович не может аппарировать - в самом деле не может, о чем ты только думал - что мы спрячемся в кустах и переждем, пока авроры покинут парк?

Только Вэнс начинало казаться, будто она уже познакомилась со всеми гранями безумства главы семейства Лестрейндж, так старший брат Рабастана сразу спешил ее удивить. И ему это удавалось, раз за разом. Если первые два-три месяца Эммалайн еще пыталась найти в этом безумии логику, то потом отказалась от этой затеи, стараясь просто обходить Рудольфуса стороной, при встречах не делать лишних движений, а еще луче притворяться мебелью. К сожалению, срабатывало не всегда.
Прижавшись к стене, стараясь, чтобы страх, свернувшийся в животе холодной змеей, не вырвался наружу, чтобы лицо оставалось бесстрастным и невозмутимым, Вэнс уговаривала себя дышать. Но когда напротив ярился и сыпал угрозами Лестрейндж-старший, воздух застревал в горле, сгущаясь до плотности камня. Каждый раз Эммалайн верила, что еще немного – и он ее убьет. На этот раз точно убьет. А если не на этот раз – то через час, день или неделю.
…не на этот раз.

Вэнс смогла все же вздохнуть и даже выдохнуть, а это уже роскошь, потому что ее снова схватили за горло. С каким удовольствием она бы оторвала эти пальцы один за другим! Мечты, мечты...
- Такие подробности о мисс Грегорович мне были неизвестны, - ответила она, когда у нее появилась возможность говорить. – Но я уверена, она будет вам полезна.
Ответила нарочито-сухо, скучным, безликим голосом. Никаких эмоций. Совсем никаких. Так проще, лишь так можно сохранять ясную голову в этом безумии. Только внимательный взгляд на Беллатрису – не случилось ли чего-то за время их отсутствия? Это уже стало навязчивой мыслью Вэнс и ее самым большим страхом. Потому что если произойдет худшее...
Нет, она даже думать об этом не будет, все равно даже самые страшные кошмары померкнут перед реальностью, которую им устроит мистер Рудольфус Лестрейндж.

Старое расшатанное кресло у стены не лучшее место для ожидания, но Эммалайн чинно в него опустилась, сложив руки на коленях. Пальцы заметно подрагивали. Честно говоря, думать о Грегорович не хотелось. До сих пор все, что делала Вэнс, более-менее укладывалось в ее систему дозволенного и не дозволенного, но этот поступок был гадким, и можно сколько угодно оправдывать себя тем, что выбора у нее не было.
И от того, что Рабастан вернулся, и вернулся не один на душе легче не стало. Но Вэнс для себя твердо решила - никаких разговоров о личном, даже если такая невероятная возможность предоставится. Будет лучше, если Мария станет для нее тем же, чем сама Вэнс стала для семейства Лестрейндж. Средством. Со всеми вытекающими.

Отредактировано Emmeline Vance (25 июня, 2017г. 16:40)

Хлопок аппарации Беллатриса слышит, но не отрывается от ещё по-зимнему ледяного стекла, прижавшись к нему щекой. Она смотрит на улицу, сжав зубы и поджав под себя ноги, вцепившись пальцами в узкий деревянный подоконник, чтобы не свалиться с него.
Ей не нравится, что Рудольфус уходит из дома без неё, хотя это часто бывало и раньше. Даже если это необходимо, Беллатрисе с этим мириться непросто. Впрочем, её никто не спрашивает. И именно это даёт ей моральное право обижаться.
Бесцеремонность супруга радости не прибавляет, как и плохие новости. Беллатриса, даже не смотря на него, быстро осматривает Вэнс. Целительница выглядит живой-здоровой, что для Рудольфуса в ярости вообще не характерны. Вывод, что девица, за которой они отправились, мертва напрашивается сам собой.
Если бы только не слова Эммалайн, о том, что её знакомой ещё предстоит принести пользу.
Зато это объясняет, где носит Баста.
Смотреть в окно, зная, что прибывшие не окажутся сразу в гостиной, намного интереснее.

