Приходилось признать: намеченные им самим сроки оказались чересчур оптимистичными.
Не то чтобы его смутила смерть очередного аврора - по глубокому внутреннему убеждению, сформированному годами в Азкабане, только на это авроры и были годны - однако сложно было отрицать, что им одним и его отмороженными реакциями пестрота социального не исчерпывается. К тому же, немало беспокойства доставлял и Рудольфус: будучи увлечен совсем иными соображениями, Рабастан не стал препятствовать намеченному после ритуала помолвки развлечению брата, отчего-то наивно полагая, что Рудольфус и Беллатриса по большей части попугают магглов или уничтожат пару эллингов, однако дело зашло куда дальше, они оба были опознаны и, разумеется, то, что должно было быть непритязательным семейным развлечением, получило широкий общественный резонанс.
Учитывая и без того напряженную ситуацию по переговорам - в конце концов, даже у терпения и благоволения МакГонагалл были свои пределы - Рабастан мог только догадываться, как эта выходка его старшего брата будет воспринята Скримджером, и эти догадки не сулили ничего хорошего.
Чем больше Рудольфус будет предаваться излюбленному времяпрепровождению, да не в группе, скрывая лицо, а вот так - провокационно и рисуясь - тем меньше у Рабастана будет шансов, что Скримджер не передумает, не вернется к своему прошлому решению по вопросу неофициальной амнистии, не говоря уж о других сложностях с финансовой точки зрения. Да еще этот аврор, так невовремя заинтересовавшийся Яэль - если они повалят косяками, крайне сложно будет соблюсти данное МакГонагалл полуобещание держать Гамп подальше от демаркационной черты, отделяющей законопослушных магов от добычи Аврората.
Словом, необходимость поднять вопрос о том, чтобы покинуть Англию, стояла еще вчера, и Лестрейндж аппарировал в коттедж, где оставались его брат и свояченица, едва придумал, под каким соусом подать Рудольфусу эту идею.
На сей раз он предпочел избежать встречи с Беллатрисой - и потому для начала отловил чокнутого домовика, чтобы выяснить точное местоположение брата. К его удивлению, Рудольфус находился на кухне.
Рабастан остановился в дверях, огляделся - повернувшись к нему спиной, брат чем-то увлеченно занимался у стола, поднимая и резко обрушивая вниз массивный нож, издававший при ударе о стол характерный звук.
- Надо поговорить, - проинформировал Рудольфуса Младший, с порога переходя к делу. Брат развернулся - вопреки ожиданию, на столе он кромсал не голову какого-нибудь заблудшего маггла или отслужившего свое подопытного Вэнс, а яблоки.
Рабастан с минуту пытался уложить увиденное в голове.
- Что это? - спросил он, тщательно изгнав затопившую его панику из голоса - если Рудольфус рехнулся окончательно и перешел на огородные войны, можно было хоть сейчас кидаться в Темзу. - И почему не магией?

Яблоки, значит.
Рабастан еще какое-то время смотрел на уже разрубленные куски, но от дальнейших вопросов воздержался: ну, яблоки, ну, вкуснее. Ладно.
Рудольфусу виднее, конечно, как там Беллатрисе вкуснее.
Сюрреаалистичность происходящего выбила его из седла и теперь он, фигурально выражаясь, пытался вернуться обратно в седло, пока не размозжил себе голову о первый же камень на пути. Пытаясь вскочить в седло мчащейся во весь опор лошади, не больно-то задумываешься о том, куда она скачет и с какими целями - и Рабастан не стал.
Принял как должное яблоки, после которых уже и вопрос о Яэль показался совсем ожидаемым.
- Она не аврорша, - поправил устало, уже предчувствуя, что это не последний раз, когда его любовь к точным формулировкам будет требовать встревать с этим уточнением посреди беседы с братом, а затем потряс головой. -  Нет, не об этом. Да, я помню.
