Вообще-то, он из тех, кто предпочитает строить планы - но знает, что, чем больше он в деталях представляет себе предстоящий разговор, тем больше находит поводов обойтись без него, а потому оставляет в покое стремление как следует обдумать все еще раз и отправляется в коттедж, где до недавнего времени и сам проводил все свободное время, едва, выражаясь фигурально, вымыта чашка, из которой МакГонагалл пила чай.
Даже в Англии, даже в середине февраля утро может быть добрым - какое-то отвлеченное, гипотетическое утро, с которым Лестрейндж не знаком, а потому он для начала по щиколотку проваливается в какую-то лужу подтаявшего в месиво снега, выбирая подворотню для аппарации из Хакни-Уик поукромнее, а затем пробирается через голый лед крыльца коттеджа, рискуя если не расколоть череп, подскользнувшись, то уж точно сломать что-нибудь, менее жизненноважное.
На коттедже, разумеется, всевозможные магглоотталкивающие чары, а потому он отправляет разбираться с крыльцом домовика, некстати попавшегося под руку - чокнутый эльф, днями напролет, казалось, занятый изобретением максимально кошмарной пищи и перевешиванием ветхих штор с одного окна на другое, бросается исполнять приказанное с энтузиазмом, от которого Лестрейнджа передергивает.
Передергивает его и от мысли, что, возможно, он только что своими руками предотвратил избавление мира от наследника Рудольфуса и Беллатрисы, но он все еще никак не сживется с этой мыслью - мыслью о вполне уже реальном племяннике, притаившемся в лоне свояченицы будто в засаде - поэтому поспешно изгоняет ее, сосредотачиваясь на насущном.
Он поднимается на второй этаж, против обыкновения не спасаясь в комнате, отведенной под лабораторию, где обычно обитает Вэнс. Он ищет - ищет Беллатрису, и когда находит ее в мансарде, которая - чисто технически - все еще является его территорией, совершенно не удивлен.
И, так как намерения у него далеко идущие и ссориться с ведьмой в планы не входит, Лестрейндж проглатывает это вопиющее вторжение, тихо прикрывает за собой дверь, отгораживая их обоих от коридора, ведущего куда-то, где находится Рудольфус, и смотрит на Беллатрису, пытаясь понять, в каком она настроении. Будет ли она с ним разговаривать. Сможет ли он поговорить с ней.
- Доброе утро, - пробный камень в виде его приветствия падает между ними, теряясь в наступившей тишине. - Я хотел бы... Мы можем поговорить?

То, как она небрежно сворачивает газету, не выводит его из себя только чудом - он прекрасно помнит, как дорожил каждым попавшим в тюрьму листом, как берег каждый выпуск.
Эта небрежность раздражает его еще сильнее, чем сам факт того, что Беллатриса уютно устроилась в его койке и, по всей видимости, не видит проблемы в использовании его одеяла. Его, его, его, драккл ее дери.
Лестрейндж так поглощен разглядыванием этого поистине инфернального зрелища - вторжение в мансарду он еще смог бы снести, но вторжение в его постель отдает какой-то дрянью, которую он вовсе не желает дешифровывать для себя прямо сейчас - что игнорирует ее издевательское замечание, так и таращится, как дурак, на нее молча.
Ведьма не то чувствует это его замешательство, не то вообще не видит ничего странного в этой их встрече, спокойно поправляет одеяло, сползающее с плеч, смотрит на него в ответ и молчит.
Это, определенно, совсем из ряда вон и уверенность Лестрейнджу не добавляет. Подумать только, он столько лет мечтал, чтобы она молчала - и сейчас, разумеется, она молчит именно в тот момент, когда он хочет совершенно противоположного.
Впрочем, вдаваться в нюансы того, чего ему там хочется, ему нравится еще меньше, чем видеть Беллатрису на собственной кровати - и между прочим, ей совершенно не идет это выражение лица, как будто это он здесь гость, а не она.
Зато когда она все же отвечает, его несколько отпускает - настолько, что он тоже обнаруживает вернувшийся к нему дар речи.
- О, да перестань, - огрызается он на несмешную шутку, приваливаясь спиной к двери. - Если бы это был не я, то не смог бы проникнуть в коттедж...