Деверя с подружкой она замечает на входе во двор. Свои наблюдения Беллатриса не афиширует, но вся секретность пропадает, когда она машет рукой в окно. Не магглам же махать. Тем более, они сюда не заходят.
И когда Беллатриса спрыгивает с подоконника, она умудряется даже ничем не удариться.

— Почему ты не помахал мне рукой? Я махала, — прерывает Беллатриса Рабастана, когда он начинает предъявлять свои претензии Рудольфусу. Ей абсолютно безразлично, что они там снова не поделили — Лестрейнджи каждый день что-то не делят.
Новое лицо в спальне интересует Беллатрису куда как больше, но прежде нужно избавить Эммелину от угроз Рудольфуса. Вступаться за целительницу — всего лишь ещё одно небольшое хобби, которое беременная Лестрейндж может себе позволить. Она приобнимает Вэнс за плечи, оказываясь между ней и палочкой Рудольфуса, опускает голову ей на плечо.
— Перестань угрожать моей подружке, а то я обижусь, — она посылает супругу воздушный поцелуй, и целиком сосредотачивается на другой целительнице.
Беллатриса придирчиво осматривает её, недовольно цокая языком, отмечая молодость, возможно, безразличие, симпатичность. Слишком много симпатичных ведьм в доме.
— Она хоть совершеннолетняя? — интересуется она у Баста, и тут же поправляется, обращаясь непосредственно к девчушке, кажется, пострадавшей, — ты хоть совершеннолетняя?
— Я не экспонат, чтобы на мою диагностику пялились четыре человека, — она обращается ко всем, но смотрит только на Рудольфуса, — если кто-то против, то я в этом не участвую.
Беллатриса решительно разворачивается к выходу. Их тут слишком много — становится душно.

- Она проведет диагностику, - коротко отвечает Рудольфус на слова новоприбывшей.
Он и не сомневался, что Баст забрал у нее волшебную палочку, но теперь приятно убедиться, что его бат не совсем пропащий. Что его брат делает то, что нужно. То, что должен.
И Вэнс сделает то, что должна - и Грегорович тоже сделает то, что должна.
Рудольфус закуривает, распахивает невербалкой окно. Мартовская промозглость его освежает, и он втягивает одной затяжкой полсигареты прежде, чем выкинуть ее за окно, выпуская дым.
Маневры жены и брата его мало интересуют, и Рудольфус разворачивается от окна только заслышав сталь в голосе жены.
Его головная боль даже выглядит подстать - упрямо, непримиримо.
Как будто ее проще сразу оглушить, чем пытаться уговорить.
И, вроде, наслаждается этим только Рабастан.

- Белла, - тяжело роняет Рудольфус.
Два слога - и недвусмысленное предупреждение, даже угроза.
- Не сопротивляйся.
Доколе она будет испытывать его терпение - неужели не понимает, что без нее ему хоть в петлю, задается вопросом Рудольфус, вытаскивая палочку из ножен.
Его вздорная и своенравная жена знает, что, если потребуется, он оглушит ее и привяжет к кровати, а то и переломает ноги. К чему весь этот цирк, к чему сопротивляться неизбежному.
Рудольфус не отдает себе отчета, что именно это ему и нравится в Беллатрисе, и разворачивается к ее спине, над ее головой встречаясь взглядом с Рабастаном.
Хорошо.

- Это не осмотр. Это диагностика. И я хочу знать, как протекает беременность.
Ему не свойственно пояснять свои желания или требования, но, имея в виду состояние супруги, он все же делает это.
Рабастан все равно не даст ей выйти из комнаты - как не даст этого сделать и он.
Она носит его ребенка - наследника их с Рабастаном рода.
Они останутся в комнате, иначе и быть не может.
- Приступай, - он машет палочкой Вэнс, застывшей в своем кресле человекоподобной куклой, будто отрешившейся от происходящего, а сам следит за женой. Прояви она еще хоть на кнат неповиновения, он ударит ее Петрификусом, и это самое невинное, самое незначительное, на что он способен.
Пересекая комнату, он кладет пахнущую табаком ладонь на плечо жены, требовательно разворачивая ее к себе. Хоть бы раз она не воспользовалась поводом устроить ссору.