Было в том, как Рудольфус ему при каждой встрече бросался напоминать о долге, что-то одновременно и сентиментальное, и угрожающее. Как будто некий монстр на время отставил все свои дела, чтобы завести потомство - и теперь делал это с присущим ему неистовством и размахом.
Лестрейндж скользнул взглядом по яблокам, не без усилия отвернулся - очень зря: стакан молока на расстоянии вытянутой руки от его старшего брата смотрелся еще более дико, чем проклятые яблоки.
К бутылке огневиски стаканы не прилагались. Возможно, Рудольфус предлагал смешивать, но Лестрейндж подозревал, что брат  просто обходится без дополнительных посредников между собой и бутылкой.
Выпить не то чтобы хотелось, но Рабастан не даром мнил себя чуть ли не дипломатом.
Он прошел по кухне, наконец-то отлипнув от косяка, у которого искал поддержки при виде яблок, стакана молока и вот такого Рудольфуса, хозяйственного и потому еще более устрашающего, нашел стакан, выдул из него пыль и недрогнувшей рукой опрокинул над ним бутылку огневиски.
- Я пришел поговорить как раз о Беллатрисе, - начал он с места в карьер, садясь за стол над своим стаканом. Подумал, что стоило взять молоко, но это могло бы уничтожить возможность переговоров еще до стадии начала. - Ну и о Яэль.
Способ, который он выбрал, чтобы заинтересовать Рудольфуса, не мог не сработать, и Лестрейндж продолжил, разглядывая щербатый край тарелки с яблоками.
- Больше, конечно, о Беллатрисе. Ей опасно находиться здесь, Рудольфус. Этот месяц ясно дал нам это понять: ей не место в Британии. И Яэль будет не место, как только она, - он сделал глубокий вдох, выдохнул и отхлебнул - виски было не просто дрянным, а каким-то откровенным суррогатом, - забеременеет.
Поднял взгляд на брата.
- Это риск. Слишком серьезный риск. Для нас, для рода, - усилил он нажим, гадая, взбесится ли его брат прямо сейчас, или чуть позже, дав виски подействовать и приглушить восприятие боли.

- Она не аврорша, - еще раз повторил Рабастан. Он был уверен, что Рудольфус расслышал и в первый раз, но это мало что меняло для них обоих.
Гостеприимный жест Рудольфуса, подлившего ему виски, не пропал втуне - стало быть, разговор действительно заинтересовал, и Лестрейндж несколько приободрился, хотя и постарался не думать, что после едва ли сможет аппарировать самостоятельно хоть куда-нибудь, не расставшись по пути с рукой или ногой.
Хуже всего то, что привкус первого глотка так и застрял в глотке - но покуситься на нарубленное для Беллатрисы яблоко или на приготовленное, по всей видимости, для нее же молоко, было чревато последствиями.
Рабастан отвел взгляд, уныло покосился на яблоко.
Проблема Рудольфуса, как он ее понимал, заключалась не в том, что тот не мог защитить Беллатрису, а в том, что самим фактом своего существования призывал на ее голову дополнительные риски. Этим, к слову, проблема Беллатрисы мало чем отличалась от проблемы Яэль, которая тоже заполучила дополнительные хлопоты, связавшись с Лестрейнджами, пусть даже в их максимально адекватной части, но по этому поводу он и так вел бесконечную рефлексию, чтобы отвлекаться еще и сейчас.
- Конечно, сможешь, - покладисто соглашается он. - И я смогу.
Все это - всего лишь слова.
Они смогут - если будут рядом. Если будут живы. Не то чтобы невыполнимые условия, но достаточно сложные, учитывая ситуацию.
И что-то в голосе Рудольфуса подсказывало, что, даже если он не понимает этого с той же ясностью, с которой понимает Рабастан, то чувствует инстинктивно, насколько неубедительны его слова.
И, будто желая отвлечь его от этого, брат возвращается к теме, которую, как считал младший Лестрейндж, они уже миновали.
Между желанием послать Рудольфуса к дракклу и необходимостью продолжить разговор выбор был сложным, но коротким.
