«Бежим наугад. Сочится кровь из свежих стигмат.
Назад нельзя. И значит - каждый сам за себя!»
Остановиться было равносильно самоубийству. И не потому, что в спину прилетит убивающее проклятие, или что ещё хуже. А потому, что сердце разорвётся, не вынесет и секундной паузы. Бежать, бежать, быстрее, не чувствуя земли под ногами, и не замечая ничего вокруг. Товарищей давно не видно, враги попрятались в тумане. Где-то впереди граница купола, где можно будет наконец трансгрессировать, но где она, эта граница? И не пойти бы ей к дьяволу? Амикусу нравилось думать, что и он для кого-то желанная добыча. Не Долохов, не Лестрейнджи, чьи маски уже давно знакомы аврорам и являются предметом мечтаний в качестве трофеев. Ему хотелось бежать и чувствовать дыхание противника в спину, его ярость, злость, желание убить. Благородная ненависть, так? Приставка «благородый» не меняет сути вещей, и у этой ненависти тот же вкус, что и у черноты, переполнявшей сердце самого Амикуса. Назовите его безумным гурманом, но сердце этой девки – а по голосу была именно девчонка – имело особенный привкус.
- Каюсь, - рявкнул Амикус, развернувшись лицом к преследовательнице. Ледяная клетка? Он едва не рассмеялся. Ему казалось, что воздух вокруг него дрожит от того пламени, что бушует внутри. Ещё немного, и на месте смятой травы под сапогами замерцают раскалённые угли. – Прими мою исповедь, сестра, ибо я грешен. – Жаль, что святая дева так умеет уворачиваться от магического хлыста, пара глубоких рубцов в дополнение к кровавому порезу на боку сделали бы её чуть смиреннее.
- Я возомнил себя Богом! – повинуясь всплеску чар сухая прошлогодняя трава, заплетающаяся в ногах пополам со свежей, занялась пламенем, выбросив в небо сноп искр и клубы серого едкого дыма. Клетка дрогнула.
- В чём твой грех, сестра? Что за вину ты искупаешь, гоняясь за чертями?

Отредактировано Amycus Carrow (24 мая, 2017г. 23:25)

- Я не боюсь плохих новостей. Из них состоит интересная жизнь! – кричит Амикус в рёве разбушевавшегося пламени.
Говорят, самые опасные схватки – это не те, где противники вздымают против друг друга мечи и копья, не там случаются грандиозные битвы, где свистят убивающие проклятия и проливаются реки крови. Настоящая война идёт в тёмных кабинетах и ярко освещённых залах, где закутанные в дорогие мантии великие волшебники ведут разговоры с улыбками на лицах. И их споры не битвы на мечах, скорее поединок рапиристов – наметить уязвимую точку и кольнуть, улыбнуться, поклониться. А здесь…что здесь? Просто две грешные души мечутся в огне там, где земля людская уподобилась аду.
Растаявшая ледяная клетка хлюпает под ногами, в ней плещется бесполезное пламя, почти стыдливо лижет ноги хозяину. Двое ходят по кругу, изучая друг друга.
- Гнев? Мой любимый грех. А знаешь, что мне по сердцу больше? Гордыня! – Амикус снова и снова вздымает огненный хлыст, ему хочется, чтобы эта девчонка посмотрела на него. Не на маску, которая скрывает ему лицо, а в глаза. Её взгляд такой же безумный, как тот, что Амикус часто встречает в зеркале. – Возведи свою гордость в превосходство, и узнаешь наслаждение, которому нет равных и среди обещанных блаженств Рая.
Увернувшись от проклятия, Амикус не успел рассмеяться – увидел кровь. Она капала на чёрную траву с его собственной ладони, а он даже не заметил, что его ранили. Всё правильно – рваные раны на руках не появляются просто так, и грешнику не дано испытать причащения болью Господа. Но Амикус в безумном порыве кидается вперёд, ныряет под руку «охотнице», обходит её сзади и смотрит с усмешкой. Какую бы маску не надел, смеющихся глаз она не скроет.