Он замолкает, потому что понимает, что это и в самом деле была всего лишь шутка - что Беллатриса знает не хуже него, как и кем защищено это убежище. И осознание, что он опять принимает все слишком всерьез, неожиданно ему помогает.
- Поговорить. С тобой. Я бы с удовольствием этого избежал, но думаю, только ты знаешь кое-что о том, что меня интересует.
Ладно, мысленно говорит он себе, провожая взглядом одеяло, натянувшееся было на чем-то узком и длинном - вроде волшебной палочки. Она его опасается? Как мило. Тем более, не стоит хамить.
- Это касается будущего. Совсем скоро и тебе, и мисс Гамп будет опасно находиться в Британии - ты думала об этом? Ставка не место для готовящейся к родам ведьмы, этот коттедж - тем более. Нужно подумать о другом убежище - более подходящем. Более безопасном. О котором известно лишь единицам - и желательно, не имеющем отношения к магической Британии и Министерству.

Он, разумеется, приглашение присоединиться к Беллатрисе на собственном одеяле не принимает - но и достаточно вежливо его игнорирует. Ухмылки ведьмы яснее ясного показывают ему, что не стоит считать ее гостеприимство чистой монетой - она совершенно точно знает, что ему видеть ее здесь поперек горла, учитывая то, что она устроила, претендуя на мансарду в том, прошлом коттедже.
Поэтому Лестрейндж задвигает все это мрачное и иррациональное, что всегда для него ассоциируется с женой брата, и остается на месте: гладкость дверного полотна за спиной его успокаивает. Хотелось бы думать, что дело не в том, что он боится непредсказуемости свояченицы и ее вздорного нрава.
Он медленно кивает - ладно, он не удивлен тем, что она не думала. Было бы куда удивительнее, если бы дела обстояли иначе.
Это тоже отчасти успокаивает - то, что кое-что, касающееся Беллатрисы, он еще может предугадать.
Упоминание бывшего жениха заставляет его поморщиться - какие милые семейные подробности. Просто чудесно.
Не то чтобы он удивлен или шокирован - просто, наверное, этот внезапно всплывший труп авторства брата невовремя напоминает о том, что ему пытались втолковать и Скримджер, и МакГонагалл. О том, что он знает и сам - Рудольфус едва ли прекратит убивать сам, даже случись Организации внезапно одержать сокрушительную победу над Министерством и Дамблдором, вместе взятыми. Это, конечно, не новость - но мрачную иронию того, как ему ловко Беллатриса подсовывает этот факт под нос именно сейчас, когда он снова ждет встречи с Министром, Лестрейндж оценивает высоко.
- У нас, - он выделяет это "нас" интонацией, - больше ничего нет - никакой недвижимости. Все имущество Лестрейнджей отчуждено - благодаря родовой магии сохранен лишь майорат, да и то Минситерство не пытается наложить на него лапу по понятным причинам: едва ли найдется безумец, пожелавший выкупить поместье и жить там, бок о бок с... Ну словом, ты понимаешь.
Она вряд ли понимает - по крайней мере, все тонкости, но это уже мелочи. Главное, что это понимает Лестрейндж.
- Все, что принадлежит Лестрейнджам, вне закона. Все, что принадлежало лично Рудольфусу или тебе - вне закона, - втолковывает он ведьме, будто ребенку,  - и больше вам не принадлежит. Но, я подумал, может быть осталось что-то, на что ты могла бы претендовать по линии своей матери? Французская ветвь Розье едва ли подчиняется британскому Министерству, а ты, как старшая дочь, имеешь право на что-то, что принадлежало бы лично Друэлле.
Вообще-то, помимо Беллатрисы, у Друэллы было еще две дочери - и даже то, что Вальбурга выжгла с фамильного гобелена Андромеду, могло ничего не значить для рода Розье, а значит, и Беллатриса, и Нарцисса, и Андромеда имеют равные права на что-то... Если это что-то в принципе существует. В том, что ему удастся столковаться с Нарциссой, Лестрейндж не сомневается, Андромеда, конечно, вопрос проблемный, но, в конце концов, им тоже могла бы заняться леди Малфой - или Минерва МакГонагалл, коль ее желание помочь будет простираться так далеко и дальше - пока же Рабастану больше интересен сам факт существования этого имущества. Проблемы действительно нужно решать по мере поступления - и лучше узнавать об имуществе Розье или Друэллы исподтишка, без вмешательства французского Министерства после официальных запросов. В конце концов, то, что его брат умудрился кого-то убить и по ту сторону Ла-Манша, может сделать вариант с жизнью во Франции и вовсе невероятным.