Мария молча наблюдала за разворачивающейся сценой. Говорят, беременность - это та штука, после которой ты никогда не будешь прежней. Причем не в лучшую сторону. Именно поэтому Мария сама ни за что не стала бы проверять, что сделалось бы с ее мозгами и общим восприятием реальности, хотя что-то ей подсказывало, что здесь и до беременности было все плохо. Причем внешняя сторона вещей не отставала от внутренней. Да гнилой доске проще родить, чем этой женщине! Это она могла сказать безо всяких диагностик.
Эммелину тем временем можно было хоть к ране прикладывать. Наверное, с сумасшедшими именно так и нужно разговаривать - мягко, доброжелательно. Мария взяла бы это на заметку, если бы боль в ребрах не усилилась, подогревая заткнутую обстоятельствами глубоко в глотку злость. Вопрос: почему бы Лестрейнджу с его беспринципностью не найти здоровую, молодую женщину, с которой было бы гораздо проще работать, чем с этой старой шваброй? В голове как-то не укладывалось, что Рудольфус может любить свою жену; тон, которым он с ней разговаривал, был далек от намека на заботу и привязанность, как львиный рык от мурлыканья котенка. Хотя ее дело - не вникать в их глубокую психологическую драму, а заняться вещами куда более материальными.
Мария бросила взгляд на Беллатрису, оглядывая ее цепко, профессионально. Плоский живот - ни намека на наличие плода. Истощенность - это слабо сказано. Нездоровый цвет кожи, тусклые волосы. Что делалось с зубами, она вообще боялась представить, хотя Вэнс, несомненно, к этому моменту уже сделала все от нее зависящее, чтобы привести мамашу в человеческий вид.
- Без диагностики я делать выводы ни о состоянии плода, ни о проклятии, - отрезала Мария. - Каково состояние? Стабильно ухудшающееся? Субвитальное? Какого рода воздействие? Фазированное? Непрерывное? Импульсное по темпоральной шкале Авитуса? На каком уровне его блокировать - циркуляции? Или проклятие плода независимо? Что вы применяли до сих пор для сохранения?
Целительница остановилась, чтобы перевести дух. Сказать, что обстановка действовала ей на нервы - ничего не сказать. Разумеется, она предпочла бы переговорить с Эммелиной с глазу на глаз, но, разумеется, им не позволят сделать этого. Вместо этого нужно стоять здесь, в душной комнате, и выдерживать экзамен, от которого зависит если не жизнь, то уж здоровье, особенно ментальное, так точно. Нужно было, конечно, сделать так, чтобы любые направленные на нее заклятия отражались на Рабастане, но, к сожалению, она не знала, как, а времени экспериментировать не было, поэтому Мария сделала самое простое, то, что умела. Более того, если бы Рабастан знал, что повредив руну, он разорвет эту связь... Но Грегорович не собиралась информировать его об этом. К тому же, она надеялась, что наглядная демонстрация своих возможностей, пусть в такой жесткой форме, убедит хотя бы младшего Лестрейнджа, что с ней стоит считаться. А он, по-видимому, все-таки имеет голос в этой семье, как бы ни вызверялся на него Рудольфус.