- Моя кровь чиста как Свет Господень. Я причастил тебя ею. Аmen. - на щеке девушки алеет багровая полоса, след почти невесомого касания. – Я бы попросил у тебя Причастия, - кивок в сторону окровавленного бока, - но сомневаюсь, что хочу побрататься.
Бросив наугад через плечо пару оглушающих, Амикус снова побежал. Он не чувствовал стыда за то, что убегает. Он мог бы остаться и драться на смерть, но не мог гарантировать, что это будет не его смерть. А жить хотелось. Хотя бы для того, чтобы на руках этой девчонки никогда не было крови Амикуса Кэрроу, кроме той, что он даст сам. Это тоже гордыня, хоть её часто путают с храбростью.

На ладони не осталось следа от раны, хотя, будь на то воля Амикуса, он не свёл бы ни одного шрама. Он мечтал носить их все как боевые ордена, с гордостью. Но пока постыдно прятал. Как прятался и Знак Мрака под белой кожей. Иногда так хотелось закатать рукав и ткнуть противнику в лицо предплечье, словно это клеймо было последним и самым веским аргументом. Хотелось, ночами рассказывать девушкам, ласкающим шрамы и отметины, как одно из роя лезвий вонзилось в спину, прошило лёгкое и застряло в ребре. Или как шальной осколок от «бомбарды» рассёк лицо от виска до подбородка. Но в зеркале отражался всё тот же избалованный мальчишка, а не отмеченный шрамами муж. Впрочем…зеркало было милосердно. Взгляда с портрета за спиной Амикус боялся больше.
Мой бедный Обвинитель, мой палач,
Бессильны вы что-либо утверждать,
Процесс не получается хоть плачь.
Вам остаётся только просто ждать…
Эрсуса Кэрроу не стало в марте. С тех пор этот строгий взгляд принадлежит уже не живым ярким глазам, а суровому молчаливому портрету.  Три месяца дети Кэрроу привыкают жить одни. Три месяца мальчишка Амикус зовётся лордом. Он носит траур, бросает в камин не читая приглашения на светские рауты, и сторонится отцовского кабинета. Отец никогда не осуждал его стремление сделать этот мир лучше, как не осуждал и клейма на его руке. Но почему же тогда уже три месяца Амикуса преследует ощущение, что где-то на этой дороге он свернул не туда? И, повинуясь своему упрямству, он теперь шёл вперёд, стараясь выбросить из головы все перекрёстки. Какой прок искать ошибку, если повернуть назад всё равно нельзя. Просто иди вперёд, делая вид, что так и было задумано.
Меня смущает бес, идея не нова,
Тот бес в груди моей живёт и дышит.
Сегодня он бросился в бой, не понимая, зачем это нужно. Он знал, что за отставшим молодняком старшие не вернутся, что никто не будет сожалеть о его гибели. И зачем-то бежал, дразнил охотников. Теперь с тем же безрассудством, не понимая, зачем, он вытащил из стопки бумаг приглашение семейства Паркинсон. В крови ещё бурлил адреналин, хотелось то ли напиться, то ли ввязаться в драку, соблазнить какое-нибудь юное впечатлительное создание, или даже все вместе. Так или иначе, но молодой лорд появился на пороге дома Паркинсонов в самый разгар праздника. Ему простили опоздание – трёхмесячный траур он выдержал, на приёме появился с чёрным платком на шее и со скорбным выражением на лице – сыновий долг выполнен.
- Не ожидал тебя здесь увидеть, - единственным, кого Амикус действительно был рад видеть, был его бывший однокашник Уиллард Уоррингтон. – Но молодец, что выбрался.