- Да. И она не аврорша.
Право, Рудольфус будто забывал, что последние четырнадцать лет Рабастан провел в соседней камере - и потому мог позволить себе отказаться от того, что могла дать свобода.
Отпив еще и переждав, пока виски не уляжется где-то внутри, испепелив все на своем пути, Лестрейндж вернулся к более заботящей его теме.
- Нам нужно найти для них безопасное место. Убежище, укрытие. Желательно не в Британии, но где-то, где они будут в безопасности до самых родов и после них. Где-то, где мы сможем защитить их намного лучше. И как можно быстрее.
Он намеренно использует самые простые формулировки, подсказанные самим Рудольфусом, потому что реакция брата абсолютно непредсказуема - маггловское минное поле не идет ни в какое сравнение с разговором с Рудольфусом.

Ответ Рудольфуса Рабастана не удивил: едва ли мысль о том, чтобы отправиться куда подальше, приходила его брату бессонными ночами. Куда больше удивило упоминание о данной клятве - в сознании Рабастана это увязывалось с Рудольфусом еще меньше, чем желание покинуть передовую.
Насколько он помнил, его брата вообще редко беспокоила принятая Метка - по крайней мере, так было раньше. Рудольфус наслаждался тем, что она значила, настолько безоговорочно, что не замечал оборотной стороны медали, и долг свой признал только перед родом.
По крайней мере, так раньше казалось Рабастану, и то, что его соображения оказались неверными, во-первых, усложняло задуманное, а во-вторых, раздражало: Рабастан не любил ошибаться.
Он еще обдумывал, как выйти из сложной ситуации, убедив Рудольфуса, что клятва Лорду может подождать благополучного разрождения Беллатрисы, как брат продолжил - и вот теперь Рабастан услышал привычного Рудольфуса.
Грязные ублюдки, требующие немедленного уничтожения; достойная Лестрейнджей Англия; вырвем победу вместе с горлом врага.
Риторика Пожирателей Смерти, вызывающая у младшего Лестрейнджа сомнения еще в семидесятые - правда, перекрывающаяся соображениями и иного, более конструктивного плана.
- А если нет? Если не вырвем? - негромко спрашивает он, подаваясь назад.
Рудольфус звереет мгновенно: хватает даже такого сомнения не то в его словах, не то в самом факте их победы, который для Рабастана еще с осени далеко не так очевиден, как это казалось в прошлом.
Рабастан не чувствует себя ни сильнее, ни увереннее - разве что умнее, и именно это заставляет его балансировать на узком мосте, ведущем к откровенному предательству.
Он вскакивает на ноги, стараясь держаться подальше от брата, автоматически касаясь пальцами крепления, удерживающего на боку волшебную палочку.

Рабастан пристально следит за братом, уже видя, что дело плохо. Главное сейчас - не дать Рудольфусу приблизиться, и он готов отпрыгнуть в сторону, противоположную той, с которой Рудольфус решит обойти стол, чтобы продолжить разговор на своих условиях.
Обойти стол, ну конечно.
Обойти преграду, когда можно попереть напролом.
Будь у него еще секунда, Рабастан наверняка бы предсказал и такой финт со стороны Рудольфуса, но тот ему этой секунды не представляет.
Грохот снесенного с дороги стола и всего, что на нем было, оглушает в пространстве крохотной маггловской кухни - если Беллатриса спала или занималась другими делами, сейчас уже нет возможности считать, что его визит в коттедж останется незамеченным. А с учетом полученных от Рудольфуса ответов, она вот-вот сможет праздновать победу в их маленьком пари, заключенном с Рабастаном: муж не пришел в восторг от идеи отправить ее от себя, пусть и в безопасное место.
Он еще только начинает осторожный маневр отступления, меряя расстояние до выхода из кухни - как будто может игнорировать тот факт, что разговору пришел конец - но Рудольфус уже врезается в него, плечом выбивая воздух, отбрасывая руку подальше от крепления палочки, которую Рабастан уже почти выхватил.