- Не пялюсь, - упрямится Рабастан, которому правда интересно, попытается ли Беллатриса отстаивать свое право на... что-то. на демонстрацию дурного характера и капризности.
Но, видимо, не так давно сломанная рука - не в порыве страсти, потому что бывает всякое - ей пока не забыта, и повторять недавний опыт желания нет.
Пока она отправляется на заклание, Рабастан медленно кивает Рудольфусу - ну, хоть так, она не сопротивляется, они все молодцы, скачем дальше, авось, к утру консилиум можно будет закончить.
Верный своему слову, он намеренно таращится в сторону, отмечая, что Вэнс уже не говорит о том, что есть шансы снять проклятие. Не то способов нет, не то состояние Беллатрисы, судя по перечисленному, не располагает.
Оба варианта, как понимает Лестрейндж, могут быть верны - и от неприятных мыслей его отвлекает возмущение Грегорович.
Не пялиться уже невозможно, и он меряет Марию заинтересованным взглядом, вступая быстрее, пока на ее слова не отозвался Рудольфус.
- Никакой палочки, - ему очень хочется потереть шрам на груди, чтобы удостовериться, что ему это все не приснилось, но он удерживает себя. - Либо действуете опосредованно, либо Непреложный обет.
Причин доверять ей нет ни у кого из них - за исключением, может, Вэнс, и, если уж на то пошло, даже сам Рабастан чувствует себя спокойнее, зная, что Грегорович лишена палочки - мало ли, кого ей еще захочется вскрыть.
Впрочем, даже если она выберет Обет, с неудовольствием понимает Лестрейндж, где гарантия, что он действует на нее так, как должен? Где гарантия, что где-то под ее кожей нет очередной руны, которая сделает бессмысленным магию Непреложного обета?
Отсутствие гарантий Рабастана вообще раздражает - как и неутешительные описания состояния плода, а уж когда Грегорович и вовсе начинает сыпать профессиональной терминологией, Лестрейнджу становится тоскливо, и он, больше инстинктивно, чем ведомый рациональными причинами, тоже тянется к Рудольфусу - они сбиваются в стаю, как будто готовы отражать нападение.
Жаль, правда, что урон нанесен давным давно, а сейчас приходится расхлебывать последствия.

Вэнс понимала раздражение и скептицизм Грегорович, более того, признавала за Марией полное право на эти чувства. Но она тоже была раздражена, более того, устала, и находилась на той опасной грани, когда нервный срыв возможен из-за любой мелочи. А истерика - это не та роскошь, которую Эммалайн могла себе позволить в данных обстоятельствах.
Да и был бы с нее хоть какой-то толк… Чем больше времени Вэнс проводила с семейством Лестрейндж, тем больше убеждалась, что эмоции вредны. Опасны. Дашь малейшую слабину – и они захватят тебя, а там и до безумия недалеко.
Эммалайн ничего не отвечает Марии, ничего не отвечает Рудольфусу, просто молча делает то, чего от нее ожидают. Иногда это самое простое. И самое правильное.

Результат диагностики был вызван. Вэнс повернулась к Грегорович, надеясь, что та удержится от категорических высказываний. Рудольфус Лестрейндж очень нервно реагировал, когда ему намекали на то, что Беллатриса, возможно, не сможет выносить его ребенка.
- Вот… можешь сама убедиться, насколько все… непросто. 
«Все плохо» звучало бы честнее. «Все очень плохо» ближе к истине. Но Эммалайн не желала быть настолько категоричной, оставляя Беллатрисе (да и себе) надежду на благоприятный исход.
В конце концов, еще не все средства были пущены в ход…