- Расследование было? - внезапно уточняет он, вернувшись мыслями к несчастному - подумать только - жениху Беллатрисы. - Я имею в виду, наше имя где-то фигурировало в этом деле об убийстве?
Ему самому тогда, наверное, не было и четырнадцать - а то и меньше, и тогда его не слишком интересовали внешнеполитические проблемы Британии. Если подозрения, не говоря уж о следствии, и были, он мог просто забыть - зато, очевидно, забыть не смогла Беллатриса, упомянувшая это убийство сейчас, после - Лестрейндж мысленно подсчитал и пришел в ужас - двадцати лет брака с его братом.

По ответам Беллатрисы очевидно, что она едва ли ему поможет - едва ли она внезапно достанет из складок его одеяла какие-нибудь документы, подтверждающие право собственности на симпатичный и достаточно просторный дом во Франции.
- Потому что у тебя нет грехов против французского Министерства, - задумчиво говорит он, - или потому что ты так и не вступила в права наследования, будучи заперта в Азкабане - заметь, пожизненно.
На самом деле, вариантов - множество, и именно поэтому он и начал свои расспросы. Если что-то осталось Беллатрисе от родителей в то время, когда она была, фактически, по британским законам, лишена любых прав после осуждения, то Министерство не могло бы наложить на это имущество свою лапу - именно из-за того, что, формально, уже конфисковало все, что могло. А уж гоблинского крючкотворства, с которым Лестрейндж лично столкнулся в августе, могло оказаться вполне достаточно, чтобы информация об этом имуществе оказалась погребена под завалами иной документации.
И даже если сейчас Скримджер всерьез занялся подчищением сейфов, едва ли ему уже удалось так легко добраться до Франции и столковаться с французским Министерством.
Следующий вопрос Беллатрисы его чуть ли не развлекает. На лице Лестрейнджа появляется слабый намек на улыбку - так смешно ведьма уверена, что останется в Англии.
- Она не аврорша. Она преподает в Хогвартсе, - уточняет он, не в силах бороться со своей склонностью к четкости деталей. - И я говорю с тобой о твоем имуществе, потому что ты тоже поедешь. Конечно, поедешь.
То, что во Франции к тому давнему делу с убийством соперника аврорат остыл, ему не кажется правдоподобным - но это, в конце концов, он сумеет выяснить иначе, не в разговоре с Беллатрисой. Это уже больше по части Министра - если у них дело зайдет так далеко и коснется таких моментов.
Разумеется, ему не слишком нравится то, что у Франции тоже могут быть к ним счеты - он-то рассчитывал, что в каком-нибудь уютном уголке Нормандии не будет необходимости прятать Рудольфуса, даже под Империо, от случайного взгляда соседей через пару-тройку лет, а тут, оказывается, все куда сложнее. Восточная Европа закрыта, против Нового Света Лестрейндж - конформист и сноб - имеет необъяснимое предубеждение, куда же им податься? В Скандинавию? В Латинскую Америку?
Франция кажется куда роднее - не хочется окончательно закрывать этот вариант.
- Хот бы потому что, как я говорил, беременной ведьме не место в Ставке - и не место в рейде, - он, определенно, забывается, раз считает, что Беллатрису хоть сколько-нибудь волнует ее положение. И слишком самоуверен, раз считает, что она с ним согласится.

- Не аврорами. Она учит детей защите от Темных Искусств. И ты, и я учились этому - и не авроры, - так же дотошно продолжает упорствовать Лестрейндж, как будто нет в его жизни проблемы важнее, чем профессия его невесты. По крайней мере, было бы здорово, если бы дела обстояли именно так - но они обстоят так, как обстоят, и все, что ему остается - это только упрямо отрицать отношения Яэль Гамп и Аврората.
Он ведется на эту подначку - и поэтому не сразу ориентируется в новой игре, затеянной Беллатрисой. Та мурлычет что-то согласное, медленно подползая к краю кровати, вцепляясь в изножье.
Лестрейндж бы отступил, если бы не прикрыл за собой дверь - отступать некуда.