Острые углы шкафов впиваются в позвоночник, в плечи - Лестрейндж только наклоняет голову вперед, инстинктивно тыкается носом куда-то в щеку Рудольфуса, чтобы не удариться головой, но следует удар снизу, под подбородок, и его отбрасывает на шкафы.
Затылок встречается с дверцей, снова что-то рушится - дверца повисает на одной петле, из шкафа вываливается запыленная кухонная утварь, осыпая обоих братьев.
Челюсть немеет мгновенно, и это к лучшему - и Рабастан знает, что это ненадолго.
Он не тратит время на попытки оттолкнуть Рудольфуса, это все равно едва ли выйдет - брат тяжелее, тяжелее даже, чем Рабастан мог подумать. Вместо этого он продолжает движение руки Рудольфуса, перецепившей его правую руку, выворачивает локоть так, чтобы пальцы брата оказались внизу, а затем ускоряет движение, с силой опуская их сцепленный кулак на кухонную тумбу за собой.
У него не так уж много шансов вырваться, поэтому, едва пальцы Рудольфуса конвульсивно вздрагивают, он вырывает руку, нащупывает позади себя упавший из шкафа кувшин и с размаха бьет брата в висок, разбивая на хрен этот несчастный кувшин.
- Поговори со мной, - заплетающимся языком выталкивает он из себя. - Поговори со мной, мать твою.
Рудольфуса отталкивать - как ломиться в каменную стену. Лестрейндж только имитирует попытку оттолкнуть, маскируя ею то, что левой рукой, зажатой между их телами вот-вот дотянется до волшебной палочки, а когда все-таки дотягивается, она легко скользит к нему в ладонь, упираясь Рудольфусу в бок.
- А теперь  - поговорим, - выдыхает Рабастан, надавливая еще сильнее. - Ступефай.

Эффект от Ступефая впечатляющий: Рабастан одномоментно получает способность дышать, потому что Рудольфуса отталкивает магически, а наконец-то может дотянуться до пульсирующей челюсти.
Зачем ему вообще была нужна в Хогвартсе бита, бладжер, думает он о Рудольфусе, потому что все нормальные мысли выбиты вместе с челюстью, он бы справился и голыми руками.
Иногда Рабастану кажется, что Рудольфусу вообще не нужна магия - что он бы со всем справился голыми руками, и в этой мысли нет ни намека на комплимент. На что угодно - даже на зависть, но не на комплимент.
От челюсти боль распространяется по всей голове - тоже одномоментно - и грохот от падения Рудольфуса, обрушивающегося на перевернутый стол как лорд Перт, только усиливает ее.
Рабастан еще миг держит палочку навскидку, пытаясь одной рукой удержаться за шкафчики за собой, нащупать опору среди черепков разбитого кувшина, но потом садится прямо где стоял, и это, вообще-то, больше похоже на падение.
Носки его тяжелых маггловских ботинок почти утыкаются в сапог брата, и он больше увлечен этим, чем ножом, вонзившимся в паре дюймов от его головы.
Не то Рудольфус метил в живот, не то подрастерял навыки.
Рабастан обхватывает рукоять, тянет, затем тянет сильнее - лезвие вошло в дверцу шкафа практически полностью. Наконец, после особенно резкого рывка, нож нехотя поддается. Рабастан протягивает его Рудольфусу рукоятью вперед.
- Поговорим? - без особой надежды спрашивает он, глядя на Рудольфуса снизу вверх - ну как прикажете говорить с человеком, который теряет даже подобие рассудительности при одном упоминании о варианте, который его не устраивает. - От того, что ты сломаешь мне нос, ничего не изменится. Беллатриса не окажется в безопасности. Победа не будет достигнута. Я не перестану быть прав. И ты это знаешь. Поговорим?