Беллатриса расслабленно улыбается, опираясь на Рудольфуса, прижимаясь щекой к его груди. Как будто и не было этих последних недель, когда они перепирались друг с другом, прерываясь лишь на сон. И впервые за несколько недель Лестрейндж не хочется возвращать всё к очередной ссоре. Поэтому, когда слова Рудольфуса, явно подобранные, чтобы её задеть, сказаны, а его рука крепко застывает на её талии, Беллатриса лишь фыркает, предупредительно царапая его шею, но не начиная спорить. В конце концов, он прав. И она сделает то, что от неё требуется, даже если и не может для этого выдворить деверя и мужа из комнаты. Её долг, драккл их всех побери.
Эммалайн вызывает диагностику, Беллатриса закатывает глаза, Грегорович знакомится с фактами. Где бы она там не училась, язык, на котором она изволит объясняться, на английский не похож. Мадам Лестрейндж, понимавшая её до этого через слово, перестаёт понимать что-либо вообще.
Это раздражает.
В том, что Рудольфус тоже ни на пикси не понял в сказанном, сомневаться не приходится. Для этого даже не нужно смотреть ему в лицо. Беллатриса осторожно косится на Рабастана, чтобы проверить, а не понимает ли он случайно эту знакомую Вэнс и что это говорит о нём.
— Что? — Беллатриса на всякий случай переспрашивает. Мало ли. Не расслышала. Уточнять у девчушки, поняла ли она сама, что сказала, Лестрейндж не собирается. Домовику понятно, что не поняла.
— Ты по английски разговариваешь? — уточняет она, высвобождаясь из объятий Рудольфуса. Происходящее раздражает её очень сильно и, полностью довольная Вэнс и не сомневающаяся в её способностях, Беллатриса собирается поругаться хоть с кем-то.
Отрицание — лучший способ делать вид. что с её ребёнком всё в порядке. Потому что иначе Беллатриса напугана, а этого она принять не может.
— Проблема не в крови, нужно провести несколько тестов, — передразнивает Беллатриса их новую знакомую, пользуясь теми обрывками фраз, что смогла запомнить, — ты же не думаешь, что мы вот ничего не делали несколько месяцев, а потом ни с того ни с сего решили заняться проблемой? Ты тут не самая умненькая. И не пытайся никому ничего доказать своими непонятными словечками.
Бросаться тем, что от её услуг Беллатриса отказывается, Лестрейндж не спешит, но бросает предупредительный взгляд на Рудольфуса, готовая искать дальнейшие поводы придраться, если понадобится.

Рудольфус позволяет жене выскользнуть из-под его руки, наблюдая. Обстановка накаляется - Грегорович забывается, Беллатриса в штыки принимает новое лицо в своем окружении, Рабастан уже готов торговаться.
Пожалуй, меньше всего его сейчас злит Вэнс: взяв себя в руки после инцидента в парке, она снова готова демонстрировать свою лояльность и подтверждать принесенный Обет. С ней все будет в порядке, если она не забудет, кто платит за музыку -  Беллатриса, конечно, умеет выражать свое недовольство, в том числе и в Круциатусах, однако даже она не пойдет против его воли, особенно сейчас, когда так плотно завязана с родовой магией.
Рудольфус убежден,что, имей они возможность жить на территории Холла, все эти проблемы не стоили бы ни кната: родовая магия позаботилась бы и о Беллатрисе, и о наследнике, обуздала бы проклятье даже спустя столько лет. Но возвращение пока исключено: родовые земли вынуждены стоять в запустении, лишь изредка, как жалкие подачки, получая короткие визиты хозяев.
Вопрос брата выдирает его из болезненных размышлений о том, как приблизить возвращение в Холл. Рудольфус смотрит на Грегорович, поднимает руку, без слов веля Рабастану замолчать.
- Мне нет дела, кто ты такая и насколько чиста твоя кровь. Мне нет дела, насколько все не просто или просто. Ты здесь ради того, чтобы моя жена жила. И покинешь нас ты с моего позволения - хоть живая, хоть мертвая. Так что подумай как следует и проси все, что нужно. Нет цены, которую Лестрейнджи не заплатят.