Еще меньше ее действие ему нравятся ее слова, когда до него все же доходит, что она говорит.
Она никуда не поедет без Рудольфуса.
Как, мать ее, мило.
У него аж зубы начинает сводить от этого, как будто он хлебнул густой патоки или надкусил шоколадный торт.
Вообще-то, ему есть, что сказать - в конце концов, он и не планировал разлучать своего брата с его женой, куда там. Он уж раз попытался - расхлебывает до сих пор, однако упоминать и об этом, и о том, что Рудольфус отправится из Британии куда раньше, чем все тут будет кончено - самоубийство.
По мнению Рабастана, Беллатриса не слишком умна - но ни хитрости, ни наблюдательности у нее не отнять. И стоит ему проговориться, она вряд ли забудет эту оговорку.
А ему совсем - совсем - не нужно, чтобы она крутилась рядом, вынюхивая и что-то подозревая.
Он ловит подушку, небрежно откидывает ее обратно в сторону кровати - она мягко приземляется на пол, едва ли нужная Беллатрисе, едва ли нужная ему.
Дурацкое оскорбительное прозвище очень некстати - в том числе и по той причине, что оно будит в нем весьма противоречивые эмоции.
Лестрейндж подходит к кровати, чуть пружиня шаг, опускается на корточки, чтобы не смотреть на Беллатрису сверху вниз, упирается руками в тощий матрас в паре дюймов от ее пальцев.
- Спорим, что я сумею убедить Рудольфуса заставить тебя уехать? Спорим, что если я напомню ему, что на кону,  - Лестрейндж выразительно оглядывает все еще тощую фигуру Беллатрисы, останавливаясь в районе живота, - он первым поскачет так далеко, как только найдется место, и привяжет тебя к кровати, если ты будешь несогласна? Спорим, что он захочет вернуться в Британию? Спорим, что он оставит меня приглядывать за тобой - раз уж и Яэль понадобится безопасное место?
К концу этой бесконечной по его пост-азкабанским меркам речи Лестрейндж понижает голос, едва не шепчет - и смотрит Беллатрисе прямо в лицо.

- На то, что однажды, когда я попрошу, ты сделаешь то, что я скажу - о чем бы ни шла речь, - он предельно серьезен, когда протягивает руку в ответ уже не улыбающейся Беллатрисе. - Выполнишь точь в точь, как я велю. Без промедления, без споров. В точности. Если я прав - ты так и сделаешь.
У нее не ладонь - птичья лапа.
Лестрейндж сжимает ее руку, выпрямляется быстро и резко, заставляя и ее приподняться на коленях, все еще удерживаемую за руку.
- Согласна? Не испугалась? - у него, конечно, улыбка выходит совсем не такой естественной. Пожалуй, даже вовсе не естественной, но, видимо, он должен Шарлотте Трэверс куда больше, чем озвученную ею цену, раз может теперь так разговаривать с Беллатрисой. Раз вообще может с ней разговаривать, не пытаясь сбежать при первой же возможности, не пытаясь избежать физического контакта с ней, на который она - кинестетик, не иначе - всегда так горазда. Это не та тема, которую он будет осмыслять, проводя время в поисках выводов и точным их формулировок - это понятно ему на каком-то совсем другом, отвечающем не за рациональность уровне. Но пока это пьянит успехом, как если бы он совершенно неожиданно натолкнулся на ответ на сложнейший вопрос профессора в собственном конспекте - и единственный в классе ответил верно, получив и баллы, и зависть однокурсников.
А всего-то и стоило заглянуть в зеркало и пойти на поводу у Трэверс. Потрясающе - и шесть галеонов.
Лестрейндж продолжает улыбаться, как продолжает и удерживать руку Беллатрисы.
У него - несмотря ни на что - прямо сейчас все просто замечательно.

Он хочет сказать, что с Нарциссой он может и сам поговорить - но останавливает себя. Ни к чему Беллатрисе знать, что он давно и плотно вляпался с ее младшей сестрой в такие общие проблемы, что ей даже не снилось. Пусть разговаривает - пусть все выяснит, а он найдет способ побеседовать с Нарциссой об этом сам - может, побыстрее, чем это сделает Белла.