Он так и протягивает Рудольфусу обратно этот его дурацкий нож, потому что до смерти устал, что ему нужно бороться не за право даже, а за возможность сказать хоть одно гребаное слово. Что брат услышит его лишь тогда, когда будет поздно - и даже тогда, вполне возможно, продолжит стоять на своем. Это ни драккла не конструктивно, это полный хаос, безумие - то, что так любит Рудольфус. А у него, у Рабастана, просто нет сил идти всеми этими окольными путями, выбирать слова, подбирать выражения - да и времени тоже нет.
Когда Рудольфус надвигается - высоченный и, несмотря на все, массивный - Рабастан в тупым интересом думает, что тот сделает в следующий момент, готовый и к продолжению драки, и к чему-то, действительно неприятному из волшебной палочки брата. Да даже к ножевому удару готов - за тридцать шесть лет лучше всего он усвоил, что от Рудольфуса можно ждать любой неприятности.
Но тот обхватывает его протянутое запястье - ощущение, как будто вокруг руки обвилась цепь - и дергает, поднимая Рабастана на ноги.
Это что-то новенькое.
Лестрейндж-младший аккуратно пристраивает нож на краю полки позади себе, задумчиво трет подбородок - что, неужели достучался? Неужели Рудольфус его, Мерлин помилуй, слушает?
Ощущение не то чтобы странное - если быть честным, такое уже случалось. Если быть совсем честным, такое случалось очень редко.
Поведение брата лучше всего иллюстрирует то, о чем пытался начать говорить он - Рудольфус уязвим, и его уязвимое место - беременная наследником жена.
Уязвим настолько, что даже сам понимает это, и не имеет значения, признает или нет. Уязвим настолько, что даже в его прогнивших, пропитанных огневиски и безумием мозгах после победной риторики возникает вопрос, с которого стоило бы начать.
Почувствовав себя свободнее, Рабастан обходит брата - обходит аккуратно, как обходил бы спящего дракона - медленно поднимает палочку, кастуя невербальное репаро раз за разом. Стол, отшвырнутый в сторону стул, стаканы - все медленно возвращается к целому состоянию.
Жаль, с людьми нельзя так же.
- О месте, которое не связано с нами. Не связано с тобой, на которое не смогло выйти Министерство в восемьдесят первом, - поясняет он неторопливо, зная, что Рудольфус все равно не даст ему говорить слишком много, поэтому стремясь объяснить все как можно лучше в первых предложениях. - Беллатриса говорила, что у нее есть  кое-что на примете - имущество Блэков, право на которое она получила уже будучи замужем и будучи в Азкабане. Имущество во Франции, не в Англии - и потому не относящееся к отчужденном по приговору. Там она сможет дождаться родов, там до нее не добраться.

Вопрос Рудольфуса раздражает Рабастана настолько, что он бросает свое нехитрое занятие и оборачивается к курящему брату, не скрывая раздражения.
Да какая разница, кто придумал? Рудольфус вообще слышал, о чем шла речь?
- Я придумал, - после паузы отвечает он, хотя соблазн соврать очень силен. Впрочем, сейчас это бессмысленно: докопаться до правды в этой ситуации способен даже Рудольфус, стоит только подняться наверх и задать Беллатрисе один-единственный вопрос. Играть в открытую сейчас кажется наилучшим выходом - особенно учитывая настроение Рудольфуса.
Он ставит на место стул, вцепляется в починенную спинку с силой, совершенно излишней сейчас - зато это помогает взять себя в руки.
Эльф, материализовавшийся в темном углу, берет на себя хлопоты по восстановлению всего остального порушенного хозяйства, и Лестрейндж больше не может имитировать деятельность. Приходится смотреть прямо на Рудольфуса.
- В следующий раз, - говорит Рабастан, подходя ближе - так близко, что табачная вонь перебивает вонь разлитого виски, - она может не отделаться стрелой в плече. В следующий раз там, куда ты ее потащишь, может быть не случайный ликвидатор - а отряд авроров. В следующий раз, когда она отправится с тобой, вы оба можете не вернуться. Она может не вернуться - и ты умрешь, защищая ее и ребенка. Умрешь лишь потому, что слишком упрям и слишком заносчив. Ты готов так рисковать судьбой рода?