Мария чувствовала себя в каком-то дурацком спектакле, который разыгрывался исключительно для того, чтобы запугать ее или произвести впечатление. Что ж, она и впечатлена, и порядком напугана, можно поаплодировать стоя и разойтись с миром.
- Я подумаю, - очень спокойно, так, что свело скулы, ответила Мария, глядя куда-то чуть выше переносицы Рудольфуса. Смотреть ему в глаза, особенно сейчас, она не стала бы. - Думаю, у вас есть все, что мне нужно на данном этапе. Стол. Перо, пергамент. Книги, - она перевела взгляд на Вэнс. Наверняка та уже собрала всю справочную литературу, а более конкретно без составления определенных схем на данный момент сказать было сложно. - Если каких-то не будет, я составлю список.
Все это порядком действовало ей на нервы, смешно - не сам факт, что она оказалась заложницей преступников, а то, как они обступили ее, будто она сейчас воскликнет "Эврика!" и наложением рук, не иначе, - волшебная-то палочка у Рабастана - исцелит смертельное проклятие. Или, если не исцелит, очевидно, с первого взгляда скажет, что это за тип проклятия и как его заблокировать, да еще просчитает в уме все векторы и приложение сил и выдаст готовую формулу контрзаклинания. Нга и все его нгылека, она бы с радостью, да вот только не все так просто. А с Вэнс, - Мария бросила еще один взгляд на бывшего куратора, - она еще поговорит. Потом. Скорее всего, ее принудят дать обет, что она не причинит вреда младенцу и матери, но остальные в этой комнате... Кем они себя возомнили? Вершителями судеб? По их мнению можно просто так взять человека и заставить его делать то, что им нужно, взамен обещая - что? Жизнь и полное забвение?
Если Мария чего-то и боялась по-настоящему, это лишиться памяти. Забвение это и есть смерть. Несмотря на то, что почти всю сознательную жизнь она провела среди магов с их собственными представлениями о потустороннем мире и насмотрелась на призраков, у нее, урожденной тадебей, шаманки, в подкорке сидело знание: Нга сожрет твою душу, и на этом все закончится. Душа - это сознание, сознание - память. Получается, при наилучшем исходе она окажется с днями, а может, неделями, а может, месяцами вырванными из жизни? Для европейца, может, это покажется невысокой ценой, но ненка, опять же, знала, что происходит с ущербными душами. Нга такими брезгует и отправляет их в нижний мир, где несчастных ждет такое, что забвение показалось бы по сравнению с этим самым желанным сокровищем.
Она должна найти способ не позволить сделать это с собой - и выжить. И если для этого потребуется, чтобы женщина и ее ребенок жили - они будут жить, любой ценой.

Ему не слишком-то по душе, как парой слов Эммалайн отделяет его от тех , то принимает решение, но он не может не признать - это справедливо. Решать в самом деле не ему от него требуется лишь обеспечить выживание рода всем необходимым, умереть или отдать жертву, напоминает сам себе Рабастан мрачно, по-прежнему глядя в сторону, весь во власти своих собственных обид.
И все же на фоне переговоров целительниц его надежда крепнет - они обе повторяют на все лады, что куда сильнее обеспокоены жизнь ребенка после того, как Беллатриса его выносит, а стало быть, на время вынашивания сумеют придумать что-то действующее.
Это хорошо. Это кстати - потому что потом, после того, как Беллатриса родит, придет время для других ритуалов - кровных жертвоприношений, ничего общего не имеющих с колдомедициной, и только отдав смерти кровного родственника вместо сына, Рудольфус обманет проклятие МакКиннон.
Радоваться нечему - уж тем более нечему радоваться Рабастану, который по традиции кругом должен - но он все же считает, что это уже кое-что: больным ли, здоровым, пусть ребенок родится. Проблемы лучше всего решать по мере поступления.
Резкая отповедь Беллатрисы звучит неожиданно страстно - так, будто она тоже прониклась важностью своей миссии. Рабастан никогда в жизни не смог бы представить жену брата матерью - это кажется ему извращением похуже многих - но теперь внезапно сталкивается с мыслью, что Рудольфус и Беллатриса могли бы быть неплохими родителями. Если, конечно, за критерий качества принять безумное желание сохранить этого ребенка.
Это столкновение некстати - портит ему настроение похлеще любых других откровений, не говоря уж о том, что ему дико думать об этих людях с таких позиций. Лестрейндж угрюмо прогоняет непрошенную, одним обрывком, пунктиром, мысль о том, а чем хуже его сын, раз именно он будет принесен в жертву, и становится прямее.
- Я прослежу, чтобы у вас было все из возможного списка, - поймав взгляд Рудольфуса, отвечает он Марии - так оно и работает, брат дает добро, а он, Рабастан, изыскивает возможности для претворения воли Рудольфуса в жизнь. Ничего, эта схема работает - не так уж и плохо.
Куда хуже то, что у него завелось слишком много секретов от брата - и часть из них совсем некстати.
- Полагаю, вы желаете каких-то гарантий, что не пострадаете, если будете следовать договору? - четно говоря, он точно знает, что Грегорович умеет заполучить себе гарантии, но вряд ли она сейчас кинется на Рудольфуса, чтобы вскрыть его прямо на глазах изумленной публики. - Потому что мы желаем, это уж точно.
Слабый проблеск улыбки не имеет отношения к Марии - скорее, Лестрейндж мысленно подсчитывает, сколько за эти полгода на свободе он в той или иной формулировке говорил эту фразу - и кому. Нарциссе, Скримджеру, Трэверс, Северусу, МакГонагалл, Арну - и наверняка список не полон.