- Ты мёртвого из могилы поднимешь, - пробурчал Амикус, воспоминая горы писем от друга, в которых тот описывал все прелести разгульной жизни, которых затворник себя лишил.
- Что у нас тут интересного? – третий бокал шампанского возымел эффект, происходящее вокруг наконец стало интересовать.
- Интересное? О чём ты? Всё самое интересное сейчас сидит в Хогвартсе под замком и готовится к экзаменам. Но зато в июле у Селвинов мы возблагодарим себя на монашеское терпение, - у Уоррена аж глаза заблестели. – Они устраивают смотрины для дебютанток, и всё ещё лелеют надежду выдать замуж свою дочь. Правда, с каждым годом шансов у неё всё меньше, да и фон они выбирают неудачный.
Молодые люди отошли в сторону от танцующих пар и беседующих компаний, поливающих всех окружающих бесконечным потоком лести. Прихватили ещё по бокалу и устроились в углу, откуда был виден весь зал.
- Что у тебя интересного? И что у тебя с рукой? – Уоррен всё таки заметил, что пару раз, Амикус принимался сжимать и разжимать кулак, морщась, словно его простреливала боль. – Прищемили таки лапу?
- Мне сегодня едва не прищемили хвост, - с мрачным весельем отозвался Кэрроу.
- Какой хвост, Рысевич, тебе там прищемлять то нечего, - заработав гневный взгляд, Уоррен вдруг сделался очень серьёзным. – Будь осторожен. Не думаешь о себе, подумай хоть о сестре. Видишь вон там девушку в брюках? Как думаешь, кто она?
- Чья-то экстравагантная родственница? – особого интереса эта девушка не вызвала, но после следующей фразы друга Амикус почувствовал буквально как «шерсть на загривке стаёт дыбом».
- Она аврор. Её спутник тоже. Они здесь, в самом сердце нашего мирка.
- Она чистокровна?
- Полагаю, да. Не англичанка, кажется. Янки.
- Ясно. Свобода нравов и тому подобное, - Амикус смотрел на девушку, пропуская мимо ушей уже большую часть того, что там говорил Уоррен. Это…нет, таких совпадений не бывает. Но и для шуток Судьбы это уже слишком.
- И как её тут принимают?
- Ты знаешь Теренса, он любит всех, кто ему полезен. А это знакомство точно не разменная монета. Она танцевала с Рудольфусом. Танго. Жаль, ты этого не видел.
- Это точно. Хотелось бы посмотреть, как эта пигалица таскает по залу Статую Свободы.
От смеха Уоррингтон расплескал всё содержимое бокала и ушёл на поиски новой порции выпивки. А Амикус, ведомый собственным безрассудством, решился подобраться поближе к этой интригующей парочке. Что его вело, не понятно, но ясно было одно – мимо Паркинсона незамеченным не проскользнуть.
- Добрый вечер, - Амикус подал руку мужчине, поклонился даме. Нет, сомнений быть не может. Это она.
- Пророчат? Не знаю, что Вам наговорил лорд Паркинсон, но увы – тоже что и всем молодым людям. От перспективы пустить по ветру родительское состояние и сдохнуть в канаве в обнимку с бутылкой, до гипотетического шанса стать Министром Магии.  Я всего три месяца как лорд, у меня есть время решить, на что я годен. - Амикус залпом осушил свой бокал, чувствуя, как быстрее застучало сердце. – Ну а вы, мисс? Девушка-аврор…впрочем, как одни женщины терпеть не могу охоту, так другие без неё жить не могут. Вы ведь не из Англии, верно? Говорят, в Штатах уже и охотиться то не на кого.
Амикуса уже несло. Выпитый алкоголь ударил в голову, делая призрачными и без того не слишком прочные границы благоразумия. Даже удивлённо-возмущенный взгляд Уоррингтона с другого конца зала и красноречивый жест «челодлань» не могли его остановить.

*Канцлер Ги - Мой бедный Обвинитель.