Несмотря на то, что его собственные мотивы далеко не так прямолинейны, говорит он искренне: он урожденный Лестрейндж, он вырос с осознанием того, в чем его долг. И в чем долг Рудольфуса. И если сейчас Рудольфус окончательно сошел с ума, окончательно забылся, влекомый жаждой чужой крови, то он, Рабастан, должен напомнить брату, что роду нужен наследник.
- Если она снова потеряет ребенка, - упоминание о том, что это уже случалось, конечно, удар по больному, но Лестрейнджа уже не останавливают понятия хоть какого-то такта - да, впрочем, редко когда останавливали. Напротив, он специально строит свою речь - неожиданно многословную - таким образом, чтобы напомнить Рудольфусу о том, что тот однажды уже стал виновником смерти сына, - кто знает, будет ли еще шанс. И если нет - а я думаю, что нет, потому что даже ты не можешь испытывать судьбу вечно - так вот, если нет, то все это было напрасно. Все, ты понимаешь?
Он выдыхает, передергивает плечами, пристально смотрит на брата - понял ли? Захочет ли понять?

Бум, бац.
Стол снова валится на пол, стул попадает под ноги Рабастана, когда Рудольфус дергает его на себя.
Его лимит по вторжению в чужое личное пространство переполнен - жаль, что для брата соображения подобного рода пустой звук.
Он застывает, не дергаясь - их недавняя стычка яснее ясного продемонстрировала, что этим он ничего не добьется - и ждет, но Рудольфус не остывает.
Впрочем, вопрос о том, может ли он остыть в принципе, часто посещает мысли Рабастана уже многие годы и по-прежнему остается без ответа.
Все эти откровения, на которые сегодня щедр брат, неприятны и определенно излишни. Лестрейндж уже жалеет, что начал всю эту тему, а ведь мог бы предположить, как отреагирует Рудольфус.
Он чуть-чуть двигает головой, задирает подбородок выше, чувствуя жар, исходящий от брата. Может, у него лихорадка? Пневмония, драконья оспа? Может, стоит позвать Вэнс?
Ладно, последнее точно лишнее: совершенно ни к чему Вэнс видеть, как Рудольфус трясет его, будто терьер пойманную крысу.
Это сравнение придает ему сил. Он кладет руки поверх пальцев Рудольфуса, стискивает, разгибает.
- Отпусти меня, - выдыхает сквозь зубы. - Я знаю, что ты не можешь. Знаю.
Да кто же, близко знакомый с Рудольфусом, не в курсе?
Наверняка даже Скримджер уверен, что старший Лестрейндж сумасшедше и болезненно привязан к своей жене, что уж говорить о Рабастане, который буквально присутствовал при том, как эта ненормальная страсть сперва затопила сознание его брата, а потом восторжествовала в его безумном браке.
- Но тебе придется. На время, не навсегда. На срок, достаточный ей для того, чтобы выносить и родить наследника. В безопасности. С минимальными рисками. В покое.
Он почти шепчет - орать, во-первых, нет необходимости, а во-вторых, Лестрейндж надеется, что так Рудольфус сможет обмануться и решить, что эти слова сами собой возникают в его мозгу. Да, нелепая надежда, но надежды, вроде бы, сами по себе нелепы, так что он все-таки надеется.
- Меньше года. Несколько месяцев. Чтобы не повторилась та давняя история. Чтобы род был продолжен,  - продолжает увещевать он, с трудом нащупывая момент, когда нужно остановиться - потому что остановиться нужно, иначе все усилия пропадут втуне. - Ты сможешь навещать ее. Так часто, как захочешь. Будешь знать, что она в порядке. И она, и наследник. Подумай об этом. Подумай о том, чтобы все сделать правильно.