Ох вы, духи Бездны. Прямо семейная идиллия. Мария сжала и без того тонкие губы в полоску, глядя, как мадам Лестрейндж льнет к мужу. Она вообще-то никогда не соглашалась с теми колдомедиками, которые со свойственной профессии категоричностью заявляли: "вам нельзя иметь детей". Категорически. По показаниям. Ну хочет женщина родить - ее дело, пусть рожает, а что там в процессе произойдет с ней и ребенком - за это честно предупредивший целитель уже не несет ответственности. Вот только не в ее случае. А тут еще кроме чисто колдомедицинских показаний у Марии где-то под ложечкой сжимало и выкручивало внутренности предубеждение: это же семейка сумасшедших убийц. Ведьма на секунду вообразил картинку: вот мадам Лестрейндж целует своего сына - или дочь, хотя они, несомненно, предпочли бы, чтобы это был мальчик - в лобик, подтыкает одеяло и отправляется убивать магглов. На самом деле, если не кривить душой, Мария, которая родилась и в целом была воспитана в некотором отдалении от того, что называют цивилизованной моралью, ничего не имела против убийства - но исключительно исходя из самозащиты. Ну, в крайнем случае, чтобы облегчить страдания. И она, кстати, не собиралась иметь детей - не в последнюю очередь потому, что отмечала за собой эту тень, которую любой отбрасывает за ту грань, переступив которую, перестаешь различать черное и белое. Она, можно сказать, и так одной ногой была уже там.
Встретив взгляд Рабастана, который то и дело поглядывал на невестку с братом, она молча кивнула.
Ну конечно, ей нужны гарантии, и как любезно с его стороны предложить их ей.
Однако Рудольфус тут же вмешался и расставил все точки над i.
Мария метнула еще один быстрый взгляд на Рабастана. Что ж, у нее, кажется, оказалась кишка тонка, чтобы навредить им прямо. Подумать только, младший Лестрейндж был у нее в руках, и что она? Конечно, провести полный ритуал было бы неразумно - как ни крути, у Рабастана выше вероятность погибнуть, и тогда ее собственная смерть была бы в высшей мере глупой. И неизвестно, что стало бы с ней, сдай она его аврорам - скрываться и трястись, пока оставшиеся Лестрейнджи, пылая местью, идут по ее следу? А, Нга, она не первый раз думает об этом. Уже сделан выбор, сейчас нужно не "если бы да кабы", а хороший план на будущее - ну, на это будет время.
Автоматически поддернув рукав мантии Мария положила руку на требовательно протянутую ладонь Лестрейнджа. Ее кисть выглядела маленькой, как рука ребенка. Они еще пожалеют, что связались с ней. Они все еще пожалеют. Жаль дитя - но она действительно приложит все усилия к тому, чтобы ребенок выжил. Мария не верила в плохую наследственность, зато она верила в правильное воспитание. У нее самой с наследственностью было все в порядке, и исключительно благодаря хорошей школе она стала... тем, кем стала.
- Я клянусь, что сделаю все, что в моих силах, для спасения этого ребенка.
- Я клянусь, что не стану пытаться ни прямо, ни косвенно причинить вред присутствующим в этой комнате.
- Клянусь, что не стану передавать сведения о семье Лестрейнджей.
Произнеся это, Мария не отводила взгляда от лица Рудольфуса, хотя глаза от напряжения начали слезиться. О, разумеется, были лазейки. И кажется, сейчас на карту поставлено все - в зависимости от того, насколько въедливо они будут оценивать формулировки.