И побеседовать в контексте возобновившихся переговоров со Скримджером. Не помешает, если Нарцисса со своей стороны подаст информацию сестре под определенным, выгодным и ему, и ей, Нарциссе, самой соусом.
- Поговори, - легко соглашается он. - Но не торопись - у тебя еще есть время.
На самом деле, он собирается поговорить с Нарциссой раньше, ну и не может удержаться от еще одной шпильке в адрес Беллатрисы, которая так уверена, что ее беременность ничего не изменит.
Она не то держится за него, не то удерживает его - в любом случае, его это нервирует не так сильно, как нервировало бы еще месяц назад. Разумеется, он предпочел бы, чтобы она держалась подальше - но она не держится. Да и ему это больше не так уж и важно.
Лестрейндж перестает улыбаться, чтобы соответствовать ее серьезному тону - если судить по Беллатрисе, та больше не играет. Неужели ее так сбило с толку его согласие спорить? Или то, что он не отпрыгнул подальше, едва она подалась к нему?
В любом случае, он чувствует себя победителем - в совсем крохотном сражении, но это уже кое-что, если принимать во внимание, что он всегда отступал, оставляя победу ей.
- Поговори с Нарциссой. А потом, когда ты будешь точно знать, есть ли поместье и имеешь ли ты на него права, мы поговорим с Рудольфусом. И узнаем, кто из нас выиграл желание.
Он не делает ни попытки освободить руку - напротив, поднимает свободную и поправляет ей сползшее под колени одеяло без следа заботы, но желая узнать, как далеко сможет зайти. Видимо, далеко - куда дальше, чем раньше.
И хотя это чревато неприятностями - особенно если Рудольфус прогуливается неподалеку - он все равно не отступает, набрасывает одеяло на плечи ведьме.
- Рад, что тебе нравится моя комната. Можешь использовать ее, если хочешь. Мне она больше не нужна, - в его голосе - бескрайняя вежливость и совсем чуть-чуть сарказма.

Догадалась, ну конечно. Догадалась - и быстренько свила себе гнездо из его одеяла.
Он не против - больше нет. Сейчас ему странно даже думать, что в начале разговора это его отчего-то раздражало.
Между тем, Беллатриса не дает ему вдосталь потоптаться на этой мысли - она закидывает и вторую руку ему на плечо, а затем, с каким-то коротким восклицанием, которое он вообще-то не сразу разбирает, бросается с кровати, будто маггловский самоубийца-камикадзе, пока с таким трудом возвращенное одеяло валится мешком на пол, повисая на изножье.
Она, конечно, не весит ничего - даже для него - но он все равно чуть отступает, принимая ее в полете, чтобы встать более устойчиво.
И тут раздражение возвращается - будто по щелчку пальцами, по чьему-то невербальному приказу.
- А если бы я тебя не поймал? - спрашивает Лестрейндж, ставя Беллатрису на ноги с излишним, пожалуй, энтузиазмом - и продолжая чувствовать ее вес, тяжесть ее тела, точь в точь совпадающего с тем, что он запомнил, когда сажал на стол Шарлотту. Удивительно: само это чувство, что ему знакомо ее тело, его тяжесть, ощущение ее кожи - все это удивительно. Ему и не приходило в голову, что оборотное зелье можно использовать так - и это повод еще раз мысленно поаплодировать гению Трэверс.
- А если бы я тебя не ловил? - спрашивает он снова, жалея, что не может рассказать об этом событии Рудольфусу. При известном старании, на того могло бы произвести впечатление безалаберное отношение Беллатрисы к своему положению - но Рабастан вовсе не уверен, что в первую очередь на его брата не произведет впечатление многое другое. Учитывая, как он приказал не смотреть на свою драгоценную жену пару дней назад, в Холле, едва ли ему понравится, что они тут устроили импровизированные объятия.
- Словом, если ты еще не наигралась, то я уже узнал, что хотел. Не забудь про то, что собиралась переговорить с Нарциссой. И не прыгай больше с кроватей - тебя не всегда будут ловить.
Последняя фраза звучит идиотически, но он имеет в виду куда больше, чем проговаривает - Беллатриса не умеет быть осторожной, просто не способна на это. Хочет ли он, чтобы ее ребенок в самом деле родился?
Этот вопрос Лестрейндж задает себе всю последнюю минуту, пока, убедившись, что ведьма стоит на ногах, отпускает ее.